Czytaj książkę: «Сказы Мира четырех ключей. Сказ первый. Ключ-камень»

Глава 1 Маркоша

С чего бы начать? А начну-ка я, пожалуй, с камня. Что за камень такой, спросите? Э-э-э! Этот камень – не просто камень! Прежде всего, он черный, гладкий и твердый, как стекло, с острыми гранями. Тяжелый и слегка приплюснутый – в самый раз для поясной пращи. За этими «склянами» Маркоша и другие холопцы из Конюшьего поселья нарочно бегали за пять верст к Черным скалам. Таким камнем они за пятьдесят шагов наповал зашибали дикую куру, а бывало и кабанчика. Вот какой этот камень. А во-вторых, он летит. Летит быстро, вращается с едва слышным свистом и через полмига сделает конюшьего холопца Марко Сироту, а по простому – Маркошу, убивцем и государским врагом, каких положено законом ловить и предавать смерти без суда на месте.

Лих его знает, откуда эта каменюка подсунулась под Маркошину руку, и больше того, как ему вообще в голову пришло: дескать, метну из пращи по крупу старостиной лошади, она понесет, и собьется погоня с маркошиного следа, ускачут староста и его дружинные в ложную сторону. Да еще и подпою красным гласом, чтобы летел тот камень быстрее и точнее в цель. И только тот же Лих знает, как так случилось, что, пока свистела в воздухе «склянка», Смык Черноглаз – посельский староста, государский лизоблюд и гонитель Вольных чарогласов – развернул кобылку и нагнулся, чтобы получше разглядеть капли крови на тропе. Кровь была Маркошина: бежал быстро и сбил босую ногу. Хоть и была у него ступня привычная, твердая, как сапожная подошва, но уж больно каменистая тропа.

Так вот и случилось, что, вместо того, чтобы чиркнуть кобылке по заду и в самом плохом разе раскровянить ей ляжку, камень в хрустом влепился в висок старосте и нежданно-негаданно прервал его поганую жизнь. Еще мигом позже, после того, как староста стал валиться с седла, до Маркоши долетел еле слышный тошнотворный звук, с которым камень врезался в старостину черепушку. Наш свежеиспеченный убивец пискнул и со всех ног кинулся в предгорную чащу.

А теперь, когда я вас достаточно запутал, отступлю по времени назад, к самому утру, расскажу всё по порядку, а далее опишу те удивительные и поучительные события, которым довелось мне быть свидетелем, а большинству – участником.

День этот начинался обычным рядом: рявкнул старший конюший, вырывая холопцев из предрассветного сна. Через малое время, отведенное на оправку и перекус, когда Солонце только высунуло из-за края леса клочок своей алой гривы, все разбрелись по стойлам: осмотреть, задать корму, почистить, причесать, мало ли чего ещё. Тянулись часы. То тут, то там слышались немелодичное бурчание: редко кто из мальчишек не пользовался для облегчения трудов простыми распевами красного гласа. Это ничего, это разрешалось. Красным гласом баловались все, кроме, разве что самых недоумных. Скотину подлечить, семена перед посевом укрепить, да и, не дай Божи, свою немочь поправить – и, случалось, помогало. У Маркоши-то всегда помогало, подумаешь, красный глас, – но про это надо было молчком молчать! Узнай староста или кто из его ближних – и пропал Маркоша, был конюший холопец, а стал пепел на ветру. Шибко способных к чарогласию хватали нещадно, по одному подозрению, а коли подтверждалось, проклинали и жгли прилюдно. Вон оно – черное пятно на пустыре. В позапрошлом годе спалили там убогую Янку: спела по глупости оранжевый глас. Жаль, добрая была, хоть и недоумка. Глас тот она сама и сложила, как у нее получилось – Божи весть.

Маркоша почти уже закончил свою сторону: все у него получалось споро, без оплошностей и недоделок, кони блестели чёсаной шкурой, хрумкали сеном, овсом и морквой, даже уже и напевать почти не приходилось.

Как и в другие утра – и тут Маркоша ничего не мог поделать – на губах у него было одно, а в голове пело, красиво выстраивалась то так, то эдак, переливалось разными цветами запретное. Так уж получилось, что дан был Маркоше от рождения опасный талант слышать и видеть звуки, переливать их из оттенка в оттенок, складывать в красивые сочетания, напевать про себя, а если никого рядом нет, и вслух: и красное, и оранжевое, и желтое, и зеленое. А бывало, вспыхнет в глубине звукового хоровода даже голубое – аж мороз по коже! Аккурат всё запретное, объявленное государскими указами вредным и противным естеству, люду и миру. Мать, когда еще жива была, первой увидела беду, била сына смертным боем и строго-настрого запретила показывать своё умение людям. Отца-то у него отродясь не было. Ну, вообще-то был, наверное, как без отца-то?

