Czytaj książkę: «Отношения и расстояния», strona 2
Григорий Черномордик. Мой Лиссабон
Я летел в самолете по маршруту Москва – Берлин, Берлин – Лиссабон. Билеты были куплены в последний день, и поездка обещала приключения. Сосед по креслу – немец – поглядывал на обложку моей книжки: Адольф Лоос «Почему мужчина должен быть хорошо одет». Название на немецком явно привлекало его. Мы разболтались – и я узнал, что он часто приезжает по работе в Москву. Он рассказывал про время падения берлинской стены и как тогда переживал за будущее. Бюджет Германии и ограничения в атомной энергетике явно тревожили его. Я посоветовал ему пару классных мест в Москве и взял его визитку – люблю это ощущение, что мир маленький, а все люди приятели.
В аэропорту Лиссабона долго не мог найти водителя такси. Наконец: «Sorry, are you Valentino?» И в ответ недовольное: «Valentino, Valentino…», и вот я уже в Португалии, несусь в столицу по хорошим дорогам. Как здесь все выглядит по-другому, совсем новая для меня часть Европы – жаркая и свободная.
Хостел оказался ужасной дырой. Я закинул вещи в тесный и душный номер, на верхнюю полку, и бросился на улицы. В два ночи по Rua da Rosa ходили толпы людей, в барах сидели португальцы и выпивали, крича и жестикулируя. Две красивые девчонки страстно целовались на мотоцикле. Я стоял на перекрестке и думал, как мне повезло оказаться в этом городе, бурлящем жизнью. Одно пиво, и я уже болтаю с ребятами – скейтерами, рассказываю им про Москву и чего жду от серфинга. Они удивляются, что я приехал так издалека – но простите, в моих краях нет океана под боком.
Всю ночь француз кошмарно храпел в комнате, и я проснулся совсем разбитый. Пришлось переехать в другой номер, и наконец можно гулять по городу. Я зашел в книжный магазин и купил сборник португальских стихов – с французским переводом, очень созвучным с португальским оригиналом. Камоэнс, Пессоа, Верде – что вы расскажите мне о Лиссабоне? Они говорят о морских открытиях португальцев, своей несчастной любви и старых временах в этих переулках и бесконечных лестницах. Я никого не знаю тут, но так хочется поболтать с кем-то, кто живет здесь. Так я познакомился с Фелипе – благодаря московской подруге, любезно связавшей нас. Мы обедаем в небольшом баре и пьем пиво. Он из Бразилии, но решил переехать в Португалию, поскольку язык и культура очень похожи. Фелипе фотографирует и занимается музыкой – у них своя группа с друзьями. Вот это жизнь! Он предложил мне устроить фотосессию и пофотографировал меня на фоне солнечного города, трамвайных спусков и разноцветных домов. Думаю, как иностранец, он отлично знает, как чувствует себя турист один в новом городе. Спасибо ему за компанию. Любезно предложив мне взять его скейт, Фелипе попрощался со мной – до скорого!
На площади Коммерции статуя Жозе I, который стоит спиной к арке в город и смотрит на океан. В 1755 году Лиссабон был почти полностью уничтожен землетрясением. Какой наш мир хрупкий и уязвимый! Я еще не бывал на набережной в городе прямо у кромки океана – удивительно. Оттуда на доске Фелипе я еду к музею архитектуры и технологий, созданному вместо старой электростанции. Изогнутые белые стены у воды – моим друзьям архитекторам бы точно понравилось здесь. И затем наконец первый раз добрался до пляжа – вода ледяная, только забежать и выскочить из-под волны. Я лежу на песке у Атлантики. Просто чувствую, что я жив и все могу.
Серфинг в Эрисейре был замечательный: сон, завтрак, серфинг, обед, серфинг, вечер и сон. Это моя формула, как заново полюбить жизнь. Дом с видом на океан, и каким – на все сто восемьдесят градусов ты видишь только воду! Кажется, что на горизонте в розовый закат видно изгиб планеты, или так не бывает? Португальские тренеры очень расслабленные – Жозе, Жоао, – все они смеются над моими вопросами про теорию и говорят просто чувствовать волны. «Нужно просто серфить – и все получится!» Я так и делаю и пропадаю в гигантских волнах, растворяюсь в небе и скалах. Я лежу на доске и мерно покачиваюсь, дышу, смотрю в воду. А набравшись сил, гребу что есть мочи к берегу, пытаюсь вскочить и удержаться.
Эрисейра – маленький туристический городок севернее Лиссабона. Сбежав с ужина от моей русской группы, я потерялся в маленьких улочках и попал в бар с выходом на крышу. Там сидели две девчонки-немки, и я нагло подсел и навязал им свое общество. Они говорили про Берлин, как там свободно и хорошо. Я взял себе поесть и выпить, и они вскоре ушли – но мне было все равно. Отдых быстро пронесся – надеюсь, я еще вернусь в этот дом и городок.
