Czytaj książkę: «Живописатель натуры»

Нечто в предуведомление о сей книге читателя

Книга сия составилась ненарочно. Некогда вздумалось мне написать небольшую пиесу о красоте натуры таким тоном, какой во всей этой книге господствует. Я написал ту, которая помещена здесь под заглавием «К снегам при сошествии их весною». Это была самая первая, и сие было еще в апреле 1794 года. Она мне полюбилась, я сочинил тогда и другую под заглавием «К оживающей траве и первой зелени весною». А обе сии пиесы и заохотили меня заниматься сочинениями сего рода и более переписывая соединять их в одно место, а от того произошла сия книга и все сочинения, в ней находящиеся. Они писаны в разные времена и более для собственного своего удовольствия, ибо признаюсь, что минуты, употребленные на сочинение и переписывание оных, были для меня веселы, а по всему тому и не взыщите, дорогой читатель, если вы найдете в ней что-нибудь вам неугодное и неприятное.

1. К Брюму
(сочинено в Богородицке 1794 в апреле)

О! буди благословенно первое появление твое, великолепный вешний брюм! Паки вижу я тебя, паки наслаждаются очи мои красотами твоими, паки не насмотрюсь я на тебя, о завеса, сотканная из нежных чадов и курений земных! О сеть, сплетенная перстами премудрой натуры, и флер, составленный из веществ, невидимых нами, и превосходящий все флеры, сотыкае-мые наилучшими художниками в свете. Как могу я описать все прелести и красоты твои и изобразить словами то, что ты видом своим производишь в нежной и чувствительной душе.

В каких изящных и приятных видах представляешь ты все предметы, видимые вдали! Какими драгоценнейшими красками покрываешь их и какою кистью изображаешь целую картину предо мною, картину, каковую ни один из смертных живописцев со всем искусством своим соорудить не в состоянии! Какие живые, нежные и различные колера вижу я повсюду! Какие пурпуры здесь, какие нежные зелени тамо, какие тонкие и разноцветные тени, какие голубые и лазоревые прелестные колера испещряют все отделенности, какая приятная смесь между всеми ими, какая гармония между тенями и светом, каким разных и нежнейших колеров бархаты разостланы тамо по всем холмам и в долинах, какое приятное зрелище составляют из себя леса, бугры и горы. В каком отменном и прелестнейшем виде представляются очам моим все места и вещи пред тем натуральным, какой они вблизи имеют, и каким очарованием утешает натура мое зрение!

Вся душа моя упояется неописанною сладостию при смотрении на сие прелестное зрелище в натуре. Как некакой мед разливается по всему существу и по всей внутренности ее. Она ощущает нечто особливое в себе, нечто отменно приятное, нежное, восхитительное и такое, чего никакие слова изобразить не могут. Сии ощущения приводят в такой восторг душу мою, что отлетают из ней все прочие помышления ее, засыпают все ее заботы и мрачные попечения, и она, находясь в наисладчайшем мире и успокоении, занимается одним только зрелищем сим и одним только любуется им.

О завеса, сотканная из чадов, извлеченных парами из недр земных лучами солнца! О брюм великолепный! Сколько ни смотрю я на тебя, не могу насмотреться, и сколько ни любуюсь тобою, не могу налюбоваться довольно. Какие приятные минуты доставляешь ты мне собою теперь, какие доставлял в претекшие лета. Сколько сот, сколько тысяч минут помог ты уже мне в жизнь свою препроводить и наиприятнейшем веселии, веселии и таком, которое прямо безвинным и беспорочным назваться может. Сколько прекрасных утров и вечеров провел я при помощи твоей в таком удовольствии, о каком весьма многие и понятия не имеют. Сколько раз увеселял ты меня во время путешествий дальних и увеселял столько, что я забывал затем все трудности путешествия и душа моя при всех беспокойствах дорожных плавала в удовольствии неописанном. На каждой версте представлял ты иногда мне новые зрелищи и такие картины, из коих одна другой была прелестнее и очаровательнее. Коль часто бывало то, что я так засматривался на них, что мнил находиться посреди галереи, украшенной великолепнейшими живописями, и не меньшее чувствовал удовольствие, как бы и действительно находясь в оных. Сколь много раз самым дурным местоположениям придавал ты собою наиприятнейший вид и меня столько ж ими увеселял, сколько и прекраснейшими. Вся натура получала от тебя иной образ, и ты собою скрывал все ее недостатки и самые безобразия превращал в прелести.

