Czytaj książkę: «Полный справочник русской армии к началу Первой мировой войны», strona 2

В 1905–1914 гг. лучшими в Семеновском полку были 2, 4, 6, 13 и 16-я роты, а худшей… «суворовская» 8-я (которой не везло на ротных командиров)⁴⁶.

В гвардии у семеновцев было прозвище «кузнецы»⁴⁷ (бытовавшее в основном в солдатской среде) – происхождение которого выявить пока не удается. Ямбургский уланский полк при Николае I прозвали «кузнецами» за мрачноватый, словно у перемазанных копотью кузнецов, вид в конном строю (светло-синие шапки, лацканы и флюгера на пиках терялись на фоне темно-синих мундиров и вороных лошадей – тем более что лацканы закрывались конскими шеями и головами)⁴⁸. Но у семеновцев униформа была никак не мрачнее, чем у других полков гвардейской пехоты…

Со времен Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Семеновский полк находился в дружеских отношениях с лейб-гвардии Гусарским Его Величества. Как можно понять из воспоминаний Ю.В. Макарова⁴⁹, семеновцы даже считали лейб-гусар своими «кумовьями», т. е. породнившейся с ними частью. О прохладных отношениях с однобригадниками – преображенцами – уже говорилось.

Квартировали семеновцы у Витебского вокзала, на Загородном проспекте и Звенигородской улице.

Лейб-гвардии Измайловский полк с середины 1880-х выделялся «литературной, поэтической, музыкальной, художественной и театральной деятельностью офицерского состава»⁵⁰ – образовывавшего «единственное в своем роде» литературно-музыкально-театральное общество под названием «Измайловский Досуг», членами которого считались все офицеры полка⁵¹. («Измайловскими досугами» назывались и проводившиеся этим обществом дважды в месяц по пятницам (за исключением периода лагерных сборов) литературные и музыкальные вечера, художественные выставки и самодеятельные спектакли – широко известные в Петербурге.) «В обществе смотрели на Измайловцев, как на людей, которых, кроме “шагистики”, интересуют и другие вопросы»⁵²…

При этом, по утверждению служившего в полку в 1890–1908 гг. С.И. Голощапова, служба измайловцами «велась изумительно образцово»; «“Служба прежде всего!” – таков был полковой лозунг»⁵³. Думается, верить этому можно: по свидетельству другого офицера полка, С.А. Нащокина, в 1893–1898 гг. измайловцы – и при том отнюдь «не из-под палки» – сумели перещеголять своим внешним видом уже тогда «обращавший на себя внимание» «образцовой выправкой и одеждой» лейб-гвардии Павловский полк⁵⁴…

Разносторонность интересов офицеров-измайловцев – неизбежно расширявшая их кругозор – заставляет со всей внимательностью отнестись и к утверждению С.И. Голощапова о том, что к концу 1900-х гг. офицеры полка отличались «независимостью, вырабатывающей смелость, инициативу»⁵⁵. В самом деле, широкий кругозор (вырабатывающий понимание того, что многообразие жизни нельзя свести к нескольким шаблонным представлениям) помогает командиру быстро переключаться в бою на поиск нового, соответствующего вновь сложившейся обстановке решения⁵⁶.

Однако наблюдения над офицерским составом лейб-гвардии Измайловского полка, сделанные в Первую мировую войну, не позволяют безоговорочно принять тезис об особой его инициативности. По высказанной в 1929 г. оценке измайловца же, полковника А.Я. фон Бретцеля 1-го, в 1914–1915 гг. в полку было «несколько случаев блестящих операций, по инициативе командиров рот», но для 1914-го Бретцель припомнил лишь один такой случай (для 1915-го – три). По той же оценке, выдающимися и хорошими в кампании 1914 г. в полку выказали себя только 2 из 4 командиров батальонов и лишь 6 из 16 командиров рот⁵⁷. Для офицерского состава, особо склонного к проявлению инициативы, этого слишком мало (тем паче, что остальные 2 «батальонера» и 10 ротных оказались вообще неудовлетворительными⁵⁸).

