Czytaj książkę: «Экстренный розыскъ»

Доложить без «надеюсь»!

«Не убий» – 6-я заповедь (Ветхий завет. Исход. Глава.20 Стихи 2-17, Второзаконие 5:6-21)

Виновный въ убійстве наказывается: каторгою на срокъ не ниже восьми летъ. гл.22 ст. 453 «О лишеніи жизни.»

Новое уголовное уложенія Высочайше утвержденного 22 марта 103 года

Убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку, наказывается лишением свободы на срок от шести до пятнадцати лет с ограничением свободы на срок до двух лет либо без такового. Раздел VII гл. 16 ст.105 УК РФ от 13.06.1996г.

– Смотри Зая, вот отсюда надо будет сделать бетонный спуск, прямо к причалу, – крепкий мужчина лет сорока, уверенный в себе, в хорошем костюме, скопировал в нужном направлении правой рукой характерный ленинский жест, а левой приобнял миловидную темноволосую женщину в джинсах и клетчатой рубашке, явно моложе его.

Она ловко высвободилась.

– Витя! Как ты достал своим гидроциклом, мне твой бомбардир¹ уже снится, – а затем, тряхнув длинными волосами, добавила: – Лучше бы о бане нормальной подумал, с бассейном, каскадом и массажным креслом. Чтоб людей пригласить не стыдно было.

– И сауну забахаем… не заморачивайся, а когда твои родственники с Питера приезжают, то их с гидроцикла за уши не оттащишь. Сама вспомни, как твой племяш сутками на нем гарцевал.

– Они из сауны тоже сутками не вылезали, – печально сказала Ира. – Такое впечатление, что в Питере помыться негде.

– Ирунь… но это же халява, тем более на отдыхе. Им было здорово, и слава богу, мы в состоянии принять гостей, тем более – родственников.

Ира обняла мужа и поцеловала.

– Ладно…уговорил, делай домик для своего бомбардира, пусть живет рядом, как верный пес. В конце концов, ты всегда все планируешь хорошо, у тебя это здорово получается.

– Не только планирую, но и успешно претворяю в жизнь! – Виктор поднял палец вверх и улыбнулся. – Вот, смотри уже бригада на подходе.

– Какой маленький тракторчик… как игрушечный, – сказала Ирина, приложив руку к глазам и вглядываясь вдаль.

– Это японский… «Камацу» называется, – ответил ей муж, надевая темные очки.

– Здравствуйте, Виктор Палыч! Прибыли в ваше распоряжение, –бригадир, высокий молодой парень в оранжевой спецовке, пожал ему руку и кивнул Ирине. – Согласование с экологами получили?

–Да… все есть, – коротко ответил Виктор.

– Ну и отлично…Тогда сегодня же начнем планировку, – улыбнулся прораб.

Услышав разговор, рабочие не дожидаясь команды, начали готовить технику.

Маленький экскаватор, который так понравился Ирине, весело урча, начал бойко копать заранее размеченную траншею. Прораб с рабочим обсуждал глубину, как вдруг тишина, непривычная на строительной площадке, неприятно резанула слух. Обернувшись они увидели, что экскаваторщик вышел из кабины и что-то внимательно разглядывает в земляном отвале.

– Сергей… что встал? – недовольно крикнул прораб, но тот не ответил, а присел, и начал ладонью аккуратно разгребать жирный чернозем.

– Черт…неужели опять подарок с войны? – подумал он. Последний обнаруженный 76-мм артиллерийский снаряд приостановил работы на несколько дней и чуть не привел к срыву сдачи объекта.

Он подошел и наклонился над развалом. Из земли выглядывал бок чугунка, зуб экскаватора содрал слой ржавчины, и свежая полоса белого металла ярко блестела на солнце.

Прораб нагнулся, потянулся к чугунку и вдруг почувствовал, как воздух вокруг него сгустился, и наступила звенящая до боли в ушах тишина. На его руки в белых строительных перчатках легла тень, в которой угадывались заскорузлые ладони с обломанными ногтями, и в подсознании он услышал, вернее, ощутил бесплотный голос: «Не тобой положено, ложи взад».

