Czytaj książkę: «Fide Sanctus 1», strona 5

Уланова не мелькнула нигде.

Ужасно захотелось потереть лицо ладонями, но он вовремя вспомнил о вампирской пудре.

Неужели я зря здесь мучаюсь?

Размахивая флаерами с надписями «Happy Halloween¹¹» и «Enemies of the Crown, beware¹²», к ним приблизился до рвоты активный организатор. На его размалёванном лице сияла слащавая улыбка.

– Юристы? – громогласно уточнил он, раздавая флаеры. – Второй сектор. Вдоль тыкв в центре не стоять. Ищите места и садитесь. Можно и на пол.

– Скоро начало? – поинтересовался Петренко, придерживая рог.

– После финального прогона, – махнул в сторону зала парень. – Остался один танец.

Движение людей по холлу возросло. Сделав несколько шагов, Свят сдвинул брови и остановился: мимо валили эльфы и рыцари с факультета истории. Филологи покинули блокпост у транспаранта и тоже зашагали к двойным дверям. Именно за этими дверями начинался коридор, который вёл к актовому залу.

А значит, эти двери сейчас будут проверяться на резиновость.

К даме в длинном чёрном платье подскочил… Гатауллин с букетом розовых цветов.

Так значит, это «одна из солисток».

Её лица не было видно, но она явно говорила что-то занятное: обычно каменная морда математика сияла, как окна в новой части корпуса. Он вырядился в костюм чёрта-метросексуала, а мелкую серьгу в левом ухе заменил на крупный серебряный клык. Солистка в чёрном многозначительно постучала пальцем по запястью, и Гатауллин активно двинулся к залу, жестами показав ей, что цветы подарит позже.

Какого хрена ты вообще смотришь туда? К чёрту Гатауллина.

Кому есть дело до личной жизни Гатауллина, когда Улановой так нигде и нет?

– Да что ей здесь делать?! – рявкнул Адвокат, презрительно махнув рукой. – В своих безразмерных рубашках и с курсовой наперевес?! Каждому своё!

Сидит, небось, в общаге, читает про Вильгельма.

Горло сдавила липкая досада. Марина трясла его руку, что-то верещала и заливалась истеричным смехом. Кто-то наступил сраным копытом ему на ногу. В лицо густо пахнýло мерзким парфюмом, щедро вылитым на чью-то ненасытную харю.

Мир давил на череп, как душный вагон.

Святослав отступил к стене и стряхнул с локтя руку Измайлович.

– Что, заяц? Подышать? – угадала Марина, готовая прыгнуть за ним в курилку.

Елисеенко медленно покачал головой, не понимая, чего ему хочется больше всего. Марина завизжала и ринулась сквозь толпу в объятия подруг с факультета туризма.

Спасибо, подруги.

Людей в холле стало на порядок меньше – основная их часть уже схлынула в коридор.

– ВЕРА! – отрывисто крикнул кто-то.

Отлипнув от стены, Свят лихорадочно забегал глазами по толпе; если бы не этикет на ушах, он бы, казалось, завертелся, как флюгер.

Кто кричал «Вера»?

В голову почему-то не приходило, что Вер в университете могут быть десятки. Из коридора заорала песня Адель, которая, видимо, и знаменовала финальный прогон. И в ту же секунду солистка Гатауллина обернулась в сторону зала.

Внезапно.

…Внезапно из рук утекает и так редкое для них тепло. Холл за спиной у дамы в чёрном искрит и расплывается. Всё видится будто в режиме замедленной съёмки; ладони… Ладони дрожат.

Где-то тут Марина.

Но он не в силах думать о выводах, которые сделает Марина.

– The-re is a fi-re starting in my heart¹³, – нарастает за спиной глубокий голос Адель¹⁴.

Дама в чёрном платье поднимает бледную руку и с улыбкой машет тому, кто её звал.

Её. Звали всё-таки её.

Кокетливо поздоровавшись, она подхватывает длинный подол и делает шаг к коридору. Из продольного разреза в платье показывается тонкая лодыжка.

Она в чёрных лодочках, не в кедах. В чёрных лодочках на тонком каблуке.

Каждому её шагу вторит рваный ритм чувственной музыки.

