Czytaj książkę: «В Питер вернутся не все»

Роман НЕ основан на реальных событиях. Всякое сходство персонажей и обстоятельств книги с существующими людьми и действительно случившимися происшествиями возможно лишь случайно.

Глава первая

Умению Полуянова впутываться в различные криминальные истории в журналистском сообществе завидовали. А как не завидовать? Сколько он в приключения ни вляпывался, столько же из них и счастливо выныривал – да еще при том, как правило, держал в зубах «гвоздь»: очередную забойную статью.

Вот и теперь: едва Дима переступил порог купе режиссера… Вернее, даже – переступать он не стал, чтобы не уничтожать возможные улики, а только глянул из коридора… И мгновенно, помимо воли, в его мозгу вспыхнул заголовок к будущему сенсационному материалу:

ЗНАМЕНИТЫЙ КИНОРЕЖИССЕР УБИТ В «СЕВЕРНОМ ЭКСПРЕССЕ»

Наверное, у журналиста уже началась самая настоящая профессиональная деформация. Да-с, деформация, как это ни печально. В ответ на трагедию голова и сердце первым делом выдавали не растерянность, не ошеломление и не горе, а – заголовок…

Что ж, обычное дело. Следователи со стажем трактуют все, что происходит с ними и вокруг них, сквозь призму уголовного кодекса. Врачи при первом же знакомстве мысленно ставят потенциальному пациенту диагноз. Ну а журналисты частенько не только мыслят, но и живут под наркозом газетных штампов. И газетных порядков. Вот и Полуянов сейчас, несмотря на больную, гудящую голову, чудовищный недосып, да и – что уж там лукавить! – общее потрясение, которое он испытал при виде распростертого на постели окровавленного тела режиссера, успел подумать не только о заголовке. Еще – о дед-лайне¹, и о том, сколько ему дадут места на полосе, и сколько у него будет времени для того, чтобы собрать материал и отписаться. Машинально глянул на часы (свои «Тиссо» он никогда и нигде не снимал, помимо ночей и вечеров, что проводил в родимом доме вместе с любимой девушкой Надей). Четверть третьего утра. Белая ночь только-только сменилась неверными, зыбкими сумерками. До прихода «Северного экспресса» на Ленинградский вокзал столицы оставалось шесть с небольшим часов. До подписания очередного номера «Молодежных вестей» – еще четырнадцать. Что ни говори – целая куча времени.

За спиной Димы уже толпились взволнованные, потрясенные пассажиры «вагона повышенной комфортности». А откуда-то из коридора слышались всхлипы и причитания звезды будущего фильма – известной актрисы (и по совместительству, как водится, любовницы режиссера) Ольги Волочковской…

* * *

Впрочем, следует рассказать обо всем по порядку: почему журналист оказался в «Северном экспрессе» и с какой стати возвращался домой из Питера в вагоне суперлюкс в составе киногруппы сериала «Невозможно оторваться». Если быть точным, в условиях повышенной комфортности следовал далеко не весь коллектив, занятый съемками картины, а его crume de crume² – наиболее привилегированные члены экспедиции. Как выразился циничный режиссер Прокопенко: «А вся остальная шелупонь пусть едет плацкартой!»

Этот самый Прокопенко и обратился к Диме год назад с просьбой продать студии, где он трудился, право на экранизацию документального романа, некогда написанного журналистом. Полуянов за годы, прошедшие после первой публикации, столько наврал всем вокруг, будто права на его труд выкупил Голливуд, а к съемкам фильма (по его же сценарию!) вот-вот приступят то ли Лукас, то ли Верхувен, то ли Камерон, что даже позабыл, и может ли кто-то вправду его произведение экранизировать.

Дима немедленно навел справки о кинорежиссере Прокопенко. Мастер оказался известен и плодовит. В свои пятьдесят с хвостиком он снял картин и сериалов больше, чем Феллини и Антониони, вместе взятые. Правда, ни одного из его фильмов журналист не видел и только о двух-трех что-то слышал. По всему выходило, что Вадим Дмитриевич Прокопенко не гений, а плодовитый ремесленник средней руки.

