Czytaj książkę: «Однажды в СССР», strona 12
Глава 33
Завыла трижды сирена.
– Что это? – встрепенулся Пашка. – Что-то случится?
– Чой-то случится…– сказала бабка, откладывая газету. – Сейчас рвать гранит будут. Ховайтесь под крышу.
Они тогда сидели на улице. Пашка и Аркадий чистили пластины из разобранного фрикциона. Рядышком бабушка-токарь не то дремала, не то читала «Приазовский рабочий». Сирены вывели ее из дремоты, и она заспешила в мастерскую. Аркадий и Павел пошли за ней.
Внутри мастерской они не стали у окон – из них все равно открывался небогатый вид на машинный двор, окруженный со всех сторон подсобными помещениями. Аркадий присел на станину американского станка. Пашка стал рядом. Старуха продолжила читать газету, сидя на лавочке в своем закутке. Надвигающееся светопреставление ее нимало не занимало.
На дворе стало тихо, как бывает перед самой большой грозой. Грузовики укочевали в гаражи, из шумной курилки исчезли механики, замолкли птицы, попрятались под крыши. Даже ветер приутих. А где-то пламя уже бежало по огнепроводным шнурам, чтоб подорвать гирлянды динамитных разрядов.
И, расколов тишину – взорвалось!
В карьере словно разразилась буря, прогрохотали сотни громов. Ударные волны бесновались внутри каменной чаши – поглощались и отражались от стен, сталкивались, дробились, но все же выплескивались на поля, проносились меж домов ветром, рвали листву с деревьев. Шатало землю.
Динамит колол гранит, вырывая его из недр земли. Он летел в небо и опадал вниз каменным дождем – гранитная крошка застучала по крыше мастерской.
– Гляди-ка, камни с неба! – попытался пошутить Пашка.
– Это что, – заметила старуха. – Бывало, камни летали как орех. Черепицу потом перекрывали.
Затем затихло, опала пыль. Понемногу начала оживать природа. Из-под камней вылезали контуженые змеи. В разрезе еще звучали взрывы – уничтожали неразорвавшиеся шашки, дробили большие куски. Но люди уже выходили из домов.
К тому времени Пашка и Аркадий успели принесенными ключами разобрать станок, превратив его в груду металла. Выпотрошенный механизм был в известной мере шантажом, металлической головоломкой, которую бы не сложили без их участия. Аркадий подозревал, что именно такая судьба постигла фрезер. Впрочем, был вероятен и обратный вариант – шарлатаны от инженерии разобрали станок, получили аванс и исчезли.
Все подшипники и шестерни промыли в керосине, коего на карьере было много. Затем Аркадий стал составлять дефектную ведомость. Главного инженера невозможно было провести на мякине: он отлично слышал, когда подшипник начинал греметь, видел изношенные шестерни.
Впрочем, Аркадий и не пытался обмануть – не в том была задача. Закончив ведомость, ремонтники исчезли на два дня, а после приехали на автобусе с хозяйственными сумками, полными громыхания – привезли запчасти.
Затем начался самая долгая и нудная часть работы. Аркадий принялся ровнять станину. Следовало снять с направляющих металл так, чтоб все полотно оказалось вровень с выработкой. В заводе для этого были пневматические машины, но в карьере воздушных магистралей не имелось. И на заводе Аркадий одолжил «медведя» – полукустарную обдирочную машинку. Представляла она асинхронный двигатель, к которому через шпиндель был прикреплен шлифовальный камень.
Работали допоздна, до тех минут, когда в небе ласточек сменяли летучие мыши, и зажигались звезды. Тогда Аркадий и Павел выходили из мастерской. У них были ключи, кои следовало сдать сторожу. На карьере не особо считали электричество: его алчно сосала фабрика, которая дробила на вальцах глыбы гранита в щебенку. Оно было нужно для электрических экскаваторов. Была передовая мысль электрифицировать самосвалы, но так далеко дело не пошло.
Электричеством тут грелись, на нем готовили простенькие обеды. Им кипятили воду, ибо известно, что в горячей приятней мыться, и даже грязь с машин лучше смывать водой теплой.
И, прежде чем отправиться домой, они принимали душ. Мылись вместе с грузовиками при свете звезд. Здесь, за городом, из-за скудности поселкового уличного освещения звезд было особенно много.
После голышом возвращались в мастерскую, где одевались в чистое.