Поездка подходит к концу – мой последний день в Лиссабоне перед вылетом. Хватит с меня плохих хостелов – теперь я в отличном месте на самом юге Rua das Flores. «Is it „Lost Inn Lisbon“? – No, it is Lost in Prague!» – шутит надо мной парень на ресепшен. Прекрасная комната, вид мечты из окна и соседка из Англии, улыбчивая и разговорчивая блондинка. Сегодня мой последний день, и я хочу насладиться городом и запомнить его. Мы списались в приложении с художницей из Литвы – будем гулять вечером, а сейчас я в музей кино – посмотрю пока там что-нибудь.
В музее оказался фестиваль квир-фильмов, и я стоял в очереди из разноцветно одетых мужчин и читал описания. Потом подумал, что лучше просто посмотрю музей, эротические фильмы про однополую любовь в другой раз. В книжном магазине продавец разговорился со мной и посоветовал пару клубов. Он спросил меня про молодое русское кино. Пришлось посоветовать ему Балагова: смотреть – мало приятного, зато талантливо. Наконец мне пора на встречу с художницей. Телефон, как назло, сел в самый неподходящий момент. Я поймал такси рукой, чудом запомнил адрес, и нашлось пару монет в кармане на оплату поездки. Как в те времена, когда смартфонов не было, – классно, что старые методы еще работают.
Когда я подъехал, Гамта уже стояла на месте и ждала. Это было чудо, что я почти вовремя – мы бы легко могли никогда не встретиться. Но иногда все держится на таких чудесах. Мы гуляли вдвоем по городу и болтали. Она рисует и пишет стихи, а сейчас гостит у сестры в Португалии. Зарабатывать творчеством непросто, но обычно художники самые прекрасные люди. Мы выпили пива и пошли гулять до Speak Easy бара. Она из Литвы, а значит, мы оба с востока здесь. Как здорово, что весь мир состоит из кучи разных маленьких мирков со своими языками и культурами – русский и литовский пересеклись. Гамта пила со мной коктейль, кажется, мой назывался fancy boy. Когда мы вышли из бара, она вдруг почему-то обняла меня, а я понял, что могу поцеловать ее в губы. Мы взяли вина и пошли на набережную к океану. Было тихо и приятно шумела вода. Давно не чувствовал себя так спокойно и легко, как в тот южный осенний вечер. Я проводил Гамту домой и пошел к себе абсолютно счастливый, мысленно уже прощаясь с городом. Я чувствовал себя живым и радостным, будто город пропитал меня своей энергией, и во мне всегда теперь есть немного Лиссабона. Даже сейчас я могу закрыть глаза – и снова сижу там на набережной.
Татьяна Башлакова. Потом почитаешь, малыш
Летом границы были еще закрыты, а уехать от обыденности хотелось. Европейский экспириенс я решил поискать в Выборге. Друзья отговаривали, мол, это ужасная глупость, Выборг это рухлядь, фантом и может зайти разве что дизайнерам и прочим эстетам. Я поехал один. Последняя моя девушка, по слухам, уже отыскала жениха, а я впервые был рад угождать только себе.
Последний день. Мама гладит меня по щеке и шепчет: «Малыш, просыпайся, пора идти». Я такой сонный, что даже не обнимаю её, хотя не видел с неделю. Она велит быстро собирать вещи. Всё, что я хватаю, я кладу в рюкзак. Мама садится на корточки передо мной и протягивает маленькую зеленую книгу с золотыми буквами: «Это моя любимая книга. Возьми, а то потеряется. Потом почитаешь, малыш».
Раньше я в Выборге не был и, если бы не коронавирус, вряд ли бы заехал. «Иду красивый, тридцатидвухлетний», а тут такая разруха. И этот Ленин еще дурацкий прямо у вокзала. Жителям как будто наплевать на город. Старые модерновые здания прямо в центре почти разрушились и никого это не волнует. Сюда бы Собянина.
Да-да, я знаю эту историю. Что в период войны население трижды подчистую менялось. Но все же, сколько лет прошло? Может, хватит городу оставаться призраком? «Мерзость запустения», как любила говорить моя бабушка. Она входила ко мне в комнату без стука. Я боялся ее тогда до усрачки, отрывался от своих занятий, и всё тело у меня дубело, напрягалось. Ее кислый запах будто отрезал мне пути к отступлению. Тот факт, что она каждый день съедала по целой луковице с солью, держа ее как яблоко, теплоты ей не прибавлял. Так что, открывая рот, она мою волю подавляла окончательно. «Дружки эти твои об одном только думают. Коля вон с какой-то шалавой вчера прямо под окнами обжимался. Прости господи. И порнуху, небось, глядит целыми ночами. Тьфу! Мерзость запустения». Когда она уходила, я расслаблялся и первым делом открывал окно.
