Czytaj książkę: «Хелли»

Ты – горький звездный сок. А я —

Я – помутневшие края

Зари слепой и бесполезной.

Максимилиан Волошин. «Как Млечный Путь, любовь твоя…»

Март 1907 г.

Редактор Астанина Наталья

Корректор Ахунова Венера

Оформление Мелесин Геннадий

© Андрей Фесенко, 2023

ISBN 978-5-0051-2844-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

В моем почтенном возрасте многие люди хватаются за перо и приступают к написанию мемуаров, стремясь поведать миру о пройденном жизненном пути. Я же совершенно уверен, что моя биография абсолютно неинтересна миру. Не стал я знаменитым ученым, артистом, спортсменом или писателем. А жил и трудился, как и большинство людей: утром уходил из дома, вечером возвращался. Летом уезжал с семьей за город. Вечерами смотрел телевизор, рассеянно слушая последние новости. В общем, нет у меня никакого смысла разворачивать панораму своего бытия. Да, конечно, можно убедить себя в том, что судьбы моего поколения – зеркало времени, что выпало на его (то бишь поколения) долю много испытаний. Но уж сколько сказано и написано об этом! Нет, не стоит повторяться лишний раз. Но рассказать об одной встрече я бы хотел. Она длилась всего лишь несколько минут, но озарила неземным светом мою душу, дала надежду на лучшее и веру в то, что не напрасны и не бессмысленны наши мечты.

Первое время я часто вспоминал об этой встрече, мечтал снова испытать то сладостное, волнующее чувство тайны. Но… со временем краски тускнели, расплывались, а затем и вовсе стерлись. Так бывает, когда просыпаешься и виденное во сне еще свежо в памяти, но тут же рассеивается, словно маленькое облачко. В итоге, завертевшись в сумасшедшем водовороте событий, затянувшем меня и моих близких после 1914 года, я не заметил, как быстро пролетела целая жизнь!

II

Рассказ мой, возможно, будет сумбурен, но я буду стараться по возможности не отвлекаться от главной темы. И еще: несмотря на то что я по образованию филолог, совершенно не обладаю изысканным слогом. Поэтому все, о чем я пишу, не является повестью или рассказом. Скорее, это нечто вроде суховатых заметок.

Пожалуй, вначале разумно кратко поведать читателю о собственной скромной персоне.

При рождении я получил имя Михаэль. Но так меня никто из домашних и близких не величал, а обращались ласково: Мика.

Появился я на свет зимним морозным утром 1900 года в Санкт-Петербурге. Семья наша жила тогда на Васильевском острове, на Кадетской линии. Достаток наш назвать великим нельзя, но мы и не бедствовали. Одним словом, относились к среднему классу. Родители мои имели хорошее добротное образование. Отец, Георг Фридрихович Штейнер, инженер по транспортной части, славился также как знаток живописи малых голландцев и увлекался коллекционированием курительных трубок. Мама, Александра Дмитриевна, – выпускница Мариинского института. Знала в совершенстве четыре языка и одно время преподавала литературу в Императорском Санкт-Петербургском университете.

Я и моя старшая сестра Фредерика росли в атмосфере высокой и требовательной нравственности. Бывало так: мы с Фридой, к примеру, слишком эмоционально и шумно играем в пиратов. Кричим: «На абордаж, сизый Хью!» Отец смотрит на нас так строго, что сразу не хочется быть пиратами. Выдержав паузу, он говорит, отчетливо произнося каждое слово, словно чеканя шаг: «Вы, кажется, забываете, что в нашей семье так никто никогда не вел себя». Далее непременно следует напоминание, что мы – потомки нюрнбергских бургграфов дома Гогенцоллернов и должны быть достойны этого обстоятельства.

Каждый год, весной, отец снимал дачу в Петергофе, и мы уезжали туда сначала на выходные дни и праздники, а потом оставались на летние каникулярии с 1 июля до 15 августа. В солнечные дни я играл с местными мальчишками в прятки, салки, бабки и в другие игры. Было очень весело!

В 1908 году приказом министра путей сообщения Николая Константиновича Шауфуса отца на два года перевели на службу в Москву, курировать работу Московской железной дороги курского направления. Мы поселились в доходном доме в Георгиевском переулке. Рядом, на Кудринской-Садовой улице, находилась четвертая женская гимназия, куда определили Фредерику. А меня приписали к казенному реальному училищу, которое располагалось рядом.

Надо сказать, что я никогда не питал любви к предметам, дававшимся в этом учебном заведении. С рождения мне чуждо было все техническое. Не видел я никакой прелести в бездушных металлических махинах, законах физики и геометрических фигурах. Моя голова была совершенно не приспособлена к этим сферам. Меня влекла история! Я много читал о великих людях, о разных странах, об открытиях археологов… В те годы память моя была безупречной!