Не говорят в пользу особой инициативности офицеров-измайловцев и сведения (см. табл. 1) генерал-майора Д.В. Альтфатера – почти всю войну командовавшего артиллерийскими батареями, дивизионом и бригадой, взаимодействовавшими с полками 1-й гвардейской пехотной дивизии. («Как артиллерийский академик, – пояснял 10 августа 1929 г. Альтфатер считавшему его “очень основательным офицером” генерал-майору В.В. Чернавину, – я люблю все переводить на цифры. […] Не смейтесь на мою арифметику, по-моему, она безусловно верна и беспристрастна, нарочно не привожу фамилий, конечно, и беру не первый период войны – [19] 14 г[од], а по возможности всю войну»⁵⁹.)

Таблица 1

Квалификация командиров рот и батальонов полков 1-й гвардейской пехотной дивизии в 1914–1917 гг. по оценке генерал-майора Д.В. Альтфатера (1929 г.)⁶⁰

Возвращаясь к «Измайловскому Досугу», отметим, что, по мнению штатских современников, он «сплотил и сдружил полковую семью»⁶¹. А она у измайловцев была, по оценке офицера лейб-гвардии Финляндского полка Д.И. Ходнева, «особо-дружная»⁶².

Еще и к 1914 г. офицеры-измайловцы верили преданию о происхождении рисунка шитья на воротниках и рукавных клапанах их мундиров – напоминавшему заплетенные женские косы. Согласно этому преданию, выбор рисунка шитья был предоставлен основательнице полка, императрице Анне Иоанновне, в момент, когда камер-фрау заплетала ей косу, и Анна приказала делать шитье по образцу косы⁶³. Однако в 30-е гг. генерал-лейтенант Б.В. Геруа доказал, что этого не было – как потому, что шитье появилось на измайловских офицерских мундирах лишь при Павле I, в 1797 г., так и потому, что рисунок его был скопирован у прусского 3-го гвардейского гренадерского полка⁶⁴.

Трудно сказать, сохранили ли измайловцы к 1914-му бытовавший у них в 1890-х гг. обычай придавать присвоенным полку белым околышам фуражек и шинельным петлицам «легкий синеватый оттенок» – для пущего отличия от чинов лейб-гвардии Павловского полка, у которых околыши и шинельные петлицы тоже были белого цвета, но у которых этот цвет «отдавал желтизной»⁶⁵.

Зато наверняка сохранились бытовавшие в 1890-х особо дружеские отношения измайловцев с лейб-гвардии Преображенским, лейб-гвардии Финляндским, лейб-гвардии Конно-Гренадерским и отчасти с Кавалергардским полками – а равно отсутствие дружбы («не вязалась»!) с однобригадниками – лейб-гвардии Егерским полком (хотя формально лейб-егеря числились даже «кумовьями» измайловцев)⁶⁶. В мирное время такие традиции быстро не менялись…

Нижних чинов в Измайловский полк подбирали из брюнетов и темных шатенов, «покрасивее» по сравнению с брюнетами, определяемыми в лейб-гвардии Гренадерский полк; в 1-й батальон – с бородкой⁶⁷.

Измайловцы имели в гвардии (видимо, в солдатской среде) прозвище «хлебопеки». Причиной тому был все тот же белый цвет околышей фуражек – вызывавший ассоциацию с колпаками пекарей⁶⁸. А, по крайней мере, офицеры лейб-гвардии Семеновского полка в середине 1900-х гг. величали измайловцев «измаильтянами»⁶⁹.

К 1914-му на холщовые верха санитарных двуколок (а в 1915-м и на мотоциклы) полка наносили вензель его основательницы – императрицы Анны Иоанновны⁷⁰.

Стоял полк в Петербурге, в казармах на получившем свое имя по полку Измайловском проспекте.

Лейб-гвардии Егерский полк, отмечал около 1910 г. уже упоминавшийся Г. фон Базедов, «выдается менее других полков» гвардии. Однако из второй части фразы («полки 2-й гвардейской дивизии играют в общественном смысле точно так же меньшую роль»)⁷¹ явствует, что немец имел в виду лишь репутацию части в столичном свете.

