Czytaj książkę: «Верхом на кочерге»
Мой блудливый кот нарисовался в ночь на второе сентября, когда отгремели бои, и на всем протяжении фронта ревности и отчаяния висела гробовая тишина. Я не спала. Он вошел, и я сразу стала думать, чем бы его огреть.
– Не спишь, – подметил Бригов, – И не боишься, что придет Бабай, заберет тебя в пещеру и не станет там с тобой церемониться.
Я бы с радостью отдалась Бабаю и отправилась с ним в пещеру. Таким, как я, там самое место.
– Молчишь, – с обидой констатировал Бригов, – Решила, что мужик погряз в блуде, спился? Думаешь, за три недели разлуки, носясь на розовом «Кадиллаке», он совсем забыл про родную жену?
Я думала лишь о том, чем его огреть. Смотрела на него, как в мутный колодец, и чувствовала возвращение великой депрессии.
Бригов действительно не был пьяным. И духами от него в первом приближении не пахло. Он смотрел на меня глазами добропорядочного мужа, вернувшегося из длительной командировки. Этот фокус я знала, но Бригов старался. Трехдневная щетина чего стоила! И костюм от Жанфранко Ферре – мятый, с оттянутыми карманами. И неземная усталость в глазах, помноженная на сизифов труд и три перехода через Альпы. Где его носило, интересно?
Я стояла перед ним в трусиках, в прозрачном дезабилье, норовя его одернуть хотя бы до пупка. А он шарил по мне своими масляными глазами. И чувство усталости превращалось во что-то другое – такое знакомое. Знай я заранее, что он заявится, надела бы пояс верности из нержавеющей стали, а ключ от него заперла бы в сейфе «Юнион Траст Бэнк» на другом конце Мэдисон.
Я отложила на оттоманку фотоальбом и натянула халат. Бригову осталось любоваться моими морщинками. Это был безошибочный ход. Он печально посмотрел на исчезающую в запАхе ключичную косточку и принялся озирать нашу «голубятню», состоящую из двух комнат.
– Чем занимаешься?
– Личность формирую, – прошептала я.
Это была кристальная правда. Двое суток я листала наши семейные американские фотографии и убеждала себя, что мой законный супруг Денис Бригов – полнейшее ничтожество. А та особа, что всегда рядом с ним на фото – в корпункте влиятельной российской газеты (где он, собственно, работает), на крыше Эмпайр Стэйт Билдинг, в ложе «Мэдисон Гарден», на скалах Лонг-Айленда – еще не потерянный для общества человек. Она способна возродиться и, невзирая на возраст, обрести счастье.
– Твой телефон не отвечал.
– Батарейка села, – не моргнув глазом, соврал Бригов, – А зарядное устройство дома оставил… в смысле, забыл. Вон оно, в тумбочке, можешь проверить. Редкая марка телефона. Серьезно, Юлька.
А других телефонов в округе не было. Пустыня с редкими колючками. Как мне это надоело. Интересно, – думала я, – если ураганом «Катрина» пять дней назад смыло Новый Орлеан, то почему не смыло Лос-Мендос? Он где-то рядом.
– Ты не попал в ураган? – как бы удивилась я.
– Ураган? – задумался Бригов, – Ах, ураган… Знаешь, я что-то слышал. Ураган прошелся по Японии и движется в сторону Сахалина.
– Бригов, я решила выбросить из жизни этот стыд и срам под названием «ТЫ», – торжественно сказала я и сделала каменное лицо, – Мы с тобой разводимся.
Но он меня не слышал, я очень тихо сказала. Или подумала.
– Я попал в очередную историю, Юлька, – простодушно признался благоверный, – Но не в Лос-Мендосе, где по заданию шефа просидел десять дней, ожидая одного чудилу с Тринидада. С чудилой полный хэппи-энд. А попал я, Юлька, в нашем родном Нью-Йорке. На Сорок пятой улице – между детским пансионатом типа «Былинка» и прибежищем умалишенных Пака Сильверстоуна. Там есть уютный скверик, окантованный тремя помойками – вот в нем я и попал.
– Ты попал в очередную бабу, – прорычала я.
