Czytaj książkę: «Комендантский час», strona 7
– Похоже, что мне придётся рассказать вам об этом. С прискорбием сообщаю: ваш дядя, Василий Альшевский, мёртв, – произнёс дворецкий, и на его глаза навернулись слезы.
Юноша опешил от услышанного и даже сделал шаг назад.
– Как это…мёртв? – спросил он.
– Пройдёмте в дом, вам все объяснят, – сказал слуга и, повернувшись спиной к гостю, направился внутрь.
Юноша лишь молча проследовал за ним.
До недавнего времени Василию Альшевскому принадлежала не только огромная усадьба, но и немалые земли вокруг, включавшие охотничья угодья, на которых любил порезвиться покойный хозяин. Его дом представлял собой трёхэтажное главное здание, от которого в обе стороны протянулись двухэтажные корпуса. Правая часть здания (собственно, восточное крыло) стояла голой и была выстроена по направлению к селу, где жили холопы Альшевского. Западное же крыло было длиннее, и его окончание скрывалось среди деревьев помещичьего леса.
Александр медленно шёл за Климентом, бесшумно ступая по теплым коврам, разостланным повсюду. Стены вокруг были украшены знакомыми с детства картинами, на которые юноша не обращал никакого внимания. Всё, что молодой офицер припомнил, это длинный подвал, расположенный аккурат под западным крылом, где он вместе с двоюродным братом вечно играл в прятки. Находясь в шаге от высоких дубовых дверей, дворецкий и Александр услышали звуки какой-то суеты. Войдя в большой зал, они увидели, как толстый мужчина с усами на лице пытался привести в чувства лежавшего на диване молодого человека. Грузный усач был никем иным, как дядей Александра – Богданом, родным братом Василия и Натальи. В юноше, находившемся без сознания, офицер узнал сына Василия – Ярослава, которого не видел уже много лет. В помещении было хорошо натоплено, что не мешало старухе, сидящей в самом конце комнаты перед огромным книжным шкафом, мерзнуть, всё сильнее укутываясь в пуховый платок.
– Прибыл Александр Аркадьевич Альшевский, – громко сообщил присутствующим дворецкий.
Богдан и старуха Амалья тут же обратили на вошедшего свой взор. В воздухе повисло недолгое молчание.
– Сашка! – радостно произнес мужчина и бросился навстречу племяннику.
Юноша только и успел, что сделать шаг навстречу толстяку. Он был рад увидеть знакомое лицо после смерти матери. Родственники крепко обнялись. Рослый усач был выше племянника, а потому ему не составило труда сжать в замок свои мослатые руки на его спине. Офицер почувствовал закрепленную на поясе кобуру. Вдруг очередной кусок воспоминаний ожил в памяти у юноши. Наталья упоминала в письме старшего брата, однако, говорила о нём исключительно в положительном ключе, поэтому Александр знал, что ему можно было доверять. Это обстоятельство прибавило живости другим воспоминаниям офицера. Он нередко проводил со своим «сибирским» дядей свой досуг. Несмотря на всю редкость и скоротечность их встреч, именно дядю Богдана юноша считал своим воспитателем – человеком, заменившим отца. Ещё ребенком он научился рыбачить и стрелять под бдительным присмотром этого усача, который, будучи закоренелым холостяком, уделял все своё внимание детям брата и сестры. Так или иначе, встречи их частыми не были.
– Ты уже знаешь, мой мальчик? – осторожно спросил мужчина.
– Да, – ответил шёпотом офицер и тут же услышал, как по лестнице, стоящей за углом, кто-то спускается.
– Так-так, а это кто? – вопросил долговязый незнакомец, остановившись перед семьёй Альшевских на одной из ступенек.
На тонком лице с высоким прямым лбом красовались небольшие очки, казавшиеся не очень практичными. Мужчина окинул всех присутствующих подозрительным взглядом исподлобья.
Климент тут же поспешил представить гостя: « Александр Аркадьевич Альшевский, племянник покойного Василия».
– Еще один племянник? – удивился мужчина. – Ну что ж, меня зовут Максим Иванович Вендль, я расследую гибель вашего дяди.