Так вот, утренний порядок был почти закончен, когда Маркоша, да и все в конюшне услышали первый «бабах». Сначала все подумали – гром. Кое-кто даже взглянул наружу – небо было чистым, ни облачка. Солонце, даром что утро, палило вовсю. В полутемной конюшне его лучи сияли золотыми столбами. Да, так все и подумали, что гром, только не Маркоша. Потому что, вместе с дальним громыханием, точнее, как бы внутри него, услышал наш холопец стройный многоцветный глас, волшебную песню, в которой были и угроза, и страдание, и мечта, и боль, и печаль, и отчаяние, а более всего – надежда и желание свободы. А потом затрещало, словно бы сыпанули горохом по жести, и тут уж всем стало понятно: господарские стражники выследили чарогласа и садят по нему из своих пороховых оружий, а он по ним – своим огненным волшебством. Всё поселье немедленно высыпало к околице – не пропустить редкое зрелище. Оттуда уже были видны дымы: разноцветные – от чародейского огня и белые – от стрельбы преследователей. Сбежались к околице все: конюшие и холопцы, поселяне и их жены с детишками, и, конечно, посельский староста Черноглаз, Янкин погубитель, со своими дружинными.

Вдалеке обозначился клуб пыли: снизу по государской дороге мчал во весь опор всадник. Хотя дорога эта и пролегала мимо околицы, староста, даже не пошевелился, чтобы перегородить проход беглецу. Себе дороже: судя по песне – а уж староста это прекрасно слышал – чароглас был исключительно сильный, да еще и с варганом – посохом чарогласным – в боевом строе. Сунься староста: прибить – не прибьёт, но покалечит, это уж как пить дать. Так что Смык просто шепнул подручному принести свою древнюю фузею, не не быстро, чтобы стрельнуть для порядка в спину, когда беглец уже проскачет мимо, а сам ушёл за спины поселян – от греха.

Чароглас был уже близко. Волшебный, сотканный из сиренево-голубых гласов конь летел во весь опор, развевался плащ, шляпа, сорванная ветром, давно болталась на шнурке за спиной, длинные седые волосы трепались на ветру, варган в поднятой руке, словно сказочный дракон, распустил радужные крылья – обереги и ревел всеми своими струнами и духовыми трубками. Чарогласная музыка гремела, накрывая, похожим на мыльный пузырь, куполом всадника и оставляя за собой разноцветный след, терявшийся в пыли. Тут же, намертво вцепившись в кожаный наплечник, трепетала цветными перьями и громко отщелкивала клювом ритм красногрудая птица-барабант – неразлучный спутник каждого вольного чарогласа. Была легенда, что грудь барабанта стала красной от крови первого чарогласа, когда первая птица села ему на непокрытое плечо и вцепилась острыми когтями. Вранье, конечно, но красивое. Еще говорили, что птица эта разумная и даже знает человечью речь. А вот это как раз чистая правда.

Всадник приближался, и было видно и слышно, что чудесный певец сильно устал: волшебный конь становился полупрозрачным, гласы теряли строй, сбивались, бледнели. Вот тут-то Маркоша свою роковую оплошность и совершил.

Когда всадник пролетал мимо, Маркоша вполголоса, сквозь зубы, едва слышно поддержал зеленый глас – уж больно жалко было, что такая красота прерывалась, терялась целая мелодия, чародейский скакун сбивался с ноги. Страшная глупость, конечно, но кто ж в таком шуме мог услышать? Да и кому в голову придет, что посреди посельской рвани объявится кто-то с таким искусством?! Обманулся. Услышали двое. Чароглас вздрогнул, осадил коня, обернул к толпе бледное усталое лицо и впился глазами прямо в Маркошу. Тот пискнул, спрятался за спиной соседа, развернулся бежать и тогда с ужасом увидел, как староста, гнида государская, рыщет глазами по толпе, и рожа у него, как у охотничьего крыса, почуявшего добычу. Маркоша пискнул второй раз, ещё жалостней, и нырнул между двумя здоровыми дядькам, только чтобы не видеть этот острый хищный взгляд.

Всадник поднял коня на дыбы и рванул с места, волшебная музыка взревела с новой силой. Конь, поддержанный Маркошиным гласом, полетел, как на крыльях.