Но отец решил, что Фрида будет учиться в гимназии, а мне следует постигать технические дисциплины, чтобы в будущем продолжить труды на инженерной ниве. Сильно меня огорчало это решение отца. Зато когда приходили к нам гости, я становился центром их внимания. Они непременно просили меня рассказать что-нибудь из истории. И я охотно откликался на эти просьбы, подробнейшим образом описывая тонкости всяких исторических реалий и личностей. Гости хлопали в ладоши и восклицали: «Bravo! Merveilleux!» А один из сослуживцев отца однажды даже заметил, что у него создается чувство, будто я – настоящий свидетель событий, о которых рассказываю. И поинтересовался, знаком ли я с романом Уэллса «В глубь веков». Тогда имя Уэллса мне было неизвестно, но спустя годы, я прочитал этот роман, правда, под другим названием.

Я старался привыкнуть к Москве, но она так и не стала для меня родной. Не было в ней великолепия Петербурга! Все мне казалось здесь каким-то ненастоящим, даже комичным. Красная площадь навевала на меня бесконечную тоску и никак не могла в моем маленьком сердце затмить Дворцовую площадь в Петербурге. И москвичи были для меня совсем чужими, словно я оказался на другой планете. Конечно, быть может, я сам себе это придумал. Но так или иначе друзей в Москве у меня не завелось. Ничего не поделаешь, я – питерец!

III

Уже летом 1909 года люди все чаще стали говорить о приближающейся комете. Пожалуй, не было такой газеты или журнала, которые не писали бы о ней. Одни пугали этой кометой невежд. Другие – напротив, успокаивали читателей, публикуя интервью с астрономами, которые рассказывали о природе комет. У меня сохранилось несколько таких газет. Вот, например, что сообщалось в газете «Русское слово» от 17 апреля 1910 года. «У страха глаза велики. Вчера и третьего дня в редакцию неоднократно обращались по телефону обыватели, утверждавшие, что в воздухе ими чувствуется как бы „запах спирта“, и боязливо осведомлявшиеся, не находится ли этот странный феномен в связи с приближением кометы Галлея. Хотя запахи кометы Галлея еще не исследованы, но едва ли все же от небесного светила может „разить водкой“. Если носы наших собеседников по телефону не галлюцинируют, то спиртуозный запах правдоподобнее объяснить усиленной заготовкой спиртного к празднику. Небесная механика здесь, во всяком случае, ни при чем».

А вот какой стишок появился в журнале «Смех»:

 
Нам минута дорога:
Мир идет к кончине!
На земле стоит булга
По этой причине.
Снаряжен аэроплан:
Отлетит с планеты!
Изучен уж точный план
Гибельной кометы.
Скоро нас кометный хвост
Бросит на лопатки.
Не давайте деньги в рост,
Раздавай «остатки»!
Рассыпайте даром – «так»
Звездные секреты
И постройте особняк
На хвосте кометы.
 

Забавно перечитывать эти шутливые строчки. Но тем не менее было достаточно и глупцов, веривших во вредоносность кометы и панически боявшихся ее. Порой это доходило до сумасшествия. Газеты сообщали, что некоторые люди боятся выходить на улицу, а кто-то даже сводит счеты с жизнью. Большим спросом стали пользоваться специальные таблетки «от кометы» и «антикометные зонтики». Мне, например, довелось видеть, как одна женщина тянула за руку своего маленького сына, направляясь в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, находившуюся напротив Вдовьего дома на Пресне. Женщина покрикивала на сына и грозилась, что за непослушание на него обрушится гнев кометы. Тогда я впервые осознал, что необразованных, темных людей невероятно много, и мысленно всегда благодарил маму, папу и нашего учителя Льва Исааковича Хлебородова, которые привили мне правильное течение мысли, спасавшее от мрака невежества.

IV

Комету я впервые увидел в конце декабря 1909 года. Отец отвез меня и Фриду в обсерваторию на Пресне. Там служил его знакомый астроном. Звали ученого Сергей Николаевич. Я никогда раньше не был в настоящей обсерватории и был просто потрясен огромным телескопом, который почему-то тихонько жужжал. Сергей Николаевич – человек средних лет с аккуратно подстриженной бородкой и усами – пояснил, что это жужжание издает специальный часовой механизм, медленно поворачивающий телескоп, чтобы следить за вращением небосвода.

– Вы знаете, что такое кометы? – спросил Сергей Николаевич.

Мы с Фридой отрицательно покачали головами.