Впрочем, репортера данное обстоятельство скорее устраивало. Гениев у нас в стране хватает. Режиссеры рассказывают по ресторанам о своих будущих фильмах, что затмят ленты Тарковского и Годара. Журналисты в баре Домжура клянутся, что вот-вот запустят новый таблоид с миллионным тиражом. Конструкторы в таежном поселке собирают на коленке гоночные автоболиды… А качественно поменять колодки у серийной «Мазды» – некому. Равно как написать информашку в две тысячи знаков или снять простенький, но кассовый блокбастер…

Режиссер Прокопенко, судя по всему, звезд с неба не хватал – зато в его фильмах охотно снимались самые знаменитые актеры, а сериалы его выпечки транслировали главные российские телеканалы. Скорее всего и этот фильм – и снимут, и покажут.

Да и деньги Полуянову были нужны, особенно в тот момент (они, собственно, ему всегда были нужны – с его-то мажорскими повадками), и он уступил студии, от имени которой на него вышел Прокопенко, права на экранизацию. Пусть не за столь высокий гонорар, который уж наверное отвалили бы ему «Уорнер бразерс» или «Дрим Воркс», – но с родного российского кино хоть шерсти клок… Отчаянно поторговавшись и получив в итоге пятизначную сумму (в долларах, господа, конечно же в долларах!), Дима возблагодарил бога за нежданный подарок, подписал договор об уступке прав – и благополучно позабыл о кинопроекте.

Минул год – и вдруг на Димином горизонте вновь взошел Прокопенко. Режиссер позвонил и сообщил, что сценарий по полуяновской книжке давно написан, уже даже закончен подготовительный период, и теперь он приступает к съемкам восьмисерийной ленты «Невозможно оторваться». Больше того: он, Вадим Дмитриевич, приглашает его, Диму, самолично исполнить в сериале небольшую, но весьма эффектную роль, а для того проследовать вместе с киногруппой в Питер. В Северной Пальмире и ее окрестностях планировалось снимать большую часть натуры.

Полуянов оказался столь неожиданным предложением ошарашен. Причем настолько, что чуть ли не впервые в жизни потерял лицо и залепетал, мол, он-де, во-первых, совсем не артист, а во-вторых, завален газетной работой. В ответ режиссер разразился горячим (едва не горячечным!) монологом:

– Я только вас вижу в этой роли, Дмитрий Сергеевич! Это будет хит! Лучший дебют года!.. А какие условия для съемок!.. Питер! Белые ночи! Люкс в «Октябрьской»! Кругом – красавицы-артистки и прочий обслуживающий персонал!..

Журналист не смог устоять под прокопенковским напором – и в тот же вечер к нему на дом явился курьер с экземпляром сценария и договором на роль, который требовалось подписать немедленно.

Полуянов взялся читать сценарий – и отдал должное неведомому для него труженику киноцеха по имени Дмитрий Ребров. Экранизатор сохранил главные линии книжки, избавился от второстепенных, а также от случайных персонажей, и перевел документальную полуяновскую прозу на язык диалога и действия. Если сравнивать книгу и сценарий, впечатление складывалось, будто вольную, свободную реку (Неву, например, вытекающую из Ладоги!) заковали в строгие гранитные берега: никаких финтифлюшек, извольте – каждая серия ровно сорок четыре страницы, ровно сорок четыре минуты хронометража, и ни секундой больше…

Понравилась Диме и его собственная роль. Небольшая, естественно (ведь он же непрофессионал), но действительно выигрышная.

Итак, испросив в газете отпуск за свой счет, особенно крепко полюбив на прощание свою гражданскую жену Надежду, Дима, исполненный честолюбивых планов и вдохновения, отбыл в Северную столицу…

* * *

Конечно, когда Полуянов в процессе работы познакомился с Прокопенко ближе, он понял, что тот пригласил журналиста сниматься не потому, что вдруг поверил в его (неизвестно откуда взявшийся) неземной актерский дар. Нет, Вадим Дмитриевич преследовал свои собственные цели, а именно: бурнокипящий режиссер полагал, что Полуянов не удержится и расскажет о своем киноопыте на страницах родной газеты. Да и интервью захочет взять – у режиссера, у главных звезд… Вот фильм и получит бесплатный пиар, причем уже на самой ранней стадии, когда съемки только-только начались.