О натура! Какое благодеяние между прочими бесчисленными оказала, показываешь ты и брюмом сим всем чувствительным душам. Всем творениям твоим, имеющим способность любоваться прелестьми и красотами природы. Коль многим из них подаешь ты случай пользоваться прямо жизнью их и наслаждаться такими минутами, кои неописанной сладости и кои составляют участки истинного блаженства на земле. Как много обязаны они тебе за то и сколь счастливы все те из них, кои сему драгоценному искусству от лет юных научились и, будучи с тобою давно знакомы, везде твои прелести искать, везде их усматривать, везде их чувствовать и ими увеселяться умеют. Коль отменно течение дней их от других многих, и сколь счастливее они тех, кои сего дара не имеют, но живут, тебя не зная, и умирают, не узнав.

Смейтесь, сколько хотите, вы, не знающие сего блаженного искусства и не имеющие об оном никакого понятия, насмехайтесь и, буде хотите, презирайте, поносите и даже хотя ругайте тех, которые почитают оное и, прилепляясь к нему, упражняются в жизнь свою в оном и занимаются часто такими вещами, которые в глазах ваших не что иное суть, как сущие безделки. Судите о поступках их как вам угодно, называйте деяния их глупостьми и разглагольствия о том бреднями и ребячествами. Я не хочу вам прекословить и, пожав плечами и вздохнув, то только разве скажу, что вы человеки и что человекам весьма-весьма сродно обманываться и в суждениях своих о таких вещах ошибаться, которые им не коротко знакомы и которых они сами не испытывали. Напротив того, других смело уверяю, что если б имея только способность к таким чувствованиям, какие имеют любители натуры, восхотели сами они некогда спознакомиться с сим искусством и самолично испытать все приятности оного, то собственные уста их скоро бы не то и совсем противное тому вещать стали.

Что касается до меня, то я торжественно говорю, что никогда! Никогда не могу я довольно возблагодарить судьбу мою за то, что она не лишила меня сего дара, но преподала мне случай спознакомиться с натурою еще в самое утро дней моих и спознакомиться с такой стороны, которая наиприятнейшею и для человеков наиполезнейшею почесться может. Какую великую пользу получил я от того! Сколь великое множество минут моих, сколько часов и дней целых посреди обуреваний житейских усладила она в жизнь мою, и сладость сию впечатлела так глубоко в недра души моей, что я, нередко вспоминая удовольствия, чувствованные за несколько лет до сего, ощущаю и поныне еще такую ж почти сладость душевную, какую ощущал в тогдашнее время, когда любовался где-нибудь тобою и прелестьми твоими, натура!

Двадесять крат возобновлялась уже весна с того времени, как я жил в стране, воспринявшней некогда первое дыхание мое, но я без чувствования особливого удовольствия не могу и поныне еще вспоминать тех счастливых и безмятежных дней цветущих лет своих, которые провождал я тамо в местах милых для меня в мире, тишине и спокойствии, и тех приятных часов, которые столь часто в уединении просиживал я по утрам при отверстом окне жилища, воздвигнутого мною на горе, где живали прадеды мои, и смотря с оной на излучистую Скнигу, речку милую и любезную мне, текущую с приятным журчанием внизу мимо окон, любовался бесчисленными прелестьми твоими, натура, и насыщался брюмом и другими красотами твоими столько, что от удовольствия позабывал все на свете, не желал ничего множайшего и почитал себя счастливым на земле. Хоть протекло после того так много уже лет, хоть сделался я от мест сих отлученным и видаю их очень редко, однако и ныне, всякий раз когда ни возвращаюсь я в мыслях своих в сии давно претекшие времена в сию страну праотцов моих и воспоминаю приятные часы оные, как вся душа моя приходит в восхищение, наполняется приятными ощущениями, и я пользуюсь минутами счастливыми в жизни.

