Czytaj książkę: «Ведьмино зеркальце»

Czcionka:

Посвящается моей семье.
Спасибо за то, что рядом с вами
я могу творить

Глава 1

В тереме было жарко натоплено, но Мирослава все равно мерзла. Она дрожала, обхватив себя руками за плечи, и старательно отводила взгляд, чтобы не выдать родным истинных чувств. Негоже было в дорогу батюшке тревог добавлять, вот только как ни старалась Мирослава, а предательская слеза нет-нет да и скатывалась по бледной щеке. Как она тут будет без них?

Первый раз отец решил взять с собой ее брата, и Мирослава, не успев проводить родных в дорогу, уже горевала.

– Да полно тебе, сестрица, убиваться так, – рука Святослава успокаивающе погладила Мирославу по волосам. – Не навек же с домом родным прощаемся. Как наступит Травный¹, так и мы с отцом домой воротимся.

Мирослава, тихонько всхлипнув, прижалась к груди брата. Ровный стук родного сердца звучал слаще любой музыки, да только горько было Мирославе от предстоящей разлуки. И пусть не одна она в тереме оставалась, а с дядькой Горыном, все равно неспокойно было на сердце у Мирославы.

– Тошно мне, Святик, – не отрывая головы от груди брата, тихонько призналась она.

– Отчего же тошно, Мира?

Сложно было все брату объяснить, да и как сказать, что просто тревога необъяснимая ее съедает? Предчувствие скорой беды, которая словно кошка незваная к дому подбирается.

– Кажется, что стоит вам за порог выйти, так беда в дом придет, – все же призналась она брату.

Голос Мирославы совсем стих и стал не громче мышиной возни в подполе, да все равно услышал ее брат. Расслышал слова ее странные и по-доброму рассмеялся. Раскатистый смех Святослава разнесся по терему, прогоняя тревожные думы, как солнце поутру прогоняет темноту ночную. Смутилась Мирослава. Коль верит брат, что глупости она говорит, может, так оно и есть?

– Ох, Мира, замуж тебе пора, чтобы голова другим занята была, – хохотнул Святослав.

Мирослава отошла от брата и нахмурилась. Замуж она пока не хотела. И без того славно ей жилось в отчем доме, и менять его на чужой да холодный Мирослава не собиралась так долго, сколько батюшка ей позволит.

– Куда ей замуж-то, – хмуро осадил Святослава дядька Горын. – Рано ей еще. Девчонка она совсем. Сам коль невесту нашел, вот и женись, а другим свое счастье не навязывай.

Святослав вспыхнул, как огонь в печи, и глаза к полу опустил. Наивно он полагал, что про него и Храбру никто в деревне не ведает, но на то она и была деревня – уже в каждом дворе знали, что сын купца к соседской девушке повадился ходить. А коль ходить стал, так значит, и до свадьбы недалеко.

В сенях раздался шум, а следом за ним послышалось такое привычное кряхтение, что сердце у Мирославы сжалось. Отец, румяный с мороза, вошел в терем, оглядываясь по сторонам. На его плечах и меховой шапке лежал снег, не успевший растаять от жара печки. Он окинул всех троих суровым взглядом и коротко произнес:

– Ехать пора.

Мирослава вздрогнула. Голос отца хлестнул, словно плеть, и неизбежность расставания тяжелым камнем легла на сердце. И пусть брат посмеялся над ее тревогами, а все ж неспокойно ей было.

– Не печалься, Мира, – приобнял ее за плечи дядька Горын. – Вернутся они, оглянуться не успеешь.

Мирослава кивнула и сквозь пелену слез, застившую глаза, с трудом увидела, как брат подхватил припасы, заботливо подготовленные ею, и скрылся вслед за отцом в сенях. С улицы донеслось лошадиное ржание, но уже через несколько минут все стихло. И только тяжелое дыхание Горына да треск поленьев в печи нарушали тягостную тишину, возникшую в тереме. Мирослава вздохнула, утерла влажные щеки и медленно направилась к столу. На плечи давила тяжесть, а вокруг сердца холодной змеей свернулась тревога. Грустное расставание в этот раз вышло. Никогда доселе отец не уезжал так надолго, да еще и со Святославом. Мирославе хотелось плакать – так пусто в тереме стало! Да только забывать о своих обязанностях хозяйки она не могла. Потому, собрав растрепавшиеся волосы под платок, принялась убирать со стола под одобрительное кряхтение Горына.

