Czytaj książkę: «Похититель беляшей»

Пирожки с капустой

– Старпом, а когда будут пирожки с капустой?

Вот задача! Щепотка дрожжей, щепотка соли, жменя сахара, яичек хотя бы парочку, кусок маргарина, или масла сливочного – если богаты. Водой теплой залил, муки добавил – перемешал, к батарее теплой притулил, полотенце набросил: авось и взойдет тесто. А пока выжидаешь, да надеешься – начинку гоноши: капусту мелко порезанную с лучком – на сковороде потушить. Поперчить, посолить не забудь, конечно!

Правда, то из расчета на семью обычную. А нас тогда восемьдесят, без малого, человек было – экипаж траулера морозильного. Большая и дружная семейка, в которой, как известно не без …

– Старпом, а когда будут пирожки с капустой?

Были, да и есть, в любом экипаже такие балагуры отчаянные. Весельчаки безголовые. Живчики. Из тех, что твердо убеждены: на судне работают только двое – он, и главный двигатель. А посему, надо всем прочим по мере возможности жизнь усложнять.

– Старпом, а когда будут пирожки с капустой?

Мешал, конечно мешал делу этот пакостник, что звонил в ранний час «собачьей» старпомовской вахты (в такой спозаранок вставать!) в рубку с одним и тем же вопросом. Мечется, бывало, старпом по рубке при выборке или отдаче трала – дело хлопотное и ответственное, – а тут звонок по телефону: сам по себе отвлекающий момент. Так ведь, и выжидал аноним терпеливо, звоном рубку оглашая, чтоб уважили его вниманием – сняли трубочку, выслушали: когда же будут пирожки с капустой?

И как поймаешь ты его? Немало телефонов по судну, а и определи ты по голосу-то: иных тихонь старпом и не слышал вовсе.

С неделю, в общем, старпом вопрос выслушивал. Риторический. Потому что ответить, и душевное что-то согласно моменту высказать, старпом не успевал: тут же вешали трубку.

Но нашел решение верное – на то он и старший помощник самого капитана, правая его рука! Вызвал, наконец, шеф-повара и властно приказал:

– Так, теперь каждый полдник – пирожки с капустой!

Звонки прекратились: на пятый, или шестой день приелись пирожки с капустой народу настолько, что громогласно звенело по коридорам:

– Поймаем урода, зададим перца!

Тут уж не до шуток- с балтийскими-то, как не крути, матросами!

И хорошо напомнили: в начинку не худо болгарского перчика добавить чуть – сочнее будут.

Суп из черепахи

Вы ели когда-нибудь суп из черепахи? Говорят, сейчас модно. Впрочем, во все времена престижным было…

– Однажды подняли в трале черепаху – большая такая! Ну, вытащили ее на палубу…

– А зачем она вам была? – сразу заволновался я.

– Как зачем? Суп черепаховый – знаешь какой вкусный? – то ли со знанием дела, то ли передавая слова какого-то бывалого морехода, повернулся в сторону меня, наивного, Валера.

Валера – старшим и верным товарищем мне в том давнем морском рейсе был. Учил, как надо заделывать дыры в сетке трала («От этой ячеи, до вот этой: от «пятки» до «пятки»), резаться в карты в «тысячу», да и многим прочим хитростям и премудростям жизни морской. И много, достоверно и красочно, рассказывал о тех по миру местах, где посчастливилось ему побывать. А я внимал Валере – чутко и преданно. И восхищался и его умениям, и тому, сколько удивительного в заморской стороне он уже увидал: мне бы так! Конечно, думаю теперь, и потому безоглядно все на веру принимал, что чувствовал в нем родственную, простую и добрую душу.

И тут на тебе – живая черепаха на суп экзотический!..

– Ну, и чего вы с ней сделали? – замер от ерзаний на стуле и похолодел внутри в эту страшную минуту я.

– Да-а, посмотрели – а она плачет.

– Плачет?.. Прямо – слезами?