– Этот человек замучил Ярика своими вопросами, – сказал Богдан, смотря на лежащего без сознания племянника.
– Господин Альшевский, я не виноват, что ваш племянник столь впечатлителен, – отвечал полицейский на упрёк в свой адрес.
– А вы извольте не давить, а расследовать, – сказал усач громогласно, будто начиная выходить из себя.
– Как угодно, – произнёс Максим Иванович, – если позволите, я бы побеседовал с новоприбывшим, ведь вы, скорее всего, даже не успели посвятить его во все детали.
– Я ничего не знаю, – подтвердил Александр, подходя ближе к лестнице.
– Чудно, тогда прошу наверх, – сказав это, Вендль зашагал на второй этаж.
Юноша проследовал за ним, а дядя Богдан, вернувшись к дивану, продолжил приводить в чувство Ярослава.
Второй этаж западного крыла был отдан Василием Альшевским под бильярдный зал, где он собирался с друзьями, а порой выпивал и в одиночку. Недалеко от игрового стола находился и обеденный, за который полицейский присел, предложив место и допрашиваемому. На голой столешнице были разложены бумаги и стоял графин с чистой водой.
– Вы, надо полагать, прибыли на день рождения Василия Альшевского? – начал без лишних прелюдий свой расспрос Максим Иванович,
– Я собирался приехать на день рождения дяди, однако, можно сказать, моя цель изменилась, – немного нервничая, но не подавая никаких внешних сигналов, отвечал Александр.
– Почему же?
– Пару дней назад от чахотки умерла моя мать – Наталья, сестра Василия.
– Что вы говорите? – удивился полицейский и заглянул в записи. – В таком случае, примите мои глубочайшие соболезнования.
– По правде говоря, я не знаю, как сообщить об этом семье.
Полицейский оперся на спинку стула.
– Уверен, вы найдете нужные слова, – слегка кивая, произнёс он. – Между тем, расскажите, нет ли сомнений в причине смерти вашей матери?
– Нет, у меня на руках имеется медицинское свидетельство, заверенное семейным врачом и специально нанятым для лечения специалистом.
– У вас было два врача?
– Если бы от этого зависело здоровье мамы, мы наняли бы трёх. Я был в армии, когда она прислала мне письмо, где жаловалась на простуду. Когда я вернулся домой спустя месяц после этого, она была при смерти.
– Вы должны были вместе явиться на день рождения Василия, верно?
– Верно.
– Я правильно понимаю, что Наталья была младшей сестрой и Василия, и Богдана?
Блюститель закона провёл пальцем по листу бумаги, видимо, внимательно вчитываясь в то, что там написано.
– Да, всё верно. К чему этот вопрос?
– Господин Альшевский, я пытаюсь понять, кому выгодно убийство ваших родственников.
– Убийство? Моего дядю убили?
– Мы пока этого не знаем. Скажите, а ваша матушка не оставляла после смерти никаких писем или записок? Может, она что-то важное успела сказать перед смертью?
– Нет, никаких писем или чего-то подобного, – сообщил уверенно Александр. – Объясните же, наконец, что случилось с моим дядей.
– К сожалению, я и сам не знаю, а потому изложу вам факты.
Полицейский снял с носа очки и потёр переносицу, после чего внимательно посмотрел на сидящего перед собой молодого человека.
– В имении Сарганово постоянно проживают лишь двое из Альшевских: Василий и его мать – Амалья. Хозяин дома проживал на втором этаже главного здания, там же был его рабочий кабинет. За неделю до дня рождения из продолжительной заграничной поездки вернулся его единственный сын – Ярослав, поселившейся на третьем этаже главного здания, прямо напротив комнаты своей бабушки. Окна Амальи выходят на главные ворота, через которые вы въехали, окна её внука, наоборот, на задний двор. За день до дня рождения своего отца Ярослав слышал, как он ссорится со своим близким другом – отставным полковником – Седых Тимофеем Сергеевичем.
– Стойте, я не знаю такого.
– То есть вы не в курсе, что ваш дядя был близким другом Тимофея Сергеевича?