С момента отъезда отца с братом все дни Мирославы были наполнены тоской да думами невеселыми. Сидела она подле окна и смотрела на занесенные снегом улицы. Следы чьей-то телеги и отпечатки лошадиных копыт напоминали ей об отце, а оттого Мирослава еще пуще горевала. Горын молчал, стараясь не давить на племянницу, понимая ее тоску по отцу с братом, да иногда все-таки сдержаться не мог.

Вот и на этот раз он окинул ее с улицы хмурым взглядом, а потом направился к терему, стряхивая снег, налипший на меховой кожух.

– Сходила бы ты, что ли, на рынок, – Горын вошел в терем, запуская холодный воздух с улицы, отчего Мирослава поежилась. – Там народ уже к Масленице вовсю готовится, молодежь гуляет. Подружки твои про тебя выспрашивали. Иди погуляй, хватит в окно смотреть да тоской себя изводить.

– Не хочу, – Мирослава мотнула головой, даже не оборачиваясь к дядьке.

Отец за такое неуважение к старшему и выпороть мог, а Горын всего лишь в усы усмехнулся.

А Мирославе все пусто было. Был бы брат дома – и Масленица ей в радость стала бы, а без Святослава не то все. Не хотелось ей ни плясок, ни песен, ни гуляний масленичных. Только чтобы скорее брат домой вернулся.

Дверь в сенях хлопнула – Горын снова на улицу вышел. Постоял пару секунд, посмотрел на Мирославу через окно запотевшее, да и пошел в сторону от терема, а когда спустя час вернулся, то нашел ее на том же месте.

– Ты до Травного тут просидеть собралась? – спросил Горын, растирая красные с мороза уши.

– Может, и собралась, – обнимая себя за плечи, отозвалась она.

Не понимал дядька ее тоски, да и Мира сама не до конца понимала. Вот только полупустой терем, не наполненный смехом Святослава и песнями отца, был ей как чужой.

– Не грусти, Мира, – голос дядьки неожиданно зазвучал ласково, но смущенно. – Я тебе гостинец с рынка принес. Посмотри, какие ленты.

Не нужны ей были ленты и подарки. Хотела она, чтобы брат с отцом поскорее домой воротились, да только изменить сейчас что-то было не в ее власти. Но забота в голосе дядьки заставила ее вспомнить, что не одну ее дома бросили, и хоть Горын был ей не так близок, как батюшка, а все же родной. Мирослава обернулась к дядьке и постаралась улыбнуться.

– Держи, Мирослава, – Горын огрубевшими от работы руками протянул Мирославе ленты и отступил от окна, так что лицо его в тени скрылось. Уходящее солнце лишь волосы его темные позолотило слегка, а вот глаза вечерние сумерки спрятали.

Мирослава взяла ленты из рук Горына и расправила на коленях. Дядька не поскупился, не пожалел монет на племянницу, знал, как унять тоску девичью, как заставить сердце молодое да глупое биться чаще. Ленты атласные блестели в свете заката и скользили шелком меж пальцев. Яркие, цветные, одна другой краше. Погладив кончиками пальцев самую яркую – алую ленту, Мирослава подняла взор на Горына и несмело ему улыбнулась.

– Спасибо, дядя, за подарок.

И правда, хороши ленты были, так хороши, что руки сами потянулись к платку, под которым Мирослава привыкла дома волосы прятать. Выражения лица Горына в сумерках было не разобрать, но когда он заговорил, голос выдавал волнение.

– Жаль, сам вплести в косы не сумею. Руки совсем грубые стали, да и не слушаются меня. Но может, Храбра не откажет тебе.

Мирослава снова опустила взгляд на новые ленты и подумала, как хорошо они в ее волосах пшеничного цвета смотреться будут. Может, и правда стоит косы заплести да на праздник сходить? Подняла она голову на дядьку и искренне ему улыбнулась – впервые с тех пор, как отец с братом уехали, а затем вскочила на ноги и Горына тонкими, как плети, руками за шею обхватила.