Если переодеваешься в грязной мастерской, то чистые брюки надевать надо так: сложить штанину где-то пополам, прижав ее пальцами к поясу. Затем всунуть в нее вытянутую вперед ногу, и отпустить штанину сообразно с возникающим натяжением ткани.
Но это, как правило, происходит в местах необустроенных. В бане, скажем, или в раздевалке, где у каждого свой ящик, хранятся коврики, куски бывалого линолеума или вовсе картонки.
Затем, закрыв мастерскую, на велосипедах ехали по проселкам к шоссе, а после – к городу, который мерцал в конце дороги словно Млечный Путь, опустившийся на землю.
–
Станок ремонтировал преимущественно Аркадий. Пашка составлял компанию, помогал, если была нужна грубая сила или выпадала монотонная работа.
Из двух лезвий, спичек и куска телефонного провода Пашка сочинил кипятильник. С его помощью готовил злой чифирь, коим угощал друга.
– Жаль, от такого не прикурить, – жаловался Павел. – Обычный из воды вытянул, подождал, пока он раскалиться – и вперед.
Ответно Аркадий научил Павла прикуривать от точила – тонкий лист металла прижимал к вращающемуся камню. А когда металл раскаливался докрасна – отдавал железяку другу.
Пока Аркадий занимался ремонтом, его друг скучал, ходил курить с водителями самосвалов, да и вообще гулял по карьеру. Но именно ему выпала основная задача – достать взрывчатку. Не имелось нужды предлагать деньги за динамит. Достаточно было обмолвиться пару раз, что да, нужен ящик друзьям-браконьерам, желательно так, чтоб слова дошли до главного инженера.
И вездесущий главный инженер об этом узнал, крепко задумался.
Ведь на гранитном карьере динамит и огнепроводный шнур под счет только в конторе. А когда его в разрез вывезли – никто там и считать не будет, сколько заложено, а сколько украдено. Слыхали поговорку: «Любопытной Варваре нос оторвали?» Ну, вот про гранитный карьер сказано. Там любопытным не только нос, бывает – хоронить нечего. А случается и наоборот – шашки с браком не разрываются. Их даже мальчишки находят, если камень, скажем, перевернуло, и мастер камуфлет с шашкой не заметил.
Вывезти с карьера динамит – проще пареной репы. Периметр карьера громаден, в нем работают десятки экскаваторов, под сотню самосвалов. Все это движется, нуждается в обслуживании. Кого-то ловят и примерно наказывают, но, поди, у каждого что-то где-то припрятано. Но всякому желающему взрывчатку не продают – риск большой, все же не пирожки из столовой.
Оттого инженер размышлял долго. Вроде бы шабашники не походили на подсадных, знали свое дело. Можно было без затей расплатиться советскими дензнаками.
Но если деньги являлись универсальным платежным средством, аммонал, при всей его ценности, имел меньшую конвертируемость. К тому же, наличествовали надежно спрятанные остатки давно израсходованных партий. И даже если шашка попала бы в милицию, ее происхождение вряд ли удалось установить.
Итог был предсказуем – жадность взяла верх.
–
На дне карьера имелось озеро – через щели в платах сочились грунтовые воды, и главный инженер говорил, что если не откачивать – лет за тридцать разрез затопит.
Еще в карьере водились змеи в огромном количестве. В затишье котлована они селились меж камней, грелись на глыбах гранита. Приазовские гадюки были весьма скромного мнения о своем яде и встречи с человеком избегали. Но из-за взрывов они теряли ощущение реальности, не всегда чувствовали приближение опасности. И редко какой летний месяц проходил без того, чтоб иного ужаленного работника не везла в больницу неторопливая здешняя «скорая».
Но чаще в больницу с карьера попадали с травмами глаза – таковых везли на попутном транспорте, на личных машинах, а то и просто на рейсовом автобусе, не тревожа «Скорую помощь». Интересно, что травмировались все в одном месте, а именно на точиле, которое стояло в сенях мастерской. Над точилом висели плакаты по технике безопасности, по настоянию отдела охраны труда закупались защитные очки. Но те очки, что не разворовывались, быстро забивались абразивом, и рабочие затачивали детали без защиты, но сощурившись словно китайцы. Однако, техника безопасности была неумолима и беспощадна.
– Вот у нас на заводе в войну был случай, – сказала бабушка-токарь. – Подругу за косу затянуло в станок. Хорошо, деталь из шпинделя вырвало – а то бы убило. А так только клок волос с кожей выдернуло. Я с той поры без косынки за станок не становлюсь.