***

На площади перед церковью, на бревне нагретом первым весенним солнцем, Митрич, мелкий мужичонка средних лет с отечным рябым лицом, нещадно дымя самокруткой, втолковывал Тихону: –Дарьин мужик уже два года на заработки к одному богатею в Екатеринодар ездит, деньги привозит, а хозяйства не прибавляется, значит, копит, кугут проклятый, и хочет зараз подняться.

–А могёт быть, и не привозит ,– задумчиво произнес Тихон, сын сельского кузнеца, высокий широкоплечий парень лет двадцати с круглым приятным лицом и светлыми волосами, расчесанными на прямой пробор.

–Ты сам рассуди…с какого ляду Авдей столько времен подряд ездит? Просто так? Нет, брат, шалишь… кубышка там точно имеется. Дарья одна живет, на отшибе. Смекаешь?

–А вдруг не получится или потом споймают? – наморщил лоб парень, – да и боязно после такого дела людям в глаза будет смотреть.

– Споймают… не получится, – насмешливо кривя тонкие губы, передразнил Митрич.– Если послабку своему характеру не дашь, и меня будешь слушать, то все получится! А насчет людев не сумневайся, дело сделаем и в город сразу уедем, я намедни в трактире слух пустил, что на заработки с тобой собираюсь, а в городе всем на всех наплевать, там каждый за себя в ответе.

Затем, смачно затянувшись напоследок, Митрич ловким щелчком выбросил цигарку, точно попав в пробегавшего гуся, выпустил густой клуб едкого дыма, приобнял Тихона за плечи и вкрадчиво добавил:

– Да и о Марии подумай! Баба она дюже справная, и родители цену ей знают. На кой хрен ты ей сдался, когда в кармане вошь на аркане? Зашли к ней сватов, так тебе сразу с порога гарбуза и выкатят². А дело сделаем – в городе приоденешься и явишься к ней этаким кандибобером³ на фаэтоне с резиновыми шинами. Против тебя равных в станице не будет… понял, дура? Верно тебе говорю, думай, пока я добрый. Для лихого дела охочие всегда найдутся, просто люб ты мне, и я к тебе со всем уважением.

– Однако попробовать можно, – неожиданно твердо сказал Тихон, облизнув пересохшие вдруг губы.

– Ай да молодца! – радостно вскричал Митрич. – Знал я, что ты своего не упустишь, держись меня и будет тебе фарт.

– А что это? – ростодушно спросил Тихон .– Слово-то какое, не русское, я и не слыхал никогда.

– Фарт – это удача, – снисходительно пояснил Митрич и деловито продолжил: – Попервой я тоже, как и ты, не знал, был кулемой деревенским, а как в городе стакнулся с сурьезными людьми, много чему обучился, всяким вещам для жизни полезным. Придет время, и тебя обучу… Теперь слушай внимательно. Как бабы вечернюю дойку закончат, по сумеркам сразу выходи и иди за околицу на поле, где давеча стога метали, и жди меня. Как завечереет, я и приду.

Вдругон напрягся, взгляд стал жестким, зрачки сузились и двумя ружейными стволами уперлись в лицо Тихона:

– Придешь? Не струсишь? А то смотри, в таком деле вход –целковый, выход –два!

– Не боись, приду, – понуро ответил Тихон.

– Эн нет, Тиша, так не годится, – с лица Митрича исчезла жесткость, глаза приняли обычное выражение и, хлопнув его по плечу, он добавил: – На лихое дело надо с радостью идти, с куражом, как на гулянку, а ты, никак, на погост собрался? Глядишь, фарт и задом может повернуться. Посему не журись, хлопче, весело живи, и будет тебе удача!

– Пойду я, еще по свету надо помочь батьке борону починить и молотилку старосты подлатать, – упруго поднявшись, сказал Тихон. – До вечору.

– Само собой, иди с богом… батьке помочь – это первое дело, – произнес Митрич и, когда тот уже отошел, тихо окликнул:– Тиш, помнишь, когда давеча с хуторскими махались, ты кистенек⁴ с собой брал? Вечерком не забудь прихватить, авось сгодиться. И рубаху темную надень. Нам белые одежи ни к чему, чай, не ангелы.

***

Весь день Тихон ходил сам не свой, все валилось из рук. Когда он загонял в борону шплинт, зубило соскочило, и он ненароком рассадил себе ладонь. «Вот те раз, – подумал он, – и надо же, так не к месту». Со страхом и каким-то горячечным нетерпением ждал он вечера.