– Fi-nal-ly, I can see you crystal clear¹⁵…

Тугой чёрный корсет плотно облегает спину и крепко поддерживает грудь. Шнуровка корсета полупрозрачна. Она бежит по линии между рёбрами и ныряет в складки подола. Её бледные плечи и острые ключицы обнажены. Шею обнимает отдельный от платья воротничок. На её правой скуле нарисована маленькая золотистая тыква. Непослушные волосы послушны; они собраны в гладкий высокий пучок. Но почему они не золотые, а такие… светлые?

Ах, вот оно что. Её волосы залиты блёстками.

Они залиты блёстками и похожи на сплав серебра и платины.

– See how I'll leave with every piece of you¹⁶…

Она плавно кивает какому-то кретину сокурснику и поводит плечами, заостряя ключицы.

Не смотри сюда. Посмотри на меня… Посм… Не смотри. Твою же м…

Повернув голову, она мгновенно находит в толпе его лицо и касается его глаз прямым открытым взглядом; под её ресницами пляшут хэллоуинские черти.

Не смотри на меня. Не смотри на меня.

Желудок ухает вниз и разлетается на мелкое крошево где-то у начищенных туфлей.

– …gonna fall, rolling in the deep¹⁷…

Её веки подчёркнуты серыми тенями и полуприкрыты; голубые радужки похожи на жидкую сталь видны лишь наполовину. И эта томная, влекущая до ужаса эротичная прищуренность не даёт желудку подняться с пола и вернуться под солнечное сплетение.

Это ты? Это ты, клетчатая лучница?

Она приоткрывает губы и наконец отводит от него взгляд. Ещё два удара шпильками по кафелю – и Уланова исчезает за стеклянной дверью, обдав его шлейфом сладко-горького парфюма.

Это атлас. Её платье из атласа. Из атласа.

…Мысль была до того тупой беспомощной, что он испугался за свой разум. Рывком расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, он глупо смотрел, как Марина возвращается от туристических подруг.

– Святуш? – потянув его за рукав, приглушённо позвала она. – Точно не нужно на улицу?

Её голос булькал и проваливался в воздушные ямы; в ушах стучала кровь.

Не называй… меня… Святушей. Я не… Твою мать.

– Пойдём в зал, – хрипло бросил он и нетвёрдо шагнул к двери.

В голове ещё летал пепел от кинестетического взрыва.

– Почему кинестетического? – рассеянно поинтересовался Адвокат, прикладывая кусочки льда к вискам Хозяина. – Это ведь было зрительное… удовольствие.

– Нет, – твёрдо оспорил Судья. – Это была тактильность.

Я чувствовал этот атлас её кожей.

В центре зала сверкал круг из огромных тыкв, внутри которых горели свечи. На полу и потолке плясали зловещие тени; в углах зала горели импровизированные факелы.

Организатор не обманул: сидячих мест было очень мало.

Проталкиваясь между людьми, он искал в толпе спину под атласным платьем, не представляя, что будет говорить, когда найдёт…

Но она будто превратилась в летучую мышь и улетела в чёрное окно.

Перед глазами колотилась лишь безликая масса людей, и в горле медленно росла злоба.

– But you played it, You played it, You played it, You played it to the beat¹⁸…

Кто-то мёртвой хваткой вцепился в его рукав. Судорожно обернувшись, Свят ощутил острое разочарование: это рогатый Петренко тянул его к стене, заметив несколько мест. Прогон наконец завершился, но его можно было лишь слышать: сцена пряталась за плотным занавесом. Вдоль занавеса горели тыквы поменьше, которые были куда сильнее похожи на настоящие О’Лантерны.

Приди в себя. Приди в себя.

Где она? За кулисами?

…Выскочить из зала.

Ворваться за кулисы, залитые серым сумраком. Туда едва ли доползают зловещие тени тыквенных свеч. Пол нежно изрезан лучами дальних софитов, а смазанный шум зала приглушён. По паркету цокают тонкие каблуки; шуршит тяжёлый атласный подол.

Поймать её взгляд и подойти близко.

Так близко, чтобы она растерянно отступила. Чтобы тяжело дышала; чтобы ритмично вздымалась грудь под чёрным корсетом. Протянуть ладонь и провести пальцами по её ключицам.

Опусти веки. Приоткрой губы. Отклони голову; открой шею. Доверяй мне.

В низ живота рванулась горячая волна. Изо рта вырвался хриплый выдох.

Остановись.

Это просто невероятно. Это была Вера Уланова. Которая чертила на салфетке классификацию английских архаизмов и грызла куриное бедро на заплёванной общажной кухне. Которая поддерживала разговор на любую тему, подворачивала рукава рубашек, знала о переносах и цитировала котёнка Гава. Которая была не только золотым контуром самых тёплых его мыслей, но и… охренительно привлекательной до безумия сексуальной девушкой.

