Czytaj książkę: «Обезьяний лес. Том 2»
Красно-золотые тигры на черном хёчжо
Все равно что обезьяны на белом лойицу:
У них нет цели оставить следы на ткани —
Они пятнают тело1.
Данное издание является художественным произведением и не пропагандирует совершение противоправных и антиобщественных действий, курение и употребление алкогольных напитков. Курение и употребление алкоголя вредят вашему здоровью. Описания и/или изображения противоправных и антиобщественных действий обусловлены жанром и/или сюжетом, художественным, образным и творческим замыслом и не являются призывом к действию.
© Анна и Мари Штарк, текст, 2025
© ООО «РОСМЭН», 2025
Часть первая
Черепахи запутались в водорослях
Глава 1
Белый карп в синем лойицу
Заложить руки за спину. Подобраться. Склонить голову. Не менее чем на три секунды.
Так нужно отдавать честь привилегированным манлио. Джеён сделал это беспрекословно, безупречно, со всем уважением и почитанием. Как и положено младшему правнуку сэнши. Хоть и ненавидел прадеда всей душой.
И, как и положено сэнши, прадед лишь коротко взглянул на подчиненного. Хоть и своего потомка.
Он горделиво прошествовал вперед.
О Юма.
Джеён еще в детстве понял, что этот человек живет исключительно по заповедям духов. В согласии с ними. Он не позволял ни одной живой душе отклоняться от этих заповедей, нарушать традиции и устои. Не позволял и себе. Но, кажется, он загнал всех в круг и сам стал заложником.
Джеён не разделял его точку зрения.
О Юма зациклен, слишком деспотичен и холоден.
Он всегда держал спину ровно, а голову высоко. Все его движения – четкие, резкие. Садился он всегда одинаково: ловко расправлял лойицу, разглаживая взмахом широкие рукава. Он никогда не расслаблялся. Однажды в детстве Джеён с Хваном решили проследить за ним. Даже наедине с собой прадед следовал заповедям, традициям и устоям духов океана. Он не позволял себе лишнего: ни в движениях, ни в образе, ни в выражениях. Его слова порой были острее меча и резали куда больнее. Он бил по фактам, медузы никогда не приносили ложные сведения.
Прадед был старым. Очень старым, но при этом невероятно живучим и сильным.
В среднем манлио живут максимум до двухсот лет. Прадед, скорее всего, доживет до трехсот, судя по его внешнему виду и силе хону.
О Юма был жилистым, седые волосы собирал в тугой узкий пучок и обматывал своим као-лемо. Пучок торчком стоял на голове, по особым случаям он обвязывал его праздничными лентами или продевал через него священные палочки. Тонкая бородка-струйка спускалась до груди, он часто перебирал ее пальцами или наматывал на большой, когда голову посещали думы. Худое и гладкое лицо почти без морщин (в таком-то возрасте) имело правильные острые черты, его словно в пару легких движений высекли катаной. Под узкими глазами мешки, отчего всегда казалось, что прадед выглядит уставшим и невыспавшимся. Но он чтил традиции во всем, в том числе в режиме. Прямые седые брови он хмурил редко, но если это происходило, значит, дело шло плохо.
Он шел в шикарном фамильном синем лойицу, расшитом белыми узорами из шелковой нити, надетом поверх такой же синей футамы2, горделиво вздернув подбородок.
А за ним, отставая на два шага, как и положено правой руке, шел Гу в хёчжо с образами медуз, вышитыми на фоне синего морского цвета.
Гу имел крупное телосложение, широкие плечи и тяжелую походку, отчего на каждом шагу словно перекидывал бревна, а не ноги. Коротко стриженные волосы, короткая толстая шея, тут же перетекающая в крепкие плечи. Гу – настоящий человек-бык: высокий, крупный, сильный. От одного его замаха уже можно было лечь на пол. А от удара – покинуть этот мир.
Правая рука главного мастера династии Масуми, как всегда, выглядел опрятно.
Джеён покорно и неторопливо следовал за ними. Они шли мимо сада, аккуратно выстриженных деревьев и кустов, невероятной красоты цветов и птиц, что сидели на ветках. Многие из этих растений и существ излучали свет. Тропинка из камней покрылась росой, и мелкие капли попадали на ботинки, когда Джеён задевал траву. Подол лойицу прадеда потемнел от влаги. О Юма грациозно шел впереди, рисунки морских волн переливались на роскошной ткани от его движений.