Она вычитала о «мерзости запустения» в Библии. Я в библейский смысл фразы не вдумывался ни тогда, в двенадцать лет, ни позже. Но видя заброшки в историческом центре и облезлые фасады, я полагал, что это как раз оно.
Отец оказался позади мамы. Она обернулась. Сила удара в челюсть повернула ее обратно ко мне. У нее закрылись глаза и она упала. Помню, как кричал «Мама, проснись!» и трогал ее за лицо. Отец стоял онемевший. До него будто дошло, какой силой он обладает и что он сделал. Мама открыла глаза и страх ушел. Она медленно поднялась и с отвращением уставилась на отца. Они смотрели друг на друга, мама начала пятиться, таща меня за капюшон. Оказавшись за дверью, мама рванула, зажав мою руку. До самого низа я перелетал по несколько ступенек за раз.
Единственное, что мне понравилось, так это библиотека. Светлое здание в скандинавском стиле с огромными окнами.
Я зашел с экскурсией в читальный зал.
– Это уникальный зал. Обратите внимание, в стенах нет окон.
Я осмотрелся. Деревянные стеллажи с книгами занимали три из четырех стен и размещались на двух уровнях. На второй уровень вела двойная широкая лестница. Стеллажам наверху было далеко до потолка, с которого падал мягкий свет.
– Окна только в крыше. Солнечный свет не вредит книгам благодаря специальным стеклам.
Я решил отстать от экскурсии и побродить.
В зале было где-то десять детей, которые периодически бегали, парочка библиотекарш и штук пять совершенно обычных взрослых.
За большим столом сидела маленькая девочка. Перед ней лежала стопка книг. Она брала их по одной, перелистывала и откладывала в сторону. Помню, как только я увидел эту стопку, у меня начал дергаться глаз. Я продолжал напряженно, как будто против воли, смотреть. Тревожно забилось сердце. Это точно она. Зеленая книжечка с золотым тиснением, которую я так и не прочел.
Мы долго-долго шли через снег и вьюгу, и помню только, что было очень холодно и будто вокруг меня крутятся голубые ели. Потом автобус. Тихонько ехал, трясся. Воздух в нем был такой холодный, что я иногда видел свое дыхание. Но мне было тепло. Мама прижала меня к себе.
Я достал книгу. Читать я не читал, только смотрел картинки.
Это очень счастливое воспоминание. Я плачу, когда оно вдруг приходит.
С этой книгой кроха не спешила так, как с предыдущими. Она, кажется, точно так же увлеклась иллюстрациями, как и я тогда в автобусе. Я подошёл к противоположной стороне стола. Не отрывая глаз от книги, она встала со стула. Почему-то я обратил внимание, что голова ее при этом осталась на прежнем уровне.
Мы приехали к бабушке. Выпили чай с бутербродами. Я температурил. Мама меня переодела и уложила в кровать. Она сказала: «Мне нужно в город по делам. Я скоро приеду. Веди себя хорошо». Когда я проснулся, ее не было. Я очень сильно ждал. Всё донимал бабушку. Иногда кричал даже.
До меня не сразу дошло, что я вцепился в книгу и реву как поехавший. Ору не я один. Девочка в истерике. Но книгу всё ещё держит. Большая сила берет меня за пояс и резко оттягивает от стола. Этой силой оказывается здоровенный мужчина, стриженный под ёжик. У него открывается и закрывается рот, но звуки до меня не доходят. Слышу я только: «Это моя любимая книга, потом почитаешь, малыш».
Маму нашли через три месяца. Бабушка потом рассказала, что все ее лицо было в синяках, а на носу был большой пластырь. Всё, что у меня осталось от нее, – та книга.
Победа, если можно так сказать, оказалась за мной. Я держал книгу побелевшими пальцами. Побелел я, наверное, весь. Стены закружились и упали.
Что помню дальше: сильный запах нашатыря, печенье «юбилейное» и сладкий-сладкий чай.
Добрые женщины библиотеки смотрели на меня с подозрением. Сцену я закатил будь здоров; обронил слезинку ребёнка, как последний негодяй, взрослых тоже напугал. А теперь ещё и чай пил, как будто так и надо.
Я сидел вечерами и никак не мог ее открыть. Смотрел на золотой орнамент, гладил вдавленные буквы. Засыпал с ней в обнимку. Утром убирал под подушку. Не прочитал ни строчки – еще не научился.