Наконец, начало темнеть. Погасла жара. Вдоль плетней и у ворот резче очертились тени. Острым закатным бликом заострился крест на церкви возле кладбища.

Он вышел в сени, напился воды, спрятал кистень под полу, перекрестился на виднеющиеся вдалеке купола и пошел к полю, где на фоне неба маленькими курганчиками чернели наметанные стога. Когда Тихон подошел к полю, начался мелкий, занудливый дождь, и под ногами сразу зачавкало.

– Пришел? Молодец, я не сумлевался в тебе, – сказал невесть откуда появившийся Митрич.–Ну что, с Богом?

– Не поминай Господа, чай, не доброе дело делаем! – ответил Тихон, зябко передернув плечами.

– Это ты зря, Господь – наш единственный заступник, наша надежа и опора, он и карает, и грехи отпускает, – нервно хохотнул Митрич и показал бутылку необычной для станичного лабаза формы.

– Это горилка? В жисть такой не видал, дай глотнуть, а то зябко.

– Сам ты горилка. Керосин это, а бутылек от шустовского коньяка. Пойло такое, шибко забористое, дорогущее, богатеи и фартовые только его и пьют. Скусный – страсть. Вот дело сделаем, и ты такой пить будешь, человеком станешь!

– А керосин зачем?

– Дурында ты незнающая! Вот дело закончили и петушка красного в хату запустили. Хай, потом становой пристав разбирается. Пожар он и есть пожар. Огонь, он все грехи спрячет! Понял?

–П-п-п-понял, – заикаясь, произнес Тихон.

***

Дом Дарьи стоял на отшибе. Во дворе на веревках висело тяжелое от дождя белье. Когда-то гордо украшавший конек, ярко раскрашенный петух, был мокр и облезл и походил на ощипанную курицу. Ставни были открыты, и сквозь плохо задернутые занавески было видно, как молодая тридцатилетняя женщина хлопочет по дому, готовясь ко сну.

–А собака? – неожиданно спросил Тихон.

– Не боись…Я ее третьего дня колбасой с мышьяком угостил.

Подойдя к двери, Митрич перекрестился, и вдруг сильным ударом ноги, неожиданным для его тщедушного тела, распахнул ее и вихрем влетел в хату.

Дарья стояла в ночной сорочке около кровати, взбивая подушку, и улыбалась своим никому неведомым мыслям. Увидев нежданных гостей, она, прижав подушку к груди, робко улыбнулась:

– Вечер добрый, что случилось?

Но увидев перекошенное лицо Митрича, она сразу поняла, что ее ждет, и страшно закричала. Он наотмашь ударил ее по лицу, и женщина отлетела в дальний конец горницы под киот, висевший в красном углу. Подскочив, Митрич с размаху ударил ее ногой в живот.

– Не бей, Христа ради! Тяжелая я, дите жду.

Тихон стоял неподвижно, судорожно теребя кистень. На него напал столбняк.

– Говори, сука, где деньги, – прорычал бандит, наступив каблуком на кисть ее руки. – Калекой останешься, по частям резать буду, стерва! – рычал он, всем телом давя на женскую руку.

Дарья, захлебываясь слезами и собственной кровью, кричала:

– Какие деньги, ирод, посмотри, куда пришел, где ты достаток видишь? Бери все, что хочешь… нет у меня ничего!

– Врррешь зараза, есть деньги … знаю… есть! – ревел Митрич, прыгая на руке. – Говори…отдай все без утайки, жить будешь!

– Да…. Да… есть… – вдруг закричала Дарья, выплюнув очередной сгусток крови.

Митрич сразу же изменился в лице, неожиданно став добрым и участливым:

– Ну вот, милая, видишь, как славно поладили, я ж тебе сразу говорил, а ты не слушала… Теперь все будет ладком, и мы греха на душу не возьмем, – он помог ей встать, усадил на кровать и подал крынку с водой.

Глядя на него, невозможно было поверить, что несколько мгновений назад, он, рыча как зверь, истязал бедную женщину.

– Попей, попей, милая, – приговаривал он, ласково оглаживая ее по волосам, запекшимся от крови.

Тихон постепенно отходил от столбняка.