Но я опять очень тихо прорычала – Бригов не расслышал. Началось второе приближение. Он простер ко мне тяжелые длани и полез обниматься. А я терпеть не могу микробов. И роль статистки изрядно надоела. Я отпрянула, и, издавая звуки, подобные дуделке «уйди-уйди», спряталась за оттоманкой.
– Юлька, ты чего свиристишь? – растерялся муж.
– Бригов, отныне между нами нет ничего общего! – внятно и членораздельно сказала я, – Знать не хочу, куда ты влип, где тебя носило, и зачем ты сюда пришел! Это последняя ночь, которую мы проведем вместе. И проведем мы ее, заметь, раздельно. Я в кровати, ты – на оттоманке. И не остри про перекрестное опыление, про то, что шоу маст гоу он – ни черта оно не маст. На ужин и ласку можешь не рассчитывать, только на сон. Форма одежды – жесткий топлесс, можно в тапках. А будешь лезть, я сообщу о твоем поведении в…
Я зажмурилась.
– В ближайшее отделение милиции, – голосом диктора Кириллова подсказал Бригов.
Я открыла глаза. Боже, моя инициатива не находила поддержки. Скалясь, как вампир, издавая утробное урчание, это животное спускало штаны со своих располневших чресел…
Тактика сдержек и противовесов не работала. Жизнь ломала мои планы. Я могла бы догадаться, что Бригов самым циничным образом перепутает диван с оттоманкой, а я окажусь слабейшим существом в мире. Он обнял меня, зарылся носом в мои безжизненные волосы.
– Не надо, Бригов, не хочу… – бормотала я, цепенея от отчаяния. Но все обошлось. Бригов не стал переступать черту. Он относился к редкому типу людей, которые тонко чувствуют эмоциональное состояние других.
– Вот так и лежим, – прошептала я – И никакого секса. Никогда. Хватит. Натерпелась.
Внезапно он засмеялся.Я удивилась.
– Я сказала что-то смешное, Бригов?
– Нет. Ты серьезна, как никогда. Просто вспомнил. Деятель один с Мадагаскара рассказывал. Не понял по пьянке, кто он такой, то ли премьер, то ли министр по рыбе. Так вот, у них в тропиках испокон веков существует обычай: так называемый временный развод. Отбывает мужик на долгий срок – скажем, на войну или рыбалку – и все это дело, в смысле, развод, официально закрепляется. А по возвращении он не имеет права даже спрашивать, чем в его отсутствие занималась «Дульсинея». Она же не спрашивает, скольких баб он на рыбалке или войне переделал? Справедливый обычай, согласись. Невеста по второму кругу невестится, мужик моет ноги, шаман венчает молодых, и все счастливы. Подобные процедуры существенно замедляют развитие семейных конфликтов. Попробуем?
Я притворилась засыпающей. Бригов обиженно засопел и отвернулся. Он всегда обижается, когда его игнорируют. Как же, выше него только звезды, и то не все. Я вновь восстанавливала в памяти яркие моменты своего замужества. Детей не завели, подруг у меня практически не было. Пятнадцать лет хождения по мукам. Пятнадцать лет!!! Это много. И главная задача на сегодняшний день – проследить, чтобы их не стало больше.
Вела я себя, конечно, неправильно. Отдала семьсот долларов частному сыщику за информацию о последней пассии Бригова. Китаянка из «Ассошиэйтед пресс», ставшая временной подстилкой моему мужу, была обычной китаянкой. Не надо было с ней драться. Но что поделать, если извилина одна, а эмоций много? Кипя от злости, я завалилась к китаянке на дом. Она жила в одном из старых помпезных домов на Парк-авеню, с видом на заросший мимозой пруд. Поболтать по-соседски не вышло. Она улыбнулась, спросила, чем может помочь, я ответила звонкой пощечиной, и первый раунд остался за мной. Пока соперница собиралась с мыслями, я таскала ее за волосы, так что и второй раунд не проиграла. Потом она пришла в себя и наглядно показала, чем женщины с загадочного Востока отличаются от жительниц средней полосы. Когда ударил финальный гонг, я имела бледный вид. Но мужественно ушла на своих двоих, добралась до дома и только там слегла. Бригов отсутствовал, так что свой позор я переживала в одиночестве. Лежала, обложившись примочками, и жалела, что тренировки по дзюдо в девятом классе надоели слишком быстро. Вечером в дверь позвонили. Ворвалась некая особа и предъявила права на моего мужа. Особа была русскоговорящей. Представилась Таисией и поведала полную драматизма историю любви Ромео и Джульетты, на пути к безмятежному счастью у которых осталось лишь одно препятствие. Оно называлось женой Ромео. Сообразив, о чем речь, я почувствовала, как боль уходит из ребер. У этой пустышки, в отличие от китаянки, не было черного пояса. Все три раунда слились в один. Особа плакала. Я тоже зарыдала и выставила пришелицу за дверь. Потом последовал беспокойный сон в летнюю ночь, а на заре нарисовался Бригов, который был уже в курсе. Я посмотрела на него другими глазами и с радостью отметила, что Бригов располнел.