– Я впервые о нём слышу.
– По моим сведениям, они близки уже несколько лет.
– Последние три года я был в разъездах, в том числе на Кавказе.
– Там Седых и служил, пока не ушёл в отставку и не обосновался в имении Листопадском неподалеку отсюда. Они частенько приезжали друг к другу в гости. Ваш дядя не упоминал об этом в письмах?
– Я не вел с дядей переписки.
– Жаль, это могло бы нам помочь.
– Так значит, дядя был дружен с этим Седых и накануне гибели они поссорились?
– Всё так, господин Альшевский. Ярослав слышал их крики, но ничего разобрать не смог. Вскоре они вышли из кабинета и покинули имение, причем верхом. Как по-вашему, куда они могли ездить?
– Не взяв кареты? Зимой? Черт его знает, возможно, на охоту, или же просто на прогулку.
– По словам вашего двоюродного брата, они вернулись довольные, и больше между ними конфликтов не было.
– Что произошло дальше?
– Утром пятого числа, то есть в день рождения Василия, Седых прибыл в Сарганово. Дворецкий сообщил ему, что хозяин еще не проснулся и не выходил из комнаты, после чего Тимофей Сергеевич изъявил желание его разбудить. Он в одиночку направился к нему в покои, а через несколько минут со второго этажа донесся звук выстрела. Прибежав в комнату хозяина, Климент обнаружил мёртвого Альшевского, сидящего в кресле, и застрелившегося полковника.
– То есть мой дядя тоже был застрелен?
– В этом-то и загвоздка. Медик сможет прибыть только завтра, однако, мой осмотр не выявил никаких явных ран. Возможно, он был задушен.
– И сделал это Седых?
– К сожалению, доказательств у нас нет.
– Но ведь это самый вероятный вариант?
– Следствие только началось, о возможных мотивах полковника нам пока ничего неизвестно. Как и о причинах их ссоры, свидетелем которой был ваш брат. Я уж молчу о том, как усложнила всю картину новость о смерти вашей матушки.
– Вы думаете, это как-то связано?
– Надеюсь, нет, иначе концов этой истории нам вовсе не сыскать.
– Каковы ваши следующие шаги?
– Я не опросил только вашу бабушку Амалью, в остальном же картина неопределенная. Нужно ждать доктора, который прибудет завтра.
– Знайте, что я готов помочь вам всем, чем только смогу, – сказал Александр.
– Пока что, господин Альшевский, мне требуется лишь честность. Поскольку вы единственный в Сарганово, кто не присутствовал здесь во время интересующих нас событий, я не вправе вас задерживать. Однако если вас не затруднит, останьтесь в имении на пару дней, пока не появится хоть какая-то новая информация.
– Я никуда не смешу, господин Вендль.
– Чудно! Тогда пройдёмте к остальным, мне есть, что им сказать.
Покинув второй этаж, Александр с Максимом Ивановичем спустились в зал, где в молчании сидело семейство Альшевских. Ярослав как раз пришёл в себя. После непродолжительного выпада из окружающей его действительности, мир казался молодому человеку сонно-расплывчатым. Увидев брата, Ярик встал с дивана и радостно направился ему на встречу.
– Привет, Саша, – сказал он, обнимая только что допрошенного офицера.
– Здравствуй, – ответил в тот же миг Александр.
– Иди сюда, Сашенька, милый, – послышался вдруг старушечий голос из угла комнаты.
Амалья еле улыбалась, расставив в стороны не распрямленные полностью руки, укутанные в шерстяной платок. Переминаясь, она то и дело будто прискакивала на кресле, но после возвращалась в исходную позицию.
Молодой человек подошел к женщине в годах и, прогнувшись в спине, навис над ней, вдыхая знакомый приторно-сладкий запах духов, перемешанный с ароматом табака. После письма матери, обличавшего старуху в лицемерии, жестокости, безраздумной строгости и равнодушии к бедам собственных детей, Александр не желал с ней общаться, однако, на виду соблюдал приличия.