– Жаль, матушка не видит, какая ты красивая выросла, – пробормотал Горын тихо, неловко по волосам Мирославу поглаживая, а она от его слов снова поникла, как цветок полевой в жару.

Ох, не вовремя дядька про матушку вспомнил. Мирослава выпустила ленты из рук, и те на лавку медленно сползли, стелясь цветными дорожками по доске.

– Давай к столу, дядя, – отходя от Горына на шаг, тихо позвала Мирослава. – А то перестоит мясо в печи.

Горын посмотрел на племянницу, вздохнул тяжко и пошел к столу накрытому. Не понять Мирославе было, о чем дядька думает, да только взгляд его потяжелел и брови нахмурились.

Мирослава села к печи горячей поближе, да все к окну ее взгляд устремлялся, рассмотреть что-то там пытался, словно в снежной пелене ответы на все ее вопросы кроются.

Так и прошел вечер в тереме купца. Горын квас пил да на Мирославу поглядывал, а она все от окна глаз отвести не могла. А как солнце за лес опустилось, так и спать оба отправились, каждый своими думами охваченный.

Хоть и грустно Мирославе было, но подарок дядьки из головы не шел. Ей так ленты понравились, что с утра самого она отправилась в соседнюю избу. Именно в ней брат любовь отыскал, именно в ней Мирослава подругу обрела. Туда Мирослава привыкла идти за помощью и советом, с тех пор как матушка ее умерла.

Храбра – дочь соседки и невеста Святослава – ленты как увидела, так и ахнула.

– Ох, Мира, ты на празднике самая красивая будешь, – бормотала она, ленты разглаживая на коленях точно так, как это сама Мирослава еще вчера делала. – Такие ленты в нашей деревне никто себе позволить не может, а у тебя есть.

В словах подруги послышалась легкая грусть, и Мирослава поспешила накрыть ее руку своей ладонью. Хоть и без зависти говорила Храбра, а Мира почувствовала себя неуютно.

– Святослав тебе еще дороже и еще краше привезет.

Храбра неуверенно кивнула, и Мирослава насторожилась.

– Что не так?

Подруга нахмурила брови темные, губы поджала, а затем вздохнула горько.

– Не любит меня Святослав, Мира, не любит. Ходит все к нам, а замуж не зовет.

Столько горечи в словах подруги было, что Мирослава невольно о своей тоске забыла.

– С чего ты решила, что не любит? Раз ходит, значит, и замуж скоро позовет. Вот как Травный наступит, домой воротится и позовет.

Поймав взгляд подруги, Мирослава улыбнулась ободряюще, но печаль в глазах Храбры была бездонная, как омут лесной, и таким же холодным казался цвет ее глаз.

– Не пара я ему, – тихо всхлипнула подруга. – Отец твой так говорит. Да и сама я знаю. Куда мне, девке простой, да за сына купца замуж?

– Так если любит брат тебя, – всплеснула Мирослава руками. – Значит, и отца уговорит.

– Твою бы мне веру.

Мирослава не знала, как еще подругу утешить. Понимала, что отец и правда мог запретить Святославу жениться на Храбре, да только сама Мирослава подобного не слышала, и брат ничего такого не говорил. Хотелось Мирославе ободрить Храбру, слова добрые найти, но не смогла. Если отец запретит, то так оно и будет. Он хоть и любил своих детей, да только в доме против его слова никто пойти не мог.

Храбра всхлипнула еще раз, ладонью щеки утерла и Мире улыбнулась.

– Давай волосы заплету, – легонько потянула она Мирославу за рубаху, привлекая внимание. – Вплету ленты в косы твои, да глядишь, и сама жениха найдешь. А мне все одно – Травный ждать надо да брата твоего.

– Какой мне жених? – поворачиваясь к подруге спиной, рассмеялась Мирослава, думая о том, что и она Травный ждет больше любого праздника.

– Хороший, – прыснула Храбра. – Чтобы дочке купца впору был.

– Так не платье же выбираем, – враз нахмурилась Мирослава от слов подруги. – Жених он не впору должен быть, а по любви.

Храбра хмыкнула, но отвечать не стала, и Мирослава сникла. Что, если и правда отец брату не разрешил на Храбре жениться? Значит, и ей он жениха сам найдет? Не хотела так Мирослава. Вообще замуж не хотела, а хотела еще свободной гулять, плясать на праздниках да с подругами веселиться. А коль влюбится в кого, тогда уж и замуж можно.

