Czytaj książkę: «Этвас», strona 2

Ковчег

Тихо хрюкает мельница,

И стрекозы над озером

Безразлично ворчат.

И земля еле теплится,

Распухая бульдозером,

Как начало начал.

Липнут фотообоями

Краски мира закатного

К распростёртому Че.

Палачами, изгоями

И святыми запятнанный,

Улетает ковчег.

За горою

Ржи во всё горло: там, за горою,

Слава герою, горе врагу.

Солнце отрину, руки открою.

В бледную гору вбегу.

Там, за горою, горе герою,

Горе уже никому.

После ущерба и попервою

Кажется мягким хомут.

Дело без пользы, польза без цели –

Сеять, не смея жать,

Жить, притворяться горячим и целым

И во всё горло ржать.

Тихого воздуха скользкие струи

Слизывают пустоту.

А за горою верят костру и

Вечно цветы цветут.

***

Сыграй невесомую роль свою,

Не в ящик лишь – это очень грубо.

Ты слышишь, как я над тобой стою –

Рассыпавший жёлуди старый дуб.

Курю по привычке, легко крещусь

И делаю вид, что под ноль аскет.

А в сонных пальцах играет Щусь,

Царапая формулы на доске.

Прекрасно, вдыхая сосновый пар,

С бродячим псом говорить о Трое.

Пусть я беззубо, бездонно стар,

По Фрейду меня не один, а трое.

Сыграй в переходе, вернись домой,

Гитару вытри, глаза протри,

Разденься и душу мою омой,

Ложась с головою в бездонный трип.

Веданта – выписанный рецепт –

Так дорогого приветствуй гостя,

На кости, голые, как концепт,

Накинь ухода пурпурный стяг.

Сентябрьский ветер берёзу гнёт,

На кухне стол и в кружке вода.

Дождись, пока зеркало подмигнёт,

И выйди задумчиво, в никуда.

Тупики

Жертва

Чёрный ворон из лужи пьёт,

Отрывая куски теней,

Тянет водоворот в рот

Всё быстрее – смелей, злей…

За тенями – глоток луны,

Пятен крови от пьяных драк,

За луной – белый мел стены.

За стеной… Всё опять не так!

Чёрный ворон допил мир –

Всё по-прежнему: кровь и грязь,

Между жил капает жир,

Сна и смерти рождая связь.

Между ложью – кислотный дождь –

Тормозная жидкость небес…

Тишина – это твой вождь,

Тишина набирает вес.

На утёсах прогнивших свай –

Силуэты разбитых плит.

Этот ад хуже, чем рай,

Но и здесь, и там – ты убит!..

Предчувствие

Чумной почерневший грызун

Затерян в рабочих кварталах…

Я чувствую – небо внизу,

В бензиновых бледных фракталах –

И сердца пронзительный скрип.

Любви безысходная рана

Похожа на ядерный гриб,

Червивый распадом урана.

Я чувствую – небо внизу,

В серебряном панцире Нави –

Как ветер срывает слезу

И в прах разбивает о гравий.

Скупой макияж мелочей

Замкнулся решёткой, витриной,

Кольцом фрикционных ночей,

Продукцией водочно-винной…

А ветер срывает слезу

В густое кровавое Нечто,

Я чувствую – небо внизу.

Но Это

будет не вечно!..

***

Шаги по полю

Несуществующих чудес

К солёной речке,

Нафаршированной телами –

Фатальных тактов

Анатомический прогресс,

Весомый стимул

Покончить с малыми делами.

Условный поиск

Недостающего звена

На острой грани

Победы ангельских мутаций

Стартует с мысли,

Что Это может быть Она,

Придя на финиш

С букетом вычурных фрустраций.

А под покровом

Горячих мокрых одеял

Скользит по коже

Едва уверенно и люто

Открытый внутрь

Непостижимый идеал,

Вплетая в стоны

Несовершенство Абсолюта.

***

Унылая серость небесного плаца

Заранее пахнет войной Рагнарока.