Всего три страницы прояснили столько белых пятен в истории семьи, что Александр сначала и не знал, куда сбежать от столь несвоевременного откровения. Он, наконец, понял, почему дядя Богдан, будучи старшим из детей Амальи, сбежал из дома подальше от сумасшедшей женщины, раздавленной горем потери кормильца и нашедшей утешение в слепом повиновении самым строгим церковным порядкам. Когда-то, впрочем, Амалья не была рабыней собственного ригоризма, а была девушкой куда более свободных нравов. И её муж знал об этом. Однако именно в этом обстоятельстве молодая вдова позже и узрела корень своих проблем. Она считала, что это Бог наказал её, отняв молодого преуспевающего мужа, а потому нужно сделать всё, чтобы дети не выросли столь же порочными, как она. Желая отпрыскам лучшей доли, она держала их в черном теле, заставляя много работать, забыв о всяких удовольствиях. Нет более фанатичной веры, чем вера раскаявшегося грешника. И нет более жестокого тирана, чем женщина, безраздельно владеющая судьбами собственных детей.
После того, как Богдан нашёл свое место вдали от дома, о чем никому из родственников не сообщил, семью покинула Наталья, выданная насильно замуж, что так или иначе не помешало ей позднее искренне полюбить отца Александра и сделаться его счастливой избранницей. Связав себя узами брака, она стала свободнее, чем когда-либо. Последним в семье оставался Василий. Многие родственники Амальи отмечали, что мальчик «недалёк», хотя это было не совсем так: младший сын был вполне сообразителен, правда, касалось это весьма ограниченного круга вещей. Жестокость родительницы взрастила в нём скрытность, а она, в свою очередь, помогала утаивать и подкармливать многие желания, реализация которых была недоступна, пока Альшевская управляла семейными активами. Но Василий и понимал, что безграничная власть матушки не вечна. А потому оставался тихим, послушным и преданным. Ровно до тех пор, пока это было необходимо. Когда же крепкая женщина стала стареть, она вынужденно передала все дела сыну, который тут же разыскал старшего брата, сделав его распорядителем своего имущества в Сибири и за Уралом. Первым делом Василий принялся выстраивать имение. Ему осточертел городской дом Альшевских, он видел себя человеком, что вернёт роду былое величие, растраченное после смерти отца. И так оно и вышло. Сарганово расцвело. Старуха Амалья совсем отошла от дел, а Василий, предавшись бытию фанфарона, принялся играть роль хозяина жизни, что ему неплохо удавалось, пока не явилась смерть – истинная властительница человеческих судеб.
Обняв бабушку, Александр приметил её дневник, лежащий на соседнем столике. После он поднялся во весь рост и обратился лицом к публике, чей взор и так был направлен на юношу.
– Смерть моего дяди потрясла меня до глубины души, как, думаю, и всех вас. С прискорбием сообщаю, что несколько дней назад умерла моя мама, – сказал юноша, но на последнем слове его челюсть нервно содрогнулась, обнажив почти детское волнение.
– Боже мой, как же это так? – прикрыв лицо руками, заговорил Богдан.
– Какой ужас, упокой Господь её душу, – произнёс Ярослав.
Амалья же не почтила усопшую дочь ни единым словом, потупив взгляд в пол.
– Как это произошло? – спросил впечатлительный молодой человек, только что оправившийся от нервного обморока.
– Её погубила чахотка, она долго умирала, агонизируя перед смертью, – сказал честно Александр.
– Выходит, Господь не одарил её роскошью предсмертной безмятежности, – произнесла вдруг Амалья.
В зале повисло молчание. Но старший сын старухи уловил, о чем она говорит.
– Не представляю, какую мучительную смерть изберет Бог для тебя, карга, – сверля мать неистовым взглядом, бросил Богдан,
– Господа, я не хотел бы прерывать вашей…вашего разговора, но, позвольте, я ещё не закончил свой допрос. Госпожа Альшевская, будьте так любезны, проследуйте за мной наверх.
– Торопитесь куда-то? – спросил Богдан у полицейского.