– Вы перегибаете палку, дорогая Юлия Владимировна, – сказал он с укоризной и даже опаской, – Где ваше европейское воспитание, вросшее в исконную славянскую терпимость? Откуда этот бразильский темперамент? Где вы набрались такого? Бить женщину…
– Бригов, я не та, что вчера, – заметила я.
– Нет, постой, паровоз, – заволновался Бригов, – А кто спал с Крапивиным? Откуда мне знать, что этот случай уникален? Кто оценил мое благородство, когда я спустил его на тормозах?
Олег Крапивин заглянул на Мэдисон в начале августа. Бригова дома не было. Я открыла дверь и обомлела. Он совсем не изменился… «Приехал поработать в технопарке», – сказал Крапивин и как-то стушевался, – «Ночью улетаю в Лос-Мендос. Не мог не зайти, Юлька». А я была так зла на Бригова. Вспомнилась школа, как твердил он мне в десятом классе: брось Бригова, брось Бригова… Слово за слово, и Крапивин оказался в моей постели. А этот черт пронюхал…
– Случай уникален, – вздохнула я, – И ты об этом знаешь. Я затащила Крапивина в постель вполне осознанно и никогда не раскаюсь. А теперь жалею, что не сделала это в девятом классе. Моя жизнь сейчас не была бы похожа на ад.
– Крапивин поплатится, – отвратительно ухмыльнулся Бригов, – Уже платится. Не зря я позвонил в Лос-Мендос.
– Ты гнусен, Бригов, – всхлипнула я, – Мстительная, низкосортная сволочь. Лучше на мне отыграйся, это я виновата.
– Ты неприкасаема. Как священная корова, – Бригов взял меня за локоть, да так быстро, что я не успела отпрыгнуть, – Но на всякий случай запомни – что позволено Юпитеру, не позволено быку. Кто тебя кормит?
Я смолчала. А Бригов одарил меня взглядом, суровым и принципиальным, погрозил пальцем. И в тот же день укатил в аэропорт.
– Куда на сей раз? – крикнула я ему вдогонку.
– В Лос-Мендос, – донеслось из прихожей, – Должен же кто-то доставить на родину гроб с телом твоего возлюбленного! Шучу, Юлька, дела у меня там.
Я проревела две ночи, прощаясь с иллюзиями. Утром третьего дня, на скорую руку причесавшись, сделала вылазку в супермаркет. Пухлая афроамериканка, восседающая за кассой, недоверчиво осмотрела мою корзинку, в которой, помимо замерзшего цыпленка и свежей клубники с веточками, лежали семь бутылок виски. Кассирша недоверчиво почесала переносицу.
– Это виски, миссис…
– Вижу, что не уксус, – гордо ответила я.
– Это, конечно, не мое дело… Но могу я спросить, что вы собираетесь с ним делать?
– Есть, – вздохнула я.
Семь дней я прощалась с прошлым. Тянула виски мелкими глотками, заедала клубникой с веточками, и так уж подгадала, что семи бутылок хватило на неделю. Алкоголь, возможно, вреден, но этот случай не из тех. Было много слез, галлюцинаций, песен и плясок. Я все пережила и, судя по отражению в зеркале, почти не постарела. Потом очнулась и твердо сказала: «ВСЁ! Два дня терла полы, окна, давила тараканов, возвращающихся со свалок на зимние квартиры. Наводила порядок в шкафах, а когда вспомнила, что, помимо «голубятни», в мире существуют другие вещи, отправилась в кино. Поход удался. Я с удовольствием посмотрела пластилиновую анимацию «Проклятье кролика-оборотня». На следующий день почтила визитом Юнион-сквер, художественную выставку обнаженного искусства на Адамс-авеню, где было много обнаженного и мало искусства. Понравился сам процесс. Через день я позвонила работнику консульства Алику Рыткину. Последний активно занимался вопросами ухудшения российско-американских отношений и попутно подрабатывал на одну отечественную спецслужбу (что ни для кого не являлось секретом). Я поздравила абонента с сорокалетием и сказала, что безумно хочу в Метрополитен-Оперу.