Болезненна жажда в себе затеряться,

Звеня переполненной чашей порока…

В чумные объятья зовёт Мессалина

Забыться в неровной пульсации линий,

Слизнув со стола порошок мескалина,

Родиться соринкой в глазу Муссолини…

Манёвр

Необычный манёвр – доставать тепло из-под кожи,

Употребляя боль как исступлённо-предсмертную похоть.

Засмотрелся на руки, что в парном молоке по локоть,

Но меня нет. И тебя нет тоже…

Щедрость

«Захлебнись моей щедростью! Я вливаю в тебя всё своё существо – раскалённый мёд, липкое золото, стекающее по всем возможным стенкам твоего ошалевшего организма, просачивающееся в самые потайные уголки забродившего сознания. Я удовлетворяю твою болезненную жажду света, и тебе это доставляет удовольствие мазохиста, который в исступлении наносит себе чудовищные увечья, приближаясь к тому единственному рубежу, на котором можно верно оценить свою сущность. Я возжигаю тотальный огненный шторм, и тебе это по душе, потому что я – единственное разрушение, не запятнанное тьмой и разложением. Я бескорыстен и чист в своём стремлении к уничтожению: за каждым испепелённым кусочком органики спят семена нового мира, готовые прорваться в очищенный от грязи вселенский коридор развития. Я слизываю с твоей повседневности маску комфорта, обнажаю и обжигаю гниющие язвы ненавидимого тобой мира. Почти меня верностью, и я отдам тебе всё, на что только способен свет. Захлебнись моей щедростью!»

Тошнота

Как в сетке сосудов тяжёлой чужой головы

разбуженной бабочкой бьётся мигрень,

глаза голубей превращаются в крошки халвы,

и с этим бороться лень.

Здесь камни кидает в кисель Антуан Рокантен

и пьёт вязкий морок Маркиз де Сад,

чтоб стало страшней тупиков и бескрайних стен

смотреть на себя и назад.

Уходит мираж приключений сквозь кожную дрожь

быстрее, чем время, быстрей, чем гроши.

Попробуй на ноль подели и на вечность умножь.

Печаль. Вавилон нерушим…

***

Мысли рождают, как осы – яд,

Медленный сдвиг по фазам,

И странно часы со стены горят

Сонным совиным глазом.

Роскошь достать роковую суть

Требуют только свёрла,

А свежий воздух теперь вдохнуть

Проще, разрезав горло…

***

Руками шаришь в пустоте, и ёжик страха рвётся в пляс.

И в целлофановый пакет набито множество голов,

И все хотят пополнить свой кислотно-щелочной баланс

И гормональный дискомфорт утешить равенством полов.

Табачный пепел на столе, седая книга под столом,

Ногами шаришь в пустоте, и чьи-то зубы лезут в нос,

Причинно-следственная связь из грязи лепит в горле ком

И не даёт найти ответ на новый каверзный вопрос.

Уныло бегают глаза по бесконечным зеркалам

И нервно шарят в пустоте. Бесцельно тикают года.

Седая книга под столом переломилась пополам.

Причину следствием тошнит. И этот праздник навсегда!

***

Безумные тени с последних рядов вылезают на сцену

И рвутся на пятна, полоски слепого двумерного стона.

Нелепо и глупо порывам души устанавливать цену…

Смешно и тоскливо смотреть на дома из цветного картона…

Дорога уводит в бетонное царство рабочего гетто

Под звон парадоксов и странную радость предчувствия крови.

Ты ласково смотришь в глаза, и ещё далеко до рассвета…

И трепетно-тихий искус отойти от предписанной роли…

Фреоновый холод, подкожная дрожь и мокрицы из ножен,

Серебряной ночью горячие губы становятся слаще…

Сквозь веточки пальцев и мой организм до конца обезбожен

На сумрачной грани любви не для нас, но зато настоящей…

Диффузия

Без крика, без страха, без лишних претензий на смех

Мы выжили мимо законов, предписанных улице.

Сердитая птаха заутренних телепомех –

Твоя пантомима. Поднялся с колен – и ты пули цель.