О, какая особливая выгода для нас, что мы можем воспоминаниями сими возобновлять в душах наших те же чувствования и всегда ощущать вновь такие же почти удовольствия. Колико крат ни можем мы повторять и возобновлять в сердцах своих оные и чрез то усугублять число приятных минут в жизни, и коль многого удовольствия лишаются те, кои сим драгоценным искусством не пользуются и пользоваться не умеют.

О брюм неоцененный! источник многих забав и удовольствий душевных! Я паки обращаюсь к тебе: благословенно буде вешнее возобновление твое! Хоть не одну тысячу раз видал я тебя, хоть несколько сот крат утешалась душа моя тобою и в вешнее и в летнее и самое осеннее время, но никогда! никогда! не прискучивал ты мне, но ты был равно мил, равно приятен и равно утешен всегда для меня. Я и ныне при вечере дней моих столь же много увеселяюсь тобою, как утешался в самые лучшие годы жизни своей. Ты и поныне еще при наставании каждого ясного дня и при первом простирании взоров моих вдаль разливаешь по всей душе моей столь приятные ощущания и доставляешь мне такую отраду и удовольствие, которое и никак описать не могу. О буди же мне в течение и нынешней весны и лета столь же утешителен, как был во все претекшие годы и во все прежние дни!

2. К зиме пред окончанием оной
(сочинено в марте 1795)

Еще ты у нас и еще длишься, хладная зима, со всеми суровостьми твоими! – Солнце, колико ни старается выдираться из-за снежных облаков и согревать лучами своими воздух, колико ни силится удалять тебя от нас в страны севера, но ты все еще превозмогаешь оное. Только изредка и очень редко, да и на короткое время и немногие только дни дозволяешь ты ему сиять на свободе, великолепствовать среди яхонтового неба и греющими лучами своими ласкать нас скорым приближением весны. Но едва толь начнут лучи сии касаться воскрылиев одежды твоей и разрушать пушистую ее поверхность, разрывая связь снежинок, премудро устроенных тобою, и превращать их в капли водяные, едва только начнут капли сии, соединяясь между собою, составлять первейшие сонмищи свои на дорогах снежных, едва только начнут катиться и ниспадать они на землю с кровель жилищ наших, – как вдруг останавливаешь ты их опять в действии своем. Ты насылаешь паки стужу свою с седыми тонкими облаками, и они сокрывают от нас опять наше ясное Солнце! По велению твоему настают паки хладные ветры и морозы, и в единый миг тогда исчезают все предметы, прельщающие нас до того, и ты возвращаешься опять во всем прежнем своем виде и совершенстве.

* * *

О, длись и продолжайся еще, зима, и не спеши так скоро удаляться от нас! Весьма многим из обитателей стран сих нужна еще ты и продолжение твое. Многие тысячи не исправили, еще всех нужд своих, которые нужно им исправить в течение твое. Многие находятся еще в путешествиях дальних и спешат воспользоваться остатками твоими, спешат по мягким и спокойным путям твоим достичь до жилищ своих. Многие не успели из отдаленных стран привесть жито на пропитание себе и семейств своих, а того нужнейшее для обсева нив своих. У многих других не заготовлены еще разные вещи и товары и не доставлены до мест, откуда в плывучих громадах повлекут их по хребтам своим вешние воды и реки в отдаленные страны. Ко многим не возвратились еще из дальних стран милые сродники и друзья их, долженствующие прибыть последним путем твоим, зима, полезная нам.