– На праздник пойдешь? – прерывая затянувшееся молчание, спросила ее подруга. – На площади уже чучело поставили, глядишь, и скоморохи забредут в нашу деревню.

– Не знаю, – покачала головой Мирослава. – Как-то тоскливо без Свята.

– Да полно тебе, Мира, – Храбра затянула потуже косу и обмотала ее Мире вокруг головы. – Не будешь же ты до самого Травного в тереме сидеть. Так и заболеть от тоски недолго. Да и мне компания нужна, – тише добавила подруга. – А с тобой и мне не так печально будет.

Мирослава обернулась через плечо, подруге в глаза холодные заглянула. Разливалась там тоска такая сильная, какую одно лишь сердце разбитое приносит, и стыдно Мирославе стало. Храбра любила Святослава, оттого так печальна была, и Мира не могла от горя ее отвернуться.

– Я спрошу у дядьки, – сжав ладонь подруги, улыбнулась она несмело. – А если разрешит, зайду за тобой.

Храбра улыбнулась и порывисто обняла Мирославу, отчего у той на душе тепло стало.

– Спасибо, – обнимая подругу в ответ, произнесла Мирослава.

– Да мне-то за что? – рассмеялась Храбра.

– За косы да за дружбу твою.

– Ох, Мира…

Мирослава так и не поняла, что же хотела сказать ей Храбра. Отстранившись от подруги, она поправила прядки, что Храбра в косу ее не стала вплетать, и поднялась с лавки. Надо было домой идти, обед готовить да на праздник у Горына отпрашиваться. И хоть не сомневалась Мирослава, что дядька не будет против, все ж не могла обойти наказ отца – во всем слушать Горына как его самого.

Мирослава не ошиблась – Горын легко отпустил ее на праздник. Хотел было с ней пойти, да потом передумал. Сказал, что ей полезно будет с подругами время провести, а Мирослава и рада была. Впервые после отъезда отца с братом дышалось ей легко, тревоги ушли и настроение поднялось.

Деревня гудела, народ стягивался к площади, откуда уже доносились звуки веселья скоморошьего. Снег задорно хрустел под ногами, словно понимая, что власть свою он скоро потеряет и сменит матушка-земля белое покрывало на зеленое.

Поправив платок на голове, Мирослава взяла Храбру под руку и потащила в сторону площади.

– Куда ж ты так торопишься? – звонким смехом оглашая округу, спросила подруга. – Сама идти не хотела, упрашивать пришлось, а теперь бежишь почти.

– Музыка там, слышишь? – глаза Мирославы блеснули радостно. – Хочу на скоморохов поглядеть скорее.

Храбра усмехнулась и прибавила шагу.

На площади уже вовсю шли гулянья. Музыка неслась по воздуху, призывая сразу же пуститься в пляс, хохот деревенских детей вторил ей, обещая веселье, молодые парни и девушки водили хороводы вокруг соломенного чучела, возвышающегося над площадью.

На сердце у Мирославы стало спокойно. Жизнь в деревне текла своим чередом, а значит, тревоги ее были пусты. И пусть терем был непривычно тих и пуст, скоро отец и брат воротятся, и все станет как прежде.

Потянув Храбру за руку в гущу толпы, Мирослава звонко рассмеялась. Ноги сами пустились в пляс, руки нашли чьи-то ладони, голос Мирославы вплелся в хор, как лента в косу, веселье отогрело ее сердце, прогоняя дурные предчувствия.

Мирослава плясала и пела, когда чей-то взгляд обжег ей спину. Обернувшись, она заметила задумчивого Горына. Он не сводил с племянницы глаз, отчего Мирославе стало неуютно, но как только она выпустила ладонь Храбры, чтобы подойти к дядьке, Горын улыбнулся ей широко и, махнув рукой, пошел прочь от гуляний.

Мирослава постояла немного, глядя ему вслед, а затем ее снова утянул хоровод, и она окончательно забыла все тревоги.