– Ага. И слезы такие – с горошину! Обратно ее по слипу в море и смайнали – пусть дальше живет.

Заделка дыр на трале мало мне в работе пригодилась – так, ликбез, не более. В карты я тоже с той поры никогда не играл. И супа черепахового за всю жизнь так и не отведал, и уж точно никогда не пожелаю: рассказу тому спасибо! Пусть живут мудрые черепахи сотни лет, неспешно – без оглядки на гиперзвуковые ракеты от безумных двуногих – лапы свои по земле ли переставляя, или перебирая ими в лазоревой воде. Пусть живут – без боли и слез: добрые люди и постными щами со свежей, аль кислой капустой вполне перебьются!

Клайпедская таможня

– Бабка моя в посылке обязательно чекушку вышлет! – уверенно вещал нам в том рейсе пожилой сварщик Михалыч. – Она, как всегда, её в кулек с семечками упрячет – ни одна таможня не докопается.

Тогда еще в море отправляли посылки. Тогда еще и Союз существовал. И из Клайпеды, как и из Калининграда или Риги, уходили в море рыболовные суда и транспорты, прихватывающие почту на все суда данного района промысла.

Дождались мы почты, получил желанную посылку Михалыч. Все чин-чинарем: целлофановый мешочек с семечками внутри среди прочего. Завязанный бережно. «Чекушка» в нем, как положено – с водкой! А на этикетке отчетливый штамп: «Клайпедская таможня».

Холодник

В обед тогда хлебали холодник от шеф-повара.

– Всё, че можно, и не можно сюда напендюрит! – гоняя ложкой в своей тарелке кружки сосисок ( что были порционно на завтрак), в сердцах посетовал матрос Сергей.

– Да, это еще ничего! – вспомнив своё, рассмеялся тут мой друг Валентин. – В прошлом рейсе, на «Плунге», в Северном море – кок тамошний, Самед, холодник этот через день делал. А еще и льда туда набросает. Тут приходишь с палубы, с лебёдки – пальцы от холода так скрючены, что и ложку-то взять не могут! Их бы об тарелку для начала отогреть, да горяченького чего-то следом похлебать, а он опять – холодник со льдом!

Помнится, я тогда залился добрым смехом: вот кок дурак-то! В те времена я был пробитым матросом, и не сном, ни духом не ведал, что четверть века спустя заделаюсь махровым поваром. И, памятуя тот случай, всегда буду стараться порадовать братву огнедышащим супом или борщом: что я – тот повар с «Плунге» бестолковый?

Но сегодня мне, в раскаленном пекле африканского Абиджана, за огненный борщ безо всяких сосисок – на самой, что ни на есть, свининке, в обед высказали – не гляди, что так я старался!..

Ну, никак на эту вечно недовольную матросню нам, добрым кокам, не угодить!

Когда восточного базара нет

Берцы эти поношенные мне тесть в чемодан принёс: «Тебе не нужны там, в море будут?». Да, могли понадобиться, конечно, высокие шнурованные ботинки военные – хоть и поношенные кем-то, и хозяйственным тестем с воинской части захваченные. Для работы – почему нет? Да, и старика обижать отказом не хотелось. В общем – нашлось армейским потоптанным место в чемодане.

Однако, поработать от души в тех ботинках не случилось. Раз, поначалу, только и одел, да и снял быстренько: были берцы уже на подъеме от пятки изрядно чужой ногой искривлены, и мне ноги натирать начали сразу. А на судне и новой спецодежды всем хватало.

Закинул армейские ботинки обратно в рундук («Блин, лишние килограммы в дороге тащил, так еще и места сколько!»), да и позабыл сразу.

И вот пришёл солнечный день, когда зашел наш траулер на рейд мавританского Нуадибу на предстоящую выгрузку. И, как здесь водилось, вслед за военными властями пробрался на судно мирный торговец, что разложил на дощатой промысловой палубе у самой кормы свой товар. В открытом чемодане пестрели коробки с одеколонами, духами, кремами и мазями и с маленькими баночками кофе по старинке.