– С вытекающими? – насторожился Рыткин.
– Нет, Рыткин, – сказала я, – вытекающие тебе будут в борделе. А со мной, выбирай – либо опера, либо любовь по телефону.
В результате я получила бесплатное удовольствие. Линкольн-центр принял меня благосклонно. По крайней мере, Рыткин сказал, что в нашем ряду мое вечернее платье было самым блестящим. Он не врал, я по глазам видела. Признаться в чем-то большем ему не позволяла выдержка профессионального разведчика.
– Слушай, а что мы смотрели? – спросила я, когда он подвел меня к дому.
– Я смотрел на твое платье с вырезом, – не по-чекистски сглотнув, признался Рыткин, – А куда смотрела ты, не знаю. Мне театры, в принципе, по барабану. Я считаю, что Ленин был прав, когда писал Луначарскому, что «все театры следует положить в гроб».
– А, ну ладно, – сказала я, – Передавай привет жене.
Клюнула его в трясущийся желвак и отбыла восвояси.
Потом был национальный зоопарк в Бронксе с живыми тиграми, океанариум в Бруклине, вернисаж российских примитивистов в галерее Сохо (почему-то все картины изображали одного и того же синяка в тельняшке на фоне истории человечества), автобусная прогулка по Манхэттену, пешая – по Бродвею, дешевая барахолка на Второй авеню, между Седьмой и Восьмой улицами. Я уже помышляла съездить в Лас-Вегас, посетить знаменитый Брайс-Каньон, складчатые холмы Забриски-Пойнт в Долине Смерти (недавно выяснилось, что в этой дыре зарегистрирована самая высокая температура в тени: 57 градусов. Переселенцы гибли, оттого и название долины не такое веселое). Третью неделю я начала с вечеринки в торговом представительстве, завела друзей, а закончила – критическим разбором семейных фотографий. Я изучала их долго и пристально. Фиксация создавала объем. Бригов на фото был живее всех живых. Но я уже не испытывала озноб, когда смотрела на него.
А потом он возник в натуральном виде…
Я очнулась от чего-то необычного. Не открывая глаз, пихнула соседнюю подушку – пусто. Прощупала простыню. Совсем пусто. Ушел на оттоманку, не дождавшись взаимности? Другую нашел? Невольно заинтригованная, я открыла глаза.
В дальнем краю комнаты, у журнального столика, мерцал матовый свет торшера. Атлетический торс Бригова (но уже намечались запасы на случай войны) окружал ареол красноватого сияния, похожий на закат. Он стоял ко мне спиной, классически голый, и чем-то занимался.
В ранней молодости этот греко-римский торс вгонял меня в дрожь. Но времена прошли. Я завернулась в простыню и выскользнула из кровати. Но, сделав два шага, запнулась о свои же тапки. Ноги разъехались. Пока я, чертыхаясь, делала все возможное, чтобы не упасть, он успел среагировать. Когда я добралась до торшера, он стоял ко мне лицом и приветливо улыбался. Опущенные руки заменяли фиговый листок. Белым привидением я дважды проплыла мимо журнального столика, заглянула мужу через плечо.
– Что делаешь?
– Ничего, – быстро сказал он и растянул рот до ушей.
Странное дело, я его не узнала. Самоуверенный, наглый, он никогда не имел привычки что-то прятать (в прямом смысле). Да еще с таким подобострастным оскалом. Имелась веская причина. Похоже, я нешуточно его испугала.
