Czytaj książkę: «Производство пространства»

HENRI LEFEBVRE

LA PRODUCTION DE L’ESPACE

© Editions Economica, Paris, 2000. This Russian edition has been translated from the original French publication La production d’espace, 4e éd.

© Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», 2015

К читателю

 
Зажатый в четырех стенах
(к северу – чистые снега незнания,
можно придумать пейзаж
 
 
к югу – память самопознания
к востоку – зеркало
к западу – камень и песнь тишины)
писал я послания без ответа.
 

Октавио Пас

Предисловие
Производство пространства

Лет двенадцать – пятнадцать назад, когда была написана эта книга, представления о пространстве были неясными, парадоксальными, противоречащими друг другу. Достижения космонавтов и полеты межпланетных ракет, безусловно, ввели пространство «в моду»: пространство того, пространство сего – пространство живописи, пространство скульптуры и даже музыки; однако огромное большинство людей, большая часть публики понимали под словом «Пространство» (непременно с большой буквы) с его новыми, особыми коннотациями всего лишь космические расстояния. По традиции этот термин заставлял вспомнить лишь математику, (евклидову) геометрию с ее теоремами, а значит, некую абстракцию: содержащее без содержимого. А в философии? Чаще всего пространством пренебрегали, держали его за одну из многих «категорий» (одну из «априорных форм», как говорили кантианцы: один из способов упорядочить феномены чувственного мира). Иногда на него списывали все иллюзии и заблуждения: оно обращает вовне внутреннее «я», желание и действие – а значит, психологическую жизнь – на внешнее, инертное, дробящее и дробное (наряду с языком и так же, как язык, по Бергсону). Что же касается наук о пространстве, то они делили его между собой, разбивая на части в соответствии с упрощенными методологическими принципами: географическое пространство, социологическое, историческое и пр. В лучшем случае пространство понималось как порожняя среда, содержащее, безразличное к содержимому, которое, однако, можно определить по некоторым негласным критериям: абсолютное, оптико-геометрическое, евклидово-декартово-ньютоново. Если наличие «разных пространств» и допускалось, то они объединялись в общий концепт с весьма расплывчатыми границами. Плохо усвоенное понятие относительности оказывалось в стороне от этого концепта, различных репрезентаций, а главное, повседневности, отданных на откуп традиции (трехмерное пространство, разделение пространства и времени, метра и часов и т. д.).

Парадоксальным образом – иначе говоря, (дьявольски) противоречиво, причем это противоречие замалчивается, не признается, не эксплицируется, – на практике существующее общество и существующий способ производства двигались в ином направлении, нежели фрагментарные репрезентации и научные знания. Изобреталось (кем? политиками? Нет, скорее их сподвижниками и прислужниками-технократами, облеченными значительной властью и авторитетом) пространственное планирование, причем главным образом во Франции; предлагалось ни много ни мало рационально обустроить, смоделировать французское пространство, которое, как считалось (не без оснований), будучи предоставлено «ходу вещей», приобрело скверный вид и неудачную структуру: там запустение, тут столпотворение и т. д. Некоторые вопросы вызывала, в частности, уже «стихийная» ось, идущая от Средиземного моря к северным морям через долины Роны, Соны и Сены. Предполагалось строительство «городских центров равновесия» вокруг Парижа и в некоторых регионах. Управление благоустройства территории и регионов, мощная централизованная организация, не знала недостатка ни в средствах, ни в амбициях: производство гармоничного национального пространства – наведение порядка в «дикой» урбанизации – подчинялось лишь погоне за выгодой.

Сегодня уже ни для кого не секрет, что эта оригинальная попытка планирования (не совпадавшая ни с планами материальных балансов, ни с государственным контролем капиталовложений, то есть с планированием финансовым путем) была сломлена и почти сведена на нет неолиберальными силами; по-настоящему повторить ее с тех пор не удалось.

Отсюда примечательное – и, однако, мало кем примеченное – противоречие между теориями пространства и пространственной практикой. Противоречие, скрытое (можно даже сказать, задушенное) идеологиями, вносившими путаницу в споры о пространстве, перескакивавшими от космоса к человеку, от макро к микро, от функций к структурам без всяких концептуальных и методологических оговорок. Весьма смутная идеология пространственности наталкивалась на рациональное знание, эффективное, но авторитарное планирование, расхожие и банальные репрезентации.