По старинке, в былые времена, кофе было востребованным советскими морякам товаром. Как и «парфум» что в дивном ассортименте четырёх (а то и пяти) наименований предлагали тогда с низины своих джонок пристававших в тёмной ночи к борту судна мавританские торговцы. «Elitis» для любимых – уже одна нежнейшая, фламинговыми волнами, расцветка ворожила взор… Элегантный, с разделительной серебряной полоской, как с тросточкой, черно-серый мужской «Lomani». Стильный, с размашистым серебром на черном, «Best» – как действительно лучший для комиссионных магазинов. Дорогим жёнам чаще всего покупались духи со сладким карамельным запахом, и в упаковке, разбитой на разноцветные треугольнички-лоскуточки – точь-в-точь, как в волшебной «подзорной трубе». И волшебное разноцветье самой только упаковки празднично радовало утомлённый однообразием судовых, с непременным суриковым налётом будней серости, глаз… Да – то был товар в изможденной повальным дефицитом стране! И в качестве дорогого подарка, и в качестве товара на продажу. Почти французский – ведь Мавритания была французской колонией, оставившей это парфюмерное наследие. Да, что там – на родине мы, и глазом не моргнув, но лишь скромно потупившись, говорили: «Французская парфюмерия».

Стратегический, скажу я вам, был нам, морякам, тот товар! В обмен на него шла в первую очередь рыба, капроновые нитки, целлофановые пакеты для рыбных брикетов, а уж потом резиновые сапоги, роба, вязаные рабочие перчатки (очень их уважали местные перекупщики; главное, чтоб перчатки были «новий» – тщательно постиранные браковали сразу) и прочая, и прочая…

Но теперь объем торговли упал почти до нуля. И одинокий торговец мирно сидел у своего раскрытого чемоданчика, привычно теребя край выцветшей серой чалмы, на теплых досках промысловой палубы под палящими лучами мавританского солнца.

Я всегда уважал мавританцев именно за то, что каждый из них находит своё место под солнцем. Пусть и вот такое, не слишком, конечно, хлебное, но человек счастлив и тем, и благодарит за то Небо не один раз на день. И, постоянно скрипя на зубах песком, не разучился при том заливаться от души настоящим искренним смехом.

И Небо даже не в будущей, но уже в этой жизни посылает этим благодарным великое счастье – спокойствие души.

А что торгуется он горячо с каждым покупателем – так на каком же восточном базаре тебе без торга – длительного, или не очень – обойдутся?.. Так что – местный просто колорит!

Собственно, выйдя наконец на свет божий из недр рыбцеха и наткнувшись сходу и на торговца, и на тот карамельный, двадцатилетней уж давности памяти, раскрас дорогой коробочки, о берцах я сразу и вспомнил. И не мешкая принес. И степенно поставил перед торговцем.

Торговец, с достоинством приняв товар в смуглые, с потрескавшимися пальцами и ладонями, руки, с хрустом согнул – ломанул задник, (он просто невиданную удачу боялся хоть словом спугнуть!) поставил свои уже ботинки подальше за спину. И так же безмолвно, без малейших своих сомнений, извлёк из открытого чемодана коробку с единственным большим флаконом «Boss» и каким-то веским движением руки протянул-выбросил мне. Мол: «Базара нет!.. Даже восточного».

Действительно!

Военная обувка в любых африканских землях – бренд, почище любого «Boss».

Может, и поныне в ней какой-нибудь юноша по улице форсит. Или выезжает тёмными еще предрассветными утрами вместе с товарищами на рыбный промысел. У меня же до сих пор наполовину еще цел тот флакон, от одного вида которого я если уж не рассмеюсь, то улыбнусь обязательно: «Восточного базара нет!».

Манты восточные морские

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь.