Склонившись над столом, я стала изучать разложенные на нем предметы. Гламурный «Космополитен» месячной давности, моя любимая сумочка Schedoni с отделкой из кожи игуаны, похожая на обрубленный дирижабль, маникюрный набор в косметичке, распотрошенный «Нью-Йорк-Таймс». С верхней страницы американским читателям улыбалась любимица нации Кондолиза Райс, а фоном служила каменная физиономия главы российского внешнеполитического ведомства.
Не думаю, что моего супруга привлекла не очень грамотная афроамериканка. Я открыла сумочку, перелистала содержимое кошелька. Двести двадцать рваных долларов лежали в отведенном месте. Не пропала и мелкая утварь – вроде пустого блокнота, ручки, телефона.
Бригов возмущенно задышал в ухо.
– Ты подозреваешь меня в мелком воровстве?
Похотливые пальцы стали стаскивать с меня простыню. Я ударила по суставам. Бригов отдернул руки, как от кипящей воды.
– Не узнаю тебя, Юлька…
– А я не Юлька, – сказала я тоном, отвергающим сантименты, – Я Юлия Владимировна, и давай шепотом. Прикройся, смотреть… неприятно.
Я хотела сказать «противно», но ограничилась эвфемизмом. Хотя, в любом случае, смотреть на это было ТОШНО.
– Что ты тут делаешь?
– Ничего, – ответил Бригов, – Мемуары сочиняю. Тайком и ночью.
Я заглянула в маникюрный набор, одной рукой попробовала перелистать журнал. Задумалась… и притупила бдительность. Бригов схватил меня за плечи, развернул и впился в меня своими красивыми, ненавистными, омерзительными губами!
Я сдалась без боя. Последняя здравая мысль до того, как он швырнул меня в койку, была печальна и лирична: неужели я того и ждала?
Он был необычайно нежен, ласкал, как невесту, а я терпела, шептала «еще» – вместо того, чтобы спихнуть его на пол и обматерить нормальными человеческими словами. Что нашло на Бригова? Решил меня использовать? Испугался потерять? Влюбился, как в самого себя?
В общем, подтвердилось расхожее правило: женщина, как мобильник – наворотов много, а функция одна. Но какая же баба не мечтает сохранить семью?
Бригова хватило на полчаса, потом он выдохся, решил, что хватит. Пошатываясь, ушел в ванную, вернулся, лег и выставился на меня такими глазами, словно я теперь перед ним в неоплатном долгу.
Не дождавшись признательности, откашлялся и перешел к делу.
– Юлька, я тут влип в одну историю…
– Ты говорил, – зевнула я, – На Сорок пятой улице, между школой и лечебницей.
– Ага, там скверик и темные аллеи… История занятная. Она чревата крупнейшим со времен «Ирангейта» международным скандалом. И персонажи скандала будут всячески препятствовать попаданию этой истории в средства массовой информации. Хватаешь мысль?
– Шантаж, – зевнула я. Знаем мы его истории.
– Нет, – Бригов покачал головой, – Шантаж – это когда плохие парни издеваются над хорошими, требуя оплаты за ошибки молодости. А мы с тобой парни положительные, поэтому давай условно назовем наше мероприятие 201-м способом относительно честного отъема денег у населения.
– Мы с тобой? – я очнулась, – Наше мероприятие? Дорогой, это подло – принимать за бывшую жену решения, чреватые пожизненным заключением!
Бригов съел мою «бывшую» и с фальшивой доверительностью положил руку на плечо.
– Нет, Юлька. Думай что хочешь, но пять миллионов баксов – это не подло. Знаешь правило пяти миллионов баксов?
– Нет, – машинально промямлила я.
– Хорошо иметь пять миллионов баксов… – он мечтательно уставился мимо меня.
– Какой ужас, – ахнула я, – Бригов, если ты не врешь, тебя убьют на месте. И меня убьют. И всех, кто в радиусе мили.
– Конечно, дело расстрельное, – не стал отнекиваться Бригов, – Вот поэтому я и хочу, чтобы ты помогла. Какое бы ни сложилось у тебя мнение о моем поведении, ты, Юлька, единственное на свете существо, которое в глубине души не желает мне зла.
Это была очень театральная фраза. И попала она в самую середину болота. Всосалась. Но прежде чем сдаться на милость победителя, я в последний раз сорвалась с поводка.