Все сии и тысячи других людей вожделеют продолжения твоего. Все они с усердием хотят, чтоб продлилась ты подолее и не спешила никак уходить от нас. Для всех их и малейшее пригревание солнца и первейшие тали, производимые оным, толико же неприятны, как милы они любителям природы и всем желающим скорейшего настания весны. Сколько приятны для сих и малейшие скопищи вод на путях и лощинах, колико утешителен для них и малейший ручеек воды вешней и каждый бугорок, обнажившийся от снега, столько для тех противны и неприятны все сии первые предвозвестники весны. Едино воззрение на них возмущает уже дух в них и производит опасение в сердцах их, чтоб весна не настала скоро и половодь не захватила б милых родных их на пути и не подвергла б опасностям разным.

С каким удовольствием взирает иной отец всякой раз на возобновляющуюся стужу твою, мрачная и облачистая зима, теперь! Како благословляет каждый мороз твой, каждое снеговое облако и каждый хладный ветр, присылаемый тобою от севера к нам. Ему мнится, что каждая перемена таковая ручается ему о нескором еще отбытии твоем и каждая из них производит в нежном сердце его новые лучи надежды, что милые и отсутственные дети его, единое утешение и подпора старости его, успеют еще сим путем в его объятия возвратиться и не претерпят никаких зол в путешествии своем и произведут радость и удовольствие душе его. Он веселится духом при узрении каждой перемены таковой, спешит извещать о том подругу свою, нежную мать, заботящуюся об них еще более его. Оба они сообщают друг другу удовольствия свои; оба питаются надеждою скорого свидания с ними и благословляют вновь продолжающуюся стужу твою.

С каким рвением поспешает теперь путешественник иной продолжать езду свою по гладкому еще и спокойному зимнему путю. Он не теряет ни минуты своего времени, забывает и покой, и сон свой, восстает с полуночи и при свете луны не едет, а летит по холмам и равнинам и не навеселится духом, слыша еще скрип и свист под полозьями саней своих. Каждую ночь таковую почитает он наиблагословеннейшею для себя, и с каждою из них возобновляет надежду свою, что успеет еще отъехать далеко и до половоди добраться до мест, где его радости и удовольствия или крайние нужды и дела ожидают.

Колико радуется и како благословляет дление твое инде целая ватага простодушных поселях, везущая избытки Господина своего или свои собственные на продажу. Обоз из многочисленных повозок, нагруженных наилучшими плодами полевыми, которые орошены потом их, провождается ими медленными стопами до отдаленной столицы. Они при отъезде из домов готовились уже заранее терпеть все нужды и труды, с распутицею неразрывные. Они горевали уже предварительно о слабых и тощих сотрудницах, лошадях своих; они мнили, что измучат их до изнурения, тащив на них свои возы тяжелые по дорогам дурным, грязным и по самой обнажившейся уже земле. По бывшей оттепели при отъезде их, устрашавшей распутицей скорою, не надеялись они переехать и половины путя своего по снегу. Но восстановившаяся стужа и возвратившиеся морозы твои, зима! успокоили умы и разлили радость по сердцам их. Забыв все, поспешают они теперь с удовольствием уже продолжать путь свой, и единое только хлопанье рука об руку, соединяемое с шутками и издевками друг над другом, слышимо между ими, едва успевающими бежать за возами своими. Другая дружина встречается с ними, возвращающаяся уже из града и знакомая им. Сия летит на легких санях своих с вырученными уже деньгами в домы свои и умножает удовольствие их, рассказывая им о доброте дороги и высоких ценах хлебам. Они внимают вещаниям их, радуются и надеются и сами успеть воспользоваться временем еще холодным и столь же скоро и с таким же удовольствием возвратиться по снегу к домашним своим!