– Все верно, кто-то изрубил семью в деревне кержаков, мне необходимо поспеть и туда. Помимо этого я бы хотел посетить Листопадское и опросить тамошних жителей, вдруг они поведают нечто интересное. Надеюсь, что история смерти Василия Альшевского вскоре проясниться.
Старуха без всякого труда поднялась на ноги и зашагала в сторону лестницы. Александр приметил, что в теле его бабушки, несмотря на кажущуюся хрупкость, все ещё теплится немало сил. Когда полицейский и Амалья покинули комнату, молодой человек сел напротив родственников.
– Дядя, когда вы приехали?
– Только сегодня. До этого я был в городе, решал дела, поскольку не хотел в такое время беспокоить Васю. Думал, что явлюсь на сам день рождения.
– Кем был этот полковник Седых?
– Так ты не в курсе? Близким другом Васи, – отвечал Богдан. – Они познакомились не далее нескольких лет назад, но быстро стали не разлей вода. Иногда вместе даже приезжали ко мне, в Сибирь, чтоб поохотится. Причем порой не брали меня с собой.
– У них было много совместных интересов: охота, баня, карты, – будто бы продолжал ответ дяди Ярослав. – Папа был сильно к нему привязан.
Когда Ярослав замолчал, внимание Александра переместилось с его голубых глаз на тонкие руки, обернутые белоснежной рубашкой. Левый рукав был почему-то немного задран, и офицер разглядел на запястье брата кусок зеленой татуировки, сделанной, очевидно, за границей и являющейся лишним свидетельством инфантильности сына покойного. Приметив взгляд Александра, Ярослав одернул рукав и махнул рукой в знак того, что позже обо всем расскажет.
– Надо же, и Вася, и Наташа. Что за напасть такая? – поражался дядя, поглядывая на пылающий оранжевым пламенем камин.
– Я был поражен не меньше вашего, – говорил Александр в ответ.
Он понимал, что ему необходимо всячески способствовать расследованию Венделя, ведь не исключено, что и смерть его матери была лишь частью какого-то плана. Но чьего плана? Александр уже уяснил, что история его семьи скрывает тёмные тайны, но неужели они не исчерпываются откровениями того злополучного письма?
Размышления юноши прервал дядя: « Не хочешь увидеть тело Василия»?
Вопрос вывел молодого человека из ступора.
– Надо все-таки проститься. Нехорошо вышло: ехал на день рождения – приехал на похороны.
Дядя поднялся с места, а вслед за ним поднялся и сын покойного.
– Ярик, ты посиди, а то ещё опять в обморок упадёшь, – сказал племяннику Богдан.
Бледный молодой человек, не проронив ни слова, вновь сел на диван. Вслед за толстяком поднялся и Александр.
– Так ты не бросил этой привычки? – шутя, спросил офицер своего брата.
– Падать в обморок? Нет, что ты. Это уже на всю жизнь.
Дядя вышел из зала и направился по коридору в главный корпус усадьбы. Поднявшись на второй этаж, он зашел в одну из комнат, где на двух сдвинутых вместе столах лежали прикрытые темной тканью тела покойных. Помимо этих столов, в комнате еще стояли шкафы, полки которых ломились от книг, и диванчик, на котором лежал кожаный саквояж, почему-то привлекший внимание юноши.
– А там что? – спросил он, указывая на закрытую сумку.
– Максим Иванович попросил ничего но трогать, но….
Богдан подошел к двери, выглянул из комнаты и, убедившись, что в коридоре пусто, нырнул к дивану. Отворив оба замка, он раскрыл саквояж, демонстрируя племяннику десятки бутылочек из зеленого полупрозрачного стекла, запечатанных маленькими пробками.
– Лауданум, – тихо констатировал толстяк.
Тут Александр сразу же припомнил, что его мать любила принимать настойки опиума от мигреней. Возможно, дурную привычку она переняла от своего старшего брата. Юноша вспоминал, что после выпитого лауданума его мать становилась невменяемо равнодушной ко всему вокруг, могла даже не отвечать на прямые вопросы, будто находясь в трансе. В большой разлад пришла ее память. Быть может, именно последний побочный эффект и толкал Наталью на употребление веществ, позволявших забыться.