– Верно, Бригов. Несмотря на то, что всю жизнь ты являешься автором и движущей силой моих неврозов, глубоко в душе я не желаю тебе зла. Но и потакать твоим интересам не хочу. Больше всего на свете я мечтаю развестись. Прости, не могу, не должна, не имею права быть твоей женой. Я не стою тебя, Бригов.
Он не мог игнорировать такой выпад. И вполне предсказуемо полез обниматься. Жарко зашептал:
– Юлька, нам нельзя ссориться… К черту баб, ты самая лучшая… До богатства рукой подать, вот оно – на днях! Мы уедем, нас никто не достанет. Только представь – новая жизнь, солнце, пальмы, белые штаны… Мы сделаем документы – самые законные документы, уж поверь. Пусть меня уволят, плевать, устроимся в любом уголке, а большие деньги будем хранить в маленькой стране… ты знаешь, в какой. Начнем все заново, будем счастливы… В конце концов, если я действительно тебе противен, пять миллионов – это сумма, которая всегда и без остатка делится на два. Хочешь – разделим, не хочешь – все в твоих руках, Юлька. Ну, скажи, как вдолбить в твою кочерыжку кроху здравого смысла?
Да никак не вдолбить. Устройство-то не подключено.
– Ладно, разговорился, – проворчала я, – Остановись. Что я должна делать? Только не развешивай мне лапшу на уши.
– У-ф-ф-ф… – Бригов со свистом выпустил воздух и тут же начал развешивать лапшу, – Я знал, что в тебе возобладает разум. По конструктивным соображениям, я не могу посвятить тебя в тонкости предстоящей операции. Самому требуется экспертная оценка и уточнение деталей в свете нашей с тобой безопасности. Грубо говоря, надо передать одну вещь в одни руки и при этом ничего не перепутать. Ориентировочно послезавтра мы отбываем в Уиллингтон, штат Делавэр, где встретимся с одним угрюмым типом, сидящим на сундучке с золотишком. Уиллингтон – не край света. 220 километров по скоростному Lincoln Highway номер восемьдесят. Полтора часа галопом.
Как просто у него решаются проблемы. Ветер в спину, дорога с красно-синими щитами. Папа решает, а Юля сдает.
– Суха теория, Бригов, – я задумалась и решилась задать главный вопрос, – Какова вероятность, что по ходу авантюры нас с тобой прикончат?
Бригов тоже задумался. Шевелил губами, загибал пальцы, что-то подсчитывал, а потом улыбчиво и твердо доложил:
– Процентов пятнадцать. Поверь, для пяти миллионов – цифра нормальная.
Я хотела возразить, что лучше сидеть живым в мусорном контейнере, чем, подобно Аттиле, возлежать одновременно в трех гробах (золотом, серебряном и хрустальном), но Бригов опередил.
– А по крупному финансовому счету, какая разница? Ведь давно доказано, что все дороги рано или поздно сводятся к моргу?
Утро было серым, хмурым, я шаталась по «голубятне» и не знала, чем себя занять. Бригов из кровати наблюдал за моими перемещениями – словно снайпер через прорезь прицела.
– Знаешь, нелюбимый, – сказала я, надевая бюстгальтер, – не могу все утро бродить по квартире и ловить твои ехидные взгляды. Складывается впечатление, что ты уже твердо знаешь, как распорядиться моей долей награбленного.
Бригов сладко улыбнулся.
– Может, это и не так, – продолжала я, натягивая трусики, – поскольку в расстрельных авантюрах я ничего не смыслю. Но когда на тебя молча смотрят и ничего при этом не делают, на душе становится неспокойно. Такое ощущение, что ты уже в наручниках. Облегчи мою участь, Бригов. Научи, как, находясь около тебя, быть от тебя свободной.
– Подумаешь, наука, – фыркнул муж, – ты, главное, не делай из меня демона, а остальное приложится. В твоей проблеме главное что? – разглядеть во мне ранимого человека. Он там есть. А как сделаешь это, то сразу поймешь, как просто свергнуть меня с Олимпа.
Он чуть не смеялся. Все признаки указывали на то, что Бригов забыл про свои ночные обещания. А мне до слез было обидно. «Стыдно, Юлия Владимировна», – думала я, – «быть тебе серой мышью, и умереть тебе в норке. И даже во сне не быть тебе страшненькой Лилей Брик с ее умением давить личность и вгонять в гроб Больших поэтов».