Все шли молча, слушая пение птиц, стрекот цикад и журчание воды в ручейке, заваленном декоративными камнями, а местами и огромными валунами. Через кристально чистый ручей по всему саду были переброшены горбатые мостики с навесами от дождя и солнца. Всюду виднелись хёсэги3 прадеда – белые карпы. Они плавали в ручейках и охраняли династию. Прадед был сам чибритури, и если потребуется, его хёсэги обратятся в безликих воинов духов и защитят владения и самих жильцов.
Они дошли до столика на террасе перед входом в дом. Прадед сел. Ему подали керамическую чашу для омовения рук. Он молча оглядел правнука и, довольствуясь тем, что он выглядит подобающе случаю, жестом указал Джеёну сесть напротив него.
Темно-синее церемониальное хёчжо4, расшитое морскими волнами, белоснежная футама и кичом5 в тон хёчжо. Одеяние обхвачено широким белым поясом с вышитыми белыми узорами. Черные волосы Джеёна собраны в аккуратную гульку, подвязаны черной лобной лентой. На ногах ботинки из тонкой черной кожи.
Ни пылинки, ни складки, все с иголочки: традиционно, величественно.
И очень жарко.
Хотя все из легких материалов – бязи и шелка, в такую жару хотелось надеть обычные шорты и футболку. Джеён считал минуты, когда сможет заменить кожаную обувь на шлепки, и размышлял, почему нельзя было придумать к форме что-то вроде сандалий.
Он глянул на пустой стол. Джеён много раз сидел за ним на этой террасе, много раз получал здесь выговоры, похвалу и известия об очередной смерти членов семьи. Именно здесь он узнал, что Хван опять сбежал. Что мама бросила отца. И что она безродная шлюха, которая недостойна носить их фамилию. Все это он узнал здесь.
Как и то, что до этого мама была высокородной женщиной и талантливейшим шеф-поваром во всем Ши Хо.
За этим столиком, в этой одежде.
Ни этот столик, ни эту одежду Джеён не любил. Как только он надевал церемониальное хёчжо, срабатывал условный рефлекс – сейчас прадед скажет что-то плохое.
Невольно Джеён списывал эти чувства грусти и безысходности на вещи, окружавшие его в такие моменты. Перекладывал всю вину на них.
Этот столик Джеён ненавидел и презирал – заурядный, прямоугольный, с ошкуренной поверхностью. Его ни разу не красили, только аккуратно снимали верхний слой негрубой наждачной бумагой. Процесс шлифовки занимал целый день – потемневший слой снимали долго, осторожно.
Джеён кашлянул, прочистив горло, и сел на серый дзабутон6, подбирая ноги. Подушка была неудобной. Требовалось время, чтобы привыкнуть.
Без промедления он обеими руками протянул прадеду коробочку с чернилами, склонив голову.
– Фамильные чернила, господин, – чеканно проговорил он.
Прадед не спешил забирать чернила. Руки не опустели. Джеён так и продолжал сидеть, вперив взгляд в лежащий на столешнице розовый лепесток абрикоса. Раздались шаги, на стол что-то поставили. Джеён неуверенно поднял голову и увидел деревянный поднос, густо покрытый темным лаком. На подносе стояли пузатый глиняный чайник и две чашки ему под стать: такие же пузатые, но маленькие, три глотка будет достаточно, чтобы их опустошить. На узкой дощечке рядом лежали два бисквитных пирожных, щедро посыпанные сахарной пудрой. В разрезе Джеён увидел кусочки бордовой вишни в сиропе.
Он посмотрел на коробочку, которую все еще держал в протянутых руках, а после глянул на прадеда.
Тот выглядел удивленным. Он пренебрежительно окинул Джеёна взглядом, в котором явно читалось: этого недостаточно, чтобы я тебя простил.
Джеён не собирался возвращаться сюда. Не на тех условиях.
– Что? – Прадед отдернул рукав лойицу и потянулся к чайничку. – Так не терпится избавиться от них? Мм?
