Czytaj książkę: «На семи ветрах»

Czcionka:

* * *

На семи ветрах: Предисловие к книге

«Творчество – общее дело, творимое уединёнными».
Марина Цветаева

«Чтобы разжечь огонь, нужны два кремня».
Луиза Мэй Олкотт

Ещё недавно мы радовались, как дети, нашей первой совместной книге «Прогулка с Музой». И вот подоспело время для написания нового труда. Тем более что и повод нарисовался более чем достойный – 25-летний юбилей знакомства и начала соавторской деятельности! Кто нас знает, тот помнит о давней традиции – на памятные даты дарить друг другу творческие подарки. А лучший подарок, как известно, – книга…

«На семи ветрах» – как родилось название? Как и всё в этой жизни: вроде бы случайно, а на самом деле подчиняясь невидимым творческим законам. Не нам их открывать, но и не нам закрывать на них глаза.

Во-первых, мы хотели подчеркнуть нашу любовь к русской фразеологии (об этой любви речь пойдёт в одном из разделов книги). А во-вторых, сам фразеологизм на семи ветрах пришёлся как нельзя кстати, ибо его значение – «на пересечении всех дорог, на открытом, незащищённом месте». Это же про нас! Быть открытыми миру, всем его ветрам, – то ещё удовольствие: кто-то равнодушно пройдёт мимо, кто-то посмотрит косо, а кто-то и камень бросит, не постесняется. Но бывает, кто-то станет рядом – да так и застынет как вкопанный. Ради таких неравнодушных будем и мы стоять и творить – на семи ветрах.

В нашей книге семь разделов. Каждый носит «крылатое» название (не забыли про особую роль фразеологии в жизни авторов?), и в каждом названии спрятана цифра семь! Случайность? Опять нет. Семёрка всегда считалась магической и счастливой. Помимо того, что она чаще других цифр присутствует вокруг нас (семь нот, семь цветов радуги, семь дней недели и т. п.), семёрка – символ творческого начала в человеке, поэтической души, а ещё мудрость и совершенство.

В процессе чтения вам предстоит: побывать на седьмом небе и потрудиться до седьмого пота, вспомнить старинную пословицу семи смертям не бывать, а одной не миновать, пройти перекрёсток семи дорог и полюбоваться на семь чудес света, узнать, что скрывается за семью замка́ми, и очутиться за семью морями, преодолев на своём пути все препятствия. В путь!

С уважением, Анна и Андрей

1. На седьмом небе

Всегда ли любовь – седьмое небо счастья, упоительного восторга, нежной привязанности? Нет, конечно. Но это всегда дар. И даже если небесный полёт был кратким и завершился падением, любовь дала шанс взглянуть на земное иными глазами.

Анна
Золотая свадьба

Мы дарим внучатам конструкторы, кукол, башенки… И учим их: «надевай» вместо «одевай». И вот мы сидим такие, дедушка с бабушкой. Уютно-скрипуче продавлен старик-диван.

А души, ох эти души, ничем не скованы (артритами, и склерозами, и уколами), мальчишка с девчонкой, букеты листвы в руках. Наивнее снега первого, бестолкового. Ему бы на землю надо. А он – никак.

Над парком качели, ребячья разноголосица, ветрище флиртует с рябинкой: «твоя» и «твой». А мы, невидимки, легко по газонам носимся, и с визгом друг дружку закидываем листвой. Не жухлой, могильной. Охряной, богатой искрами. Зелёные блики ещё сквозь неё сквозят. Лимонное солнце щёки надуло, брызнуло: «Ой, дети… Блаженные психи, а что с вас взять».

Блуждаем, притихшие, об руку, в нашем скверике, и слушаем эхо смешных подростковых тайн.

– А помнишь, ты не умела тогда на велике!

– А я и сейчас не умею.

– Тогда – летай!