Где твои неглаженые рубашки, Уланова? Протяни мне руку помощи, надень джинсы. Давай поговорим о санкционных интенциях.

Конферансье в белом костюме что-то верещал с края сцены и на фоне бордового занавеса был похож на сметану в борще. Устав нелепо шутить, он набрал воздуха и выкрикнул:

– А открывает вечер нежно-дерзкий «Numb» под аккомпанемент скрипки и пианино!

Половины занавеса поползли в стороны, и на мелкие О’Лантерны опустился сумрак.

* * *

Руки тряслись так отчаянно, что пластиковый стаканчик ломался и брызгал на грудь водой. Первокурсники сыпались за кулисы, а значит, финальный прогон был завершён.

Тебе петь… Тебе сейчас петь!

Опрокинув в рот половину стакана, Вера быстро обтёрла остальной водой шею и уткнулась пальцами в стену, пытаясь удержать равновесие. Хотелось, чтобы в закулисной толпе мелькнула Алиция Марковна; её задорные глаза и весёлые пряди цвета неба всегда прибавляли сценических сил.

Но Мальвина уже заняла своё место в зале; она и так вылила на подопечных ведро поддерживающих тирад.

Голосовые связки жалобно трепетали. Сердце избивало ключицы.

…Его руки дрожали; они дрожали, я видела.

Внутри лёгких было столько воздуха, что голова кружилась от избытка кислорода – и в то же время было совершенно нечем дышать. По бокам мелькали люди, лица, силуэты… Но всё расплывалось.

Всё будто завернулось в туман.

– СЕНЯ, МАСКУ СВОЮ ВЗЯЛ? АНДРЕЙ, СТАНЬ ПРАВЕЕ, ЧТОБЫ НЕ ФОНИЛО!

Дыши ровнее. Дыши.

Здесь половина университета.

Чёрт возьми, нет!.. Я туда не выйду!

– УДЛИНИТЕЛЬ, СЕРГЕЙ! ГДЕ УДЛИНИТЕЛЬ ОТСЮДА?

Задержав дыхание, Вера присела на корточки и закрыла глаза, игнорируя чей-то зов. Отчего-то было так страшно, будто решалась её жизнь.

Какого хрена хэллоуинские черти принесли их сюда?

– Как тебе удалось с ровной спиной пройти в ту дверь? – прошептала Верность Себе, благоговейно глядя на Хозяйку. – Спокойно, милая, спокойно… Давай повторим слова. Давай отыграем пальцевую распевку… Давай вспомним начало…

В поле зрения возникла рука с чёрной кружевной маской. Кто-то заботливо подал ей последний реквизит. Молча забрав маску, Вера приложила её к лицу и закрепила за ушами. Отчаяние росло; всё это отчаяние придётся взять с собой под свет алых софитов.

Под бездонный взгляд цвета горького шоколада.

– К КЛАВИШАМ МИКРОФОН ПОДТЯНУЛИ?

Она думала, что готова к визиту сюда проклятых юристов, – но этот бешено эстетичный вампиризм окатил ведром колодезной воды.

Он был просто восхитителен. Жутко хорош. Привлекателен до безумия.

Ещё более привлекателен, чем за разговором об интенциях.

Хотя казалось, этот Рубикон тогда был пройден.

Белая рубашка и чёрная мантия подчёркивали рост и стройность. Светлая пудра оттеняла тёмные глаза и густые брови. Чёрные пряди касались ресниц.

Сегодня он и не пытался зачёсывать волосы назад.

– СЕНЯ ЗА ТРЕТЬИМ ЗАНАВЕСОМ, ВЕРА И АНДРЕЙ ЗА ВТОРЫМ!

Идеально очерченные скулы, которые так хотелось перенести карандашом на мягкую бумагу. Приоткрытые в изумлении губы.

В изумлении, твою-то мать.

По рёбрам поднялась злость.

Да, это я. Смотри, не обляпайся. Сегодня подглядывать можно.

Ну наконец-то. Злость.

Вместе с ней придёт и смелость.

Схватив ещё один стакан воды, она залпом опрокинула его в рот и шумно сглотнула. Суета за кулисами взлетела на запредельный уровень.

– ВЕРА! – прокричал аккомпаниатор Андрей Мисько, судорожно оглядываясь.