А.Н.Некрасов

Оглоблин даже не сказал нынче верному Санчо, что будет готовить на ужин. Отбрехнулся привычным: «Еще не придумал». И не потому даже, что в ответ на правду долго бы выслушивал от стюарда «плач Ярославны» («Да, на фиг тебе это надо, Андрюха?! Никто никогда здесь такого не делал, и делать не будет!»), но, главным образом, чтоб не сглазить давно задуманное, хлопотное дело.

На ужин он запланировал восточные манты.

Капитан уже давно подбирался к горлу шеф-повара, чтоб ухватить-таки могучими ручищами. «Был у меня в одном рейсе повар – Саша Казанков: первый рейс поваром пошел. Так он эти пельмени лепил – чуть не каждый день! Вдвоем со стюардом их катали. Я уже ему говорил: «Саня, прекращай!». Но, правда, там пельменница ручная на камбузе была».

По счастью – и Оглоблин уже перекрестился на сей счет раз сто – у них на камбузе пельменницы не имелось ни ручной, ни механической: спасибо тому мудрому, неизвестному коку, что втихомолку выбросил, верно, её как-то за борт в одном из предыдущих рейсов! От лепки пельменей вручную каждый раз, когда вроде как невзначай заводил о том разговор капитан, или гурман электромеханик, удавалось Оглоблину с Санчо дружно отбрехиваться: «Да, это ж надо подгадать, чтобы матросы, хотя бы, свободные были – чтобы всем экипажем лепить». Сашка, по капитанскому уходу, еще четверть часа чертыхался со слюной: «На вояках один раз делали всем экипажем – весь салон потом от муки отмывать пришлось: и столы, и палубу! На фиг мне здесь такое сдалось: мне что – другой работы мало?».

Действительно!

– Да, тут еще понимаешь, Саня, в чем петрушка: одно дело – и дело, кстати, тягомотное – пельмени эти слепить. Ты еще попробуй, отвари их на такую толпу: так, чтоб не разварилось половина! Да и в раздаче – считай впопыхах каждую порцию, а народ на радостях над душой стоит, напирает!

Держались, в общем, эти двое пока. Но, в воздухе уже висел если не тихий пельменный бунт, то уж явная пельменная претензия – во всяком случае. Дело в том, что вкусностями и комплиментами от шеф-повара Оглоблин экипаж баловал вполне, а вот вожделенные пельмени – незатейливое, с точки зрения едоков блюдо – повисали пока в воздухе.

– Чтоб они, блин, животом поплохели!

Но, не от души кок то говорил, конечно. Работу свою – ту, которая всегда для людей – Оглоблин любил, и, получалось, любил и своих едоков. Ну, а что ропщут порой не по делу – так ведь, живые они люди! А в море-то – какая моряку радость: только пожрать! Как говаривал капитан: «Ни одна тельняшка на пузе еще не треснула».

Но был и еще один момент – в котором не хотел Оглоблин даже самому себе сознаваться, хоть момент этот и был решающим. Чесались, чесались поварские руки по восточным мантам. Оглоблин и сам горделиво числил себя восточным человеком, и блюдо это натурально – боготворил (только священнодействие приготовления плова ставил выше). Так что, манты состоялись бы и без пельменей – рано или поздно. Теперь, получалось, они будут в м е с т о.

Так Оглоблин всегда и поступал – из двух минусов надо непременно сгоношить один плюс: обязательно должно получиться – и на камбузе, и в жизни!

Но, для того, ясное дело, всегда потрудиться было надо – то ли руками, то ли «мозгой пошевелить». А чаще всего – два в одном.