С какою неутомленностию трудятся инде поселяне теперь по утрам морозным и с каким рвением поспешают молотить остальные одоньи свои. Каждое утро таковое драгоценно и вожделенно для них. Они стараются не упустить ни единого из них. Встают с полуночи со всем семейством своим, и стук цепов их раздается по воздуху тихому во мраке и слышен повсюду далеко.

Со всем тем, сколько ни силишься ты себя поддерживать, зима, но пределы твои уже не далеко! Скоро, скоро сокроешься ты от нас со всеми снегами и стужами своими, и скоро не останется и малейших следов твоих. Вся природа уже начинает приуготовляться к той важной перемене, которая вскоре воспоследует с нею. Солнце возвысилось уже высоко и, будучи на свободе, греет сильно и отчасу более и сильнее. Теплые дыхания ветров летят уже к нам из стран дальних. А скоро появятся и первые герольды весны. Они поспешают уже к нам из стран южных, и мы вскоре увидим их, летающих по полям нашим и опять обитающих с нами в жилищах сельских. Рощи, осеняющие их в летнее время тенями своими, возгремят опять от крика их, а вскоре за ними услышим мы и песни других провозвестников весны, раздающиеся; в воздухе над главами нашими и толико приятные нам. Потоки вод потекут скоро с холмов и бугров и, вливаясь в реки, возбудят рыб, стоявших до сего спокойно в глубинах. Они, возвестя собою скорое приближение весны, принудят их выттить из зимних обиталищ своих и готовиться к вешним путешествиям и делам своим. А живущие с нами пернатые и скоты наши давно уже нам деяниями своими скорое приближение весны предвозвещать начали. Она и не замедлит приттить к нам в свое время, и время сие уже не далеко и очень не далеко от нас.

О, как приятна для нас мысль сия, и колико утешительна нам весна и при самом еще отдаленном приближении своем! Все бесчисленные красоты и приятности ее кажутся в отсутствии еще вдвое приятнейшими для нас. Мы, воображая их себе, не менее веселимся ими уже и ныне, как веселиться станем тогда, когда они существовать будут. Какое благодеяние оказала натура человеку тем, что придала ему сопособность утешаться и самым будущим и почерпать из единых воображений себе многие удовольствия и утехи. Коликою благодарностию обязаны мы за то устроителю душ и сердец наших!

Итак скоро, скоро переменятся все виды вокруг меня, и я увижу везде опять ту зелень дорогую, которая толико уже крат утешала сердце мое, которая весь дух мой до восторгов доводила и никогда не прискучивала мне. Скоро, скоро покроются ею все холмы и бугры наши, и драгоценные бархаты расстелются повсюду пред ногами моими. Я буду ходить по мягкой мураве опять и насыщать зрение свое красотами натуры, я стану паки восхищаться радостию и удовольствием, невинным от того.

Но дотоле, покуда совершится сие, да не буди того, чтоб я из пожелания скорейшего настания весны возроптал на продолжение твое, зима! Для меня и ты не была скучна и несносна. Я старался и тобою воспользоваться и, примечая красоты твои, веселить ими дух и сердце мое. Мне и ты доставляла множество минут наиприятнейших в жизни, минут, о каковых многие из сотоварищей моих и целые миллионы тварей и понятия не имеют. Ты доставляешь их и поныне еще мне красотами своими. Красот сих еще много. Прекрасныее твои утры, с пышными и великолепными дымами своими, нежные иней дерев, отменно яркая нынешняя белизна твоего снега и множество других вещей утешают и поныне еще мой дух и сердце. Но как никто меня уверить не может, что не в последний уже раз я тебя и красоты твои в течение дней моих вижу, то не упущу воспользоваться тобою колико можно более. Не упущу насладиться прелестьми, которые имеешь ты и при самом конце своем. Я постараюсь всюду и всюду отыскивать их и, примечая оные, утешать ими сердце мое и благословлять тебя и в последние дни пребывания твоего у нас.