Голос его, как и всегда, был сильным, твердым и властным. А интонация – бесконечно самодовольная, уносящая его в такие неведомые дали величия, что хотелось извиниться за свое существование. Конечно, она была с щепоткой презрения.
Джеён неторопливо выпрямился и поставил коробочку на стол, смахнув с него лепестки цветков слив и абрикосов, что источали сладкий аромат. Эти деревья круглый год цвели и давали плоды, поскольку питались энергией духов. Джеён поднял пиалу двумя руками и протянул прадеду. О Юма стал наливать в нее светлый горячий чай. Глиняные стенки нагревались медленно.
– Прошу меня простить, господин. – Руки Джеёна никогда не тряслись, а голос не дрожал, когда он говорил с О Юма. Прадед это уважал. Он знал, что младший правнук боится не его, а его заданий.
Сэнши-кана ухмыльнулся и налил чай в свою пиалу.
– Осознаешь, какой чести ты был удостоен? – Прадед исподлобья смотрел на Джеёна, периодически отвлекаясь на чай. Он подул на чай, струйки пара подкосило, они мягко обволокли его костлявые пальцы, что сжимали пиалу. – Ты впервые вживую видишь Кровь Тени. Твои братья и некоторые дяди не дожили до этого дня. – Он отпил из чаши и вопросительно кивнул, заломив седую бровь. – Мм?
«И ты недолго проживешь, если что-то сделаешь поперек» – вот что прочитал Джеён в его глазах. Он прокручивал мысль о части чернил в пакетике из-под соевого соуса, которые он в спешке переливал из древней чернильницы, сидя в своем «Хенао», буквально за минуту до приезда прадеда.
Джеён ответил коротко:
– Да, господин.
И отпил из чаши. Чай, настоянный на цветках, с добавлением меда. Нежный и сладкий. Джеён сдул пар и сделал второй глоток. Пустой желудок просил не чай, а хорошей калорийной еды, мяса, овощей, морепродуктов и много-много сладостей на десерт к кофе, ну или даже к такому же чаю. Он так и не успел поесть. Гу разбудил Джеёна почти впритык к приезду прадеда. Важнее было привести себя в порядок, а не утолить голод. Прадеду бы не понравилось, если бы наследник династии Масуми явился с ним на беседу не в идеальном виде.
Нужно было бы спросить, зачем прадед лично хотел видеть Джеёна, но создавалось ощущение, что он сам все скажет. А если нет, то мутить воду заранее или провоцировать его не хотелось. Мечта о том, что прадед забудет об этом диалоге, даже не рождалась.
Он ничего никогда не забывал.
* * *
– Он не вернется.
Кэсси сбилась со счета, сколько раз за сегодня она услышала эту фразу от Нессы. И каждый раз ее сердце сжималось.
Холодное окно изрисовал мороз, но Кэсси не отрывала головы от него. Последние лучи солнца совсем недавно опустились за заснеженный лес. Кэсси следила за ним, будто прощалась навсегда. Салон автобуса наполнял сизый сумеречный свет. Двигатель уже давно умолк, энергии в аккумуляторе оставалось совсем немного, а впереди долгая зимняя ночь. Патрик заводил двигатель, включал обогреватели, потом глушил, чтобы экономить. Но бензин закончился еще пару часов назад.
В автобусе было холодно. Кэсси топала ногами, чтобы разогнать кровь, сжимала пальцы, ходила по салону. Этого хватало минут на десять, а потом она снова замерзала.
– Он хочет, чтобы мы сдохли от холода и голода?!
– Ты раздражаешь, – пробурчала Кэсси, сунув руки в карманы порванного пуховика. Она пыталась хоть немого поспать. – Не нравится ждать – вали.
Несса скорчила недовольное лицо, но промолчала. Все знали, что ей некуда идти.
Мама так и сидела возле дяди Холджера. Патрик спал на переднем ряду сидений, натянув на глаза шапку. Ту самую шапку, прикоснувшись к которой Кэсси что-то увидела.
Несса вышагивала по проходу между сиденьями в автобусе. Она попрыгала на месте, растерла красные руки и попыталась согреть их дыханием.
– Серьезно! Как можно было нас бросить? Ради кого?