Фарш Оглоблин заранее накрутил еще до завтрака – спокойно, ни на что больше не отвлекаясь. Да, верно, конечно – на настоящие восточные манты мясо нужно не крутить на мясорубке, а резать ножом на мелкие кусочки: как Оглоблин в начале своей поварской деятельности честно и делал. Но, не восточный морской люд такого кропотливого труда не шибко замечал, не ценил, а как-то пару лет назад двое вечно недовольных упырей и вовсе заподозрили, что просто-напросто кок поленился (хоть и заступались тогда добрые люди за Оглоблина: «На мясорубке-то ему всяк легче и быстрее было покрутить, чем с ножом канителиться!»). Но, с того случая твердо решил себе Оглоблин с классическим вариантом не заморачиваться: умный не скажет, дурак не поймет. А кто и вякнет не впопад, на того всегда готово: «А это манты восточные по-морскому», – благоволите!..

Тесто завел тоже не впопыхах – сварив уже уху на первое, и поставив в разогретую духовку куриные окорочка к обеду. Спасибо тестомесильной машине – верной и безотказной его помощнице, – тесто получилось в самый раз – и достаточно крутое, и эластичное при том. Не пожалел Оглоблин для такого случая лишних яиц – только бы края накрепко слепливались! И, укрыв, как полагается, тазик пищевой плёнкой, спрятал в охлажденную провизионную кладовую – пусть «отдохнёт» от души!

Удалось провести все эти манипуляции без пригляда самозваного «смотрящего» Санчо: уже хорошо! Стал бы тот под руку опять отговаривать – душу сомнениями смущать: и без того – такое дело успеть сделать до ужина предстояло!..

Но, пока все шло по плану. Обед, как и задумывалось, удалось приготовить ощутимо раньше срока – час времени на лепку мантов Оглоблин уже выгадал! Не мешкая, не теряя того промежуточного выигрыша, кок и приступил…

«Мне нужно слепить сто пять мантов,– мысленно высчитывал, давал себе установку Оглоблин, – всего лишь! По пять штук на брата, на двадцать одного человека: я и капитан – не в счёт». Капитану, что сидел на вегетарианской диете, Оглоблин не готовил с самого начала рейса – диетические блюда гоношил Санчо: какую-нибудь тушеную капусточку, или кабачки – скромную сковороду, равную гарниру для всего экипажа.

Сто пять штук… Семечки! Разве могло идти то в сравнение с мантами на ужин в приснопамятном Оглоблину рейсе на рыболовном траулере с экипажем в семьдесят пять человек! Оглоблин и лепил-то их тогда несколько ночей впрок, трепетно замораживая в картонных коробках в мясной провизионной кладовой. А потом, к полному изумлению враждебной Оглоблину камбузницы («Никто еще до такого не додумался!») и её тайного судового гражданского мужа – пекаря (муж официальный ждал на берегу), принялся готовить на самом настоящем пару! Да. Он же, малохольный, плюс к тем ночам лепки еще несколько ночей до того не спал – ворочался, придумывая пароварку в походных судовых условиях: настоящей-то на камбузе сроду не водилось. И придумал-таки – голь на выдумку хитра!

Пустые маленькие баночки из-под горчицы были налиты водой и поставлены на дно большой кастрюли, в которую после тоже была налита вода – чуть-чуть не до верха тех банок. Кастрюля поставлена на плиту, на банки умощена крышка от кастрюли меньшего диаметра, с тесно уложенными друг к дружке мантами на ней. Теперь было – ждать, когда вода закипит, отсчитать сорок минут, и снять аккуратно честно приготовленные на самом, что ни на есть, пару манты: вся недолга!

И вправду: всего-то и «делов»!

Но, Оглоблин запарился тогда не на шутку. Натурально – вся спина в мыле! Хоть и варил-парил манты он в двух кастрюлях, но на одну крышку больше пятидесяти штук не влезало, и «замесов» предстояло сделать несколько – на такой-то экипаж! Вот и летал он из морозной провизионки в парную камбуза, как электровеник: дело делал – народ порадует!

Неблагодарный народ в конце того рейса немалым числом встал на сторону интриганки – искусницы камбузницы (обласкавшей уже к тому моменту не одного пекаря) и её бой-френда: сколько морского волка не корми…

Но нынче был совсем другой коленкор. Никаких тебе юбок камбузных – строго здесь мужской экипаж, и едоки – сознавался сам себе Оглоблин – дай Бог каждому коку благодарных таких!