Давай будем вместе. Под строчками – под обложками. И вкус валидола. И скорая под окном… На сахарном облаке, резво болтая ножками, давай примостимся и малость передохнём… И руки… вот эти, сухие, твои, артритные, мои, искажённые старческой худобой. Ноябрь отливает металлом, оркестром, ритмами. «Рамштайн», «Лакримоза», «Скорпионс», мы с тобой…

Ты знаешь, а пусть неотвратное приближается. Но мы-то пока на земле, не в его вратах. Давай будем вместе, долго ещё, пожалуйста… И небо ответит – осенней, скрипучей ржавостью:

«А ну вас. Блаженные психи. Да будет так…»

Анна
Фейри

Я привык. Обитаю в комфортной сфере:
офисные будни, безрадостные тусовки…
А девчонка моя – из народца фейри,
хоть и носит курточки и кроссовки.

Времена трубадуров и рыцарей миновали,
ни прекрасных дам, ни турниров конных…
Но живу я в солнечном карнавале,
серенады складываю – под балкон ей…
Сфера плавится, гибнет защитный панцирь,
кто я, ну поведай же, фейри, милая:
просто парень, с которым весело потрепаться?
а потом улетать в просторы надмирные…

Привязать её – как? – невообразимо…
Со словами проблемы. С цветами накладки.
Я прочёсываю окрестные магазины,
приношу карамельные шоколадки…

Завари мне сухие листья в волшебной колбе,
разгреби на книжном столе развалы…
Прячешь нитку с иголкой, живой и колкой:
их какая-то древняя ведьма заколдовала,
нянчишь рыже-пятнистого котофея,
телефон мой кокнула, про стихи отрубила – «в топку…»
Фейри, неподкупная, славная фея,
всё равно не сержусь на тебя, а толку…

Шаль твоя ажурная, тонкая, бежевая,
геометрия звёзд и пыльцы лоскутики…
Фейри дразнит, смеётся, жутко выбешивает,
мой мирок раскидывая на кубики…

Я теперь пою раскованно, жадно, круто
про поля, дороги, солнца и супермаркеты,
так, что парни-друзья пожимают руку,
а девчонки – счастливые слёзы смаргивают.

Изучаю трактаты: лгали учёные корифеи
про чудесное существо – ранимое, огневое!
Сколько нам отпущено, зеленоглазая фея?!
Ты моя – на время, отпущенное на волю…
Мне не надо книжных страниц, оторванных
от волшебной сути – заклятьями и запретами!
Ты урок совершенной любви, которая
ничего никогда не требует…

…Я усну в слезах, в уютной, комфортной сфере,
схлопну вечер, будто программную вкладку,
и навзрыд, как трёхлетний ребёнок, заплачу: фейри!!

И найду на столе карамельную шоколадку.

Андрей
Послекомандировочное, или Рецепт счастья

Скоро буду дома, вступлю на вахту,
заждались девчонки моей стряпни.
На словах – всё в норме, ну а по факту –
на одном фастфуде сидят все дни.

Позабыли запах нормальной пищи,
из палитры вкусов – лишь глутамат!
Я из тех, кто лёгких путей не ищет!
Глутамат, поверьте, не мой формат!

У меня всё просто, без суррогатов:
я из тех безбашенных поваров,
что готовят сердцем. От ароматов
слюноотделение будь здоров!

Вот бульон дымится – душист, наварист,
из такого суперский выйдет суп.
Пусть себе кипит, ну а я покамест
потушу с грибочками путассу.

Настрогаю фирменный свой салатик:
огурцы, укропчик и базилик.
Это же наркотик, а я – фанатик:
ловишь кайф, проглатываешь язык!

Как же я соскучился по готовке!
Если настроение на нуле,
измотаешь нервы в командировке, –
то идёшь на кухню, берёшь филе,

режешь на куски, отбиваешь смачно,
погружаешь в сырно-яичный кляр –
и на сковородку! Восторг щенячий!
Думаешь: о боже, ты кулинар!

И уже на запах вприпрыжку мчатся
дочка и жена (и проныра-кот) –
милые, голодные домочадцы.
И куски тягают и тянут в рот…

Что для счастья надо? Рецептов много!
Ну а мне по вкусу такой состав:
жареной картошки (взамен хот-дога),
сдобренной щепоткой прованских трав,

рубленых котлеток – да с пылу с жару,
фирменный салатик из огурцов…
Уплетать с любимой женой на пару,
подавать изысканно – под гитару!
(Я ли не маэстро в конце концов?!)