– Давай-ка допивай и уходи. Скоренько. Мы закрылись.
Я подчинился. Поглотил чай-печенье, осторожно встал и, убедившись, что стены на месте, пошёл к выходу.
– А можно я всё-таки заберу книгу? Мне она нужна. Очень.
– Давай-давай иди. Книга ему нужна. Сейчас полицию точно вызовем, если не уберешься.
– Но вы! Вы не понимаете! Я ее так и не прочитал! – и на глаза навернулись слезы.
– И не прочитаешь. Иди давай. Иди, говорю.
Сжалившись надо мной, другая работница тихонько разъяснила, что книгу взяли на выходные. И будет она только в понедельник.
Я был искренне рад ее сочувствию. Как сильно мне не хватало тепла и доброго слова. Я и не знал. А теперь вот почувствовал.
– Спасибо, до свидания, – сказал я.
Подошёл к двери и заметил: книга стояла на полке. Получается, женщина мне соврала. Я почувствовал, как резко закололо в животе, где-то в районе желчного.От ее жалости стало противно. Скрючившийся, я подошел к стеллажу и протянул руку.
Я пришел домой и разулся. Бабушка забрала у меня батон и сдачу. Сказала идти на кухню. «А вот и внучек мой любимый», – сказала она мужчине в длинном черном платье. Мне зачем-то было велено поцеловать ему руку. Мужчина протянул мне книгу и сказал: «Это Библия для детей. Благослови тебя господь». Я пошел в свою комнату, поставил Библию на полку. Я слышал с кухни слова «грех», «покаяться», «от лукавого» и несколько раз «это всё бесы».
На следующий день зеленый томик с золотыми буквами из-под моей подушки исчез.
Книга упала. Я смотрел на неё секунду-две. Поднял, раскрыл, пролистал. И смёл все книги с полки. Потом с другой, с третьей, с шестой, с десятой…
Это была не та книга.
То, что происходило дальше, было так скверно, что я даже не хочу описывать. Я двое суток просидел в изоляторе. Суд приговорил меня к штрафу, и я вышел обратно к развалинам.
Выборг был никому не нужным пограничным городом, а я был никому не нужным пограничным человеком. Ну то есть я так чувствовал, жалел себя.
Я сожрал местную достопримечательность – крендель, – и как-то отлегло. Развалины на солнце смотрелись сносно, а летняя зелень прикрывала прочую разруху.
За мной приехал Ваня – друг детства и заодно сосед. За ночь мы добрались до Москвы, поездку я не помню, сразу отключился. Ваня спал с дороги часов шестнадцать, после чего я без подробностей описал всё, что со мной стряслось.
– Пока поживёшь со мной, – сказал он. – Сходи завтра к врачу. А как оправишься – возвращайся к себе.
Я так и сделал. Пил прописанные лекарства, смотрел в стену, в потолок, иногда в окно. Ваня возвращался вечером с работы, внимательно смотрел на меня, спрашивал, как дела, и падал спать.
Постепенно я стал спать так же крепко, как он. Как-то случайно я глянул в зеркало, и выглядел уже ничего. До этого я был так истощён, что смотрения в зеркало прекратил. Одного взгляда туда хватало, чтобы весь день пошёл к черту. В тот же вечер я сготовил к приходу Вани ужин: порубил салат, нажарил картошки и мяса. Ваня посмотрел на накрытую поляну, одобрительно кивнул и накинулся.
В ту ночь он смотрел фильм, и я присоединился.
Я заметил на полке вроде как зеленую книгу. Не уверен, что это она. В конце концов, в комнате темно. Свет от монитора мерцающий и тусклый. Да и провёл я тут уже месяц, точно заметил бы.
– Не может быть, – сказал я вслух и даже махнул рукой.
– Ага, – согласился Ваня: Мэрил Стрип как раз взяла Филипа Сеймура Хофмана на понт.
Ну очень уж похожа.
Меня зафлешбэчило. Маленькая девочка, испуганная, вцепилась в книгу. Стены кружатся, голубые ели тоже, снег, снег, снег, мужчина, стриженный под ёжик. Ели на километры и километры вокруг.
Слишком, слишком много чувств для маленького меня. Ком в горле, слёзы, etc. С помощью жалких остатков воли я собрался. Взял книгу. Картинки были те самые. Я минималистично расшаркался с Ваней и ушёл в комнату, где обычно спал.
«Когда мистер Хайрам Б. Отис, американский посол, решил купить Кентервильский замок, все уверяли его, что он делает ужасную глупость, – было достоверно известно, что в замке обитает привидение».
Покатилась первая слеза. А потом ещё одна. Уснул я, только когда мне уже нечем было рыдать. Наутро я собрал вещи и убрался к себе домой.