Отсюда – попытка избавиться от путаницы; для этого (социальное) пространство, как и (социальное) время, рассматривались уже не как явления более или менее модифицированной «природы» и не просто как факты «культуры», но как продукты. Что повлекло за собой изменения в употреблении и в смысле данного термина. Говоря о производстве пространства (и времени), мы подходим к ним не как к неким «предметам» или «вещам», изготовленным вручную или машинами, но как к важнейшим аспектам вторичной природы, результата воздействия общества на природу «первичную» – на чувственные параметры, материю и все виды энергии. Они – продукты? Да, в особом смысле, прежде всего в силу своего глобального (но не «всеобщего») характера, которого не имеют «продукты» в обычном, повседневном понимании, то есть предметы и вещи, товары (притом что произведенные, но «разбитые на участки» пространство и время обмениваются, продаются и покупаются точно так же, как любые «вещи» и предметы!).

Кстати, следует подчеркнуть, что уже в этот период (около 1970 года) проблемы урбанизма вставали со всей очевидностью (чересчур яркой для многих людей, предпочитавших от них отворачиваться). Официальные тексты не способны были ни обуздать, ни скрыть это новое варварство. Так называемая урбанизация и застройка – массированные, «дикие», без всякой иной стратегии, кроме максимального дохода, без всякого рационального начала и творческой оригинальности, – приводили к явно губительным результатам, их констатировали со всех сторон. Под видом «модернизации». Уже тогда!

Как в отсутствие новых аргументов поддерживать представление (греко-латинское, то есть наше, принадлежащее нашей цивилизации!) о том, что населенный пункт, город, городское начало суть центры, средоточия, колыбели мысли, изобретательства? Отношения «город/деревня» изменялись во всемирном масштабе, порождая «экстремистские» толкования (всемирная деревня против всемирного города!). Как можно помыслить Город (его повсеместную имплозию-распад, современный Урбанизм) без ясного представления о пространстве, которое он занимает, которое присваивает себе (или отбрасывает)? Современный город и городское начало невозможно осмыслить как произведения (в широком смысле как произведения искусства, преобразующие свой материал), не поняв их для начала как продукты. Причем продукты определенного способа производства, который одновременно и истощается, и проявляется в крайних своих последствиях, и прорастает временами «чем-то иным», по крайней мере на уровне ожидания, требования, призыва. Конечно, борцы за экологию уже пробудили общественное мнение, обратив внимание на проблемы среды обитания, окружающей среды, загрязнения воздуха и воды: природа, «сырье» и материал Города, безоглядно опустошается. Но этому экологическому течению недоставало теоретического осмысления отношений между пространством и обществом, между территорией, урбанизмом, архитектурой…

Концепция пространства как социального продукта сталкивалась с известными трудностями, иначе говоря, с отчасти новой и неожиданной проблематикой.

Поскольку это понятие обозначало не любой «продукт», вещь или предмет, но совокупность связей, оно требовало углубленного толкования терминов «производство» и «продукт», а также их отношений. Как говорил Гегель, любой концепт возникает тогда, когда то, что им обозначается, находится под угрозой и движется к своему концу – и к своей трансформации. Пространство уже не может быть осмыслено как пассивное, пустое или же, как всякий «продукт», не имеющее иного смысла, кроме обмена, потребления и исчезновения. Будучи продуктом, пространство интерактивно или ретроактивно влияет на сам процесс производства: организацию производительного труда, транспорт, потоки сырья и энергии, сети распространения продуктов. Оно по-своему продуктивно и производительно, оно (будучи хорошо или дурно организованным) включено в производственные отношения и производительные силы. Следовательно, понятие пространства не может существовать по отдельности и оставаться статичным. Оно приобретает диалектический характер: это продукт-производитель, опора экономических и социальных отношений. Возможно, оно включается также в воспроизводство производственного механизма, в расширенное воспроизводство отношений, которое реализует на практике, «на местности».

Стоит сформулировать это понятие, как оно проясняет само себя и на многое проливает свет. Разве не указывает оно на очевидную вещь: реализацию «на местности», то есть в произведенном социальном пространстве, общественных отношений производства и воспроизводства? Могут ли они оставаться «подвешенными в воздухе» абстракциями, существующими только в знании и ради знания? К тому же это теоретическое осмысление позволяет понять специфику проекта (ограниченного рамками существующего способа производства) – проекта пространственного планирования. Понять, но и изменить, дополнить в зависимости от других запросов и других проектов; понять, но с учетом его качества и прежде всего того факта, что его задачей была урбанизация. А значит, начать все сначала.