Взять отгул, на дачу уехать с дочкой,
запускать кораблики по весне,
мастерить пингвинов, плести веночки,
за четвёрки в четверти не краснеть…

Да к тому добавить бы горстку смеха,
вычесть негатива дурной процент,
творчества контейнер наполнить с верхом…
Вот и весь бесхитростный мой рецепт.

Вишенкой на торте – закат у моря,
сытый и довольный подлиза-кот,
а когда все живы, когда все в сборе –
это как финальный – па-бам! – аккорд…

Пусть на завтрак хлеба кусочек чёрствый…
Даже если в мире программный сбой,
никого не слушай, ведь счастье – просто
быть кому-то нужным и быть собой…

Анна
Соната. Семья

* * *

Касаюсь жёлтых клавиш лиственных,
тебе, тебе кладу у ног:
трамвайный – бодрый и заливистый,
задавший тонику звонок,
лучистых парков электричество,
и эхо ливня – светлых слёз,
и жестковато-механический –
по рельсам – перезвон колёс…

Стучало сердце где-то вне меня –
весь мир во звуке возродив.
А я… фальшивил от волнения
и был несчастен и правдив.

* * *

Крещендо, верными дорогами
два лейтмотива в унисон.
Нескладно, гармонично, огненно
ворвался третий – Мендельсон…
Про счастье острое и шквальное,
какого не было ни с кем…
про рельсы-рельсы, шпалы-шпалы и
свирель морскую на песке…

Ты – соло, альт, и подголосками
мой дом поёт тебе хвалу.
Вот солнце – яркими полосками,
порядком клавиш на полу.
Аллегро – остро и безбашенно
стекло, пошёл другой отсчёт.
И модерато, баю-баюшки,
нестрашный серенький волчок…

* * *

Но колыбельной оклик тающий
почти истёк, и темп возрос.
Он заскользил по нарастающей:
качели, ёлка, Дед Мороз…

Поход – и пчёлы в сонном клевере.
Трёхмерно громкое кино.
Хиты отстукивают в плеере
готично, дерзко, заводно.

Стрекочут в клетке неразлучники.
Сквозняк врывается шаля…
Девчонка у окна заслушалась
перетеканье февраля

в беспечный март, слова невольные –
стихи, рождённые в толпе…
Дрожит неровными триолями,
роняет бусины капе́ль.

Гуляет солнце переулками
и плавит снежное драже.
Звенят упрямо рельсы гулкие.
И ей четырнадцать уже…

Анна
Лоза

Я буду каркасом прочным, стальной опорой. Рисковая, сильная, жёсткая, это правда.

А ты – просто так, листвы мягкотелый ворох. Цветная лоза осеннего винограда. По сетке, по серым прутьям течёт, пылая, шипит дождевыми редкими жемчугами, упрямо, неукротимо бушует пламя. И греет оно меня. А тебя – сжигает.

Ты ветер медовый, гречиха и пряный донник. Ты глянцевый, пряный, радостный цвет аджики… И тёмные, фиолетовые прожилки на ласковых – на твоих листвяных ладонях. Ты рыжие сполохи, бархатный цвет черешен, ты сочно-лиловых бусин густая россыпь. Отрада стволов, древесно заматеревших. Упругая жажда юных ещё отростков.

Щекотка листвы бежит по железным нервам. Твой голос – огнём по воску, а я свеча лишь. Твой дар. Он такой огромный и непомерный… Но ты с ним живёшь, как будто не замечаешь.

И чтобы понять очевидную эту малость, счастливую правду свою «не одна, а двое»… Я так за тебя отчаянно испугалась, до хриплых и чёрных глубин нутряного воя… Что будет стоять опора моя пустая… Конечно, её никто не согнёт, не скрутит, но если лозы – бесполезной лозы! – не станет, зачем эта ржавая сетка, столбы и прутья?!

Я вовсе не узница. Солнце, венец, рубины, прожилки листвы пульсируют, будто вены. Держи, обвивай, обнимай, укрывай, Любимый.

Колючие прутья ладонью благословенной.