Наконец увидев её, он рывком подбежал, положил ладонь ей на плечо и тихо прибавил:

– Вера, ты в порядке?

Похлопав по его руке, она молча кивнула и медленно поднялась с корточек.

– АНДРЕЙ, ВЕРА, ГОТОВЫ? СЕМЁН?

В пальцы постепенно проникало тепло.

Почему было так страшно? Почему?

Интуиция тихо пожала плечами. На её лице блестели растерянные слёзы.

– НА СЧЁТ ПЯТЬ, РЕБЯТА! УДАЧИ!

…Секунда – и она уже у микрофонной стойки. Бордовый занавес ещё закрыт, но вот-вот расползётся по швам. За плотным атласом кричит конферансье и шелестит зал. Завязки маски кошмарно давят на уши. Сердце ворочается под рёбрами острым комком.

Закрой глаза и пой. Как в середине октября на репетиции.

В середине октября?..

Будто десять лет назад.

– Дыши, – еле слышно просит Интуиция, нежно поглаживая её плечо. – Ты и есть эта песня. Ты и есть весь воздух в твоих лёгких. Ты и есть это мгновение.

* * *

Алый свет софитов плавно поднимался по чёрному атласу.

Блестящий подол. Шнуровка корсета. Гибкая талия.

Бледные плечи. Острые ключицы. Лицо в кружевной маске.

– Кто же ещё мог открывать вечер, – прошептал Адвокат, завороженно глядя на сцену.

Теперь я узнал бы тебя, будь на тебе хоть пять масок.

Марина положила голову ему на плечо и попыталась дотянуться носом до щеки.

Тебя надо обнять?

– Она ждёт объятия, – грубо толкнул Хозяина в спину Прокурор.

– Он сейчас не может её обнять, – прошипел Адвокат, отмахиваясь от оппонента.

Тщетно прождав около минуты, Марина наконец отодвинулась и села удобнее. Её волосы по традиции искрили уязвлённой обидой, но быть виноватым слишком наскучило.

По залу поплыли аккорды нежного варианта «Numb»¹⁹, и уже через миг её глубокий голос распутал напряжение в груди. Мысли улетучились, растаяли; вытеснились сплошным чувствованием.

– Tired of being what you want me to be… Feeling so faithless, lost under the surface²⁰…

Над головой Улановой закружился дискобол, и на зал брызнули медленные алые пятна. Переливы скрипки были похожи на ласки кого-то родного, но забытого.

Я кошмарно хочу повторить эту мелодию на струнах Ортеги.

– Put under the pressure… of walking in your shoes²¹…

Чёрный атлас переливался алыми огнями, и светлая кожа её плеч походила на фарфор. К ней был прикован каждый грёбаный мужской глаз.

– I've… become so numb I can't feel you there… become so tired, so much more aware²²…

В конце припева Вера стянула маску и отбросила её. Сердце пропустило удар и заныло где-то в коленях. Ему чудилось, что зал сузился до размеров её зрачков; они походили на портал или колодец.

Какой же голос. Какой у неё голос.

– I’m becoming this – all I want to do… Is be more like me and be less like you²³…

Он не понимал, сколько прошло времени.

Оно будто взялось идти назад; или танцевать вальс на месте.

…Смычок вознёс к потолку последний аккорд; над сценой остались только плавные ноты пианино. И в тот же миг Уланова с грациозностью пантеры подогнула ногу под себя, как делают фламинго, расположила руки на манер стрельбы из лука, на одной ноге обернулась вокруг своей оси – так хлёстко, что чёрный подол взметнулся густой блестящей волной, – воздела «лук» «стрелой» вверх и «отпустила тетиву», целясь в дискобол у себя над головой. Секунда – и он взорвался снопом золотистых… алых… серебряных пятен.

Они градом посыпались на сцену… горящие тыквы… первые ряды…

Это выглядело так ошеломительно… так мощно и зрелищно, что зал буквально взвыл от оваций. Уланова «отшвырнула лук», раскинула руки и повернулась к толпе. Её бледное лицо сияло страстным и проникновенным; властным, чувственным фурором.

Она была похожа на сгусток энергии; на чёрную лаву.

…Свят осознал, что не дышит; ладони холодели колючим пóтом. Так вот что она репетировала на общей кухне… Так вот почему сказала: «Нечего подглядывать. Я пока ещё не на сцене»…

Так вот почему… Так вот…

Портал в мир Хэллоуина зиял дьявольской пастью, а Уланова всё не опускала рук. Плотные, ритмичные аплодисменты никак не стихали.