В бреду поражений порой растворяется пыль

И армия судеб, досрочно из жизни уволенных.

Вдоль трудных решений суровый рождается стиль

Святых правосудий. Поднялся с колен – и ты воин их.

Диффузия дыма в отравленном взгляде луны

Разбита на части, под стать обречённому городу.

Мы выжили мимо свободы, но ветер уныл

На кухонной страсти, где литрами меряют бороду.

***

Белые колыхания обнажённого живота,

Словно замедленный пульс

Опьяняющего, обрекающего на безысходность

Декаданса…

Тонкие линии, заплетённые вокруг теней,

Раскрывающие фрактальный орнамент

Тантрической лихорадки –

Не влажный апофеоз

Жизни или смерти,

Но удовлетворённая

Недолгой аннигиляцией противоположностей

Жажда одиночества,

Неожиданное возвращение

После поспешного

самосожжения.

Белые колыхания обнажённого живота

Прижимают небо куда-то выше,

А ты улыбаешься,

И мы слышим…

Через шум замедляющегося колеса Сварги,

Через завывания зомбоящика,

Через собственные слова –

Слышим друг друга…

Нирвана?

Эроса козни, мечты и любовные муки –

Это не мне. Я не знаю, что это такое.

Прыгаю в храм тишины, где низвержены звуки,

В мягкие лапы стерильного суперпокоя.

Бури и приторный лай огнестрельного эха –

Это не мне. Я сторонник особого стиля.

Прыгаю вбок, в переливы прохладного меха,

В мягкие лапы вовек абсолютного штиля.

Тлеют года вереницей штампованных серий.

Где ничего не случается – жалости нет, но

Муха свободы умрёт в паутине артерий,

Мягкие лапы задушат меня незаметно.

Хаухет

Рвётся трещинами вымоленных молний

Небосвода сетевая скорлупа,

Словно Сет собою город переполнил,

Словно памятник забвения упал,

Словно ненависть металлом закипела:

Ни греха, ни поражений, ни побед,

И Конца онтологическое тело

Исчезает в изголовье Хаухет.

Мы рисуем электрическую небыль

Страстью подлинною падающих птиц.

Что осталось?

Вылететь сквозь небо ль,

Или в громе волю к жизни заземлить?..

***

Всё явное станет тайным грешком.

Уже лежит котастым мешком,

Кощеевой смертью торчит в стогу,

Растит в кармане тайгу.

Концы размокли в густой воде,

Цветком раскрылось её Нигде,

И заторможенной ряби блеск

Пронизан лесом крючков и лесок.

Чудная хитрость придонных рыб

Молчит, как вечность молчит навзрыд.

Несёмся на земляном корабле

И тонем в своём обеде.

Небесный столик дождливо бледен

Без громких слов о своей победе.

Шесток

Кактус

С грязного глянцевого календаря

Свисает кактус пустынный, грустный, двумерный,

Высасывая соки из пространства-времени внешнего –

Разодранного пирога ощущений, имуществ.

В глиняной яме цвета разбитого янтаря,

Полной невыплаченных обязательств и прочей скверны,

Корни кактуса нащупывают грешное Эго

Существ со значением, потерянным в самой гуще

Коловращения, заданного беготнёй белки.

Существ, обживающих новые ямы, заключающих новые сделки

С логикой и временными владельцами тел и душ.

Из них высасывает грустный кактус пустые взгляды и русский мат,

Попутно натыкаясь на выброшенные сварочные горелки,

Пустые бутылки, новые спутниковые тарелки,

Мирно маячащий и никем не сорванный куш.

Все тут будто бы виноваты. И никто как будто не виноват.

***

Тикают клювы седых голубей, подбирая

Хлебные крошки и гамбургеров объедки,

В сморщенных тучах слипаются грани духа,

Что возносился с мыслями о большом.

После похода, разгрома или раздрая

Всё однозначно, а в этой звериной клетке,

Что подбивает на горы пера и пуха,

Будет как надо – ни плохо, ни хорошо.