Глава 2

Отгуляла деревня Масленицу, и после этого Мирослава будто ожила. Вместе с природой, которая пока еще робко и неуверенно встречала весну, оттаивала и она сама. Мира все больше улыбалась, а на синем небе чаще и чаще появлялось едва теплое солнышко, только начинавшее согревать крыши домов и сердца людей. Зиму провожали всей деревней, и всей деревней теперь ждали красавицу-весну.

Первая оттепель пришла через пару дней после праздника и была встречена радостными визгами детворы, что бегала по талому снегу, расплескивая воду из мелких лужиц. Деревня принялась готовиться к посевной, а Мирослава пуще прежнего стала ждать отца с братом. Травный был не за горами, и пусть первое время ей и казалось, что до него еще было слишком долго, на самом деле до встречи с родными оставалось все меньше времени.

Вот только чем радостней и веселей становилась Мирослава, тем отчего-то сильнее хмурился Горын. Густые брови дядьки все чаще сходились на переносице, а губы сжимались в тонкую линию, но стоило ему поймать задумчивый и внимательный взгляд Мирославы, как все напряжение тут же пропадало с его лица. Вот только от этого как-то неспокойно стало на душе у Миры, не понимала она причины такой перемены в Горыне. Не понимала, а помочь дядьке все равно хотела.

В один из вечеров воротился домой Горын совсем хмурый. Почернел дядька лицом, опустились плечи его под тяжестью дум неизвестных, в глазах притаилась боль, словно металась его душа, в клетке запертая, требовала чего-то, чего получить не могла. Мирослава посмотрела на дядьку и тяжко вздохнула. Не нравилось ей настроение Горына, и знакомая тревога вновь в ее душе зашевелилась. Что ж за беда могла вызвать такую перемену в еще недавно жизнерадостном человеке?

Скинув тулуп, Горын прошел в терем, сел на стул, подпер голову руками и замер. Вот только совсем недолго он просидел неподвижно. Плечи его задрожали, отчего капли, в которые превратился снег, лежавший на его волосах, падали на стол, оставляя темные лужицы. Хоть и был дядька старше отца Мирославы, а не посеребрились еще волосы его. Все так же темны были кудри, все так же пронзителен был взгляд.

Мирослава посмотрела на то, как Горын кручинится, и подошла к столу поближе. Может, получится у нее дядьку утешить? Отплатить теплом за тепло? Никого у них сейчас не осталось, только они одни друг у друга были, и жить им еще вдвоем аж до самого Травного. Не могла Мирослава не попытаться помочь единственному находящемуся рядом родному человеку.

– Дядюшка, милый, – обхватила она руками тонкими шею Горына и прижалась щекой к волосам его влажным. – Что за кручина так терзает тебя? Поделись со мной! Сбрось ношу тяжкую.

– Ох, Мира, не помочь тебе мне. И никто не поможет.

Тоска в голосе Горына змеей ядовитой ужалила Мирославу. Отстранилась она от него, руки от лица дядькиного отняла, в глаза его черные посмотрела да так и замерла от увиденного там. Жар прилил к щекам ее бледным. Отшатнулась было Мира, но Горын поймал ее за руку и к себе подтянул.

– Чего ж ты так испугалась, глупая? Сама хотела помочь дядьке своему, аль не хочешь теперь?

Больше не было тоски в его голосе, а было там что-то темное, горячее. Такое, чего еще пуще Мирослава испугалась. Да не за Горына, а за себя саму.

– Что с тобой, дядя? – онемевшими губами спросила она.

Задрожали руки ее бледные, в глазах защипало от слез, а в груди тесно стало, словно кто-то сжал ее душу в тисках да вырвать из груди пытается.

– Помочь мне хочешь, Мира? – недобро усмехнулся Горын, сильнее сжимая свои пальцы на ее запястье. – А как же ты мне поможешь, дитя несмышленое?

– Отпусти, дядька, – прошептала Мирослава, слезы горькие глотая да взгляд опуская на ноги свои босые. – Не пугай меня.

– Испугалась, – кивнул Горын, ничуть не удивившись, будто и сам понимал, что страшен сейчас. Страшнее нечисти любой. Даже самого Лешего страшнее.

– Испугалась, – одними губами прошелестела Мира. – Пусти, дядька. Я на стол накрывать стану.