Она могла бы пробежать по ним, если бы захотела взлететь.

– Это же ваша переводчица? – донёсся слева свистящий шёпот Измайлович; обернувшись, она обращалась к выкрашенной как клоун рыжей девице. – Её вообще не узнать.

– Даже не знала, что она будет петь, – свирепо отозвалась рыжая. – Думала, только спектакль свой репетировать ходила. Платье сидит как вторая кожа, надо признать.

В её голосе сквозила откровенная зависть.

– Нереально эффектно! – проорал Петренко в варламовское ухо.

Но так, что это, сука, услышали просто все.

Артур прищурился и кивнул, ухмыльнувшись углом рта; не переставая громко хлопать. Не замечая съехавших рогов, Петренко разглядывал Веру широко распахнутым взглядом.

Его губы медленно шевелились: словно он проговаривал то, что позже запишет.

При виде их лиц кадык обняла острая злость.

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Поймав пальцы аккомпаниаторов, Уланова широко улыбнулась и присела в книксене. Рукоплескания стали ещё громче; на противоположной стороне зала кто-то засвистел. К сцене протиснулся поганый Гатауллин со своей тухлой розовой охапкой.

Ах да. Я и думать забыл, что видел в холле.

Улыбнувшись, Вера наклонилась за букетом, но тяжёлый подол и центральный Джек О’Лантерн мешали ей забрать цветы. Не придумав ничего лучше, она села на край сцены и лениво протянула к Рустаму руки. Сраный Гатауллин взял букет в зубы, обхватил её талию и ловко снял её вниз. Рассмеявшись, Вера достала из его рта цветы и по-светски изящно подала ему руку для поцелуя.

– ЭТО ПИОНЫ! – оглушительно пояснила Марина, пытаясь переорать овации. – ОБОЖАЮ ТАКИЕ ЦВЕТЫ! ПОНИМАЕШЬ, ДА, СВЯТ?

О, так это пионы. Спасибо, родная. Теперь-то я спокоен.

Ярость полыхала так резво, что уже не давала дышать. Упорхнув в глубь зала с уродом-математиком, Уланова и не взглянула на правоведа-упыря.

О существовании упыря она забыла тут же.

И теннисный шарик лупил в виски, как пушечное ядро.

– Подсуетился, – изрёк сидящий спереди кретин в костюме Франкенштейна. – Повёл проверять голосовые связки на пущую прочность.

Его прыщавые собеседники загоготали, заглушив очередную трескотню конферансье.

– Ну он математик от бога, – продолжал веселиться мордатый Франкенштейн. – Покажет ей парочку квадратных уравнений. Я бы и сам показал, да хотя бы дискриминант.

Воздух затрещал от нового скрипучего ржача.

Держи свой дискриминант в штанах, собака, или, клянусь, я раздеру тебя пополам.

Гатауллин сейчас где-то за кулисами коснётся спины под чёрным атласом. Проведёт пальцами по её шее. Потянется губами к её полуоткрытым губам… Внутренности скрутило в горящий узел. Закинув руку на плечо Марины, Свят обхватил губами её нижнюю губу.

Как будто это могло помочь.

– Хочешь домой, упырёныш? – как сыночку пропела она после поцелуя. – Давай дождёмся танцев? Ещё несколько номеров посмотрим. А потом потанцуем и поедем.

Конферансье исчез за кулисами, и сцену заполнили барабанщики с крыльями и хвостами.

Сегодня ночь святых, а не ночь сомнительных мутантов, вашу мать.

Эти мысли ужасали; мысли о пальцах Гатауллина на чёрном корсете.

Потанцуем и поедем, да, Марина. Побыстрее. Ты поскачешь на мне, а я попытаюсь вырезать из головы её взгляд.

Что-то же должно помочь. Что-то должно.

* * *

Как же он смотрел… Как смотрел.

А сразу потом целовал свою тыквенную диадему.

Пусть линзы всё же будут прокляты.

Едва увидев, она мгновенно вспомнила её; эта обложко-журнальная девица поселилась в общаге лишь в этом году. У неё был до невозможности охренительный, удобный рост.

Она по крайней мере не смотрит на всех снизу вверх; а вот мне это страшно надоело.

Да и к чёрту их.

Я справилась. Справилась. Невероятно.