Никто не спешил ей отвечать. Имя Мики словно повисло в холодном воздухе. Все сидели и пытались сохранить тепло и силы. Несса цокнула и, потрепав волосы, раздосадованно задергалась всем телом, будто ее схватили судороги.
– Я ненавижу тебя, Дэвид Валери!
Кэсси безразлично посмотрела на нее и опустила взгляд на записку, которую отобрала у Патрика еще в самом начале пути. Корявые буквы подрагивали в замерзшей руке. Брат написал точный адрес, где его следует ожидать. Они добрались до обозначенного места достаточно быстро, но не подозревали, что ожидание затянется так сильно. Они встретили рассвет в автобусе, просидели весь короткий световой день в нем, изредка выходя на улицу справить нужду, и проводили скудные лучи солнца в том же автобусе. Голодные и замерзшие.
– Ты же сама выкинула пакеты с едой. – Кэсси старалась сохранять спокойствие, но все были на взводе из-за неопределенности и страха. – Боялась надорваться.
– Они меня тормозили. – Несса провела руками по взлохмаченным волосам и прижала их к шее. – А я хотела угнаться за манлио.
Несса призналась так легко, что Кэсси опешила. Она положила записку на пустую коробку конфет, которую они разделили на всех еще рано утром. Холджеру отдали бо́льшую часть, так как он потерял много крови.
– Че вылупилась, Валери? Возле них безопасно.
– А чего ты с нами тогда, а не с ними? Не догнала?
– Девочки, не ругайтесь! – встряла мама. – Нам нужно помогать друг другу, а не спорить.
Между Кэсси и Нессой летали искры. Но они все же послушались.
Патрик опустил ноги на пол и сел прямо на сиденье. Он хотел поспать, но из-за шума не получалось. Патрик перебрался в салон, чтобы быть ближе к остальным. Хотя, как показалось Кэсси, он просто избегал руля, такая ответственность была для него слишком тяжела, будто он надеялся, что кто-то займет место водителя и решит все проблемы разом.
Манлио.
Кэсси признавала, что, когда они были рядом, их проблемы решались быстро. Интересно, попади они в такую ситуацию, что бы они предприняли?
Они бы не ждали Дэвида – это точно.
Нашли бы, где достать еду и теплое убежище, наверное.
Или просто отвезли бы их в безопасное место – в Ассамблею, по протоколу. Там бы их осмотрели специалисты, взяли кровь на анализы, маниши проверили бы демоническую энергию. Дядю Холджера и Кэсси взяли бы под стражу.
Хорошо, что сейчас здесь нет манлио.
С громким кряхтеньем Патрик провел по лицу ладонью.
– Я знаю, как проехать к нелегальному узлу, он ближе федерального, а благодаря отцу есть проходка. Назову фамилию, и пропустят. Ну, еще заплатить надо будет. – Он глянул на Кэсси, потом перевел взгляд на Кэтрин и Холджера и начал качать головой. – Дэвид не вернется, Несса права. Пока у нас есть силы, нужно уходить.
– И сколько до узла? – поинтересовалась Кэтрин. Она сидела далеко позади Кэсси, рядом с Холджером, которому за последнее время стало чуть лучше. Кэсси часто подходила к ним, проведывала дядю Холджера, немного разговаривала с мамой. Она все еще была на нее в обиде. Кэтрин, конечно, пыталась сгладить углы, но Кэсси понимала, что разговор будет нелегким.
– Отсюда? Километров восемьдесят, – робко ответил он.
Кэсси не стала садиться рядом с родными. Ей хотелось побыть одной, разобраться в своих мыслях и чувствах. Ближе к ночи она планировала вернуться к ним и прижаться, чтобы согреться. На соседнее сиденье она поставила тяжелый рюкзак, а на самый край положила белую выпотрошенную коробку конфет. Квадратная, с лаконичной размашистой надписью, будто из золота: «Moruaru»7. Она не знала, на каком это языке, было похоже на шадерский.
Кэсси понадобился почти весь день, чтобы прийти в себя и перестать стучать зубами от страха и волнения за брата.
«За дебильного, идиотского брата!»
Перед глазами до сих пор мелькали воспоминания. Как он вышел из автобуса и дал деру к тому снегоходу. Спасать Мику. Кэсси хотела, чтобы он выжил. Чтобы Дэвид успел.