– Зачем дяде Васе это все? – спросил офицер у Богдана.
– Кто знает? Этим снадобьем его снабжал Тимофей Сергеевич. Возможно, оно спасало моего брата от хандры, а может, и от отита.
– Отита? – спросил Александр, и его дядя, не проронив ни слова, подошел к составленным столам и приподнял край тряпки, прикрывавший лица покойных. Продемонстрировал племяннику два бледно-зеленых лица, одно из которых было обвито повязкой, призванной при жизни беречь воспаленное ухо, Богдан вернул край на место и перекрестился.
– Мне оставить тебя? – спросил толстяк у юноши, но тот отрицательно покачал головой: ему нечего было сказать бывшему хозяину дома, да и не любил он компаний мертвецов.
Родственники покинули комнату, спустились на первый этаж и вернулись в зал, где их ожидал Ярослав, обмахивающийся платком.
– Как же здесь жарко, кто распорядился так натопить? – спросил он, однако тут же услышал ответ своей бабушки, покидабщей комнату допроса.
– Не трогай камин! Свои порядки будешь учреждать в своем доме!
– Это мой дом, бабушка, – последнее слово юноша произнес, скрипя зубами.
В этот момент позади старухи показался Максим Иванович.
– Если Вася и оставил завещание, – продолжала старуха, стоя на лестнице и загораживая полицейскому проход, – то тебя в нём нет. Всем ведь ясно, что твое лечение не увенчалось успехом.
– Не слушайте её, господин Вендль, – поспешил вступить в разговор Богдан. – Это не имеет к делу отношения.
Услышав это, Максим Иванович насторожился: « Полагаю, сейчас важна каждая деталь».
Он сделал это специально, чтобы лишний раз досадить толстяку, то и дело ставившему под сомнение профессионализм следователя.
– Пускай все знают, – воскликнула старуха. – Вася долго опекал своего сынка и его пороки. Быть может, слишком долго! Он пригрел змею на своей груди.
– О чем вы говорите, Амалья? – спросил Вендль, обращаясь к затылку женщины.
– Она сумасшедшая, зачем ее вообще слушать? – продолжал Богдан.
– Вася знал, что его сын – содомит, а потому отправил его за границу.
– Это клевета и грязная ложь! – бросил в ответ Ярослав.
– Вася думал, что поездка исправит его, но нет, как был мужеложцем – так и остался!
– Это брехня, господин Вендль, – повышал голос толстяк, пытаясь перекричать свою мать.
– Вася пригрозил Ярославу, что оставит его у пустого корыта, если тот не излечится, – говорила Амалья. – Я знаю об этом, как и о том, что ты так и не исправился.
– Господин Вендль, это всё – несусветная ложь. Даже если мы на секунду представим, что все сказанное – истина, остаётся неясным, как покойный мог бы проверить «исправленность» чада, – занимался апологией любимого племянника Богдан.
– Да уж нашел бы Васька способ, только зачем проверять? – спросила Амалья, взглянув злобно на нелюбимого внука. – У него ведь на лбу написано, кто он. А будь он другим – не падал бы каждую минуту в обморок.
После сказанного, старуха направилась в свой угол, где подле камина стояло теплое кресло. Ярослав же уткнул покрасневшее лицо в ладонь, пытаясь скрыться от взглядов присутствующих.
– По правде говоря, – взял, наконец, слово Максим Иванович, – госпожа Альшевская уже поделилась со мной всеми своими соображениями по поводу убийства сына. Не буду врать, это необычные обстоятельства.
– У меня прекрасное образование, я проживу и без денег отца, – произнес Ярослав, и голос его с каждым словом будто истончался.
– Да, но он, помимо прочего, был носителем вашей тайны, не так ли? Возможно, этот момент побудил вас расправиться с родителем.
– И это первоочередная версия? – ехидно спросил Богдан.
– Нет, лишь одна из возможных. Мы должны ждать заключение доктора, а он прибудет завтра, впрочем, как и я. На сегодня моя работа завершена, но, учитывая обстоятельства преступления, я вынужден пойти на крайние меры.