Дима (хоть хитрый Прокопенко его ни о чем не просил) и впрямь собирался на страницах «Молодежных вестей» живописать свои приключения в роли актера. Рассказать было о чем. К примеру, как в первый день съемок разбили о штатив кинокамеры тарелку с названием картины. Осколки разобрали участники группы, и один из трофеев теперь бережно хранился в полуяновском чемодане (Дима предвкушал, как водрузит его на почетное место в рабочем кабинете и станет водить к экспонату молодых репортерок и стажерок с журфака). Непременно нужно будет также поведать, как он, отказавшись от дублера, прыгал в холодный и грязный канал Грибоедова с Поцелуева моста… Немного стыдно перед Надеждой, но все равно следовало написать, как он целовался (а что поделаешь, таков сценарий!) на лавочке в Летнем саду со знаменитой Ольгой Волочковской…

Кое о чем, правда, журналист собирался в будущей заметке умолчать. Скажем о том, что профессия актера на деле оказалась гораздо сложнее, чем он самонадеянно думал вначале. Дима даже что-то вроде зависти, жгучей ревности испытывал к настоящим, профессиональным артистам. Потому что явственно видел, с какой легкостью и быстротой его, так сказать, коллеги входили в образ и меняли состояние, лишь звучала на площадке команда: «Мотор!»; как в одно мгновение на их глазах, если нужно, вскипали слезы; как они, по воле сценария и режиссера, вмиг становились гневливыми или же простодушными; как даже физически преображались перед камерой, и если было необходимо, старели или молодели на десяток лет без малейшей помощи гримера… И уж, конечно, не упомянет журналист режиссерские указания главному оператору: «Полуянова снимаем только на общем и дальнем плане, ведь он непрофессионал, работать не умеет» (Прокопенко в тех моментах думал, что Дима не слышит).

Кроме того, за кадром будущей статьи журналист намеревался оставить взаимоотношения, царившие внутри съемочной группы. А там бушевали страсти, едва ли не перекрывающие по накалу те, что описаны были в сценарии. Настоящая мыльная опера! Хватало и любви, и ревности, и зависти, и ненависти… О многих чужих, сокровенных тайнах узнал в ходе экспедиции Дима. О чем-то ему рассказывали сами участники событий (а молодой человек умел быть участливым слушателем, вызывающим на откровенность). Что-то он, наблюдательный, подмечал своими глазами: и днем, во время съемок, и вечерами, утрами, ночами – в ресторанах, где ужинали, в гостинице…

Нравы в группе царили свободные. Киношники чем-то напоминали Диме студентов-третьекурсников, впервые вырвавшихся к кому-то на дачу без надзора родителей: выпивка, проказы, шуры-муры.

Однако о личных секретах («Актриса Волочковская провела ночь с режиссером Прокопенко!») Полуянов писать не собирался – все ж таки он не в бульварной газете трудится, а в качественных «Молвестях». А главное, было бы крайне неловко, злоупотреби он гостеприимством киношников и начни прилюдно ворошить их грязное белье. К тому же Дима сам, в конце концов, оказался не без греха, поддался царившему среди киношников промискуитету…

Да, еще вчера вечером о постельных тайнах киноэкспедиции Полуянов писать не хотел, но вот сейчас, после того как произошло убийство… когда зарезали главного человека на картине – режиссера-постановщика… Теперь многие сценки и картинки, подмеченные журналистом в процессе натурных съемок, представали перед ним в новом ракурсе, требовали анализа и переосмысления… Ведь ему как репортеру будет грош цена, если он ограничится голой информашкой о происшествии и не выскажет собственных, аргументированных версий: кто убил и почему.