Андрей
Храню

В анналах памяти, в архивах
храню приметы давних лет,
минувших дней и дат счастливых,
как будто в прошлое билет…

Истёртый снимок чёрно-белый –
застывший оттиск юных грёз,
свидетельство души незрелой,
былой любви апофеоз.

И ворох писем безмятежных…
Как приказать: забудь, порви!
Предать огню сухой валежник –
остаток памятной любви…

И снова душу растревожит
какой-нибудь засохший лист…
За каждым днём, что мною прожит, –
тепло сердец и светлость лиц…

Храню. Любовно и прилежно.
(Хотя былого след простыл!)
Храню. Старательно и нежно.
Так тяжело сжигать мосты…

Анна
Персефона

Вот она выбегает и щурится, пробует землю –
кто кого согреет? стынь бесснежная? пятка босая?
И клюёт ей ступни, как птенчик, первая зелень.
Робкие, щекочущие касанья.

Разрисованы руки царапинами в орешнике.
Листья ластятся, молодые прислужники.
Эй, вы где, подснежники, и надснежники –
послестужники?!

Вот она раскинула руки, тоненькая, прямая,
ей перехватило голос, и плачет она, и молит:
обнимать бы вечно и небо, и травы, и море,
обнимаю вас, хорошие, обнимаю…

И густеет воздух – приворотное зелье.
Сладко, сладко, руки и губы в него окунаю…
Я же здешняя, нисколечко не подземная,
до последней жилочки я земная!

* * *

Он стоит и ждёт. Всемирный, чужой, всемерный.
Будто не окован любовными звеньями.
Он стоит среди смерти и бывших смертных –
потому что бессмертно одно забвение.

Сам – и смерть, и суд, и мшистые камни,
и беззвучные воды. И смотрит он осторожно:
виноградный сок по губам любимой стекает,
и на шею сладкая побежала дорожка…

Будто лозы, поспели её высокие груди.
И походка вьётся, волну прибрежную вопрошает…
Брат Морской, присмотри за девчонкой шалой,
накидай ей брызг, сапфиров, что ль, изумрудин…

Вот она ликует, плещется, трёт молодые очи,
носится по кромке, искры разбрасывая.
Вот она выкручивает подол и хохочет…
Посмотри – не смотри – как она прекрасна.

Вот она лукаво щурится – и всегда по-разному,
растрепались косы, это с гор текут перелески…
Присмотри за ней, пожалуйста, Брат Небесный.
Посмотри – не смотри – как она прекрасна.

Вот она, набродившаяся, приходит.
Без напоминаний и зова: ну где ж она?!

Оживает подземье бесцветное и глухое.
Это он обнимает её –
не удерживая…

Анна
Оборотничество

Мы считались такой идеальной парой:
озорное солнце и добрая тень.
Я люблю его – он нормальный, хороший парень!
Только оборотень.
В нём угрюмая сила порой ночует,
поводок обрывает глухая жуть.
Зверь скулит и рвётся, и я его нюхом чую.
И держу.

А когда он с утра подставляет спину,
набродившись, дышит устало и тяжело,
я спокойно глажу вздыбленные шерстины.
«Успокойся, маленький, всё прошло…»

А с недавних пор он хохочет, как одержимый.
Пробирает до дрожи смех, уходящий в вой,
переполненный смертью, людской поживой,
дважды, трижды, стократ живой!
Он сказал, что устал служить человечьей правде,
что пора взрослеть, на людишек глядеть трезвей,
и теперь он не оборотень, а каратель.
И мессия, и суперзверь.

В соцсетях друзья, безбашенны и клыкасты,
как один провыли про новый закон
представителей новой всесильной касты.
Вот таких, как он.
Объявился – с ухмылкой лисьей и шеей бычьей –
Главный Волк, новоявленный царь и бог.
Да, пока в вас видят парней обычных.
До поры – пока не вопьётесь в бок.

Я боюсь, я кричу – ну кому ты себя-то продал?!
И куда мне идти, если я навсегда с тобой?
Посмотри мне в глаза – я детёныш людского рода –
и неправда, что выращена на убой!
Пусть умрёт в ночи беспамятный твой советчик!
Вымой когти, язык и сердце, и станешь чист!
Зверь, зверюга мой, славный мой, человечий,
ну опомнись, пожалуйста, излечись!