– Что имеется в виду? – спросил Александр.
– Я объявляю в Сарганово комендантский час. Ни кто-либо из присутствующих, ни кто-либо из обслуги не должен покидать территорию имения. За этим проследят двое полицейских, и они же составят поимённые списки всех, кто в момент преступления был неподалеку и, если не принимал участия в этом убийстве, мог быть важным свидетелем.
– Из обслуги в доме во время преступления был только Климент, – сказал дядя Богдан.
– На то ведь холопы и есть, чтобы служить хозяину, не так ли? – спускаясь по лестнице, говорил полицейский. – Если вы попросите их, они закроют рты и буду сидеть тихо. Мне этого не надо, хотя и допрашивать всю вашу деревню я пока не собираюсь. Разве что медицинское заключение не подкинет нам пищи для ума. Что ж, за сим, господа, откланяюсь!
Вендль поспешил покинуть зал под недружелюбное прощание сидящих там людей, однако, вслед за ним вышел и Богдан, догнавший его почти у самого выхода.
– Максим Иванович, мы не могли бы поговорить?
– Я, правда, спешу, господин Альшевский.
– Но я по деликатному вопросу, – понизил громкость голоса толстяк.
– Ваш племянник?
– Я не вправе требовать от вас не принимать это обстоятельство к сведению, но….
– Не вправе.
– Но все же полагаю, что могу попросить вас не распространяться лишний раз о нашей семье.
Произнеся это, Богдан вынул из внутреннего кармана пиджака пачку купюр, суммой в тысячу рублей. На секунду он продемонстрировал Венделю свой пистолет, находящийся в кобуре под мышкой. Протянув деньги блюстителю закона, толстяк сказал: « Я не прошу вас забыть слова моей матери, лишь не распространятся об этом, даже в отчетах. Есть вещи, что, будучи написанными, становятся грязью. К чему марать бумагу?»
Максим Иванович улыбнулся, принял деньги и положил их во внутренний карман уже собственного пиджака.
– Имейте в виду, если тот факт, что ваш племянник предпочитает однополую любовь, будет иметь отношение к расследованию, наша сделка будет расторгнута.
– Поверьте, господин Вендль, этого не будет.
После этих слов следователь и Альшевский раскланялись и отправились в разные стороны.
Амалья тем временем, подозвав к себе Климента, распорядилась нести ей чай. Александр смотрел на подавленного Ярослава, а тот сохранял молчание, пока через минуту ни вскочил на ноги и ни стал беспокойно осматривать зал в поисках места для расхаживания из стороны в стороны, которое его всегда успокаивало. Определив траекторию, он принялся совершать «прогулки», нервируя старуху, старающуюся не обращать на внука лишнего внимания.
Вдруг Александр кое-что припомнил.
– Ярик, а помнишь про подвал? – спросил вдруг офицер своего двоюродного брата.
– Да, конечно, хоть и давно там не был, – ответил Ярослав.
– Может, освежим воспоминания? – спросил Александр, на что меланхоличный юноша ответил положительно.
Парни вышли в коридор, по которому как раз возвращался их дядя, и открыли первую дверь слева, достаточно неприметную, чтобы не перепутать ее с какой-либо другой. От скрывавшейся за ней лестницы несло сырым холодом. Узких ступенек почти не было видно в темноте, вызванной тем, что единственное окно, освещавшее спуск в подвал, было завалено снегом снаружи. Спустившись на пару пролетов, молодые люди почти наощупь обнаружили тяжелую дверь, за которой и находился винный погребок. Приложив усилия, они проникли внутрь и оказались в царстве непроглядного мрака. Ярослав осторожно шагал, стараясь не спешить, дабы ни на что не напороться. Достав из кармана спички, он подсветил окружение. Вырывая мелким пламенем кусочки пространства из мглы, сын Василия обнаружил висящие на стенах свечные фонари, которые тут же решено было использовать по назначению.
Когда большой свет озарил погреб, Александр, наконец, смог разглядеть винные бочки, спокойно покоящиеся по обеим сторонам комнаты. Ярослав стал осматриваться. Обратив в какой-то момент взор на скромное имущество подземелья, он нахмурился. Что-то явно было не так, и это что-то не давало юноше покоя. Брат разделял это ощущение, но сохранял молчание.