* * *

Прокопенко лежал, распростертый, на широченной нижней полке, и его обнаженная грудь была залита кровью. Красным пропитались и крахмальные простыни. По одному виду Вадима Дмитриевича, по его восковому лицу сразу становилось понятно, что медицинская помощь ему уже не нужна.

Дима отвернулся и наткнулся взглядом на проводницу – холеную даму, отчаянно борющуюся со своими пятьюдесятью годами. И лишь теперь, по ее взорам, с практически одинаковой жадностью устремленным и на труп, и на обнаженный торс журналиста, он вспомнил, что так и не успел одеться. Когда в дверь его купе застучала, заорала, заголосила звезда Волочковская, он выбежал, только джинсы успев натянуть.

– Надо остановить поезд, – проговорил журналист, обращаясь к проводнице. – Вызвать врачей, милицию.

Та решительно покачала головой.

– Нет, невозможно, – категорически молвила она. – У нас приказ: не останавливаться, что бы ни случилось.

– Даже убийство? Ведь это форс-мажор. Положено тормознуть на первой же станции и вызвать следственную группу.

– Но не для нас. Вы знаете, кто здесь едет?

– Ну я еду. И другие артисты.

– Не только, – не приняла полушутливого тона проводница. – В других вагонах – двое вице-губернаторов, четверо депутатов Госдумы, трое сенаторов. У нас элитный поезд, понимаете? Остановки запрещены… Я сообщу начальнику поезда – в Москве нас будут встречать следственные органы.

– Тогда надо организовать охрану места преступления.

– Не волнуйтесь. Организуем. У нас есть инструкции для подобных случаев. Покиньте помещение.

За спинами проводницы и Димы стояли, вытягивали шеи, пытались заглянуть в режиссерское купе двое других представителей высшей касты снимающегося фильма: главный оператор Аркадий Старообрядцев и линейный продюсер Елисей Ковтун.

Железнодорожница закрыла дверцу прокопенковского купе. Шоу кончилось.

«Надо пойти одеться, в конце концов», – подумал репортер.

Полуянов осторожно распахнул дверь в собственное, расположенное по соседству, купе. На его огромной нижней мягкой полке спала, уткнувшись в подушки, Марьяна. Вот уж чего он не ожидал еще вчера – так это оказаться с ней в одной постели. Ни от себя не ждал, ни от нее.

На худенькой спине девушки выделялся рыболовным удилищем позвоночник. На полу купе валялась одежда – вперемешку ее и Димина.

Н-да… К каким, однако, странным пробуждениям приводит кинопьянка, жестокая и беспощадная…

«Боже, как болит голова! Зачем я только остался еще и шампанское пить? Нехорошо шипучку с коньяком мешать… И Марьяна… Я ведь пару раз к красотке в Питере подъезжал – и никакого отклика… Видать, она решила напоследок, на прощанье… Больше ведь вряд ли мы с ней увидимся. А может, тоже вчера здорово набралась, раз сама ко мне явилась… Теперь девицу вон из пушки не разбудишь – даже убийство проспала… И я-то хорош: не люблю ведь одноразовые связи, но тут не устоял… Нет, чтобы сказать со смехом: знаешь ли, моя дорогая, я безнадежно женат… А меня понесло по накатанному: конечно, заходи, Марьяночка, не помешаешь! О да, заходи! Только тебя и ждал! Тьфу, противно вспомнить… С другой стороны, какой дурак от восемнадцатилетней красотки-актриски откажется? Тем более если тебя к ней, чего уж греха таить, тянет? Что ж, будем надеться, что Митрофанова ничего о моем приключении не узнает. Да и откуда ей узнать?»

От неловкости – чужая девушка в его кровати – Полуянова аж передернуло.

– Марья! – гаркнул он, прерывая собственные рефлексии. – Подъем! – Наклонился и потряс девушку за обнаженные плечи.

– Ааа… – замычала актриска. – Что такое?

– Давай, вставай!

– Господи, зачем? – пробормотала она, пытаясь вырваться из Диминых рук и еще глубже зарыться в подушки.

– Прокопенко убили.