– Ну, отдохнула и будя… теперь показывай! – проворковал Митрич, в этом момент похожий на кота, удачно залезшего в глечик со сметаной.

Дарья встала и, пошатываясь, направилась к столу. Митрич не отставал от нее ни на шаг. Внезапно она схватила нож и ударила его в грудь, но лезвие скользнуло по ребрам, не причинив особого вреда. Она качнулась вперед и занесла руку для второго удара. Митрич перехватил ее руку, но Дарья с нечеловеческой силой свободной рукой вцепилась ему в лицо, из последних сил крича:

– Помогите…! Убивают!

– Ах, ты ж, сучка! – Завизжал Митрич. – Что смотришь… бей, бей, гад, быстрее!

Тихон очнулся… Он легко взмахнул рукой, и кистень, смачно чвакнув, проломил височную кость. Дарья беззвучно, кулем осела на землю и, пару раз вздрогнув всем телом, замерла навсегда. Рубашка задралась, обнажая красивые стройные ноги и нижнюю часть живота.

Кровь из проломленной головы вытекала, обильно заливая земляной пол. Тихон смотрел на это, оцепенело покачивая головой.

У Митрича с лица лоскутьями была содрана кожа, и кровь капала на пол.

– Курва… Вот же курва подколодная, – приговаривал он, тряся головой.

– Иди, Митрич, подивись,– вдруг сказал Тихон. – Дарья, баба навродь с виду лядащая, а кровищи, что у твоего хряка…Глянь, сколько натекло.

Митрич подскочил и с размаху ударил его по лицу.

– Чего дивись, сучара? Ухайдакал девку и дивись! Крови не видел? Заметив, что парень смотрит на ее ноги, он прошипел:– Что, бабы голой не видал, сопляк? Так возьми приголубь, пока теплая!

От этих слов Тихона передернуло, но он пришел в себя.

– Давай, ищи, за чем пришли! Не хрена рассусоливать! – рявкнул Митрич и начал судорожно переворачивать весь нехитрый скарб. Прошло около получаса, они умаялись и сели передохнуть, на мертвое тело уже никто не обращал внимания. Тихон перевязал раненую днем руку, которая вновь закровила. Он сидел напротив печи, и вдруг его взгляд упал на чугунки, аккуратно стоявшие на полке.

– Смотри,– сказал он. – Все чугунки закопченные, а один – чистый, не пользованный, у нас в лабазе таких не продавали… издалека чугунок.

Митрич метнулся к печи, схватил его и застыл: чугунок был необычайно тяжел. Сняв с него крышку и заглянув внутрь, он с придыханием произнес:

– Слава тебе, Господи! Есть хабар⁵. Таперича петушка в хату и геть отседова!

Сноровисто расплескав по горнице керосин, Митрич достал из печки уголек, запалил от него бумажку, бросил ее на пол, взял Тихона за рукав и выволок на улицу.

***

В ночном тумане над станицей разнесся протяжный звон колокола. Истошный голос, не переставая, на одной ноте вопил:

– Пожар…пожар! Ратуйте, православные! – Полуодетые станичники с ведрами бежали к горящему дому Дарьи.

Женщина средних лет из-за плетня крикнула пробегающему парню с ведром:

– Петро, где горит-то?

– Дарьина хата!

–Это Авдея-то женки? – не отставала она.

– Да, – прокричал хлопец, не оборачиваясь.

***

Пробравшись дворами к Митричу, при свете семилинейной лампы они высыпали содержимое чугунка на стол и остолбенели. Бедная хата озарилась невиданным светом камней и тусклым блеском золота.

– Фунта два, однако, будет! – Ошарашено произнес Митрич. – Откуда у нее это?

– Может, от бабки осталось? Она вроде молоком и яйцами на рынке торговала.

–Нет, – задумчиво ответил Митрич. – Эти цацки городские… из богатых домов, здесь три наши станицы на корню купить можно… Сейчас это надо сховать, и не в хате, а в другом месте, подождать, пока все уляжется, а потом думать, как все сбагрить. Здесь каин⁶ нужен серьезный, который по рыжью⁷ и каменьям ходит.

– Долго ждать-то надо? – спросил Тихон.

– Может, год, а, может, и два, – ответил Митрич, любуясь игрой света на гранях крупного сапфира.