Свой особый дух существовал и у лейб-егерей (как называли чинов лейб-гвардии Егерского); он имел даже свое особое название – «егерство» – и был порождением присущей офицерам полка «скромной гордости»⁷². Гордости, которая выкристаллизовалась еще в первой половине XIX в., когда егерские полки служили легкой пехотой, и была той «скромной гордостью» неярко одетой, не отличающейся могучим телосложением, но подвижной, ловкой и боевой пехоты, что отражена в песне, написанной в 1841 г. офицером еще одного гвардейского егерского полка – лейб-гвардии Финляндского, – известным художником П.А. Федотовым:

 
         Егерь ростом невелик,
         Мал, да дорог золотник,
         Егерь мал,
         Да удал. […]
         На параде назади,
         А чуть драка – впереди.
         Поскорей
         Егерей⁷³.
 

В 1837–1856 гг. роль легкой пехоты перешла от егерских к стрелковым частям – но «скромная гордость» офицеров лейб-гвардии Егерского полка сохранилась и обусловила их «широко известные» «радушие, гостеприимство и естественную простоту». «Все это вместе» и «получило название “егерства”»⁷⁴. (Правда, как уже отмечалось, дружбы со своими формальными «кумовьями» – измайловцами – у лейб-егерей не вышло…) Служивший в полку в 1895–1901 гг. Б.В. Геруа ощутил там «знакомую «егерскую» атмосферу» и в 1913-м⁷⁵.

Соответственно культивировавшимся в полку «естественной простоте» и скромности, лейб-гвардии Егерский был в гвардии одним из самых «недорогих».

Лейб-егеря считали себя «наследниками всех легких егерских полков русской армии, упраздненных в 1856 году», – и потому «держались традиционного быстрого и бодрого [по сравнению с тяжелой пехотой. – А.С.] шага» и на парадах проходили под марш ускоренного темпа». Мало того, «полку всегда хотелось быть пропущенным [на параде. – А.С.] не шагом, а бегом»! (Это желание было удовлетворено лишь один или два раза – в том числе на Военном поле в Красносельском лагере в 1911 г.)⁷⁶.

По егерской же традиции ни в ротах, ни в полковом оркестре не было таких музыкальных инструментов, под которые легче идти в ногу сомкнутым строем (как ходила в атаку тяжелая пехота), – ни большого (турецкого) барабана, ни других ударных инструментов, ни деревянных духовых (флейт) – только медные. В ротах вместо барабанщика и флейтиста было по два горниста, а с 1912 г. – по два традиционных для егерских полков валторниста⁷⁷.

Традиции легкой пехоты сохранялись и в том, что солдат в полк подбирали легкого телосложения. По одним данным, цвет волос при этом во внимание не принимался; по другим, лейб-егеря оказывались в итоге шатенами (и притом широколицыми)⁷⁸. Офицеру же полка В.А. Каменскому накануне 1914-го лейб-егеря запомнились «высокими, красивыми, чернобровыми и, как писал Б.В. Геруа, с немного плутовской физиономией». Большинство их было жителями черноземных губерний, из зажиточных крестьян⁷⁹.

При мобилизации в июле 1914 г. задействованные в ней офицеры – лейб-егеря «старались сохранить то лицо полка, которое существовало, в мирное время»⁸⁰.

До принятия присяги молодые солдаты лейб-гвардии Егерского полка не носили не только полкового нагрудного знака, но и погон – и лишь присягнув получали то и другое «и считались егерями»⁸¹.

Известны и другие традиции полка.

Если младший офицер роты являлся утром в роту позже ротного командира или хотя бы позже старшего по службе младшего офицера, то дневальный не подавал при его появлении команду «Смирно»⁸².

Группе офицеров, входящих в столовую полкового офицерского собрания на Рузовской улице Петербурга (у Витебского вокзала, где, рядом с семеновцами, квартировали лейб-егеря), при входе «надлежало остановиться и сделать всем общий поклон»⁸³.

За завтраком в офицерском собрании не полагалось говорить о службе.

В офицерское собрание не допускались дамы (исключением были две комнаты в летнем собрании, в Красносельском лагере)⁸⁴.