Рыжую россыпь уставшего насмерть металла

Старой отвёртки, у мастера жившей в чулане,

Крысы растащат на лапах по городу гномов,

Как семена частной собственности и чумы.

Тряпки границ человечьего потенциала

Стоптаны в грязную лужу, и кажется – зла нет.

Нет ничего, что похоже на кражу со взломом,

Только пробиты на кассе тела и умы.

Шесток

Живите и здорово, и богато,

Пусть кто-то, над собою разомлев,

Кусает ногти мёртвого Бахатова,

И горб таланта тянется к земле.

Всезнание шестка подкралось. Поздно

Срывать покровы с побелевших глаз.

Уже отпел и вас последний Познер,

И за щеками – счастье про запас.

Когда вы прожуёте этот гравий,

Побагровеет утренний восток.

И щелбаном по-дружески направит

Всех по местам и всех на свой шесток.

***

Знаешь – к ногам пристегнут браслет,

Верно братающий с валунами.

Ключ от него, как собачий след,

В лающий шторм заметёт волнами.

И черепашье шуршанье лет

Врежется леской во лбы и скулы.

Живы, но каждый собой отпет.

Каждый вколочен в мирок сутулый.

Ешь свой омлет и горюй о зле,

Падая страхами в омут рыжий.

Знаешь – к ногам пристегнут браслет.

Поздно, родимый, вставать на лыжи.

Ноябрь

Ноября тонка картонка,

Бренен тайны истукан.

Что ни яма, то воронка,

Что ни яма, то капкан.

Синевой улыбок неба

Недопачкан каждый рот.

Мало зрелищ… Мало хлеба…

Либо всё наоборот.

Проще нет: улов – уловка,

От неё растут счета.

Что ни рок, то рокировка,

Что ни рок, то нищета.

Над руинами сшивая

Струи мёрзлых тополей,

Дребезжит душа живая

И становится полней.

***

Кремовые облака превращаются в копоть,

Оседают моросью за кордон дальний.

Кто-то на вокзалах собаку съел,

Кто-то принял на грудь – и смел:

«Разодрали рубаху на тряпки. Так-то».

Кто-то отвечает: «Пора штопать…»

Или смотрит в «окно контакта».

Или глотает воздух: «Трансцендентально!»

***

Трескается уверенность в собственных вздохах,

Как сладкая спелая дыня,

В холодной и тёмной каморке – плохо,

Подкладывать дров – гордыня.

Стоящие насмерть ряды редеют,

Копна живых поседела.

О, как приятно держать идею

В месте, отдельном от дела.

Выжали желания, как спелую грушу,

Связь с собой отлетела.

О, как приятно выискивать душу

В месте, отдельном от тела.

***

К северу свисло солнце зимы,

Влажно стемнели поля.

Вечер плечистый даёт взаймы

Столбики выше ноля.

Бьётся вороньей тушью о лес

Сумрачное полотно,

Плотью наполненных форм в обрез,

Только пустого полно.

Грохает радио узким челом

Ржавый и радостный ритм.

Всё ничего, да и мы ничего,

И ни о чём говорим.

Титанов сон

Спят прикованные небом черновласые титаны,

Через спину прорастают ивы белые побеги,

Пальцы пожраны землёю и в неё пускают ногти,

Всё идёт – и дождь, и время, сны идут, но не проходят.

Под тяжёлым синим небом, как глаза, бледнеют страны,

Всё идёт дорогой смерти в горло альфы и омеги,

Из грязи родятся князи, из каштанов мёд выходит,

И под мокрой коркой неба всё идёт, но не проходит.

Черновласые титаны спят под синим одеялом,

И на каменные лица налипают листья ивы,

Сочной ящерицей в уши заползает шелест кожи,

Что сползает переплётом детских книжек о природе.

Кровь печётся о великом, а вода журчит о малом,

Открывая время жатвы – жизнь для лжи и для наживы.

И летать никто не может под тяжёлой синей ложью.

Всё идёт – и дождь, и время, сны идут, но не проходят.