Потому, конечно, и манты лепились споро и спокойно. «Спокойствие, – не уставал проповедовать суетливому Санчо Оглоблин, – для повара – первое дело!». Просторный, блистающий стол из нержавейки был полностью чист во всех смыслах для генерального сражения. И достаточно споро прибывающие, ладно скрученные и крепко слепленные манты – гренадеры стройными рядами занимали свои позиции на посыпанных мукой противнях.

Даже перерыв на раздачу обеда стал в подмогу – часовым «перекуром» от лепки: сегодня Оглоблину выпал тот отдых, что в перемене занятия. Ревнивый к настоящим успехам шефа Санчо лишь краем глаза покосился на затеянное Оглоблиным, но из той же ревности и смолчал.

Сунулся, правда, правдолюбец Миша – матрос, сующий во все, без исключения, судовые дела крючковатый свой нос: по своей «яме желудка», которой страдал, на камбузе он высматривал все особенно зорко:

– О, это чего – на ужин сегодня? – с вмиг загоревшимся взором кивнул он на противень с мантами, который Оглоблин еще не успел скрыть с глаз.

– Да, посмотрим – как получится, – холодно отозвался кок.

«Мишеля» он по известным причинам конечно недолюбливал, и не потчевал. Да, и кто же любит, когда лезут ему под руку, приглядывают за каждым шагом, да в спину дышат? Однако, в другом сейчас главное было дело. А вдруг, действительно не получится? Ну, черт его маму знает – развалятся эти манты, или слепить Оглоблин их не успеет – ведь такое хлопотное, эксклюзивное даже и для берега, блюдо! Матерый шеф, конечно, выкрутится – народ голодным не оставит: кинет по-быстрому купаты в духовку, а макароны в кастрюлю с кипящей водой – вот тебе и ужин! Но, тот же Мишка, или же дружбан электромеханик, что непременно наведается к шефу после обеда, обязательно раззвонят по всему судну: «Сегодня на ужин манты!.. Манты сегодня на ужин». И начнет судовой народ, слюну глотая, жить предвкушением этого праздника живота. И повалит на ужин счастливо. А тут – бах: купатки запеченные с макарошками отварными… Обманул шеф, обжал ребятишек!

Вот потому-то и не любил Оглоблин заранее такие деликатные блюда заранее трубадурить – только из-за этого.

Споро помыв свою часть посуды по окончание обеда, Оглоблин поспешил возобновить лепку мантов – благо, слепить оставалось чуть больше половины. Теста должно было хватить вполне, а вот насчет фарша были сомнения. «Ничего, – решил себе Оглоблин, – все в моих руках: просто, будут последние манты могут случиться чуть поменьше – похудеют».

Но, пока что манты из-под его рук выходили знатные. Тут расчёт был простой – то ли слепить пять штук больших на одну порцию, то ли десять маленьких. Понятное дело, кок выбрал первое.

А сам процесс лепки вызывал у Оглоблина только радость – всегда. Даже в том, упомянутом уже рейсе пекарь – тоже, с его слов, человек Востока, – учился у Оглоблина, со стороны, правда, наблюдая.

– Смотри, это же так просто: делаешь защип посредине, потом – два защипа перпендикулярно: буквой «т». Теперь эти края друг к другу кругом сводишь, защепляешь покрепче: все – готов, красавец!.. По мне – еще проще, чем пельмени лепить». Пекарь-прелюбодей даже слепил тогда парочку – вот, как искусство лепки мантов даже безнедежного лентяя проняло!

Ну, а сегодня руки Оглоблина просто радовались давно забытой работе! Как радовался, и благодарил себя в душе он – что затеялся с таким трудоемким делом, что не смалодушничал по ходу разных мыслей от него отказаться, а теперь – было абсолютно коку уже ясно – доведёт отважно начатое до конца.