Она сжала ладони в кулаки. Скользкая ткань пуховика заскрипела под пальцами. Розовый пуховик был уже совсем не розовым. Кэсси потрогала пальцем грязный синтепон, торчащий из дыры, и горько усмехнулась. Она так долго ждала этой покупки, даже успела заболеть, переохладившись в пальто, бегая с Нессой от манлио и собак. Дэвид так старательно выпрашивал у торговцев скидку. И ведь выпросил.
Кэсси потребовался почти весь день, чтобы осознать минувшие события. Но, наверное, не хватит и жизни, чтобы принять их. Элькарона больше нет. Ее семья скрывала от нее правду. Дэвид обрек себя на гибель. Она не могла забыть и о манлио яшуто, Масуми и чудесных чернилах, которые помогли дяде.
Святой Йонас.
Это первое, что вспомнила Кэсси, когда автобус отъехал от города. Она злилась на родных.
Прислонив голову к холодному стеклу, она крепко зажмурилась.
– Восемьдесят километров? И на чем ты собрался их преодолевать? – Недовольный голос матери заставил Кэсси открыть глаза.
– Бензина нет. На своих двоих.
Патрик сжался, пряча руки в карманы. Все это время он выглядел подавленно, опустошенно. Потеря отца заметно сказалась на нем: красные опухшие глаза, севший голос. Патрик плакал прямо за рулем, и Кэсси несколько раз за поездку слышала, как он убивался, захлебываясь слезами. Он перестал плакать совсем недавно.
«То был сон или моя причуда», – урезонила себя Кэсси в ту же секунду, как только подсознание подкинуло размытые образы Патрика и его отца. В ушах отголосками зазвенели птичьи песни, зашелестела листва.
Так уж вышло, что она не знала, какие способности ей дарило полукровничество. Они были закрыты для нее, так впредь и должно оставаться, чтобы никого не подвергать опасности. Но, проведя почти весь день наедине со своими мыслями, Кэсси пришла к выводу, что эта защита сломалась в ней или как минимум дала трещину. Возможно, на это повлияли лихорадные, демоны или манлио.
Или чернила.
«Я полукровка. Я видела Патрика и его отца».
– На своих двоих? Ты в своем уме?!
– Кэти, перестань, милая, – ослабшим голосом Холджер пытался перебить ее, но Кэтрин продолжала:
– Выходить наружу опасно, даже здесь слышны крики демонов и лихорадных…
– Пойдем по дороге. Мы же слышали, как за лесополосой гудели двигатели – кому-то удалось выбраться из города. Они нас подберут…
– Патрик, не выводи меня!..
«Нас успокаивала, а сама завелась!»
– Кэти… – Холджер закашлял, не в силах договорить.
– А что вы предлагаете, Кэтрин? – Несса села за Кэсси и обернулась к задней части автобуса. – Сидеть здесь и ждать смерти? Дэвид не придет. Его уже давно сожрали лихорадные или красные обезьяны.
Все внутри сжалось, по телу пробежали крупные мурашки. Кэсси задержала дыхание, пытаясь отогнать ужасные мысли.
– Он жив.
Несса повернулась к ней, скривив лицо. Она всем видом показывала, что думает на этот счет.
Но вместо ответа Кэсси поднялась и медленно осмотрела каждого сидящего в автобусе.
– Мы останемся здесь. Даже если Дэвид и впрямь не придет, это сделают люди Йонаса. – Кэсси схватилась руками за спинку кресла. Поймав на себе взгляд матери исподлобья, она решила не мешкать: – Они обязаны прийти.
– Кассандра… – Кэтрин, поглаживая Холджера рукой по спине, одним только голосом заставила ее умолкнуть.
Мать догадалась, что именно она хотела сказать.
Кэсси хмыкнула. В салоне становилось все темнее, но буравящий взгляд Кэтрин она видела прекрасно.
– Почему? – Патрик, слегка приоткрыв рот, поочередно взглянул на обеих. – Почему они должны приехать?
– Кто такой этот Йонас? – поинтересовалась Несса. – Манлио вроде тоже о нем говорили с твоим братом. Не помню.
– Кэсси… – предупреждающе выдала Кэтрин и покачала головой.
Сердце забилось быстрее, разгоняя густую кровь по замерзшему телу.