– А как же Мария? Мне ж жениться на ней надо, из-за нее я и на гнусность сподобился, – растеряно произнес Тихон, широко раскрытыми глазами глядя на кучу драгоценностей.

– Дура ты и есть дура! – покровительственно произнес Митрич.– Если ты хотя бы одно колечко продашь, то перед тобой такие девки на цырлах ходить будут, что слюнями захлебнешься! Хватит разговоры говорить, сейчас к реке пойдем, туда, где щуку двухпудовую на Покров мужики словили, там и ухоронку сделаем.

Митрич встал и подошел к окну. Тихон воровато оглянулся и сунул в карман одно колечко, призывно смотревшее на него ярким рубиновым глазом.

– Ставь хабар в печь, бери ведро и бегом со всеми на пожар, – распорядился Митрич, накидывая на плечи свой видавший виды лапсердак.

– Зачем? – Ошарашено спросил Тихон, которому очень не хотелось туда идти. Ему казалось, что стоит им появиться, как первый же человек покажет на него пальцем и закричит: – «Хватай убивцев, вот они, душегубы!».

– Затем, дурья башка, чтоб все нас видели, как мы пожар тушим и о беде людской радеем, смекнул?

–А, Митрич, и впрямь голова! – восхитился Тихон, подхватил в сенях ведро, бодро выскочил на улицу и влился в толпу.

Вся станица, полуодетая, с ведрами бежала к горящей хате. Гаврила Нарыжный, поднявший тревогу, сноровисто таскал из колодца ведра с водой и по цепочке передавал мужикам, которые поливали стены и уже начинавшую тлеть крышу. Действиями станичников умело руководил становой пристав. Наконец, последние языки пламени перестали облизывать стены и, пошипев для приличия, исчезли.

– Геть назад! – прикрикнул пристав на мужика, который решил проявить рвение и сунулся в дверь, из которой несло запахом гари.

– Ваш бродь! А вдруг она там? Вовнутрях лежит живая? – спросил пожилой казак, нещадно дымя козьей ножкой.

– Была бы жива, уже б голос подала, – ответил пристав, и тихо добавил:– Да и заглядывал я уже туда…

– И шо? Нешто там она? – сгорая от любопытства, спросила Глафира, толстая тетка с круглым улыбчивым лицом, на которое по случаю пожара было надето скорбное выражение, но Лавр Павлович не удостоил ее ответом и, обернувшись, приказал одному из молодых казаков: – Давай верхами⁸ за следователем и доктором, я здесь побуду.

***

Становой пристав, подпоручик Лавр Павлович Ермаков, был молодым поджарым мужчиной, являющим собой образец строевой выправки. Несмотря на относительно долгий срок службы, он не утратил к ней интереса, и любое происшествие вызывало у него азарт, сродни охотничьему. Он нервно прохаживался ничего не предпринимая, дожидаясь приезда следователя и земского врача.

Услышав за спиной скрип колес, Ермаков резко развернулся и упругим шагом пошел навстречу подкатившей коляске, в которой сидели следователь с помощником и врач.

– Доброе утро, – поздоровался пристав.

– Здравствуйте, – ответил за всех следователь, а доктор добавил: – Мне кажется, Лавр Павлович, что насчет доброго вы несколько погорячились.

– Давай в двух словах, Лавр, и начнем… – сказал следователь, слегка полноватый блондин в пенсне и форменном вицмундире. Они с приставом были знакомы давно, испытывали друг к другу искреннюю симпатию и даже иногда вместе рыбачили.

– В двух словах и будет… Гаврила Нарыжный вышел до ветру, увидел огонь и поднял народ. Всем гамузом⁹ потушили. Я прискакал, когда пламя уже начали сбивать. Заглянул в хату, она лежит на полу. Поверху глянул, все стало ясно, и послал за вами.

–Так она не угорела?

– Нет… сейчас сами увидите.

Аккуратно, стараясь не оставить лишних следов, они вошли в хату.

По счастливой случайности огонь занялся напротив окна, обращенного к деревне, и был сразу замечен. Керосин, разлитый на земляной пол, частично впитался. Пламя только опалило край ночной рубашки и волосы, а до тела Дарьи не добралось.

– Да-с… давно убийств не было, – сказал доктор, сразу подошедший к телу и начавший его осматривать.