– Что за шутки у тебя, Полуянов, дурацкие… – простонала девушка.

– Это не шутки, – холодно проговорил журналист. – Повторяю по слогам: Про-ко-пен-ко у-бит. Лежит в луже крови в своем собственном купе.

Тут Марьяна, наконец, пробудилась: резко подскочила на полке, прикрывая невеликую грудь простыней.

– Правда убили? Как – убили?

– Как-как… Ножом зарезали. Все, быстро одевайся.

Сам Дима принялся натягивать рубашку.

«Господи, ну что же так голова-то болит?!»

* * *

А ведь еще вчера вечером на Московском вокзале Питера среди избранных киношников царило радостное оживление. Было чему радоваться. Белые ночи благоприятствовали съемкам. Солнце исправно светило с пяти утра до двенадцати ночи. Ни разу не побрызгал дождь. И несмотря на то, что каждый день случались десятки разнообразных неурядиц, грозящих сорвать съемочный процесс, режиссер-постановщик разруливал их железной рукой. В итоге ни на день не выбились из графика. Питерскую натуру отсняли в запланированные сроки.

Теперь, после кратковременного отдыха в столице, группа должна была отправиться снимать натуру на юг, но вторая экспедиция планировалась короткой, всего на несколько съемочных дней. В нее уже не ехали ни юная старлетка Марьяна, ни народная артистка Царева, ни Дима Полуянов (для журналиста кино закончилось), ни даже исполнитель главной мужской роли Кряжин.

В суперкомфортном вагоне «Северного экспресса» вместе с Вадимом Дмитриевичем Прокопенко следовало семь человек. Каждому – по отдельному купе, и только главный оператор Старообрядцев делил жизненное пространство с линейным продюсером Елисеем Ковтуном. Ради интереса Дима глянул в Интернете, сколько стоит билет в подобный мягкий вагон класса люкс – с туалетом и душем в каждом купе, с телевизором, ди-ви-ди-плеером и неограниченным ресторанным питанием. Выходило: по двенадцать тысяч рубчиков с носа. «Барство дикое! – вздохнул про себя Полуянов. – Теперь понятно, почему у нас сериалы такими бедненькими кажутся: все бюджеты на поездки первым классом уходят».

Впрочем, сами киношники свои привилегии принимали как должное и в вагон люкс входили со скептической даже ухмылкой. Уж на что журналистика – профессия выпендрежная (Полуянов знал о сем далеко не понаслышке), однако даже газетчикам оказалось в смысле понтов далеко до тружеников синематографа. Те вообще держали себя царями Вселенной! Журналист еще на площадке подметил: любой самый задрипанный осветитель выступал с такой миной, словно он только что «Золотую пальмовую ветвь» получил или, на худой конец, завтра-послезавтра получит. А уж главный режиссер вообще мнил себя громокипящим Зевесом, по малейшему мановению пальца коего окружающие должны простираться ниц.

В желтых красках питерского заката Прокопенко с тем же барственным видом – и, разумеется, первым! – взошел вчера вечером в вагон. Вторым сунулся было седой главный оператор Старообрядцев, но режиссер на него молча оскалился, и старик мигом потерял лицо, меленько засуетился… А ведь ему по штату положено быть на картине фигурой номер два, непосредственно рядом с постановщиком. Еще с советских времен в кино считалось, что эти двое, режиссер и главный оператор, – суть высшая каста. Они даже обедали, по традиции, во время съемок за отдельным, от прочих товарищей, столиком – чтобы иметь возможность в тишине и тайне обсудить съемочный процесс. И хоть отношения между Прокопенко и Старообрядцевым явно не складывались, что Дима видел невооруженным глазом, кардинально ломать традицию режиссер все-таки не стал. И потому пожаловал оператору место в своем вагоне.

Однако со Старообрядцевым он не разговаривал – нос воротил. В последние дни экспедиции режиссер рядом с оператором даже за обедом не присаживался. А когда просматривали отснятый материал (Дима тому был свидетель), Прокопенко фыркал по поводу того, что у оператора актеры из кадра выпадают, и всякие язвительные реплики отпускал, мол, старик даже фокус навести не умеет.