Горын не шевелился, сидел посреди терема, словно окаменел, да все руку Мирославы сжимал. Неживым лицо его бледное выглядело. Одни глаза огнем горели, страшным огнем, бесовским. Мирослава всхлипнула, и огонь в глазах Горына тут же потух.

– Накрывай, Мира, накрывай, – враз поникнув, отозвался дядька, а затем руку ее выпустил да прочь из терема вышел.

Села за стол Мирослава и лицо в ладонях спрятала. Горячие слезы бежали по щекам ее бледным, дорожки мокрые оставляя и в ладонях собираясь. Не знала Мира, что ей делать теперь, куда бежать, у кого совета просить. Не как на племянницу Горын смотрел на нее сейчас, а как на девушку, молодую да желанную, и всерьез Мирослава испугалась. Кто дядьку остановит, коль в тереме кроме них нет никого? Кто поможет ей, если он на недоброе решится?

В груди Мирославы жгло от ужаса и бессилия, так и сидела она за столом, рыдая и дрожа от страха, до тех пор пока за окном не мелькнула коса знакомая. Словно кто-то знак ей подал, что помощь близко была, а она от страха и думать об избе соседской забыла.

Утерев щеки мокрые, Мирослава поднялась из-за стола, платок пуховый на плечи накинула, ноги босые в валенки сунула да так и выскочила во двор. Снег хрустел под ногами, пока она торопливо бежала к избе, в которой Храбра с матерью жила, а мороз, внезапно окрепший, кусал больно за щеки.

Мирослава взбежала на крыльцо, дверь в соседскую избу толкнула и только тогда поняла, что не дышала вовсе от ужаса. А как знакомый с детства запах свежего хлеба, витавший в доме Храбры, окутал ее, успокоилась. Ведь если скажет она соседке, предупредит, что Горын недоброе задумал по отношению к ней, то и делать он ничего не станет. Сам испугается. А значит, Мире бояться больше будет нечего.

– Кого там нелегкая принесла? – Ожана, мать Храбры, вышла в сени, сжимая в руках ухват.

– Это я, матушка, – в слезах бросилась к ней Мирослава. – Совет твой нужен да помощь родительская. Некуда идти мне больше, матушка, никто не поможет, кроме тебя.

– Да что с тобой? – Ожана поймала едва не падающую от ужаса Миру и усадила на лавку, поближе к растопленной печи. – Куда же ты в таком виде выскочила? Заболеть удумала, девка?

– Ох, страшно мне, – заламывая руки, стонала Мира.

– Да объясни ты все по порядку.

Ожана всплеснула руками и бросилась в сени, где в ведрах стояла вода колодезная. Набрала кружку полную и вернулась к печи, к Мирославе. Та сидела белая как снег, едва дыша.

Мирослава, кивнув в благодарность, схватила протянутую кружку и в два глотка осушила ее. Вода побежала по подбородку, оставляя пятна на платке. Мирослава глаза опустила, следы мокрые увидела и пуще прежнего рыдать начала. Так сильно следы ей эти напомнили капельки воды, что с волос Горына на стол падали.

– Матушка, – заламывая руки, запричитала Мирослава. – Дядька Горын умом тронулся. Смотрел на меня так страшно сегодня, за руки хватал. Боюсь я, что он недоброе задумал. Никого в тереме нет, отец и Святослав уехали, а что я против Горына смогу? Он большой да сильный, а я… – Всхлипы Мирославы эхом разносились по избе, и она все горше плакала. Слова эти, вслух озвученные, оказались еще страшнее, чем когда они только мыслями ее были. – Поговори ты с ним, матушка, поговори, пока беды не случилось.

– Ты что, Мирка, совсем дурная? – отшатнулась от нее Ожана. – Из ума, поди, выжила от тоски по брату. Что ж ты мелешь-то такое? С чего это Горыну на племянницу родную засматриваться? Девок, что ли, на деревне мало других?

– А я почем знаю, матушка? Да только видела я взгляд его недобрый.

Ожана вздохнула шумно и молча села на лавку подле Мирославы. В печи весело потрескивал огонь, а за окном избы звонко хохотала ребятня. Жизнь в деревне текла своим чередом, и никто не ведал, как ладони Миры холодели от страха, как тошнота к горлу подкатывала, стоило ей взгляд Горына вспомнить.