«Ты готова признаться? Прямо сейчас?»
Она сглотнула, дала себе пару секунд и сказала:
– Это тот, на кого я не хочу работать. Но мне придется. – Она посмотрела на Кэтрин. – Да, мама?
«Слабачка!»
– Чего? – недоуменно протянул Патрик. – Ни черта не понимаю. Вы вообще куда собрались ехать? Мне бы только до узла добраться, оттуда поеду в Конлаок к матери, мы хоть и не общаемся, но думаю, она примет меня. А вы куда?
– В Ильшер.
– Барид? Круто! – Несса поджала губы. – Можно мне с вами?
Кэсси переглянулась с Кэтрин, та ничего не сказала, даже никак не отреагировала на вопрос Нессы. Ее будто бы не существовало, как и всего происходящего.
«Ты пойдешь работать на Йонаса и никому не расскажешь, что ты полукровка» – вот что говорили ее глаза. Кэсси стало до боли неприятно.
– Кэсс, ну так что? – неуверенно спросила Несса, почесывая пальцем висок.
Глянув на нее, Кэсси плотно поджала губы, чтобы сдержать порыв высказать все и снять груз с плеч.
Вместо этого она скромно ответила:
– Прости, Несса, я здесь ничего не решаю.
Она устало села на место, сунув холодные руки в карманы пуховика. Сжав недошитую игрушку-ежа, Кэсси прислонила голову к мерзлому стеклу и закрыла глаза.
«Медуза».
Это медуза, а не еж. Кэсси вжала почти негнущиеся пальцы в мягкое тельце игрушки. Юншен просил сделать медузу. Кэсси была ему очень благодарна: они вместе с Брайаном провели их по городу, а после он еще и упросил Чжудо вылечить дядю.
– А с тобой, Патрик, можно?
Парень сделал вид, будто не слышал Нессу. Он подышал на свои замерзшие ладони и растер их. Несса тихо захныкала, накинув капюшон на голову. Она что-то бубнила жалобным голосом, но больше ни к кому не лезла.
Прежде чем погрузиться в беспокойный сон, Кэсси вспомнила слова брата:
«А в Бариде сейчас лето».
* * *
Прадеду было двести одиннадцать лет.
Столь долгим присутствием в этом мире он обязан Всевышнему. За двести одиннадцать лет он успел сделать многое. Девятнадцать годочков Джеёна для прадеда были ерундой. Потому он и говорил так о правнуке, точно тот был младенцем, учащимся ходить. Если сравнивать их силы, именно так и было. Прадед мог бы переломить его голову, как семечко между большим и указательным пальцами. Джеён лишь надеялся, что когда прадед захочет это сделать, то он будет для него не семечком, а блохой.
О Юма жутким долгим взглядом смотрел на правнука. Прямо ему в глаза, словно высасывал через трубочку все мысли. Вот этим самым взглядом, что, как стальной трос, обвивает шею, но не душит, а держит в напряжении.
– Не поделишься подробностями столь великого момента в твоей совсем еще крохотной жизни?
– Все прошло гладко, – коротко произнес Джеён, думая, что лучше сказать меньше и не давать прадеду поводов для разрастания темы.
– А тот, у кого были чернила? Что ты с ним сделал?
Он уже было собрался поднести пиалу к губам, как замер, чтобы дать ответ:
– То, что должен был, господин. – Он отпил, скосив взгляд на нежный бисквит с вишней.
Джеёну очень хотелось есть, но он не мог взять десерт раньше прадеда. А тот медлил, будто назло. Он ведь видел его голодный взгляд, но издевался с ухмылкой на лице.
– Просто убрал врага, и все?
Волнение нарастало. Джеён знал, что прадеда очень сложно, а точнее, почти невозможно обмануть. Если он узнает всю правду, лучшим раскладом для Джеёна будет просто наказание. Получить еще одно безумное задание он боялся сильнее всего.
Даже сильнее, чем сейчас смотреть ему в глаза. Неотрывно, как примерный потомок династии Масуми, будто он правда сделал то, что должен был.
Но голова Дэвида Валери, все еще надежно прикрепленная к шее, и хрипло, с влажными вздохами, но дышащий Микаэль Солвак – они были брешью в броне Джеёна, которую он всеми силами старался залатать перед прадедом. Он не мог знать этого. Медузы у Йонаса если и встретят Дэвида, то не узнают его.