При этом она курила злую папиросу, от которой шел выедающий глаза дым.
Стояли на улице, в тени, которую отбрасывали мастерские и глядели, как около мостового крана суетятся медики. Под вечер забарахлил двигатель продольного хода на тележке, и по узкой лестнице на кран поднялся электрик. Был он изрядно пьян, чего-то перепутал в электрическом шкафу, вполне предсказуемо получил удар током и свалился на землю.
В поселке была амбулатория, где в лучшие времена работало три врача. Как и во всякой амбулатории, койко-места отсутствовали, и карета «скорой помощи» частенько отвозила больного в город. Вот и сейчас на территорию машинного двора въезжала «скорая» – потрепанная ГАЗ-22.
Она остановилась у крана, и два санитара, открыв заднюю дверь, вытащили носилки, на которые стали помещать виновника переполоха. В поселке все всех знали, и все происходило как-то обыкновенно, буднично. Разбившегося грузили обсуждая какие-то пустяковые вопросы вроде цен на огурцы. Машину, разумеется, не осматривали ни при въезде, ни при выезде.
И, глядя, как за «скорой» опускается шлагбаум, Аркадий сказал Пашке:
– Вот так мы и вывезем деньги.
Пашка, разумеется, ничего не понял.
К ним подошел главный инженер, и указал на мастерскую:
– Ну что? Пойдем станок сдавать?
–
Просто собрать станок – мало. Его еще надо настроить, чтоб шпиндель не бил, фрикцион не свистел, чтоб пиноль не люфтило. Положим, хороший токарь фрикцион под себя настроит. А вот подтянуть шпиндель так, чтоб он и точность дал – уже искусство. Можно еще затянуть его до предела – он проверку пройдет, но подшипники будут греться и через месяц-другой сгорят.
Но только бабка тоже была не лыком шита. За станок она стала чуть не сразу после революции. И фрикцион она могла сама подтянуть, и шестерни на гитаре подобрать. И фокус с затянутыми подшипниками знала – с откинутой передачей шпиндель на хорошем станке должен крутиться от руки.
Ответно же Аркадий был хорошим наладчиком. И станок работал так, словно не то чтоб только родился, но как во времена свой молодости.
Когда сдавали станок, на техточность, шашки с аммоналом лежали рядом, в коробке из-под обуви, прикрытой ветошью. К шашкам имелись запалы и моток огнепроводного шнура. Со всего предусмотрительно была удалена маркировка.
Испытания были закончены, бабушка железной щеткой принялась сгребать стружку, смазывать из жестяной масленки направляющие. Главный инженер червонцами и четвертными отдал остаток суммы. Спросил:
– А фрезер починить можете?..
– Может, позже заедем, – ответил Пашка. – А то ведь если заработать все деньги в городе – случится кризис. Эти пропить сперва надо.
И, поместив на багажник коробку с аммоналом, отправились домой. Ехали не налегке, однако в тот день казалось будто они парят над дорогой будто птицы.
–
Со стороны улицы двор Карпеко был обнесен глухим, но невысоким деревянным забором, и всяк желающий мог бы заглянуть через верх. Но от соседей к удовольствию собак и прочей живности ограждение было скорей чисто символическим. Соседские куры заходили к Карпеко щипать траву.
Сергею было не до огорода – он не сажал картошку, не выращивал помидоры. Лишь порой он скашивал траву. Но за садом следил: подрезал виноград, корчевал сухостой, покупал на базаре саженцы. Только часто из-за службы урожай собрать не успевал, и тот сгнивал в высокой траве. Яблоки и черешню могли бы воровать поселковая ребятня, но они боялись Карпеко как огня.
Взрослые тоже опасались следователя, и никто кроме дяди Коли с ним близкого знакомства не водил. Два раза Сергея пытались на улицах поселка зарезать – одна попытка даже оставила шрам на его теле. Однажды дом пытались сжечь – спасли внутренние железные ставни на окнах и то, что саманные стены хаты были негорючими.
Такое случалось нечасто, но иногда и Карпеко выпадал выходной день, когда не надо было куда-то бежать, что-то искать. Порой это происходило и летом. И из летней кухни Сергей доставал корыто, кое на заднем дворе наполнял водой. Пока солнце грело воду, Сергей читал книгу или журнал. Разумеется, его не интересовали детективы. Внутренний мир следователя был далек и от поэзии. Обычно в руках Сергея был либо журнал «Вокруг Света», либо роман Стивенсона или Сабатини.