Спела и «выстрелила» в десять раз лучше, чем на любой из репетиций.

Теперь бы ещё вытащить мокрую ладонь из смертельной хватки Рустама.

Отгрохотали уже все номера, а он всё втискивал её в жёсткий стул рядом со своим, изредка отпуская сальные шутки в адрес магистрантов. Танец магистрантов закрывал шоу-программу и открывал тематическую дискотеку.

Останутся они танцевать?

– Сейчас будут танцы, так? – хриплый голос Рустама был чересчур безальтернативным.

Послушай, Гатауллин. Ты пригодился, не спорю.

Упырю было полезно посмотреть на этот букет.

Но сними уже с меня хомут, реинкарнация Шавеля.

Неужели он не видел, что она только и делает, что бегает от него?.. В Рустаме явственно ощущался агрессивный манипулятор и буйный псих, неспособный замечать чувства других.

Что бы он ни старался демонстрировать вместо.

– Да, будут, – сухо отозвалась Вера, повернувшись к смуглому хитрому лицу. – После номера магистрантов можно танцевать.

Он вроде бы смотрел открыто, но его улыбка была слишком хищной.

Собрав богатый урожай оваций, магистранты потянулись за кулисы, и зал заполнили нежные аккорды Ника Кейва²⁴. Танцпол, как пылесос, втягивал в себя всё больше разноцветных людей.

– Не можно, а нужно, – явно рассчитывая на эффект от пионов вальяжно бросил Рустам.

Серебряный клык в его ухе конвульсивно закачался. Спасаясь от двуличного чёрта-метросексуала, Вера уныло покосилась вправо, пересчитала эльфов-первокурсников и внезапно остолбенела. Покачиваясь в подобии танца с облепившей его изумрудной кляксой, упырь не отрываясь смотрел в их с Гатауллиным сторону: вызывающе и презрительно.

Так, словно одновременно готовился напасть и умолял пощадить.

Напасть? Вызывающе? Презрительно?

Да какого же чёрта?

Упырь считал, что ему можно всё, если он скопировал морду с обложки журнала? Ноздри раздулись, а ладони вспотели.

– Рустам, идём танцевать! – громко распорядилась Вера.

Вскочив, она потянула математика за тощую руку. Тот с готовностью подчинился, плотоядно сверкнув глазами.

Чёрт знает, чем это чревато.

– Рисковать так рисковать, – решительно отрезала Верность Себе.

Верность же Другим была в священном ужасе ещё с начала вечера.

Подхватив подол платья, Вера нагло приблизилась к упырю и кляксе, откинулась на гатауллинское предплечье и обвила рукой его шею. Из глаз Елисеенко полетели надменные стрелы. Его руки на талии кляксы напряглись.

Казалось, воздух вокруг раскалился и трещал по швам.

Сердце заходилось испуганными ударами.

Нет, рано пугаться. Рано.

В голове полыхал ведьминский огонь.

– Наклонишь меня? – крикнула Вера в ухо Гатауллина.

Обалдев от смены атмосферы, Рустам ловко и размашисто опрокинул её на свою руку. Спина выгнулась, как луковая тетива. Мир кувыркнулся и засиял перевёрнутой рампой. Ладонь Рустама тряслась от напряжения. Его лицо склонилось к её шее…

ХЛОП!

Вздрогнув, Вера выпрямилась и огляделась. Тяжёлая дверь актового зала подрагивала. Изумрудная клякса стояла одна и что-то кричала Насте Шацкой, обиженно указывая безупречной ладонью на выход.

Вампир исчез.

* * *

– Легковоспламеняющееся, – заключила Интуиция, изучая план эвакуации сердца из грудной клетки. – Не чиркать шпильками и пионами поблизости.

– Он выбежал, поссорившись с кляксой, – буркнула раскрасневшаяся Верность Себе, смущённо поправляя корсет.

– Нет! – громыхнула Интуиция, помахав перед носом Хозяйки обожжёнными пальцами. – Он выбежал из-за тебя!

Тело затопило внезапное бессилие.

Хватит на сегодня лицемерных выходок, пожалуй.

Даже если продолжают лицемерить решительно все, кто-то должен остановиться первым.

– Я не хочу больше танцевать, – пробормотала Вера, не заботясь, слышит ли её Рустам.

– Почему? – гаркнул он ей в ухо; его чёрный взгляд сверкнул раздражением.

Разбежавшись, спрыгни со скалы.