– Арнольд Ромуальдович…может, все-таки угорела? – с робкой надеждой спросил следователь, которому очень не хотелось иметь криминальный труп.

– Викентий Леонтьевич! Если вы считаете, что огонь мог выжечь такую аккуратную дыру в черепе, то тогда конечно, – с улыбкой сказал Арнольд Ромуальдович. –A propos¹⁰, этот адский огонь, прежде чем пробить голову, избил ее и изуродовал руку, весь пах в крови… ну, это уже в морге посмотрим.

– Могет быть, краски¹¹? – вдруг послышался от порога голос. Гаврила, поднявший народ на борьбу с огнем, считал себя одним из главных участников происшествия и до жути хотел принять участие в следственных действиях.

Все трое удивленно обернулись. Нарыжный стоял у порога, прижавшись к косяку, он мял в руках картуз и всем своим видом выражал готовность содействия следственным органам.

– Вон отсюда! –шикнул на него пристав, а доктор, улыбнувшись, добавил: – В мозгах у тебя краски… вместо серого вещества.

В дверях показался помощник следователя с огромным штативом и кофром.

– Викентий Леонтьевич, начинать сигналетическую съемку¹²? – громко спросил он, желая произвести впечатление на окружающих диковинным словом.

– Да…пожалуй, начинайте распаковываться, – сказал следователь и добавил :– Ну что, приступим, помолясь?

***

Через четверть часа общая картина была ясна.

– Вошли ночью, сразу стали бить, причем не просто бить, а пытать, стараясь выяснить какую-то информацию. Она оказала активное сопротивление. Под ногтями кровь. По всей видимости, она ничего не сказала, в хате разгром, – задумчиво произнес Лавр Павлович.

– А где, собственно, орудие убийства? – внимательно оглядываясь вокруг, спросил Викентий Леонтьевич, –In flagranti¹³ что-то не наблюдается.

– Может, с собой унесли? – вопросом на вопрос ответил Ермаков и, присев, аккуратно за острие и рукоятку, двумя пальцами поднял с пола нож. – Арнольд Ромуальдович, а на теле есть ножевые ранения?

– Не видно, может быть, на спине? Я еще не осматривал. Кстати, после падения труп с места не двигали.

– После такого удара умирают сразу, смысл добивать ножом? По всей вероятности, это кровь кого-то из убийц.

– Изымем и приобщим к уликам. Арнольд Ромуальдович, я слышал, в медицине появился какой-то метод, при помощи которого можно установить, кому принадлежит кровь. Вы не слышали об этом? – спросил Викентий Леонтьевич, поскрипывая пером.

– Слышал. Это называется группа крови¹⁴. У меня есть необходимые реактивы, можно попробовать, – ответил доктор.

Пока помощник устанавливал над трупом треногу и укреплял аппарат Бертильона, следователь успел написать протокол осмотра места происшествия и скомандовал: – Начинайте снимать, Аполлон Игоревич.

Во время съемки, при вспышках магния, Лавр Павлович мягким пружинистым шагом прохаживался по горнице, водя глазами по сторонам.

– Викентий, погляди, – от возбуждения он забыл о правилах хорошего тона и указал на стену, где на побелке явственно отпечатался окровавленный след ладони.

Арнольд Ромуальдович, приглядевшись, уверенно сказал:

– Мужская… Хозяин ладошки – высокий и крупный мужчина. Здесь и Пинкертоном быть не надо.

– Спасибо, Лавр Палыч. Вашей внимательности можно только позавидовать, – благодарно произнес следователь. – Жаль только, что снять отпечатки нельзя, как назло, смазаны.

– Для определения группы достаточно, – Арнольд Ромуальдович достал из саквояжа пробирки и, подумав, добавил: – Я б, сударь, изъял бы коньячную бутылку: довольно-таки необычная вещь для станицы. Я практически в каждой хате побывал, но шустовских коньяков наблюдать не приходилось.

– Спасибо Арнольд Ромуальдович, очень дельное замечание! Аполлон Игоревич, обязательно дактилоскопируйте труп. Если ее пальцы не совпадут с отпечатками на бутылке, то это будет весомейшая улика, – сказал Викентий Леонтьевич, азартно потирая руки.

– Лавр Палыч, я думаю можно заканчивать. Будьте любезны, распорядитесь: пусть подгонят телегу и доставят тело в больницу.