3. К мальвам или розам во время цвета их
(сочинено 1795 в августе)

О, мальвы! О, пышные и великолепные цветы! Как описать мне красоту вашу? Как изобразить, сколь много пленяете вы наши чувствы и украшаете собою сады наши?

Что б были они при конце лета без вас? Что б были сады сии, а особливо те из них, кои по случаю не кичатся красивыми плодами древес, не гордятся множеством оных и не привлекают ими к себе всего внимания смертных! Что б были они в то время, когда начинает уже осень приближаться и вся натура старится. Не составляли б ли собою точного подобия лесов, и лесов мрачных, скучных и лишенных всех приятностей тех, какими прельщают нас и леса в вешнее и летнее время?

Уже приятные тени их тончают, густота редеет, а те зелени древес, которые посреди лета разновидностию своею толико утешительны для нас, давно уже начали терять всю живость колеров своих и со всяким днем более старятся и становятся безобразными. Уже видны на них здесь и тамо пожелтевшие и буреющие листья. Иные из них хотя висят еще на ветвях древес, но другие ниспадают уже с них и всякой день. Всякой день усыпаются ими уже тропинки и дорожки в садах, и они шурстят под ногами гуляющих по оным. Словом, все предвозвещает уже скорое приближение златой, но вкупе и разорительной осени, и сады наши скучный бы уже вид имели, если б не поддерживали вы еще собою красот и приятностей их и не делали б их посещения достойными.

Самые цветники сии, великолепнейшие ревиры садов наших, в таком ли уже виде в сие время, в каком бывают они посреди весны приятной? Всего того, чем наиболее гордились и величались они в наилучшее время в году, в них уже не видно. Нет в них ни гордых тюльпанов, украшающих так много цветники наши! Не белеются милые нарцисы с преклонными главами своими и не пленяют око белизною своею! Не синеются ирисы и не пестреются орлики разноцветностию кустов своих. Не величаются лилеи и другие порождения весны румяной. Самые пышные пионы давно уже оцвели и не прельщают нас гордыми махрами своими, а незадолго и самая царица цветов роза престала уже с нимфами и подругами своими украшать собою сады и цветники наши. С отшествием ее и собор всех прочих цветов власно как увядать начинает. Великая часть из них вместо прежнего великолепия своего делаются безобразными, и не красу уже, а дурной вид садам и цветникам собою придают. Повсюду видны мертвеющие уже стебли и буреющие листья их, производящие толикое отвращение к себе, что взоры наши уклоняются от них и не хотят удостаивать их более своим зрением.

Одни только разноцветные шпорки и васильки с амарантами и другими сотоварищами своими, такими же летними цветами, продолжают украшать собою еще несколько наши цветочные ревиры. Они хоть силятся заглушать собою все безобразие предшественников своих, но учинить того далеко не в состоянии. Все украшение, делаемое ими садам нашим, неважно и против твоих красот, о мальва дорогая, ничем почти почесться могут.

Ты одна заменяешь собою недостатки всех прочих цветов и затемняешь все безобразия погибающих. Ты одна поддерживаешь еще красоту садов наших и придаешь им собою такую пышность и такое великолепие, какое не могли иметь они и в лучшее время года. Как некакой исполин возвышаешь ты главу свою над всеми другими цветочными произрастениями и в сравнении с низкими родами оных так высоко, что между ими и тобою никакого почти сравнения быть не может. Колоссальные твои цветы по величине и яркости разных колеров своих видны повсюду уже издалека, и там, где стоишь ты не одна, а в сообществе подруг своих, красота и великолепие твое увеличивается еще более.