– Ноги на каблуках болят, – сухо отозвалась она. – И мутит. Я выйду.

– Останься! – заявил он, и в его голосе проскользнула сталь. – Мы только начали!

Его пальцы сомкнулись на её запястье, и тонкая кожа заныла. Злости уже было нужно очень мало.

Видит Джек О’Лантерн, ей было нужно мало.

Стоило всего лишь поднести к тыкве свечу.

– МЕНЯ СЕЙЧАС СТОШНИТ! – крикнула Уланова, больно ударив по смуглой руке. – ПРЯМО НА ТЕБЯ! ЯСНО?!

В лице Рустама мелькнула ошарашенная ярость, и он на миг замешкался, ослабив хватку. Рывком выжав руку из его ладони, Вера начала быстро протискиваться к выходу.

Интуиция вела именно туда, и спорить с ней значило снова быть кем-то вместо себя.

Секунда – и тяжёлый подол покинул актовый зал, ударив по косяку атласными волнами. Крики и голоса остались позади. Уши окутала блаженная тишина. Сделав несколько звонких шагов, Вера нерешительно обернулась. Единственным источником света здесь были фонари, что касались окон снаружи. В дальнем конце коридора у подоконника мелькнула чёрная мантия с белым рубашечным пятном в центре. Сердце остановилось и закрутилось волчком.

Не раздумывай. Иди. Неважно, что ты скажешь.

Усмирив дрожь в коленках, Вера подхватила подол и зашагала к высокому окну. Стук шпилек по паркету будто забивал в виски гвозди. Нервы походили на струны.

Нет, зачем ты туда идёшь? Зачем?

Остановившись в пяти шагах от него, она замерла, внезапно растеряв всю волю, что вытолкнула её из актового зала и пригнала сюда. Вампир молчал. Она молчала.

Секунды нашпиговывали виски острой тишиной.

– Ты восхитительно пела, – наконец проговорил Свят.

Его голос звучал так хрипло умоляюще, что струны нервов почти лопнули.

– Спасибо. Эта песня, – бесцельно взмахнула она ледяной рукой, – великолепна.

– Это ты великолепна, – еле слышно произнёс он.

Желудок поддел какой-то ледяной крюк, а лицо бросило в жар. Свят сделал шаг вперёд и уставился на её кулак, что комкал складки подола.

– Я не думал, что… – еле слышно начал он и замолчал, так и не договорив.

Поддавшись непонятному порыву, Вера сделала шаг навстречу и протянула к нему ладонь.

Как он протянул свою на кухне.

Словно вспомнив то же, он несколько секунд рассматривал её руку и наконец едва ощутимо коснулся её пальцев. Его рука была тёплой и влажной.

Это наивное касание пустило по позвоночнику острую липучку.

Стоп, это просто… ладонь. Это просто пальцы. Это просто…

Повернув её руку ладонью вверх, он погладил голубые венки на запястье; по его лицу от скул к вискам бегали желваки. В голове глухо застучала кровь; желудок озяб и задрожал. Прикрыв глаза, Свят поднёс её запястье ко рту и коснулся его губами. Отстранившись через секунду, он с шумом втянул воздух и вновь жадно прижал губы к её руке. Его дыхание было горячим, а губы – слегка шершавыми. По запястью пробежал его острый язык, и в низу живота взревела горячая волна.

Только не… О чёрт.

Не успев усмирить своё полоумное подсознание, она простонала – глухо и сдавленно. Этот стон был до того страстным и беспомощным, что казалось, он расплавил коридор – и теперь тот стекал с её тела. Зрачки Свята расширились. Он поднял глаза; в них горело до того безумное желание, что она едва не потеряла разум.

И я тебя хочу; да. И я тебя тоже.

Покачнувшись, он сделал к ней ещё шаг и крепче сжал её руку; в кожу впились широкие ногти, которые она недавно рисовала.

Что делать? Что выбрать? Что правильно?

…Дверь актового зала оглушительно ударила по косяку, и коридор огласил чей-то смех. Выдернув руку из вампирской ладони, Вера вздрогнула и устремилась прочь по коридору, молясь только об одном: не поскользнуться.

Единственным звуком застывшего мира остался стук каблуков.

Дверь закулисья… Внутрь… Схватить свои вещи… Наружу… Вперёд… Вниз…

Не смотри, только не смотри по сторонам.

Потная ладонь с трудом скользила по ледяным перилам. Пусто. Везде было холодно и пусто. Гудящий университет будто вымер.