– Ядра комет – это ледяные глыбы. Их поперечник составляет несколько километров, а масса в миллионы, а то и в миллиарды раз меньше массы Земли. Льды, или, скорее, снега́ кометы – это замерзшая вода с примесью замороженных газов и жидкостей. Когда такой межпланетный айсберг подходит ближе к Солнцу, он нагревается, возгоняется, и у кометы появляется хвост – длинный шлейф газа, который разметывается на многие миллионы километров от ядра кометы. Впрочем, давайте посмотрим в наш телескоп на самую знаменитую комету – комету Галлея.

Первой в окуляр телескопа заглянула Фрида. Посмотрев с минуту, она, не сказав ни слова, отошла в сторону. Потом прильнул к окуляру я.

На черном бархате морозного неба выделялось туманное зеленовато-серебристое пятнышко.

– А где же хвост? – спросил я, не отрываясь от окуляра.

– Подожди, Мика, пусть глаз привыкнет. И смотри как бы боком. Мы этот прием называем боковым зрением.

Едва Сергей Николаевич произнес эти слова, я увидел хвост кометы. Точнее, не хвост, а хвостик.

– Он такой маленький! – сказал я.

– Потерпи, весной мы увидим огромный хвост.

Я любовался этим серебристым пятнышком и думал о том, что сейчас всматриваюсь в такие бездны, о которых прежде и не помышлял. И почему-то в тот момент в голове у меня зазвучала музыка. Это был «Хорошо темперированный клавир» Баха, прелюдия и фуга ми-бемоль №8. Мама и Фредерика часто исполняют эту музыку на домашнем фортепиано. Так и стала эта комета ассоциироваться у меня с музыкой Баха.

Я отошел от телескопа и спросил:

– А кто такой Галлей?

И Сергей Николаевич рассказал о знаменитом ученом Эдмунде Галлее, упомянув, что Галлеем этого исследователя зовут в России, а англичане произносят его фамилию как Хелли.

– Он эту комету открыл? – спросила Фрида.

– Не просто открыл, – ответил Сергей Николаевич, – а совершил настоящий научный подвиг. Во времена Галлея, а это был XVII век, люди не знали путей и законов, по которым движутся в пространстве кометы. Считалось, что перемещаются они по прямым линиям: появляясь из глубин космоса, проносятся мимо Солнца в бесконечность, чтобы навсегда там исчезнуть. Галлей не мог объяснить, но чувствовал, что движение комет гораздо сложнее, чем может показаться. И тогда он задумал провести свое исследование, я бы даже сказал, осуществить настоящее расследование о движении комет.

Сергей Николаевич говорил неспешно, четко произнося каждое слово.

– Исаак Ньютон, учитель и друг Галлея, – продолжал он, – не раз высказывал мысль о том, что, по-видимому, существуют кометы, которые движутся вокруг Солнца и периодически появляются на наших небесах. Он даже предложил способ проверить эту гипотезу. Нужно было собрать старинные записи наблюдений различных комет и по ним определить их орбиты. Если у некоторых комет орбиты окажутся совпадающими, то, значит, они…

– Принадлежат одной и той же комете? – перебила Фрида.

– Молодец, Фрида! – воскликнул Сергей Николаевич.

– Фредерика, – тихо, но строго произнес отец, – если ты будешь перебивать, мы тут же поедем домой.

– Désolé, papa, – виновато мурлыкнула Фрида и приложила палец к губам в знак молчания.

– Так вот, – продолжил Сергей Николаевич, – по моментам прохождений через перигелий, то есть через самую близкую к Солнцу точку, можно определить период обращения этой кометы вокруг Солнца. За такое дело и взялся Галлей. Собрав сведения о наблюдениях комет за последние триста шестьдесят лет, он составил таблицу, в которой были числа, показывающие форму и расположение орбит этих комет. Ученого поразило совпадение величин, относящихся к трем из них. Это были кометы, появлявшиеся в 1531, 1607 и 1682 годах. Последнюю, кстати, наблюдал и сам Галлей. Оказалось, что они двигались по почти одинаковым орбитам. Могло ли это быть простым совпадением? Одно обстоятельство смущало Галлея. Дело в том, что от первого до второго появления этой кометы прошло семьдесят шесть лет и два месяца, а от второго до третьего – только семьдесят четыре года и десять с половиной месяцев. Почему же эти периоды неодинаковы? Но вскоре Галлей нашел этому объяснение. Двигаясь по своей вытянутой орбите, комета проходит вблизи гигантских планет – Юпитера и Сатурна. Эти планеты своим могучим притяжением отвлекли комету от ее обычного пути, сократив его, а потому она и пришла во второй раз раньше. Тогда-то Галлей и понял, что это были не три разные кометы, а одна, движущаяся вокруг Солнца по очень вытянутой орбите с периодом обращения в среднем в семьдесят пять с половиной лет. И Эдмунд Галлей с уверенностью заявил, что возвращение этой кометы состоится в 1758 году.