В день ротного праздника, «особенно удачной смотровой стрельбы» и в ряде других случаев у егерей, в знак «выражения радости или любви», было принято качать своих офицеров – точнее, нести на руках «с криком ура»⁸⁵.

9-я рота полка, в память П.И. Багратиона, который в начале XIX в. был шефом лейб-егерей, именовалась 9-й Генерала Князя Багратиона ротой. К 1914-му это была одна из двух в русской пехоте рот, шеф которых не являлся августейшей особой. (Второй была 8-я Генералиссимуса Князя Суворова рота лейб-гвардии Семеновского полка.)

Солдаты и офицеры лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады – стоявшей на Литейном проспекте, Басковой улице (ныне улица Короленко) и в Басковом переулке – не позднее, чем с 1910 г. именовали себя «бомбардирами», а свою бригаду так же, как и первую бригаду 1-й гвардейской пехотной дивизии – «Петровской»⁸⁶. Ведь 1-я батарея лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады вела происхождение от бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка – в которой служил с 1690-х гг. Петр I, которой он командовал в 1700–1706 гг. и должность капитана (т. е. командира; чины тогда еще не отделились от должностей) которой сохранял и став в 1706-м полковником Преображенского полка.

В последние месяцы существования русской армии эти названия успели стать и официальными: 6 (19) августа 1917 г. гвардии 1-ю артиллерийскую бригаду (после Февральской революции приставку «лейб» в наименованиях гвардейских частей и соединений упразднили) переименовали в Петровскую Бомбардирскую бригаду.

Поскольку шефом бригады был император, ее первой батарее следовало именоваться батареей Его Величества. Однако она – пользуясь «всеми правами батареи Его Величества» и имея на погонах и эполетах своих чинов вензель Николая II⁸⁷ – именовалась 1-й батареей Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады (Михаил Павлович стал ее вечным шефом еще в 1849 г.). Если речь шла только о лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригаде, то батарею называли для краткости батареей Его Высочества.

2-я гвардейская пехотная дивизия (штаб – Санкт-Петербург)

О лице лейб-гвардии Московского полка можно судить лишь по замечанию, сделанному офицерами-московцами в эмиграции в 1936 г. Февральская революция и вызванное ею разложение русской армии, писали они, «подчеркнула те качества полка, которыми он всегда отличался – порядком и дисциплиною». «До последнего дня полк соблюдал строевой порядок и в нужных случаях проходил церемониальным маршем»⁸⁸…

Иные выделяющие полк черты в известных нам источниках не просматриваются. В 1949-м офицеры-московцы называли такие «старые славные традиции полка», как «честь, честность, трудолюбие, усердие и добросовестность к службе, храбрость и стойкость в боях, крепкое товарищество»⁸⁹. Но это – стандартный набор воинских доблестей; так могли бы сказать о себе в любом полку русской армии…

Нижних чинов в лейб-гвардии Московский полк старались подобрать рыжих (в некоторые роты – с бородами⁹⁰), а квартировал он на северной окраине тогдашнего Петербурга – на Выборгской стороне, в конце Большого Сампсониевского проспекта.

В других полках гвардии солдат и офицеров лейб-гвардии Московского называли не только «московцами», но, иногда, и «москвичами»⁹¹.

Характерные особенности лейб-гвардии Гренадерского полка, существовавшие к 1914 г., в известных нам источниках почти не просматриваются.

Нельзя, однако, не отметить пиетет, которым оказался окружен возвращенный в апреле 1913 г. полку аксельбант (золотой у офицеров и желтый гарусный у нижних чинов) на правом плече – пожалованный впервые в 1778 г. и отмененный в 1802-м (для нижних чинов) – 1809-м (для офицеров). Ведь он был знаком того, что Екатерина II повелела Лейб-гренадерскому полку (так именовался в 1775–1813 гг. лейб-гвардии Гренадерский) «иметь преимущество перед другими полками»⁹². И в полковом марше были слова:

Пусть немного нас осталось, мы не дрогнем душой.

И инако гренадерам не возможно быть.

Аксельбант нас призывает: пасть иль победить⁹³…

Нижние чины полка подбирались из брюнетов, лицом «пострашнее», чем в лейб-гвардии Измайловском, «преимущественно из малороссийских [кроме Черниговской. – А.С.] губерний»; в роте Его Величества служили солдаты с небольшими черными бородками⁹⁴.