И эта пустота пугала до потери пульса.

Толкнув тяжёлую входную дверь, она выбежала в промозглую октябрьскую ночь и наконец вдохнула полной грудью. Сердце то билось в истерике, то исчезало совсем.

– Почему так страшно? – глухо шептала Интуиция, пряча в ладонях бледное лицо.

На дальней стоянке белело одинокое такси. Благословив линзы, Вера стремглав понеслась к нему, всё ещё держа пальто в руках; было холодно, кошмарно холодно. Плечи сводило ветром, а шпильки гулко били по брусчатой мостовой. Проигнорировав осоловелый взгляд водителя, она плюхнулась на заднее сиденье, выкрикнула адрес и откинула затылок на подголовник. Лицо и шею опутала паутина ужаса – и сколько бы она ни водила пальцами по щекам, сегодня её было не снять.

* * *

Мебель в ещё не отапливаемой квартире почему-то обжигала.

Ворочаясь на раскалённой простыни, Свят никак не мог придумать позу, которая бы пощадила растерзанный мозг. Перед глазами всё пылали обрывки впечатлений, безжалостно смешанные в кучу каким-то хэллоуинским святым. Сбегая от Марины под прикрытием Олега, он даже не сразу понял, куда хочет бежать. Только одно было ясно: нет, не сегодня Марина будет здесь.

Только не сейчас в этой постели.

Пионы Гатауллина почти загнали её сюда, но единственная маленькая ладонь одним махом отбила все купоны Измайлович на пребывание в этой квартире сегодня ночью.

Единственная маленькая ладонь.

…Скорее. Скорее отсюда на коридор, иначе сердце выплеснется прямо на танцпол и будет корчиться под каблуками её чёрных лодочек.

Будь я журналистом, я бы написал, что открытие Хэллоуина «выстрелило»; в самое ядро Земли.

– Она вышла, потому что её достал этот чёрт, – процедил Прокурор, отмахнувшись от напевающего «Numb» Адвоката. – Видно, не зря его Петренко не терпит.

– Она вышла за тобой, – твёрдо проговорил Судья. – Она искала тебя.

Она поспешно послушно подходила всё ближе, и золотой свет фонаря лился по её плечам и скулам. Она стояла в двух шагах, сжимая на ткани платья тонкие пальцы, и смотрела со смесью задумчивости и страсти. И при виде её глаз внутри вырастала атласная крона гигантского дерева.

Ты услышала, как я кричу в этой темноте? Ты первая, кто услышал это.

…Зажав глаза ладонями, он повернулся на другой бок. Немыслимо хотелось удержать в голове как можно больше деталей, но человеческая память слишком дырява и бездарна.

Ты просто коснулся губами её запястья. Успокойся. Тактильный наркоман.

Просто заставил её закатить глаза. Просто вырвал из неё плавящий кровь стон.

– Она тоже, – прошептал Судья, промокнув платком лоб.

Тоже кинестетический маньяк?

Сколько же ощущений я могу с тобой разделить. Хочу с тобой разделить.

Зажмурившись, он стиснул коленями плед и замер. Нет. Не стоит позволять руке ползти вниз по животу. Подождать. Лучше подождать.

Чего подождать? Этих тонких пальчиков на нём?

Мысль ввинтилась в горящую голову и застучала в ней, как набат.

Представь, как это может быть, если дождаться.

Выдохнув, он подскочил на тахте, скатился на пол и начал яростно отжиматься. Сколько же было уже этих полумёртвых искусственных близостей…

И насколько мало в них было близости истинной.

Рывком встав с пола, он сел на край тахты и рассеянно уставился на кованый фонарь за окном. Сердце глухо колотилось, а мышцы ныли.

Убежала. Как маленький, нелепый, испуганный зверёк.

Как убегали по лесу в пышных платьях в девятнадцатом веке.

– Знаешь что? – тихо сказал Адвокат, стыдливо отводя глаза. – До этого вечера ты и не снимал с себя мыльный пузырь, касаясь кого-то. Просто полностью покрывался им, как гигантским презервативом. Все чувства и ощущения – всё через непроницаемую пелену.

А сегодня доверчивая ладошка лопнула этот хвалёный заслон одним движением.

И не задумавшись о своей беззащитности, он нырнул в это доверие… ослеп от желания чувствовать губами её пульс; быть ещё ближе. Но что может быть ещё ближе?