– Как вы думаете, Арнольд Ромуальдович, – следователь обернулся к врачу, – за день управитесь?

– Всенепременно, батенька, думаю уже к обеду успеть, – внимательно продолжая разглядывать труп, ответил доктор.

Следующей ночью, взяв лопаты, Митрич и Тихон пошли на берег прятать добычу. От реки веяло прохладой. Кубань тихо несла свои воды куда-то далеко в неведомые края. Ярко сияли звезды, изредка прочерчивая на небе длинные сполохи. Тишину нарушали лишь всплески рыб, охотившихся на всякую летучую мелочь.

–Митрич, а куда Кубань течет? – спросил Тихон.

– Никшни¹⁵! – коротко ответил Митрич, и, сделав несколько шагов, неожиданно остановился. – Копай тут.

Когда яма достигла желаемых размеров, Митрич аккуратно опустил в нее чугунок.

– Закапывай, – приказал он. Затем утрамбовал землю, накидал сверху веток и удовлетворенно оглядел схрон.

– Теперь все. Пошли до хаты – не грех и обмыть.

Отойдя на некоторое расстояние, Тихон обернулся:

– Я сам и не найду теперь.

– А тебе и не хрен туда лазить, только попробуй! Я клал, мне и забирать.

– А моя доля??? – удивленно спросил Тихон.

–Придет срок, получишь! Хабар отлежаться должен,– сказал Митрич и, смачно высморкавшись, добавил:– Я – честный бродяга и подельников не обманываю, не беру перед блатным обчеством греха на душу.

Затем, вытерев пальцы об штаны из синего муслина, с угрозой произнес:

–А если сам надумаешь полезть без меня, то знай! Живой я буду или мертвый, только ты чугунка коснешься, я тебя за руки цап, и скажу: «Не тобой положено, ложи взад».

***

– Сейчас, господа, зашью, приведу себя в порядок и выйду к вам, это займет не более четверти часа, а пока прошу в кабинет. Там, кстати, и самовар, наверное, еще не остыл, – сказал Арнольд Ромуальдович, выглядывая из дверей прозекторской в черном клеенчатом фартуке, забрызганном кровью.

– Весьма признателен, вы чертовски гостеприимны, – с иронией сказал следователь. Гости нещадно дымили папиросами, старались дышать только ртом.

– Черт… –произнес Лавр. – Знал бы, трубку взял бы.

Викентий Леонтьевич улыбнулся неожиданному каламбуру: – Действительно, аромат весьма непрезентабельный.

Наконец, когда они уже всерьез начали опасаться, что для борьбы с ужасным запахом не хватит имеющегося запаса папирос, из прозекторской вышел Арнольд Ромуальдович, уже без фартука и в чистом халате.

– Ну вот, господа, картина в принципе ясна. Как и предполагалась нами ранее, за небольшими, а может, и большими деталями. Удар был нанесен тупым твердым предметом, человеком большой физической силы, проломлена os temporale¹⁶, что собственно и явилось причиной смерти. На maxilla¹⁷ слева трещина, по ее проекции выбито два зуба: premolares¹⁸ и molares¹⁹, и еще два, соответственно, справа и слева шатаются в лунках. На лице слева обширная гематома. Справа сломаны два ребра, причем одно из них пробило плевру и легкое, вследствие чего образовался пневмогемоторакс, который и дал обильную кровь из полости рта. Кровь из vagina²⁰– это, безусловно, не mensis²¹, как полагал милейший Гаврила, а последствия удара, по всей видимости, ногой, в подвздошную область, что привело к разрыву правого яичника.– Арнольд Ромуальдович поднял вверх палец с безукоризненно отполированным ногтем.– Но, господа, прошу заметить, что это дает нам внутреннее, или, в крайнем случае, незначительное кровоизлияние. А здесь мы имеем классическое профузное²² маточное кровотечение, вызванное, как вы думаете, чем? – Хитро прищурившись, спросил он, и сам же ответил:– Правильно, abortus²³! Она была на третьем месяце беременности, – печально добавил он. – От удара случился выкидыш. Я вообще поражаюсь, как с такими травмами и кровопотерей она смогла обороняться и еще травмировать преступника.

– Следы соития? – подался вперед следователь.