– Пойду, прогуляюсь, – вздохнула я, снимая с вешалки джинсы.
– У тебя деньги есть? – спросил он.
– Какие-то есть, – пожала я плечами, – Каких-то нет.
– Прогуляйся, – разрешил Бригов, – не буду пристегивать тебя наручником к кровати. Добеги до «Мелвис Гросери», возьми «Белую лошадь» и сразу обратно. Будем отмечать завершение наших с тобой разногласий.
Проклятый искуситель… Я потянулась к сумочке, которая всю ночь стояла на журнальном столике.
– Сумку не бери, – поморщился Бригов, – А то пропадешь с кошельком, знаю тебя. Возьми пакет и сто долларов у меня в брюках. И ни в чем себе не отказывай.
– Ты сегодня не работаешь? – на всякий случай спросила я.
Бригов изумился, прикрывая простыней волосатые ноги:
– Как не работаю? А чем я, по-твоему, занимаюсь?
Я доехала до пересечения Третьей улицы с Седьмой авеню, посетила универмаг «Мэйвис, где опять бушевала распродажа. Народ, впечатленный пятикратными скидками, штурмовал прилавки. С такой же яростью его заокеанские соседи лет пятнадцать назад сминали колбасные витрины, в которых не было колбасы, а была просроченная тушенка из Госрезерва. Духота в универмаге царила безжалостная. Преобладали китайские товары. Потолкавшись в отделе игрушек, я обзавелась плюшевым шарпеем с агатовыми глазами, нарекла его Тяпкой и побежала на выход. Никаких виски, сказала я себе. Пьянство не красит мужчин, на пьяного Бригова мы уже насмотрелись. Я должна быть твердой и умной. Прижимая к груди Тяпку, я прибежала на стоянку такси, влезла в «Шевроле» 80-го года рождения и покатила, куда глаза глядят. Пару часов я нарезала круги по академически чинному полуденному Бродвею, заглянула на Таймс-сквер, поглазела на витрины. И когда посчитала, что хватит выделываться, вернулась в «голубятню» на Мэдисон.
Во дворе нашей серой многоквартирки физкультурница Тереза Клуцки (за глаза мы звали ее Клёцки) – жена торговца из польского представительства – выгуливала шарпея Шеффилда. Вернее, Шеффилд выгуливал Терезу, поскольку пани юлой вертелась по двору, а пес лежал в тени на прогулочной подстилке и прятал глаза в складках кожи. Я сунула ему под нос Тяпку – проверить реакцию. Оба были как две капли – большая и маленькая. Шеффилд снисходительно махнул обрубком хвостика. Вытянул мордочку, лизнул Тяпку в нос. Почуяв подвох, что-то проворчал и уткнулся в подстилку.
– Боец, – понимающе заметила я, пряча Тяпку в пакет.
– У нас хандра, – сообщила Тереза, пробегая мимо, – Третий день не едим, не пьем, не орем ни на кого. Осень, пся крев… Твой мужик, я погляжу, опять в форме?
– В какой? – не поняла я.
– В боевой, – Тереза остановилась и, склонив голову, стала вслушиваться в ритмы своего сорокалетнего сердца. Кивнула, вернула голову на место, – Они сбежали минуту назад.
– Сбежали? – переспросила я, – Ах, ну да…
– Очень быстро шли, – Тереза посмотрела на меня без всякой зависти. И для пущего эффекта добавила, – Твой красавчик так нервно смотрел по сторонам, я думала, шею свернет. Очень быстро шли… – повторила Тереза.
– Нет, подожди, давай все заново, – запротестовала я.
Терезе спешить было некуда. Поэтому рассказ, способный уместиться в два предложения, растянулся на добрую новеллу. Я не дослушала. До четвертого этажа дорога была неблизкой, так что я успела раскинуть мозгами. На что рассчитывала, наивная идиотка?
Как следовало из злорадного опуса Терезы, за минуту до нашего с Тяпкой появления из подъезда вышли Бригов с дамой. Бригов был одет в мятый костюм – значит, спешил и просто не имел времени приодеться. Он нервно озирался, тянул даму за локоть. А когда дама направилась в сторону Мэдисон, Бригов перехватил инициативу и поволок ее за угол, в узкий переулок, который аналогично упирался в авеню, но был тернист, не ухожен, и я по нему никогда не хожу, о чем Бригов знал.