А кругом бурлит заразительное безумье,
страстно шепчет: отдайся и приумножь…

Он впервые швырнул меня и оскалил зубы.
Я впервые – я не хотела – взялась за нож…

Андрей
Половины

Забыл. Не помню я уже,
как злые тучи надвигались,
как на злосчастном вираже
мы в хлам с тобою разругались.

Как обменялись мы в сердцах
накопленной годами желчью,
подпортив красоту лица
обид безжалостной картечью.

Но помню, твой кривился рот,
внося сумбур в точёный профиль.
И в муках корчился Эрот:
он не готов был к катастрофе…

Там, где с тобой соединясь,
когда-то став единой плотью, –
остался шрам. А наша связь –
теперь лишь жалкие лохмотья…

Забыл, но шрам болит ещё,
и студит душу пустошь комнат.
А брак, что небом освящён,
жестоко надвое расколот.

Никто не уцелел в борьбе,
дымятся брачные руины.
И каждый вновь сам по себе.
И мы, как встарь, – две половины…

Анна
Любовь. Октава

Была боязнь, вколоченная с детства,
живучая, как дикие кусты:
нельзя поддаться, дрогнуть, заглядеться!
Любовь – когда тебя, когда не ты.

Раскидываешь солнечные нити –
и ловится мальчишечья плотва.
Ты сувенирчик, маленький магнитик,
чья сила притяженья такова –
что розы, слёзы, клятвочки навеки,
реестры жертв плодятся на лету!
Как будто это – некие проверки
на женственность, на дар и красоту…

* * *

Пришло не униженье – обретенье. Случайный май и листвяной ковёр. Тепло, щекотка в солнечном сплетенье, как будто кто-то кисточкой провёл. И, женское тщеславье преступая, – не до него! – ты пробуешь пути.

Восполненность. Счастливая, слепая. Ты плоть и дух. Ты звук, ориентир. Ты цельность. Может, это и пугает: начало дней с нуля и налегке… До– первой ноты и ступеньки гаммы. Ре-альность мая в сонном городке.

Раскинулся калейдоскоп дорожный, бодрящий ветер поутру подул. Ми-раж, на ощупь хрупкий и надёжный… Фа-нтастика, где ритмы совпадут, ручей соль-ётся с полноводной речкой, а ветер размешает облака… Тебе немножко натирают плечи разболтанные ля-мки рюкзака. Летит качель в си-реневое буйство, на тополе чернеется гнездо.

Воссоздавайся. Впитывай. Любуйся.

И новый круг – и радостное до-…

Анна
Влюблённые (призраки)

Расцвеченные в куртки и джинсовки,
мы два пятна. Два невесомых, ярких,
наполненных собой…
самих себя,
порой очнувшись, где-то обретаем…

То с мокрой тряпкой, холодящей руку,
перед распахнутым окном в июнь –
как лимонад, распробовавший лето…
А то бегущим кросс вперегонки
с лихой дворняжкой – утренней прохладцей.
На скучной паре – синим стерженьком,
порхающим беспечно по бумаге.
Посередине книги, где сюжет
явился на странице сто-какой-то,
а мозг в недоумении: о чём
вчера читал на сотне предыдущих?..

Мы каждый раз влипаем в этот миг,
в его янтарь, и патоку, и солнце…
Нас нет…
И мутной лужищи зрачок
нас исказит своей весёлой рябью.
А мы – два нежных призрака ребристых –
в зрачке у лужи за руки берёмся…

Морщинистое зеркало одно –
рассеянной старушечкой музейной
проявит нас у шторы в драмтеатре:
как молоды. как хороши-то. ох.