– Полно тебе, – грубовато начала Ожана. – Ты совсем еще дитя, Мирка. С парнями, поди, вообще не понимаешь, как говорить, а что там люди за дверьми закрытыми после свадьбы делают – и подавно не знаешь. Так с чего ты решила, что взгляд Горына правильно истолковала, а?

– Я видела, – упрямо повторила Мирослава, дрожа всем телом.

Ожана опустила огрубевшую от домашней работы ладонь ей на плечо и крепко его сжала. Да только не было в этом жесте успокоения и поддержки. Почудилась Мирославе лишь угроза скрытая.

– Что ты там видела, дурная? – отмахнулась от ее слов Ожана. – Видела она! Дядька твой с утра до ночи на кузнице как проклятый пашет, а ты на него напраслину возводишь. Дура ты, Мирка.

Мирослава, пораженная злыми словами Ожаны, отпрянула от нее, рот ладошкой прикрыла, ни жива ни мертва на соседку уставилась. Как же так? Почему же Ожана не верит ей? Слезы хрустальными каплями скатились по щекам, Мирослава сжала в руках край платка расписного и до боли прикусила губу.

– Мира, – Ожана сдула со своего лба поседевшую прядку волос, которая из-под платка выбилась, и сочувственно взглянула на Мирославу. – Может, показалось тебе, дочка, ну ты же и правда не знаешь ничего. С парнями не гуляешь, взгляды их жаркие не ловишь, вот и померещилось тебе что-то. Ну не может Горын на племянницу родную как на бабу смотреть. Тьфу ты, удумала тоже…

Ожана говорила твердо и так же твердо сжимала плечо Мирославы, словно таким образом хотела лучше донести до нее свои слова. Мирослава вгляделась в морщинистое лицо соседки, силясь отыскать там истину. Лицо Ожаны было хорошо знакомо Мире. С тех пор как мать Мирославы умерла, именно Ожана чаще всего в их терем наведывалась. Сначала Богдану – отцу Мирославы – по дому помочь, позже – чтобы помочь уже самой Мире да обучить ее хоть немного. Чему ее купец научить мог? Не была бы Мирослава хозяйкой хорошей, коль не забота соседки. И подруги верной не было бы без нее. Ведь Храбра именно так в тереме купеческом и оказалась – пришла матери помочь да с Мирославой сдружилась. Доверяла Ожане Мира, как самой себе доверяла. И хоть годы не пощадили соседку, а все равно ее лицо родным Мире было. Оттого и поверила она в слова Ожаны. Подумала, что правда не так поняла Горына.

– Может, права ты, матушка, – отводя стыдливо взгляд, пробормотала Мирослава. – Да все одно что-то с дядькой творится.

– Я поговорю с ним, – твердо произнесла Ожана. – Выясню, что за беда на сердце его лежит. А тебе, Мира, замуж пора. Вот воротится отец твой, так я сразу с ним этот разговор зведу. Засиделась ты в девках да при брате холостом. Давно пора в мужнин дом тебе.

Мирослава покорно кивнула, хоть мысль о замужестве ее вовсе не радовала. Не хотела она как все – без любви замуж выходить. Со страхом ждала, что сваты однажды в дом явятся. Оттого и пряталась в тереме, не ходила с Храброй на гулянья, чтобы не приметил кто дочь купеческую, не позарился на ее косы русые. А все одно родные твердили – замуж пора.

– Сначала Храбры свадьбу сыграть надо, – с трудом находя в себе силы, отозвалась Мирослава. – А там и мне жениха подыскать можно.

Не хотела она сейчас свое замужество обсуждать, проще было с Ожаной согласиться, а как отец воротится, так она его мигом уговорит, что в отеческом доме ей всяко лучше будет.

Встала Мирослава с лавки да плотнее закуталась в платок расписной. Глянула за окно, на снег, что в лучах солнца искрился, да на лужицы с водой талой и задрожала. Может, и права была Ожана, да все равно не по себе Мирославе было домой возвращаться. Знала – то недоброе, что в душе Горына поселилось, однажды наружу выберется, и тогда быть беде.

1.Никола Вешний (Никола Травный) – день народного календаря восточных и, в меньшей степени, южных славян, а также молдаван и румын, приходящийся на 9 (22) мая.