В верхах деревьев дул ветер, но в затишье меж сараями он почти не ощущался. Припекало солнце, лучи которого скрадывала листва. Пели птицы. И было в том межвременье что-то от школьных каникул, что-то – от рая.
Весной топчан укрывали лепестки яблоневого цвета, летом – дерево порой роняло яблоки. На яблоню уж несколько лет Сергей смотрел с тоской. Старое дерево пропадало. Кора сходила с него как старая обертка, ствол треснул, и внутри дерева поселились древоеды. Стало быть, дерево, посаженное после войны еще отцом, пропадало. Следовало скоро его выкорчевать и высаживать замену.
С деревом, а, вернее, с местом, где оно было посажено, был связан одна семейная тайна.
Дом, в котором жил нынче Сергей Карпеко, построил еще его прадед, на изломе веков, в те времена, когда поселка никакого и не было, а имелся за городской межой пустырь, на котором стояли разделенные приличным расстоянием дома.
От прадеда не осталось и фотокарточки, но говорили, что носил он бороду, характер имел скверный, слыл ворожбитом, почитывал Брюсов календарь, разводил пчел, с коими разговаривал и ладил.
Когда случились революции, старик оказался немил всякой власти. Белогвардейцы его сторонились, большевики кривили скулу. Он был кем-то вроде ненавистных попов, только с иным знаком.
И вот однажды на пустырь заявился большевик, вооруженный водкой и револьвером, вломился в дом к Карпеко и принялся объяснять, что старик – пережиток, что в светлое будущее его не возьмут.
Прадед без затей большевика убил, револьвер утопил в реке, а мертвеца, свернув для удобства калачиком, закопал ночью в саду. А для отвода глаз посадил на могиле дерево – вроде бы черешню. Разумеется, об убийстве знала вся семья, но сохранила эту тайну.
Дерево пережило старика, но во время войны было раскорчевано бомбой, ошибочно сброшенной на поселок.
Тогда человек, ставший позже отцом Сергея, был на фронте, а будущая мать находилась в эвакуации с заводом. И, если верить соседям, в их доме, лишенном дверей и окно жил сыскарь, работавший в немецкой полиции.
Вернувшись с войны, Карпеко-старший зачал сына, посадил на месте черешни яблоню и принялся восстанавливать дом. Яблоня выросла. Яблоки с нее были со странным сладковатым привкусом. Вероятно, таковым был вкус победы.
–
На улице мальчишки играли в футбол «на одну дырку» и мяч периодически гулко хлопал о соседские ворота.
Девочки гуляли где-то рядом, может быть у кого-то во дворе, а, может, сидели в тени под орехом у Матвиенковых. Карпеко улыбнулся: любимыми куклами девочки играют внутри дома, куклами поплоше – во дворе. На улицу выносят совсем дрянных лялек или вовсе нарисованных кукол – картинки анфас, наклеенные на плотный картон. У такой куклы есть собственный гардероб также из бумаги, часто нарисованный самим ребенком. Все лучшее детям, знаешь ли…
Живут такие куклы в коробках из-под конфет. В таких же коробках хранится детское богатство: красивые фантики, обертки. Особо ценны обертки от жвачки. Их могут прислать, скажем, из-за границы румынские или болгарские друзья по переписке. В школах поощряют такое общение, даже раздают адреса корреспондентов – якобы это укрепляет дружбу между народами. Кроме оберток, кои несут необыкновенный запах, ценны диковинные конверты, марки с них…
Сергей отложил книгу и задремал.
–
И приснился Карпеко вздорный сон. Будто бы во Дворце Бракосочетания женят нынче по новому обряду и закону: вместо колец – наручники, коими пары и сковывают.
И сам Сергей тут, в руке у него наручники, но некого в них заключить.
А друг, которого у него никогда не было в жизни, и его невеста мешкает, ибо их наручники потерялись. И у Сергея нынче выбор: в надежде обрести семью когда-то сохранить свои наручники, либо отдать их, чтоб обеспечить счастье друга.
И вот Карпеко подходит, защелкивает одну скобу на руке невесты, а вторую…
На своей руке.
–
Сергея разбудил зычный голос цыгана, едущего по улице:
– Бабы, глина!