Зато в Первую мировую войну вполне оформились боевые традиции полка. «Первое, что меня поразило, когда я достаточно ознакомился с полком, – вспоминал командовавший лейб-гренадерами в 1916–1917 гг. генерал-майор А.А. Швецов, – это его активный дух – “порыв вперед”»; «порыв вперед проходит красной нитью во всех действиях полка». Второй особенностью было «точное и беспрекословное исполнение боевых приказов», а третьей – «чистая товарищеская поддержка в бою соседей»⁹⁵.

(Последнее, кстати, резко контрастировало с поведением однобригадников лейб-гренадер – лейб-гвардии Московского полка. По свидетельству командовавшего в 1914–1917 гг. во 2-й гвардейской пехотной дивизии лейб-гвардии Финляндским полком и 2-й бригадой генерал-майора В.В. Теплова, Московский полк в дивизии «все не любили, считали, что от него можно все ожидать, что он готов подвести кого угодно, лишь бы самому увильнуть от службы и от опасности». Другое дело, что причиной тому были не сами московцы, а их командир генерал-майор В.П. Гальфтер, «который, добившись [знаменитой победой 26 августа (8 сентября) 1914 г. над германцами под Тарнавкой. – А.С.] всех отличий и для себя, и для полка, старался как можно меньше подвергать свой полк трудам и опасностям, ловко втирая очки н[ачальни] кам, сочиняя без всякого стеснения»⁹⁶.)

Солдаты и офицеры полка именовались «лейб-гренадерами», а рядовые – не «рядовыми», а «гренадерами».

Квартировал лейб-гвардии Гренадерский в Петербурге, на Петербургской стороне, в казармах вдоль реки Карповки (напротив Ботанического сада) и Большой Невки.

Лейб-гвардии Павловский полк еще примерно с середины 1880-х гг. «пользовался в гвардейской пехоте [правда, лишь в той, что квартировала в Петербурге и Царском Селе, но не в Варшаве! – А.С.] заслуженной репутацией самого строевого, чисто фронтового полка и славился совсем особой дисциплиной и муштрой, вошедшей в полковую традицию»⁹⁷. Он «отличался чрезвычайной строгостью внутреннего и служебного уклада жизни и муштровкой. Дисциплина в полку была жесточайше суровой»⁹⁸. Недаром «громадное большинство» его офицеров составляли «павлоны» – выпускники Павловского военного училища, традицией которого были «бесконечная требовательность, безжалостная строгость, соблюдение всех статей устава на 100 %, жесточайшая муштра, энергия и настойчивость при ведении строевых занятий»⁹⁹. Офицеров из вольноопределяющихся, закончивших Александровский лицей или Училище правоведения – которых много служило в том же Преображенском полку, – в Павловском не было…

Павловцы выделялись также знаменитыми, воспетыми в «Медном всаднике» Пушкиным шапками-гренадерками XVIII столетия с высоким медным налобником – «кичками», как их прозвали в Петербурге¹⁰⁰, – оставленными в 1808-м полку (тогда еще Павловскому гренадерскому) за отличие в сражении 2 (15) июня 1807 г. с французами при Фридланде. И тем, что церемониальным маршем на парадах и смотрах они проходили (под старый полковой колонный марш) держа винтовки не «на плечо», а «на руку». Эта традиция также была памятью Фридланда – где Павловский и Санкт-Петербургский гренадерские полки прикрывали отход русской армии, то и дело беря ружья «на руку» и отбрасывая наседавших французов штыками¹⁰¹.

Сохранили ли павловцы к 1914-му бытовавший у них в 1890-х обычай придавать белому цвету околышей их фуражек и шинельных петлиц легкий желтоватый оттенок¹⁰², неизвестно, но традиция комплектовать полк курносыми нижними чинами – такими же, как апологет принятого в полку строгого служебного уклада Павел I, – соблюдалась и накануне Первой мировой. (При этом в 5-ю роту – головную роту 2-го батальона – подбирали блондинов с бородами, а в 9-ю – головную роту 3-го батальона – брюнетов)¹⁰³.