А что касается дамы, то по образному выражению пани Клецки, ее лицо было настолько невыразительным, что уже только это привлекало к ней внимание. Лицо – никакое, прическа – никакая, глаза – пустое место, фигура – вящий ноль! Одета в серый костюм, да еще алая косынка на горле – до чего безвкусная…
Странно, я не чувствовала себя раздавленной горем. Ликования я тоже не испытывала, просто была пуста. Как горшок, из которого съели всю сметану. И слегка удивлена. Время для амура Бригов выбрал неподходящее. Крыша поехала? А вдруг это не амур? – внезапно подумала я. И сразу устыдилась своей мысли. Допустим, изначально это был и не амур, но обязательно амуром кончится! Можно подумать, я не знаю Бригова!
В квартире никого не было. Я отсканировала обстановку, подмечая разницу между утренним положением вещей и нынешним. Нашла два отличия. Заправленная постель была смята – кто-то падал на нее с положения «стоя». Исчез костюм Бригова. Всё прочее было на месте: семейный альбом в изголовье кровати, сумочка на столе, открытая форточка.
Решение пришло спонтанно – никто не тянул за последнюю извилину. Бросив на кровать пакет с Тяпкой, я выбежала из квартиры, галопом простучала по лестничному колодцу и выскочила в солнечный двор. Тереза с Шеффилдом возвращались с прогулки. Я чуть не сбила их.
– Надо же, – заметила в спину пани, – У одного ветер в голове, у другой дым в заднице…
Улица гудела. Сверкали небоскребы, пестрила реклама. Машины тянулись сплоченными рядами, но муравьиная жизнь еще не началась. У подземного перехода заскорузлый старец с термостойкой торбой – скрюченный, колючий, вылитое дерево Джошуа – продавал хот-доги. Я подалась к нему.
– Деточка, тебе один или два? – спросил пенсионер.
– Четыре, – сказала я, – А лучше ни одного – я худею.
– ТЫ худеешь? – изумился старик.
– Булимия в запущенной форме, – объяснила я и ткнула пальцем в арку, – Мистер, видите проход?
– Вижу, – подтвердил дедушка, хотя смотрел не на дыру, а на меня.
– Тогда прошу вспомнить. Их было двое. Разнополые. Вышли из арки минут семь-восемь назад. Женщина – в сером гарнитуре и красной косынке. Мужчина высокий, представительный. Помогите, мистер. Куда они пошли? За помощь – премия.
Я достала из джинсов пятидолларовую купюру и, свернув в трубочку, спрятала в кулачке.
– Туда, – старик придержал свою термостойкую шарманку и водрузил палец вдоль по Мэдисон. После чего палец трансформировался в ладошку, и она стала совершать параллельные асфальту движения, намекая на что-то.
– Ага, разбежался, – проворчала я по-русски.
– Что ты говоришь? – прищурился старик.
– Подтвердите ваши показания, – пробормотала я, отступая на шаг, – Во что был одет парень?
Старик заулыбался улыбочкой потомственного пирата. Морщинки на лбу преобразились в Большой каньон.
– Не смеши старика Томпсона, деточка, гони монету, – проворковал торговец снедью, – Твой сукин сын был одет в мятый костюм цвета булыжной мостовой, а на шее болтался галстук в косую полоску…
Не дослушав, я бросила на торбу купюру и побежала дальше, чуть не сбив крадущееся из подворотни такси с рекламой попкорна на колесах. Моду переняли у лос-анджелесских таксистов. Колеса крутятся, а реклама нет.
– Эй! – каркнул вдогонку старикан, – Приходи как-нибудь!
На перекрестке перед отелем «Холидей Инн» рослый парень с прической «пони-тэйл» сидел на корточках и наигрывал на гитаре кантри. Двое «безработных» афроамериканцев в коротких куртках терлись неподалеку и отбивали пятками ритм. Видимо, обкуренные (какое дело афроамериканцам до кантри?).
В ногах у парня стояла коробка от электронной игрушки. На дне сиротливо обретались несколько монеток. Я порылась в карманах и, положила сверху доллар.