Старообрядцев, в свою очередь, в компании своих клевретов (операторов, трусливо не решающихся ни словечка вслух вякнуть против режиссера) позволял себе громко возмущаться: «Бондарчука, значит, то, как я фокус навожу, удовлетворяло! Ромма с Козинцевым – тоже! А нашего штукаря не устраивает!»

Словом, в киногруппе полагали, что одному из них двоих, Прокопенко либо Старообрядцеву, на фильме больше не работать. И даже заключали пари ставки на первого или второго. Веселый «звуковик» Федор Михайлович принимал пари из расчета три к одному в пользу Прокопенко. «За» режиссера была изначальная наделенность куда бульшими полномочиями, чем у оператора, а также общая удачливость. Старообрядцев в борьбе против режиссера мог противопоставить лишь полувековой опыт работы и огромные связи в киношных кругах.

Однако он, надо думать, хорошо понимал: если его снимут по требованию Прокопенко с картины – операторской карьере придет конец. Больше никуда, никогда и ничего снимать не позовут. А для мужика за семьдесят остаться без работы, да еще столь творческой, как у Старообрядцева, означало загнивание, начало конца и, как неумолимо свидетельствовала статистика, довольно скорую кончину…

… И вот теперь, в третьем часу ночи в вагоне люкс, главный оператор даже не скрывал своего довольства смертью режиссера. (В том, что он и попытки не сделал напустить на себя скорбный вид, видимо, уже сказывался, по мнению Полуянова, его почтенный возраст и начинающаяся синильность.) Удовлетворенно усмехаясь в седые усы, Старообрядцев прошествовал по коридору ночного вагона, потирая руки и бормоча: «Что ж, пожалуй, следует и водочки выпить, за помин души…»

Дима, уже полностью одетый, выглянул в коридор, чтобы расчистить путь юной актрисуле, и как раз расслышал эту реплику Старообрядцева.

Коридор опустел. Проводница замкнула дверь, за которой лежал труп, на ключ и отправилась к себе. Линейный продюсер Ковтун тоже куда-то исчез. Вроде бы дорога для Марьяны оказалась свободной, и Дима готов был дать отмашку: вылезай, мол, и беги – но тут из своего купе выскочила звезда Ольга Волочковская. По-прежнему в красном махровом халате, с ошалевшими, огромными глазами, она буквально набросилась на журналиста – подошла к нему вплотную и зашептала прекрасно поставленным голосом:

– Дима… Дмитрий Сергеевич… Вы – единственный трезвый, единственный не заинтересованный здесь человек! Я вас умоляю! Кругом завистники, бездари! Помогите мне! Они ведь на меня убийство свалят, на меня!

– Почему на вас? – как мог спокойно, спросил Полуянов.

И актриса тем же драматическим шепотом, откликнулась:

– Я ведь с ним в купе-то была! На кого ж еще подумают, как не на меня? А я ведь в ванне была! Вот видите – волосы еще мокрые. Мне обязательно надо было душ принять, я ведь сегодня вечером Арбенину у Фокина играю, а днем репетиция!

Чтобы прекратить эмоциональное словоизвержение Волочковской и расчистить, наконец, дорогу для эвакуации Марьяны, Полуянов совершенно буднично молвил:

– А пойдемте, Оленька, с вами покурим…

– Покурим? – вскинулась та. – Да, да, идемте!

Журналист бережно взял девушку под руку, и они удалились вместе с нею в дальний конец вагона. Краем глаза Полуянов заметил, что Марьяна выскочила из его купе и перебежала к себе.

В тамбуре оказалось прохладно. В белесоватых красках уже наступающего рассвета проносились за окном печальные пейзажи Новгородчины.

Дима достал из кармана джинсов помятую пачку сигарет, протянул даме. Волочковская дрожащими руками выудила одну. Она запрыгала в ее руках. Полуянов поднес огня. Девушка жадно затянулась, закашлялась. Сделала еще парочку глубоких затяжек, лихорадочно забормотала:

– Мне никто не поверит, Дима, никто! Они все подстроили, все против меня!