Не выйдет же он лично к ним со словами: «Меня не убил Джеён!»
А Джеён никогда не скажет о том, что использовал чернила. Даже если они помогут. Прадед сделает все, чтобы уничтожить этих людей, не потому, что они прикоснулись к прекрасному, а потому, что илувий связаны с Дэвидом.
В этой ситуации по правилам платить обязан Джеён. Именно он их использовал. Позволил им работать на них. Даже если он не скажет имен, а просто поделится экспериментом – прадед отсечет ему обе руки.
«На хрен такую перспективу!»
Так что он «просто убрал врага, и все».
– Да, господин.
О Юма смежил веки так сильно, что сквозь них практически не было видно глаз. Но Джеён знал, что сейчас он внимательно, будто через бинокль, рассматривает его. Возможно, он где-то прокололся, и прадед это уже учел.
– Ты довольно уставший. – О Юма поставил пиалу на стол. Он подобрал с него несколько лепестков, положил их на худую ладонь и стал разглядывать, будто это единственное, что его заботило. – Неужели так вымотала поездка в Ив Рикар? Ты застал там лихорадных?
«Спасибо за идею».
– Именно это меня и вымотало. – Он так фальшиво зацепился за эту отмазку.
Джеён поймал себя на мысли, что не блещет умом, когда дело касается прадеда. Он тут же превращается в криль, которым обзывает его Юншен.
Юншен. Главное, чтобы прадед не заговорил о нем.
– Вы планируете использовать чернила против лихорадных, господин?
Прадед ухмыльнулся и сдул с ладони лепестки. Они в дивном танце переплетались между собой: несколько белых и несколько пудрово-розовых, пока не упали на дощатые полы террасы.
– Мы что, теперь весь мир будем обхаживать? – Прадед неспешно поднял пиалу одной рукой и отпил чай. Он громко смаковал его, поглаживая другой рукой грудь. – Вот когда это случится в Нифлеме, то я подумаю, что можно с этим сделать. Главное, что мы сейчас можем, – это усилить защиту территорий.
– А если Ив Рикар попросит нас о помощи?
Джеён поставил чашу на стол, касаясь теплых стенок пальцами.
– А мы Ив Рикару кто? – Прадед наклонился ближе. – Ты подумай, Джеён, кто мы им? У нас дружба народов? Нас там чтят? Хм?.. – Он намотал кончик бороды на большой палец, задумчиво переведя взгляд куда-то в сторону. – Там даже манлио нет. – О Юма мотнул головой и скривился. – Есть, конечно, но это пара стебельков на огромном поле. – Он хитро ухмыльнулся. – А что? Заботит, что будет с чернилами? Может, ты и Хвана хочешь привести, чтобы их доработать?
Джеён промолчал, а прадед расхохотался.
«Обоссаться, как смешно», – думал он, пронзая прадеда острым взглядом.
Как бы он ни хотел не провоцировать конфликт, у Джеёна никогда не получалось улыбнуться или подыграть своему господину: ни прадеду, ни Улитке, ни Ямаде, даже когда от этого зависело его будущее. Он физически не мог растягивать губы в улыбке, когда человек был ему противен. Вот и сейчас он сидел с серьезным, даже осуждающим выражением лица. Вопреки своей воле.
Прадед это знал и продолжал улыбаться.
– Злишься? – спросил он, постукивая тонким пальцем по столу, будто отбивал какую-то свою мелодию. Это действовало на нервы Джеёну. А еще широкий ноготь прадеда, стучащего по столешнице, – он не столько стучал, сколько скреб. – Все правильно. Только вот злиться ты должен не на меня.
Ну нет.
Прадед взял со стола дольку мандарина. Джеён удивился. Он был так измотан, что не заметил на подносе еще и дольки мандаринов, выложенные в такую же глиняную чашу.
– Что там насчет твоего задания? – Он жевал со звонким причмокиванием. – Думал, я забыл?
Прадед резко подобрался. Он вдавливал указательный палец в стол на каждое свое слово. Мягкие тупые удары костей по столешнице словно вбивали эти слова, как гвозди:
– Когда. Я. Увижу. Здесь. Его. Голову?!