Сослуживцы павловцев по 2-й бригаде 2-й гвардейской пехотной дивизии – чины лейб-гвардии Финляндского полка – считались их «кумовьями». «Это с давних пор кумовья, покумились еще со времен Наполеоновских войн»¹⁰⁴! И, например, в день полкового праздника одного из двух полков – 23 ноября (6 декабря), на память Св. Александра Невского, у павловцев и 12 (25) декабря, на память Св. Спиридона, у финляндцев – другой подменял его в «домашних» (внутренних полковых) караулах – чтобы все без исключения «кумовья» могли спокойно отпраздновать…

Павловцы квартировали в самом центре Петербурга, в казармах на Марсовом поле, на углу Миллионной улицы. На другом конце ее находилась Дворцовая площадь, и, по традиции, павловский караул, наряженный в Зимний дворец, сначала шел по Миллионной под оркестр, а от Мошкова переулка – под звуки барабанов и флейт. (Только при прохождении мимо казарм 1-го батальона преображенцев у Зимней канавки снова вступал в дело оркестр – игравший марш лейб-гвардии Преображенского полка.)¹⁰⁵

По крайней мере, в лейб-гвардии Финляндском полку солдат и офицеров лейб-гвардии Павловского называли в обиходе «павлюками»¹⁰⁶.

«Отличительной чертой» лейб-гвардии Финляндского полка, «его традицией», была «скромность – в лучшем смысле этого слова; благородная деликатность во всем, зарожденная еще при создании в 1806 г. Императорского батальона милиции (развернутого потом в лейб-гвардии Финляндский полк) его командиром М.К. Крыжановским¹⁰⁷. С этим утверждением офицера-финляндца Д.И. Ходнева солидаризировался и коренной офицер лейб-гвардии Кексгольмского полка Б.В. Адамович: «Финляндцы – носители в Гвардии секрета: неподражаемой скромности высшего благородства»¹⁰⁸.

Как видим, дух лейб-гвардии Финляндского полка был близок к духу лейб-гвардии Егерского – и не случайно: как и Егерский, в первой половине XIX в. он принадлежал к легкой пехоте – неброской, но подвижной, ловкой и боевой. Как и в Егерском, в Финляндском об этом напоминали к 1914-му и подбор нижних чинов из людей легкого телосложения (с любым цветом волос)¹⁰⁹, и прохождение на парадах «егерским шагом»¹¹⁰, и отсутствие в ротах и в оркестре ударных и деревянных духовых инструментов (необходимых для ходьбы в атаку тяжелой пехоте), и меньшее, чем у бывшей тяжелой пехоты, количество деталей ярких цветов в обмундировании и снаряжении.

Однако в Финляндском полку свои «скромные егерские темные цвета»¹¹¹ в начале ХХ в. ценили, похоже, больше, чем в Егерском. Если еще в 1871 г. лейб-егеря мечтали о замене их тогдашнего алого лацкана на мундире на традиционный егерский «черный» (т. е. того же цвета, что и мундир, – темно-зеленого, почти черного у солдат и темно-зеленого с просинью («царского») у офицеров)¹¹², то в 1907-м, при возвращении гвардейской пехоте мундиров с лацканом, они согласились на запроектированный для них и финляндцев светло-зеленый (когда-то в лейб-гвардии Егерском был и такой, но совсем недолго – в 1817–1818 гг.). А вот у финляндцев «предполагаемый зеленый цвет лацкана, – какой выбрали себе Лейб-Егеря, – не прошел; большинство офицеров, на общем собрании, высказались за цвет своего прежнего [подчеркнуто в оригинале. – А.С.]»¹¹³.