Тут в соединении своем составляете вы такие прелести, которые при первом шаге поражают уже око входящего в сад и восхищаться вами принуждают. Ежели количество ваше велико, есть ли разбросаны вы со вкусом по вертограду и стоите на местах приличнейших для вас, есть ли располагала вас рука вертоградаря умного и замысловатого, есть ли прелести и красоты ваши вдруг из разных мест поразят око зрителя, в сад входящего, и друг пред другом напрерыв привлекать станут к себе его внимание, то не будет он знать, куда оное устремить наперед и которыми из вас увеселять прежде зрение свое. Все вы прекрасны, все величественны, все пышны, великолепны и все достойны того, чтоб вас обозревать, вами любоваться и не только око, но и самой дух и сердце утешать вашими прелестьми и красотами.

Никогда не позабуду я того, как некогда весьма удачно украшали вы собою маленький и любимый садик мой, который возрожден и возращен был моими руками подле обиталища, где судьба определила мне пробыть многие годы сряду. Сколько приятных, сколько блаженных минут ни доставляли вы мне собою и прелестьми вашими! Сколь много раз плавало сердце мое в удовольствии при смотрении на вас, прекрасные мальвы! и сколь часто восхищалась душа моя от чувствиев наиприятнейших в то время, когда я, прохаживаясь по сему садику в уединении моем, вами на всяком почти шаге любовался.

Два куста из собратий вашей, унизанные превеликим множеством цветов пышных и в красоте самым розам не уступающих, стояли посреди садика сего и прямо против входа в оной. Они видимы были еще прежде вхождения в сад, и пышные главы их, сплетенные из цветов огромных, возвышаясь превыше ограждения садового, привлекали уже издалека внимание мимо ходящих и казались встречающими каждого входящего в сад и побуждающими иттить в среду его.

Но не успевал кто переступить первого шага в оной, как целый ряд собратий ваших, унизанный многими сотнями пышных разноколерных цветов, обращал все его внимание к себе и, поразив приятным удивлением, останавливал. В левой стороне сада сей великолепный строй находился и украшал собою бок широкого пути, ведущего к храмине, воздвигнутой из зелени искусством новым и до того россам не известным.

Какое сборище красот представлялось тут единым разом очам зрителя любопытного! Здесь составляли вы огромные кусты, усыпанные множеством цветов розовых. Широкие ваши и важный вид имеющие листья в совокуплении своем служили вместо подножия и поддерживали на себе всю великолепную главу вашу, увенчанную цветами. Тамо возвышались вы высокими пирамидами, унизанными снизу до самого верха цветами алыми и кровавыми колеров, столь живых и ярких, что наилучший кармин с ними сравниться не мог. Инде главное стебло ваше окружалось множеством других стеблей и, возвышаясь превыше всех их, гордилось над ними, как над детьми своими. Множество цветов видимо было на всех оных. Немного далее некоторые из товарищей ваших величались цветами бледными и алтейным подобными. Единая величина отличала их от оных, а иные имели их самого густого и почти багрового, но прекраснейшего колера. Словом, весь великолепный строй сей испещрен был толиким множеством цветов разновидных, что все они в совокуплении своем представляли зрелище преузорочное и такую картину, на которую довольно насмотреться было неможно.

Сими красотами еще не успевал зритель навеселиться довольно, как другой собор бесчисленных красот и другое великолепие отвлекало очи и все его внимание к себе. В правой стороне и в некотором отдалении оттуда великолепствовал целый лесок, составленный из вас, мальвы дорогие, и унизанный сплошь многими сотнями цветов ваших. Какой сонм цветов! Какое сборище колеров различных и какая приятная смесь оных ни представлялась тут под тению густых дерев очам любопытным!

Чувствительный зритель, любуясь новым зрелищем сим, уже издалека поспешал итить туда и, приходя, обретал новые красы и великолепие новое. Две короткие стены, воздвигнутые из пирамид ваших, стоявших в самой близости друг подле друга, составляли тут преддверие и власно, как торжественные врата в маленький мой елизиум, тот небольшой увеселительный лесок, которым никогда я довольно налюбоваться не мог, и потому обязан я за тысячи минут приятных в моей жизни.