– Такое чувство, что раньше подвал был больше, – сказал осторожно сын покойного.
– Да, и мне так кажется. Хотя что удивительного? Мы ведь играли здесь, будучи еще детьми.
– Нет-нет, он был больше. Я отчетливо помню, что помещение было раза в три длиннее.
– Это ты преувеличиваешь, Ярик, – бросил в ответ Александр, убежденный собственным сомнением в ложности детских воспоминаний.
В ответ на это инфантильный юноша прошёлся до крайней стены, отчитывая шаги. Посмотрев в упор на аккуратную кирпичную кладку, он вновь погрузился в раздумье.
Офицер решил разбавить обстановку и, присев на корточки возле одной из бочек, чтобы прочитать надпись о годе урожая, сказал, что гораздо более удивительным фактом является то, что Василий, всегда предпочитавший водку прочему спиртному, держал в своем имении целый винный погреб.
– Видимо, статус заставлял, – сказал Ярослав, а потом, помахав головой, обратил взор на брата. – Знаешь, Саша, а ведь все же я прав.
– Ты о чем?
– Комната меньше нужного. Длина зала над нами равняется 35 моим шагам, а здесь всего двадцать.
– Ты уверен? Хотя…. даже если так, то разве это о чем-то говорит?
Ярослав стал водить одной рукой по кирпичной кладке стены, пытаясь сосредоточиться.
– Ты помнишь, кем был мой учитель? – спросил вдруг он своего брата.
Александр помедлил с ответом.
– Тот высокий немец, Боже…. Как же его звали?
– Ларс ван Лагерхейн. Он был архитектором, и отец нанял его, чтобы строить себе имение.
– Точно! Ларс. Я помню, скорее, его наряд, чем его самого. К чему ты вспомнил о нем?
– Папа с раннего детства заметил, что я в учебе туговат, – Ярослав, наконец, отлип от подвальной стены, – но вот считал я неплохо. Ларс обучал меня алгебре, геометрии, черчению, и он же строил для отца Сарганово.
Брат стал приближаться к Александру.
– Может, я и в самом деле что-то позабыл. Быть может, оставшиеся воспоминания обманчивы, но одно я знаю точно: подвал не может быть короче комнаты над ним. Лагерхейн просто не мог так его спроектировать.
Когда Ярослав окончил говорить, он стоял в метре от офицера, который, выслушав брата, стал живо улыбаться, еле сдерживая смех.
– Тебя еще в детстве могли приковать к себе различные мелочи. Я помню, что ты ненавидел летнюю веранду, ведь когда мы садились обедать на ней, тебе не давали сосредоточиться звуки, доносящиеся из леса.
– Саша….
– А еще, – перебил юноша своего собеседника, – помню, как дядя Вася и дядя Богдан спокойно читали перед камином газеты, сидя в кресле, когда ты вдруг закричал, что твой отец слишком громко стучит пальцами по подлокотнику.
– Это совсем другое. То, что я сейчас пытаюсь донести, не плод фантазии. Это просто очень странно.
– Говоришь так, будто странностей вокруг мало.
Пламя одного из фонарей вдруг зашипело, и свеча погасла, прервав беседу. Ярослав вновь достал спички и прибавил окружению яркости.
– Ты ведь не думаешь, что кто-то мог убить мою тетю? – спросил у брата сын покойного.
– Я знаю, что она умерла своей смертью, – отвечал Александр.
Он не был врачом, чтобы утверждать это наверняка, но верил нанятым специалистам, как себе. Да и если бы у Натальи действительно были враги, а ее жизни грозила опасность, не связанная с болезнью, она бы не преминула рассказать об этом. Вряд ли на смертном одре ее заботило душевное состояние сына и точно так же сомнительно, что она хотела утаить от него нечто после раскрытия главной своей тайны. Письмо было для неё, скорее, исповедью. Она не могла положить конец мукам тела, а потому решила прекратить страдания души.