Понадобилось время, чтобы придумать ответ.
– Он работает на ошисай-кана Винсенте. Это другая страна. – Джеён наблюдал, как прадед тяжело вздохнул и откинулся, заворачиваясь в лойицу. Джеён снова глянул на бисквитное пирожное. Почему прадед не берет его? Если бы он сидел у Нацзы, пирожное, мандарины, да ту же фижель – он бы уже давно съел. Тут все иначе, тут поместье Масуми, тут достопочтенный О Юма и духи. – Мы не можем убивать манлио из других стран. Будут проблемы.
Прадед выпучил глаза, морщинка залегла между бровями.
– А он не манлио, – почти шепотом произнес он. Насмешливый тон покоробил Джеёна. Он осуждающе посмотрел на прадеда. Тот увидел перемену в правнуке, и это подзадорило его продолжить: – Он грязный демонический выродок.
Так давила эта обстановка.
Сама гора Нинг, казалось, легла Джеёну на плечи.
В такие минуты юноша скучал по своему отцу еще больше обычного. Он бы сказал: «Уважаемый господин О Юма, отвяжитесь от моего сына!» Его «уважаемый» всегда звучало с издевкой, а сам Бонсу против воли прадеда брал сына за руку и уводил. В детстве Джеён чуть ли не плакал, когда прадед так с ним разговаривал.
«Почему ты не тренируешься?», «Где опять твой брат?», «Твоя мать – чайлайская дешевая шлюха, к чему ты ее защищаешь?» – всякий раз говорил прадед, доводя Джеёна до бешенства. Причем жертвой его обвинений мог стать кто угодно, он использовал знания как шпаргалки, в минуту нападок доставая их из кармана.
В обычное время Лин Чи, мама Джеёна, – а особенно на фоне матери Хвана – была достопочтенной госпожой, но любое действие поперек, и он тут же припоминал ей, откуда она родом. Хоть она и была чистокровной нифлемкой (наполовину чайлайской, наполовину шихонской крови), прадед говорил, что Бонсу на ней женился только из-за ее красоты. Или согласился жениться.
Джеён начинал спорить, но прадед всегда знал, что ответить.
И всегда после этого приходил отец и забирал Джеёна. По мере взросления он злился все больше, но, когда понял, что Бонсу всякий раз нес наказание за него, перестал спорить с прадедом и научился делать невозмутимое лицо.
Он окончательно надел маску в тринадцать. Когда умер дедушка. И когда узнал, кто его убил.
– Я не хочу проблем, господин, – только и ответил Джеён. – Это создаст ненужное внимание.
– Ты понимаешь, что это желание духов? Демон во плоти гуляет, где ему вздумается, делает, что ему хочется. Убивает всех, кто под руку попадется. – О Юма с шумом втянул воздух носом. – Тебе напомнить о последствиях?
– Не думаю, что духам вообще есть дело до этого задания.
«Будь что будет – зато правда».
Прадед шарахнул пиалой о стол. Остатки светлого чая расплескались по столешнице, забрызгали рукава лойицу прадеда.
Джеён пытался сохранить невозмутимость и свой хребет.
– Сомневаешься в правильности моих действий?! Моих приказов?!
Гу возник из ниоткуда, тут же подошел, чтобы убрать пиалу, но прадед отмахнулся от него, как от мухи. Тот поклонился и, не выпрямляясь, скрылся где-то сбоку.
– Ты мне надоел. Твоя своевольность в последнее время начинает изрядно выводить из равновесия. – О Юма смотрел в стол, на лужицу разлитого чая. – Я тебе честно скажу. – Прадед глядел исподлобья, криво и горько ухмыльнувшись, он проворчал: – Не будь Юншен учеником Юнхо, я натравил бы медуз, и они выпотрошили бы этого шадерского выродка, как свинью.
«Великая щедрость, господин» – так должен был сказать Джеён. Так было принято говорить.
Благодарность есть господин всех, кого милуют достойной смертью.
Благодарность – это то, что должны выказывать манлио духам за их защиту, а сами манлио должны взамен защищать духов. Это и есть одна из важнейших деталей мироздания священных воинов и взаимосвязь с духовной энергией.