– Кто, по-вашему, подстроил?

– Они! Бездари! Ненавистники! Завистники! Кино такое было, не помню названия, там тоже дело в поезде происходило, и выяснилось, что главного героя убил каждый из пассажиров…

– «Убийство в Восточном экспрессе» по Агате Кристи, – сказал любивший точность журналист.

– Да какая разница! – досадливо воскликнула звезда.

Ольга, как и многие актрисы, искрение полагала: единственное, что на всем свете имеет значение, – она сама, ее чувства и переживания. Полуянов, памятуя об этом, вернул Волочковскую на привычную и любимую ею почву вопросом.

– Что все-таки произошло?

– Они не просто Вадим Дмитрича убили, – лихорадочно молвила она, нервно затягиваясь и округляя глаза, – они меня… понимаете, Дима, меня… решили подставить!

– Каким же образом? – поинтересовался журналист.

– Раз я с ним была тогда! В его купе! На кого подумают?!

– А вы что-нибудь слышали?

– Я же в душ пошла, в душ! Вода шумела… Выхожу – а Вадим Дмитрич мертвый! И на постели – кровь, кровь… Я прошу вас, Дима, сделайте что-нибудь! Они ведь здесь, в поезде, в вагоне нашем, я знаю. И не я это, не я, не я…

Актриса была близка к истерике, и чтобы привести ее в чувство, журналист схватил девушку за плечи и резко встряхнул. Раз, другой. В ошалелых глазах Волочковской появилось удивление.

– Тихо! – прикрикнул на нее Полуянов (как, бывало, на таксу Родиона прикрикивал). – Все будет хорошо! Я во всем разберусь!

Когда он тряс актрису, почувствовал: в кармане ее купального халата лежит что-то тяжелое. Дима выпустил Ольгу, отступил на шаг.

– Что там у вас?

Волочковская засунула руку в карман купального халата – и тут же глаза ее приобрели прежнее безумное выражение, и она опять проговорила, на грани срыва:

– Это не я! Это не мой!

Потом медленно, с ужасом на лице, вытащила… окровавленный нож.

А Диме при явлении ножа отчего-то на миг показалось, что для него исполняется творческий этюд на тему «Оклеветанная».

* * *

То, что актриса, исполняющая главную роль, спит с режиссером-постановщиком, являлось для киношников настолько привычным обстоятельством, что в съемочной группе и не обсуждалось. Тем паче что связь Прокопенко и Волочковской не имела даже пряного привкуса адюльтера. Артистка недавно рассталась со своим вторым мужем; а режиссер был убежденным холостяком (хоть молва и приписывала ему романы с самыми эффектными женщинами России, узами Гименея он до сих пор ни разу себя не обременял). Актриса и режиссер живут на съемках вместе – это так естественно!

И лишь один человек явно бесился по поводу романа Волочковской и Прокопенко. То был актер Николай (он предпочитал, чтобы его называли Никола) Кряжин.

Он играл главную мужскую роль – персонажа, называвшегося в сценарии «журналист Дима», то есть alter ego³ самого Полуянова. Поэтому репортер приглядывался к нему особенно внимательно и ревниво. И сделал вывод: по внешним данным – как бы ни было сие неприятно – он, прототип, увы, уступал исполнителю. Никола, ростом под два метра, с широкими плечами и мощными скулами, воплощал тот брутальный тип приблатненной мужской красоты, что стала нынче особенно востребованной в российском кино. Что же касается интеллектуальных статей, то даже для актерской братии (которая в большинстве своем отнюдь не блистает интеллектом) Никола был не слишком развит.