Исключительно любовное отношение к прошлому своего полка вообще выделяло офицеров-финляндцев. Оно проявилось и при введении в 1908 г. во 2-й и 3-й гвардейских пехотных дивизиях шитья вместо петлиц на воротники и рукавные клапаны офицерских мундиров – особого для каждого из восьми полков рисунка. Финляндцы выбрали рисунок с колосьями и васильками – в память того, что предок их полка, Императорский батальон милиции, был набран из «крестьян-хлебопашцев царских имений и вотчин»¹¹⁴ (полевые васильки, как известно, неизменно цветут среди колосьев ржи)…

Это особое почитание своей истории было явно не случайным. Ведь Финляндский полк был, пожалуй, самой боевой частью гвардейской пехоты. И в Отечественную войну 1812 года, и в Заграничных походах 1813–1814 гг., и в Русско-турецкую войну 1828–1829 гг., и в Русско-польскую 1830–1831 гг., и в Русско-турецкую 1877–1878 гг. он постоянно был в самых трудных местах – и при этом не знал неудач. (В отличие, например, от того же лейб-гвардии Егерского – который можно назвать самым неудачливым полком русской гвардии. Достаточно вспомнить, как лейб-егеря сдали деревню Бородино в начале Бородинского сражения, как они были разбиты турками при Гаджи-Гассан-Ларе 10 (22) сентября 1828 г. и как неудачно атаковали турецкий редут под Телишем 12 (24) октября 1877 г.). По числу боевых наград (четыре) в гвардейской пехоте с Финляндским полком мог сравниться лишь Измайловский – но он одну из четырех (серебряные трубы) получил еще в XVIII в., а финляндцы и серебряные трубы, и Георгиевские трубы, и Георгиевское знамя, и знаки на головные уборы заслужили в течение двух третей XIX столетия. Результат, в гвардейской пехоте никем не повторенный!

Благоговение перед историей полка формировало у финляндцев не только полковые, но и ротные традиции. Так, в 7-й роте знали, что она «имеет свои особые, выделяющие ее из всего полка, отличия и традиции: в ней свято хранится и чтится память полкового героя Лейпцигской битвы [1813 года. – А.С.], гренадера Леонтия Коренного, который начал службу именно в 7-ой роте – тогда 5-й егерской», она «особо молодецки» дралась в тяжелом бою с турками под Горным Дубняком 12 (24) октября 1877 г., и это от нее был наряжен тот караул, что пострадал от взрыва в Зимнем дворце, устроенного 5 (17) февраля 1880 г. народовольцем Степаном Халтуриным¹¹⁵…

«Полковые традиции предусматривали, вне службы», обращение офицеров друг к другу на «ты». Но дисциплина и субординация при этом все равно соблюдались, и младший к старшему – даже подпоручик к старшему по службе подпоручику – обращался только по имени-отчеству¹¹⁶.

Офицеры, вышедшие в полк в 1912 г., звались в полку «Бородинским выпуском»¹¹⁷ (их выпуск совпал с торжествами в честь 100-летия Бородинского сражения).

Традицией офицеров-финляндцев было также «любовно-внимательное отношение к “меньшому брату” – солдату»¹¹⁸. Ее наличие подтверждал и «человек со стороны», офицер Генерального штаба П.Ф. Рябиков, отбывавший в 1905–1906 гг. в Финляндском полку цензовое командование ротой: «Отмечая крайне систематическую и серьезную работу в ротах, укажу и на ту духовную связь, которая, одновременно со строгой дисциплиной, существовала в полку между офицерами и нижними чинами полка»¹¹⁹.

Мы уже отмечали дружеские отношения между финляндцами и измайловцами и особо дружеские – между финляндцами и павловцами. Но еще бóльшая дружба была у лейб-гвардии Финляндского полка с лейб-гвардии Волынским. Если павловцев финляндцы считали «кумовьями», то волынцев – «родными братьями»¹²⁰: ведь Волынский полк был развернут в 1817 г. из 1-го батальона Финляндского.

В 1898 г., после назначения коренного офицера лейб-гвардии Финляндского полка, генерала от инфантерии П.С. Ванновского шефом 131-го пехотного Тираспольского полка, офицеры-финляндцы стали считать «родственным» и Тираспольский полк¹²¹.

Когда караул финляндцев, следуя с Васильевского острова (на Большом проспекте которого он квартировал) в Зимний дворец, проходил мимо памятника Петру I на Сенатской площади («Медного всадника»), следовала «громкая команда: “смирно; равнение направо; господа офицеры!”, – и, традиционно», сопровождавший караул оркестр играл «первое колено» марша лейб-гвардии Преображенского полка – в память о том, что Петр был преображенским офицером¹²²…

Лейб-гвардии 2-я артиллерийская бригада квартировала в Петербурге, на Измайловском проспекте.