Но уже приближались преследователи. Через малое время мимо околицы прогромыхали полтора десятка конных на ходу перезаряжая пороховые стволы своих оружий, а следом – ох, Лиха беда – упряжка четвериком, и между конями на деревянном лафете – чугунное стреляло, здоровенное, с пивной бочонок толщиной. Судя по тому, что в руке запальщика дымил фитиль, стреляло было уже снаряжено и готово к пальбе.

– Ну всё, хана чарогласине, – проговорил кто-то в толпе. – Щас молодцы его свинцовыми чушками размажут. Тут уж никакое колдунство не поможет.

– А когда помогало-то? – послышалось в ответ. – Завсегда известно, что вольные муху не прибьют, пугают только. Ну, покалечат, если уж край.

– Ага, – подхватил третий. – Живую душу сгубить – это для них грех страшный и невозможность невозможная.

Так и вышло. Через недолгое время, как скрылись за ближней рощей и всадник, и стража, – никто из толпы даже не подумал расходиться – резко смолкла уже едва слышная волшебная музыка, видать свинцом повредили варган. Затем затрещали оружия, перемещаемые редкими слабыми взрывами чародейский заклятий, а в конце грохнуло так, что затряслась земля, поднялась пыль и звякнуло посельское било. И всё стихло.

– Амбец, – вздохнул кто-то, и женщина рядом с Маркошей чуть слышно завыла.

– Молчи, дура, – шикнул тот же голос. – В огонь захотела?

Еще через какое-то время мимо околицы пронеслись в обратную сторону стражные конники, ощутимо поредевшие. Передний, видать, старший махнул рукой, и двое отделились, подъехали к старосте, что-то сказали. Тот кивнул, крикнул неразборчиво. Скоро дружинные вывели пару лошадей и запрягли их в старостину “фициальную” телегу. Телега со стражниками уехала. Все ждали. Телега вернулась и поехала дальше. Мимо неподвижно стоящих поселян провезли на ней изрядно побитых, но живых и весёлых стражников. Следом за телегой в пыли на веревке волочилось то, что осталось от вольного чарогласа.

Надо сразу сказать, что в самом-то чарогласии ничего запретного нет. В столице, в Государском дворце есть для чарогласов и чины, и особый двор, и школа, и академия – Гласия. Конечно же, есть и главный Чароглас – Обер-маэстер, как без него. Обязан сидеть по левую руку от Государя, важно кивать и творить, когда прикажут, полезные государству чары и гласы. Так говорили. Тут ведь вот что: крайне важно, чтобы чарогласие производилось людьми из хороших семей, проверенными, управляемыми, прошедшими школьную и академическую выучку. Чтобы получали они от дворца нужные темы и пели народу про послушание, преданность, веру и благоразумие, а взмен получали должный прокорм и почёт. Гласы должны быть строго подзаконными, то есть согласными слову Государя. Ибо нет Государя – нет и Закона! А как же?! А вот вольное чарогласие – другое дело! Посудите сами: если отдать этакую силу в руки кому попало, они такого начарогласят!

Каждому селению в государстве положен был свой официальный, утвержденный лично Государем или его ближними сударями чароглас-маэстер. А в малых посельях, таких как Маркошино, кое-как обучали старосту, и он-то следил за порядком и законом.

Самоучные чарогласы в Государстве, конечно, же были. Были бабки и деды, знавшие кое-какие напевы в красном и – ни-ни – в оранжевом и выше. На них смотрели сквозь пальцы, поскольку была от них некая польза: сами лечили людей и скотину, выводили сорняки на полях и прочее, не отвлекая от важных дел государских чарогласов. Не напасёшься же на всех официальных маэстеров, да и не пристало им, благородным, в навозе возиться.

Но были и другие. Вольные. Вот их-то искали рьяно, и уничтожали без жалости. Потому как покушались они на самое святое – на власть и закон, а значит были главные враги Отечеству.

Вот, приезжает этакой вольнодумец в какое-нибудь село или поселье и давай людям “глаза и уши открывать”. Это они так сами говорят. Споют-покажут про то, что и как на свете делается, про всякие чудеса, как мир и свет устроены, от чего что бывает. И ведь, что самое страшное, покажут всё, как есть – вещают голую правду без разбору, кому попало! Ни проверки, ни высочайшего согласия, ни контроля специально уполномоченных лиц. Еще и начарогласят всяких чудес задаром, у кого какие силы есть. В большинстве своём сам народишко их страже и сдавал от греха. Обыкновенное дело…

Телега уехала. Посельский люд стал расползаться по своим делам, и Маркоша с тяжелым сердцем вернулся к коням. Однако, совсем ненадолго. Не обмануло сердце. Прибежал старостин говорун и огласил, чтоб каждая посельская душа в свой черед явилась бы к старосте на предмет проверки чистоплотности.