Вторая, не меньшая трудность. В строго марксистской традиции социальное пространство могло рассматриваться как надстройка. Как результат действия и производительных сил, и отношений, в частности отношений собственности. При этом пространство включено в производительные силы, в разделение труда; оно связано с собственностью, это очевидно. А еще с обменом, социальными институтами, культурой, знанием. Оно продается и покупается; оно имеет меновую стоимость и потребительную стоимость. А значит, не относится ни к одному из классических иерархических «уровней» или «планов». То есть понятие (социального) пространства и само это пространство не укладываются в классическую триаду «базис – структура – надстройка». Как и время? Возможно. Как и язык? С этим надо разобраться. Стоило ли из-за этого отказываться от марксистского анализа и приверженности марксизму? Подобные предложения и намеки звучали со всех сторон. И не только по поводу пространства. Но разве нельзя было, наоборот, вернуться к истокам, углубить анализ, привнести в него новые понятия, использовать более тонкие подходы, постараться их обновить? Именно это мы пытаемся сделать в данной книге. Мы выдвигаем предположение, что пространство возникает, формируется, воздействует то на одном из «уровней», то на другом. То на уровне труда и отношений господства (собственности), то на уровне функционирования надстроек (институтов). Иначе говоря, неравномерно, но повсеместно. Производство пространства не является «господствующим» в способе производства, но связывает между собой и координирует все аспекты практики – объединяя их именно в единую «практику».

Это еще не все. Далеко не все. Если (социальное) пространство воздействует на способ производства, являясь одновременно его результатом, причиной и смыслом, значит, оно меняется вместе с этим способом производства! Это нетрудно понять: оно, если можно так выразиться, меняется вместе с «обществами». Следовательно, существует история пространства. (Как история времени, телесности, сексуальности и т. п.) Эту историю еще предстоит написать.

Понятие пространства связывает между собой ментальное и культурное, социальное и историческое. В нем воспроизводится сложный процесс: открытие (новых, неведомых пространств, континентов или космоса) – производство (пространственного устройства, характерного для каждого конкретного общества) – создание (произведений: пейзажа, города с его монументализмом и убранством). Это процесс эволюционный, генетический (то есть имеющий генезис), но подчиненный единой логике – общей форме синхронности, ибо любой пространственный механизм основан на соположении в сознании и на физическом совмещении элементов, чью синхронность производим мы…

Однако дело еще усложняется. Существует ли прямая, непосредственная и непосредственно воспринимаемая, то есть транспарентная, связь между данным способом производства (рассматриваемым обществом) и его пространством? Нет. Между ними есть зазоры: вклиниваются идеологии, накладываются иллюзии. Что мы и начинаем прояснять в этой книге. Возьмем, например, изобретение перспективы в Тоскане в XIII–XIV веках. Не только в живописи (сиенской школы), но прежде всего на практике, в производстве. Сельская местность меняется: совершается переход от феодального домена к испольщине; кипарисовые аллеи ведут от хуторов к господскому дому, где живет управляющий, – ибо сам собственник обретается в городе, он там банкир или крупный торговец. Меняется и город с его архитектурным влиянием: фасадом, линией застройки, горизонтом. Это производство нового пространства, выстроенного по законам перспективы, неотделимо от экономических изменений: роста производства и торгового обмена, подъема нового класса, важной роли городов и т. д. Но то, что произошло в действительности, отнюдь не укладывается в простую причинно-следственную цепь. Кем и для кого было придумано, порождено, произведено новое пространство? Государями и для государей? Для богатых купцов? В результате компромисса? Или городом как таковым? Здесь отнюдь не все ясно. История пространства (как и история социального времени) далеко не исчерпана!