Дима пару раз вызывал его на разговор, сделал с ним интервью и для себя определил, что Кряжин – человек совершенно без чувства юмора (качество, по мнению Полуянова, для мужчины необходимейшее), к тому же не слишком образованный и скучный до занудливости. Обыкновенно истории, что он рассказывал, сводились к двум темам: с кем, сколько и чего он выпил, а также с кем и при каких обстоятельствах переспал. Притом, словно не доверяя самому себе и своей популярности, актер непременно включал в свои побасенки успешных коллег: «Сидим мы как-то с Серегой (или с Костей, с Сашкой, то есть с Безруковым, Хабенским или Балуевым), – тут Олеся (Судзиловская) подходит…» От однообразных россказней Николы скулы журналиста очень быстро начинало сводить зевотой.

Но однажды, разговорив Кряжина, журналист понял, что человек он все-таки своеобычный, с интересной, по меньшей мере, биографией…

Надо заметить, что Кряжин среди членов киногруппы был, неоспоримо, самым популярным. Однажды Дима прошелся с ним по Невскому – в поисках пивбара, который заменил бы для них модные в советские времена «Очки», – и обратил внимание на то, что его спутника узнает едва ли ни каждый третий мужчина и каждая вторая женщина. А Никола, стервец, вдобавок тщательно отслеживал реакцию встречных, трепетно вглядывался: признали? не признали? – и при каждом случае узнавания дополнительно раздувался от гордости. К концу прогулки (подходящего пивбара они так и не нашли) Полуянову показалось, что актер вот-вот лопнет от довольства.

То же самое и с автографами. По количеству росчерков, оставляемых Николой, он далеко превосходил всех участников труппы (включая даже приму Волочковскую). К артисту то и дело подскакивали юные барышни, девушки в соку или даже перезрелые матроны и просили расписаться. Самые верные и запасливые вооружались скачанными из Сети фото и даже афишами с изображением Кряжина. Для тех же, кто не был подготовлен к встрече с кумиром, актер оставлял свой росчерк, где только придется: в блокнотах, ежедневниках, на трамвайных билетах и даже (журналист сам видел) на голых животиках и декольте юных дев.

Если подобное поклонение вызывало ревность даже у случайного в кино человека – Полуянова, можно представить, как оно бесило натуральных актеров и актерок, не исключая звездной Волочковской. К Ольге – пожалуй, более востребованной, чем ее партнер, – подходили с просьбами дать автограф куда реже. У журналиста появилось тому объяснение: совершенная женская красота актрисы зачастую вызывала в зрительницах раздражение и ревность. А мужчины при виде звезды просто немели. К тому же хорошо известно, что среди поклонников («сыров», «группис»…) преобладают, причем с подавляющим преимуществом, девицы юных лет. Их, что вполне естественно, мужская стать Кряжина притягивала сильнее, чем очаровательная хрупкость актрисы.

Разумеется, Никола вовсю пользовался обожанием женского пола. Пару раз Полуянов видел его в коридорах гостиницы в тесной компании с разными девушками. Кряжин к своим «сырам» относился цинично и встречи с ними называл не иначе, как «похоть почесать». Он, словно представитель королевского рода, рассматривал поклонниц, как его величество – простолюдинок. Связи с ними ничего для него не значили. Иное дело – роман с актрисой, то есть тоже с аристократкой, ровней ему. Тут Кряжин готов был потрудиться: быть победительным, и уступчивым, и милым, и страдающим…

В первый же день съемок, когда били о штатив традиционную тарелку, Дима заметил: меж исполнителями главных ролей черная кошка пробежала. Вне кадра они не смотрят друг на друга, не разговаривают, после того как прозвучит команда «Стоп! Снято!», стараются как можно скорее разойтись подальше. В чем дело, Полуянову пояснила гримерша, знавшая, как и положено гримершам, все, что происходит на площадке и вокруг нее: совсем недавно у Кряжина был роман с Волочковской. Они жили вместе, в одной квартире. Более того, парочка и на нынешних съемках рассчитывала (во всяком случае, Никола рассчитывал) продлить свой роман во впечатляющих декорациях белых ночей. Однако еще в подготовительный период, во время проб, Волочковская стала встречаться с режиссером картины Прокопенко и немедленно дала Кряжину от ворот поворот. Актер из-за нежданной измены пассии – да еще и происходившей каждодневно у него на глазах! – страшно бесился и страдал.