Флегматичная лошадка медленно влекла телегу, нагруженную кусками мела, добытого в ямах на склонах кручи за Тополиной улицей. Дети высыпали на улицу, дабы посмотреть на лошадку и телегу, как их отцы и деды некогда глазели на автомобили. Старухи действительно покупали мел, дабы в будущем побелить дом. Но те же дети воровали кусочки мела, и теперь всякая ровная поверхность превращалась в полотно для художеств.
Погода стояла замечательная, и это значило, что родители до поздних, густых сумерек не загонят своих чад домой. Да и надо ли?.. Это родителям завтра на работу, зарабатывать деньги, искать в магазинах масло…
А для детей – бесконечное лето, каникулярное время, омраченное разве что внеклассным чтением. И завтра они проснутся в своих постелях, когда рабочий день на заводах уж будет кипеть.
Мальчишки по росе отправятся, скажем, на кручи. Хотя, пожалуй, на кручах мальчишки гуляют весной. Они ловят там ящериц, и детям интересней, красивей маленькие ящерки. Когда к лету они вырастают, к ним интерес стихает. Впрочем, иногда ловят и взрослых пресмыкающихся лишь для того, чтоб увидеть, как они отбрасывают хвост. Для этого юные натуралисты хвост несчастного пресмыкающегося обычно привязывали к воткнутой в землю палке и начинали наблюдать. Казалось очевидным, что животное отбросит хвост и обретет свободу. Но ящерица, не чувствуя смертельной опасности, сбегать не торопилась.
Затем некоторое время ящерица жила на правах домашнего питомца, пока не надоедала и ее не выпускали на ближайшем пустыре.
–
Ближе к вечеру Сергей переместился в корыто, в согретую солнцем воду. Снова над головой шумела яблоня. Следовало подумать, какое дерево посадить здесь после. Может, орех?.. Или шелковицу. Она примется, разрастется, корни растянут кости убитого под землей.
И было грустно, что тайну эту передавать некому. У прадеда была большая семья, но братья и сестры разбрелись по свету, исчезли, умерли, погибли. У деда Сергея было трое детей, двое из которых умерло еще до войны, в отрочестве. Отец прошел большую часть войны и имел все шансы погибнуть, но вернулся живым, хотя и не вполне целым.
Сергей был зачат в первую послевоенную осень, когда мужчины и женщины, соскучившись друг по другу, предавались плотским утехам азартно и часто неразборчиво. Потом были голодные послевоенные годы. Умер отец – его допекла боевая рана. О нем у Сергея остались лишь смутные воспоминания. В те голодные и неуютные года люди не мерли словно мухи, как это было пятнадцатью годами ранее или в блокадном Ленинграде, но дети росли слабыми и уходили из мира, который им, похоже, не был рад.
Сталина Карпеко также помнил смутно. Однако, та эпоха оставила множество книг, в которых бдительные следователи разоблачали шпионов и врагов народа.
После армии была школа милиции, служба, заочное обучение на юрфаке, к концу которого Cергей растерял остатки романтизма.
Но деваться было уже некуда, работа засосала, втянула, словно какой-то жестокий механизм. И этот механизм был как внутри, так и снаружи. Можно было бы написать заявление, уйти, скажем, в библиотекари. Но мозг ворочался, заставляя подозревать всех вокруг.
Порой Карпеко пил и тосковал, ибо быть сыщиком – это тяжкий крест. Это отвратительно: знать об измене любимой женщины до того, как та произошла, предчувствовать предательство до того, как на него решились.
Иногда устанавливалась такая тоска, что хотелось наложить на себя руки. Но плести петлю лень, а служебный пистолет дан был следователю для того, чтоб он народ защищал, и использовать его в личных целях было нельзя. Если хочешь покончить жизнь самоубийством – то лишь в свободное от службы время.
Хотя неучтенный пистолет имелся.
На чердаке, меж припасенными досками лежала картонная коробка. В ней покоился завернутый в промасленное сукно пистолет Коровина, из которого некогда пристрелили заведующего овощебазы. Карпеко убийцу нашел и сам застрелил при попытке к бегству. Пистолет был вещественным доказательством, но дело и без того было сшито крепко, и найденное оружие Сергей спрятал.
Раз в месяц или около того Сергей доставал и чистил пистолет. Взводил его, примерял к виску и спускал курок. Патроны при этом были предусмотрительно убраны.