Еще один, не менее поразительный случай, также упомянутый, но не до конца проясненный в этой работе: Баухауз; плюс Ле Корбюзье. Основателей Баухауза, Гропиуса и его друзей, в Германии в 1920–1930-х годах считали революционерами, большевиками! Из-за преследований они перебрались в США. И там показали себя практиками (архитекторами и урбанистами) и даже теоретиками так называемого современного пространства, пространства «развитого» капитализма. Благодаря своим творениям и преподавательской деятельности они внесли свой вклад в его создание – в его реализацию «на местности». Какое несчастье, какая трагическая участь для Ле Корбюзье! А впоследствии, еще раз, – для тех, кто считал крупные жилые комплексы, «коробки», специфическим жильем рабочего класса. Они не учитывали понятия способа производства, производящего также собственное пространство и получающего тем самым завершение. Под видом модернизации. У «современного» пространства есть свои четкие отличительные черты: гомогенность – фрагментация – иерархичность. Его тяготение к гомогенности объясняется различными причинами: изготовлением составных элементов и материалов, – сходными требованиями участников, – методами управления и контроля, охраны и коммуникации. Гомогенность, но без всякого плана, без всяких проектов. Комплексы создают не единство, а изоляты. Ибо, как ни парадоксально (еще один парадокс!), такое однородное пространство дробится на участки и частицы. Вдребезги! Что ведет к появлению различных гетто, изолятов, групп малоэтажных построек и псевдоансамблей, почти не связанных ни с окрестностями, ни с центрами. Причем со строгой иерархией: жилые пространства, торговые пространства, пространства досуга, пространства для маргиналов и т. п. В таком пространстве царит занятная логика, которую ошибочно сближают с информатизацией. И которая скрывает за своей однородностью «реальные» отношения и конфликты. Впрочем, судя по всему, этот закон или эта схема пространства со своей логикой (гомогенность – фрагментация – иерархичность) приобрели еще больший размах и стали почти всеобщими: аналогичные эффекты наблюдаются в науке и культуре, в функционировании общества в целом.

Таким образом, эта книга стала попыткой не только дать характеристику пространству, в котором мы живем, и его генезису, но и выяснить генезис современного общества через произведенное им пространство и с помощью этого пространства. В названии эта установка открыто не заявлена. Определим вкратце эту задачу, неотделимую от предлагаемого подхода: изучение социального пространства, его истории и генезиса, от настоящего к прошлому, – затем возврат к современности; такой подход позволяет отчасти провидеть, если не предвидеть, существующие возможности и будущее. Подобный подход не исключает локальных исследований разного масштаба, включая их в общий анализ, во всеобъемлющую теорию. Все логические импликации и переплетения понимаются как таковые, но с учетом того, что их понимание не исключает (и даже напротив) конфликтов, борьбы, противоречий. Ни, наоборот, согласий, объединений, союзов. Из того, что локальное, региональное, национальное, всемирное вытекают друг из друга и пересекаются, включаясь в пространство, не следует, что реальные или возможные конфликты в нем исчезают или отменяются. Логические импликации и имбрикации, как в пространстве, так и в других областях, приобрели в наши дни еще больший масштаб, чем во времена, когда писалась эта книга. Отношения импликации отнюдь не препятствуют появлению противоположных стратегий на рынках или в сфере вооружений. А значит, в пространстве.

Отношения между территориальным, урбанистическим, архитектурным строятся аналогично: импликации – конфликты. Уяснить это возможно, только поняв отношения «логика/диалектика», «структура/конъюнктура». Здесь они предполагаются и излагаются под определенным углом зрения; подробное их описание можно найти в другой книге (см. «Логика формальная, логика диалектическая»¹). Для философско-политической «культуры», обходящей стороной подобную «сложность» и ищущей ее в чем-нибудь другом, эти отношения, одновременно абстрактные и конкретные, являются новостью.

Социальное пространство изучается как глобальное целое. Такой подход, повторим еще раз, отнюдь не исключает точных и четко определенных исследований «на местности». Однако опасность «точечного» подхода, ценного именно тем, что он поддается контролю, а иногда и измерению, состоит в том, что он разделяет взаимосвязанные вещи, разъединяет «сочлененное». А значит, принимает или закрепляет фрагментацию. Что на практике ведет к крайней рассредоточенности, децентрализации; дробление сетей, связей и отношений в пространстве, а значит, самого социального пространства маскирует его производство! Что позволяет уклоняться от многих педагогических, логических, политических вопросов…

В заключение следует вернуться к главной идее. Способ производства, наряду с некоторыми социальными отношениями, организует – производит – собственное пространство (и собственное время). Он воплощается именно таким образом. К слову сказать, породил ли «социализм» свое пространство? Если нет, значит, социалистический способ производства пока не имеет конкретного существования. Способ производства проецирует присущие ему отношения на местность, что оказывает воздействие на эти отношения. Притом что точного, заранее заданного соответствия между отношениями социальными и отношениями пространственными (или пространственно-временными) не существует. Нельзя сказать, что капиталистический способ производства с самого начала, по вдохновению или разумению, «упорядочил» свое пространственное измерение, которому в наши дни суждено было распространиться на всю планету! Вначале он использовал уже существующее пространство, например водные пути (каналы, реки, моря), затем дороги; позже последовало строительство железных дорог, а за ними – шоссе и аэродромов. Ни один способ передвижения в пространстве не исчез полностью – ни пеший, ни верховой, ни на велосипеде и т. д. Тем не менее в ХХ веке в мировом масштабе сложилось новое пространство; его производство еще не закончено, оно продолжается. Новый способ производства (новое общество) присваивает себе, то есть обустраивает в своих целях существовавшее до него, оформленное ранее пространство. Изменения проникают в прочно сложившееся пространственное устройство постепенно, но иногда внезапно сотрясают его (так происходит с сельской местностью и сельским ландшафтом в ХХ веке).