Не могу забыть, с каким удовольствием вступал я всякий раз в сей пышный и великолепный вход, в милую рощицу сию, и сколь много утешался вами, мальвы дорогие, при самом гулянии по оной. Где б я ни находился в сем лесочке, искусством произведенном, и по тропинкам ли ходил тенистым и изогбенным, по полянкам ли гулял прекрасным и отверстым, на лужочках ли стоял, покрытых мягкою и нежною травою, или отдыхал, сидючи на любимейшей лежаночке дернистой под тению илема широколиственного, осеняющего всю ее ветвями своими, как повсюду встречались вы с зрением моим и очаровывали оное милыми и прекрасными цветами вашими. Инде усматривал я вас стоящих на просторе во всей пышности и великолепии своем, инде растущих между дерев и украшающих зелень их собою, инде казались цветы ваши выросшими на ветвях высоких берез самых и придающими самым древесам красоту неописанную. В других местах казались гирлянды, сплетенные из листьев и цветов ваших, висящие с сучьев дерев разных и досязающими до земли самой. Тут целым площадкам и полянам придавали вы собою красу отменную и такую, какой они и в лучшее время года не имели. В иных местах видимы вы были, хотя не все обнаженные, но не в худшем, а еще в приятнейшем виде. Тут из цветов ваших только некоторые встречались с зрением моим при простирании оного сквозь густоту дерев, вокруг меня стоящих. По величине отверстиев и промежутков, остающихся между ветвями древес, видим был инде только один в вышине, инде два или несколько цветов в кучке и увеселяли собою зрение. Яркость колеров их при зрении из темноты увеличивалась сугубо и для очей, а особливо при вечернем солнце производила такое действие, какого изобразить немож-но. Все они и колера их, а особливо против солнца, казались неописанной красоты и такой живости, что все наилучшие краски им в яркости и красоте уступить долженствовали. Все красные и алые из них горели, как раскаленный уголь самой, и столь ярко и живо, что никакой кармин и никакая краска не могла никак уподобляться им, и все таковые производили в душе такое впечатление, которого приятность никак описать неможно.

Когда ж случалось идучи темною и тенистою дорожкою вдруг приближиться к сонмищу вашему, стоящему при отверстии и выходе из оной, то, о какое приятное чувствие производили вы в душе, встречаясь внезапно с зрением в полной пышности и великолепии больших пирамид своих и поражая око бесчисленным множеством цветов и смешением разных друг друга густейших и приятнейших колеров их. Всякой раз не было возможности проитить без того, что не остановиться на минуту и не полюбоваться красотами вашими.

Но можно ль описать все то, что производили вы тогда в садике моем и какую красу придавали ему собою в тогдашнее время. Несмотря на всю пустоту,» господствовавшую уже тогда в оном, превращали вы его в сущий Едем и делали столь приятным, что я не скучал посещать его всякий день и веселиться столько оным, что и поныне еще не истребились из души моей приятные впечатления, которые производимы были в ней тогда вами и красотами вашими.

О милые и любезные цветы! По самой истине достойны вы предпочитаемы быть пред всеми прочими. Ни которые из них не могут никак сравниться с вами и ни которые не могут придавать садам нашим толикого блеска и такого великолепия, как вы, и так много утешать зрение наше своими красотами. О как жалки сады и цветочные ревиры, не имеющие в себе вас! Как пусты и безобразны они без вас в конце лета и при начале осени. Нет в них в сие время ничего такого, что в особливости могло б приманивать к себе и, привлекая око зрителя, заставлять любоваться собою. Единые только плоды, где они есть или случатся, да и то великое только изобилие оных к произведению того способны. Но и сие всегда ли, везде ли и надолго ли бывает? По снятии ж плодов остаются сады без вас пустынями сущими и такими местами, в которые и заглянуть никто не хочет. Вы же, милые цветы, не только в сие время, но и далее, и по самую глубокую осень, можете собою поддерживать их приятности и делать их посещения достойными.