Уверенный мужчина типа босс
высовывает голову из мерса:
ну только что – вот здесь, на светофоре –
девчонка с парнем – были или нет?!
Витрина ловит отраженье смеха
и преломлённый светом поцелуй…
А парковые голуби шумят,
спешат склевать раскрошенную булку,
им всё равно – реальны или нет
два человечка. Крошки-то остались…

Трамвай проехал, звякнул на прощанье…
Нагруженная сумарями тётка
зацепит что-то уголком сознанья:
рука на поручне… полуобъятье –
нежней, чем жарко вжатые тела.
Обиженная снуло и привычно
на мужика с друзьями в гараже,
на вялую, тупую перебранку…
поправит «химию» свою зачем-то.
И вспомнит, как…
лет тридцать – или сколько –
тому назад? уже не сосчитать…
ах, господи, зачем же их так много?!
Делили зонт, катались на трамвае,
отчаянно прогуливали пары,
и солнце, пахнущее сдобной булкой,
крошили на асфальте голубям.

Анна
Первая любовь

Субботний вечер солнечно-парадный, горсад, фонтаны, визги детворы. Пооткрывались летние веранды, похожие на дивные шатры, коварные цветочные приманки (про что людскому рою невдомёк).

Мороженое плавится в креманке, и дочка, мой двухлетний огонёк, с коленок мужа просится на волю, хоть и сидит – увлечена пока… размешивая джемовые волны и бежевые сливки-облака.

Но сердце делает крутое сальто – и «ты приехал», дрогнувший смешок, вон, с девушкой, кудрявенькой пацанкой, и всё у вас, наверно, хорошо.

Когда-то я звала тебя Серёжик… Стрельнуло в памяти, отозвалось, я гладила совсем не колкий «ёжик» густых, медово-солнечных волос… Спасибо – за прогулки и печенье, апрельский дождь и майского жука, стремительные лодочки-качели – туда, туда, где сон и облака… За новый год, за встречу из больницы, студенческие славные года, за тёплые ладошки на ресницах, смешливый полушёпот – «угадай». Мы не плодили ссор, в обидах маясь. И попрощались дружески светло. А помнишь, на вокзале обнимались, желая от души – всего-всего…

Он оглянулся – радость узнаванья. Спасибо… невозвратно, горячо – за классиков и книжные завалы, благодаря тебе я всё прочёл, за переписку днями и ночами, зелёный зонт, и ливень сквозь лучи, и робкие гитарные бренчанья – учил-учил тебя, не научил!

За дачного кота (не помню кличку), за граффити (ох, и вопил подъезд), за ту полупустую электричку и сумасшедший земляничный «квест», твои стихи – эффект гремучей смеси, дерзай, подруга, только не забрось! Обычно мы благодарим за «вместе» – тебя легко благодарить за «врозь»… Не за руины сказочного замка – за даль в предощущении вершин. За то, как обнимала на вокзале, – всего-всего желая от души…

– С юморком!

Андрей
После ссоры

Как гора упала с плеч, а всего-то –
поостыли да себя взяли в руки:
опыт есть, ведь мы со стажем супруги!
(Хоть порою поругаться охота!)

Насиделись по углам, хватит дуться!
Все обиды – прочь, долой – недомолвки!
Ну-ка, милая, примерь-ка обновки!
Уж неделю ждут тебя, не дождутся;)

Отложи дела, денёчек – что надо!
Погуляем от души, прочь кручину!
Видишь в зеркале красавца-мужчину?
Так хватай его, веди до горсада!

Мы же вместе никуда не выходим,
из своих не вылезаем скорлупок
(лишь по делу – ради вечных покупок),
не бываем никогда на природе…

Так, родная, две минуты на сборы!..

Закругляйся со своим макияжем!..

Да плевать, что мы супруги со стажем!

Мы всегда найдём причину для ссоры…

Анна
Мы обязательно встретимся! (очень любовная лирика)

Страстью безумной пьяная, буду тебе верна.
Мощное обаяние, аж потекла слюна.
Летом под сенью яблонек – буду я лицезреть…
Средь овощей и ягодок, сорной поляны средь,
в ласточкином чириканье, в позднем тепле утра
будет гамак поскрипывать, виться дымок костра.
Жажда любовной повести – мания, не каприз!
Будешь и ты готовиться – к нашему часу Х.

Как о тебе я грезила суетной, злой зимой.
Счастье моё, поэзия! Дивный, манящий мой,
нежный, брутальный, редкостный, нет, все слова пошлы!..
Мы обязательно встретимся. Слышишь меня, шашлык…