Бесспорно, железные дороги сыграли первостепенную роль в развитии промышленного капитализма, в организации его национального (и интернационального) пространства. В городском масштабе аналогичную роль сыграли трамваи, метро, автобусы. А позже, в масштабе всемирном – воздушный транспорт. Предшествующее устройство распадается, и способ производства вбирает в себя результаты этого распада. Таков двоякий процесс, протекающий на глазах в сельской местности и в городах уже несколько десятков лет, при помощи современной техники, – но распространяющийся из центров к отдаленной периферии.

Организация централизованного, концентрированного пространства служит как политической власти, так и материальному производству, поскольку оптимизирует доходы. Общественные классы закрепляются в нем и изменяют свой облик в иерархии занятых ими пространств.

Однако намечается тенденция к формированию в мировом масштабе нового пространства – пространства, интегрирующего и дезинтегрирующего все национальное, все локальное. Этот глубоко противоречивый процесс связан с конфликтом между разделением труда в мировом масштабе – и тяготением к иному, более рациональному миропорядку. Это вторжение пространства и в пространство имело с исторической точки зрения не менее важное значение, чем завоевание господства путем вторжения в социальные институты. Главная, если не конечная точка этого вторжения: милитаризация пространства, которая (по понятным причинам) не рассматривается в этой книге, но которой завершается рассуждение, в масштабе одновременно планетарном и космическом.

Десять лет назад этот тезис, равно как и идея о гомогенном и одновременно фрагментарном пространстве (и времени!), вызвал много возражений. Как может пространство подчиняться законам целого, образовывать социальный «объект» и в то же время дробиться на мелкие осколки?

Вряд ли стоит утверждать, что недавняя и уже ставшая знаменитой теория фрактала (Б. Мандельбро) как-то соотносится с выдвинутой здесь идеей фрагментарного пространства. Можно, однако, указать, с одной стороны, на то, что эти теории появились почти одновременно, а с другой – на тот факт, что физико-математическая теория делает теорию социально-экономическую более доступной и более приемлемой. Физико-математическое пространство включает пустоты и скопления, провалы и выступы; оно сохраняет когерентность, хоть и «обрабатывается» фракционированием. Таким образом, между двумя этими теоретическими опытами существует определенная аналогия (см. ноябрьский номер журнала La Recherche, а также книгу Поля Вирилио «Критическое пространство»²).

Остается выяснить, как соотносится это фрагментарное пространство с многочисленными сетями, которые противодействуют фрагментации и восстанавливают если не рациональную целостность, то по крайней мере его гомогенность. Не пробивается ли то там, тот тут, сквозь иерархичность и вопреки ей, в архитектуре или урбанистике, «нечто» такое, что не укладывается в существующий способ производства, рождается из его противоречий, не пряча их, а срывая с них покровы?

Самокритичное замечание: этой книге недостает прямого, язвительного, даже памфлетного описания производства пригородных зон, гетто, изолятов, фальшивых «комплексов». Проект нового пространства остается размытым; сегодня можно дополнить этот набросок многими уточняющими штрихами. Не всегда ясно показана роль архитектуры как использования пространства.

Тем не менее в этой книге по-прежнему есть несколько центральных моментов, и сегодня ее можно с пользой (для познания) пере-читать, вооружившись следующим подходом.

Первый этап или момент: составные элементы и анализ, с помощью которого они выделяются, «агенты» производства, полученные выгоды и т. п.

Второй этап: выявление парадигматических оппозиций: публичное и частное – обмен и использование – государственное и личное – фронтальное и стихийное – пространство и время…

Третий этап: привнесение в эту статичную картину диалектики: силовые и союзнические отношения – конфликты, социальные ритмы и время, произведенные в пространстве и пространством…

Подобное прочтение поможет этой работе избежать двойного упрека: в у-топичности (вымышленная конструкция в словесной пустоте) и а-топичности (устранение конкретного пространства, вместо которого остается лишь социальная пустота).

Анри Лефевр

Париж, 4 декабря 1985 года