1-й дивизион лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады к августу 1914-го был блестяще подготовлен в стрелково-артиллерийском отношении: все командиры его батарей были «одними из лучших стрелков нашей артиллерии»¹²³.

Гвардейская стрелковая бригада (штаб – Санкт-Петербург)

Это соединение тоже имело свое лицо – напоминавшее о том. что появившиеся в русской армии в 1837 г. стрелковые части были не только лучше других обучены стрельбе, но и заменили в 1856 г. егерей в качестве легкой пехоты, мобильных пехотных частей.

Что до стрелковой подготовки, то в 1880-х гг. различия в формальных требованиях к ней между стрелковыми и прочими частями пехоты стерлись, – но тем не менее и к 1914-му «специальной и унаследованной традицией Гвардейских стрелков» оставалось «стремление к поддержанию уровня стрелковой подготовки на особой, недосягаемой для массы русской пехоты высоте»¹²⁴. «Кто не знает гвардейских стрелков, упорно и скромно работавших в своем «стрелковом» деле»¹²⁵…

Что же до мобильности, то гвардейские стрелковые части и к 1914-му комплектовали новобранцами не столь высокого роста, как прочие части гвардейской пехоты. Шаг у таких солдат был «более легким и подвижным», и стрелки считались поэтому более способными к форсированным маршам и, значит, «более подвижными», чем прочая пехота, – и на парадах проходили именно своим учащенным, «стрелковым» шагом (135 шагов в минуту вместо 120 в прочей пехоте)¹²⁶.

О «легкопехотном» происхождении гвардейских стрелков напоминало и то же отсутствие ярких цветов в обмундировании и снаряжении, что и у бывших егерских полков гвардии (лейб-гвардии Егерского, Финляндского и Волынского), и то же, что у них, отсутствие в ротах и оркестре барабанов и флейт, и то, что разнотонные медные рожки у горнистов-стрелков висели не на кожаных перевязях, а на шнурах с кистями – как трубы в кавалерии (роде войск, с которым тоже ассоциировалось понятие «подвижность»).

Рядовые стрелковых частей именовались не «рядовой», а «стрелок».

Солдаты и офицеры квартировавшего в Царском Селе (ныне город Пушкин) лейб-гвардии 1-го стрелкового Его Величества полка (до 16 мая 1910 г. – лейб-гвардии 1-й стрелковый Его Величества батальон) в обиходе звались «стрелками Его Величества» (или «Государевыми стрелками»). А если речь шла только о частях Гвардейской стрелковой бригады, то и сам полк именовался для краткости «полком Его Величества»¹²⁷.

При том, что официально цвет приборного сукна (лацканов, кантов на головных уборах, мундире и шароварах, погон нижних чинов, просветов и кантов офицерских погон и подбоя офицерских эполет) лейб-гвардии 1-го стрелкового именовался так же, как и у всех других стрелковых частей русской армии – «малиновый», – все вышеперечисленное в полку было темно-малинового оттенка. Эту традицию заложил основатель части, Александр II – пожелавший, чтобы малиновое сукно в ней было того же оттенка, что и в гвардейском конно-егерском полку армии Царства Польского, шефом которого он был в бытность свою цесаревичем и в мундире которого присутствовал в 1828 г. на коронации своего отца, Николая I, как царя польского¹²⁸.

Полк отличался более быстрым, чем в других гвардейских стрелковых частях, чинопроизводством¹²⁹. Но это отнюдь не указывает на то, что он был «дорогим» (и что офицерам приходилось переводиться в другие части или выходить в отставку из-за нехватки средств на поддержание принятого в полку образа жизни). Ведь в гвардейской пехоте (в отличие от гвардейской кавалерии) чинопроизводство шло по дивизионным (а не полковым) линиям. Поэтому уход офицера из полка отнюдь не обязательно позволял следующему за ним по старшинству однополчанину занять освободившуюся должность – получая тем самым право на производство в следующий чин.