– Нет, – твердо сказал Арнольд Ромуальдович. – Никакого сексуального насилия не было, и никаких характерных в данном случае повреждений наружных половых органов или иных следов я не обнаружил… а теперь господа, попрошу обратить самое пристальное внимание!

– Господи, Арнольд Ромуальдыч! Не томите, – простонал Лавр Павлович. – Уже сил нету нюхать эту вонь!

– Так давайте выйдем на воздух, погодка нынче прекрасная, – предложил доктор и, приобняв за плечи, подтолкнул их к двери.

Выйдя из морга, они присели на лавочку. Лавр Павлович снял фуражку, все закурили, и доктор продолжил:

– Кровь из-под ногтей идентична крови на лезвии ножа, а на рукоятке кровь Дарьи. Отпечаток ладони на стене другой группы, то есть преступников было как минимум двое, один из них ранен и предположительно имеет царапины на лице, частиц ткани под ногтями я не обнаружил, а у второго сильно повреждена ладонь.

– Я попросил Аполлона Игоревича дактилоскопировать²⁴ труп, он заходил?

– Да, с утра был, – ответил Арнольд Ромуальдович и, закурив новую папиросу, проговорил: – Я сказал, чтобы тело обмыли и, по возможности, привели в порядок для похорон, Вы уж, Лавр Палыч, будьте любезны, скажите там старосте, что ее можно забирать.

***

Хоронили Дарью по православному обычаю на третий день. Последние два дня своей земной юдоли²⁵ она пролежала в хате, которую под пристальным взглядом Лавра Павловича (вдруг еще какая улика отыщется?) прибрали станичные бабы. Стол передвинули в центр и головой к красному углу поставили гроб, на который печально взирали Николай Чудотворец и образ Семистрельной Пресвятой Богородицы.

– Да… Не умягчила Богородица сердца душегубов, прости Господи, – перекрестившись на иконы, сказал кузнец. Ему и в голову не могло прийти, что один из душегубов – его сын, который стоит рядом с ним, скорбно опустив голову.

Дарья при жизни была красивой женщиной, и сейчас на ее лице, освобожденном от земных забот, лежала печать умиротворенности и покоя. Все морщины разгладились, и казалась, что она просто спит.

Ее обрядили в новое платье, которое нашли висящим на самодельных плечиках за печкой, и укрыли кипенно-белым саваном с вышитым Распятием, в память о тех белых одеждах, в которые облекают младенца при крещении. Умело наложенный венчик скрыл рану на виске, здоровую руку положили поверх изуродованной, и, глядя на покойницу, ни за что нельзя было сказать, что она приняла мученическую смерть.

– Авдей, бедный, и не ведает, какое горе его дома ждет, – всхлипнула одна из женщин.

– Никто не знает, у кого он батрачит, – тихо ответила другая. – Как его известить? Один Бог знает.

Священник, услышав, нравоучительно произнес: – Таинственен промысел Божий, – и, осенив себя крестом, добавил: – Пора выносить. Берите с Богом!

Четыре мужика взяли гроб и вынесли во двор. Процессия выстроилась, отец Игнат взмахнул кадилом, и женщины слажено запели «Трисвятое».

К Дарье относились хорошо, и поэтому на кладбище была почти вся станица. На панихиде многие женщины искренне плакали, и «Со святыми упокой» звучало от чистого сердца.

Тихон шел и пел вместе со всеми, стараясь не смотреть на гроб, держась в хвосте колонны, но, когда подходили к могиле, людской строй сломался и неожиданно вынес его прямо к яме, где отец Игнат уже начал панихиду.

«Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков», –звучало над старым кладбищем, где было похоронено четыре, а у кого и больше поколений предков. Каждый из присутствующих, вознося Богу молитву, вспоминал тех, кого уже не суждено было увидеть и мысленно просил у них прощения. Лица у людей просветлели, и не верилось, что уйдя с кладбища, они вновь будут грешить, забыв состояние души, возникшее во время общей молитвы.

Стоя в непосредственной близости от гроба, Тихон не мог отвести от него взгляд. Ему казалось, что Дарья из-под закрытых век смотрит на него и недобро улыбается.

Наконец запели «Святый Боже». Покойницу накрыли покрывалом, и батюшка посыпал ее освященной землей.