Czytaj książkę: «Не снимая маску»

Czcionka:

* * *

Моим друзьям, без которых я был бы другим

Необязательные слова

В эту книгу я включил часть текстов и рисунков, написанных и нарисованных мной с момента, когда я узнал о коронавирусе, находясь в феврале 2020 года в Венеции на карнавале, до момента сдачи книги в издательство. С февраля до февраля. Карнавал в Венеции на третий день отменили. Венецианские маски сменили маски медицинские. Так началась другая жизнь. Для меня и для всех.

Я закрыл свою венецианскую квартиру, надеясь туда скоро вернуться. Потом был карантин, кстати, венецианское слово. Quaranta в переводе на русский значит «сорок». Сорок дней в изоляции – карантин. Isola тоже венецианское слово. Isola – остров. Карантин и изоляция, впервые применённые в Венеции, помогли там победить чуму. Слова «удалёнка», «пандемия», «масочно-перчаточный режим», «вакцинация» стали для нас обыденными и родными. Концентрация событий, медицинских и политических, за этот период была невероятно плотной.

Я видел ледоход на Енисее, с берега, когда огромные льдины с грохотом наезжают друг на друга в уносящей их на бешеной скорости реке. Льдины – нагромождение событий, которые меняются во времени, чуть ли не ежечасно. Этот период, с февраля до февраля, – ледоход. Только я, да и все, не с берега его наблюдаем, а находясь на этих, летящих и грохочущих, льдинах. Чтобы не быть раздавленным ими и в то же время зафиксировать то, что пока трудно осознать, извлекая из опасного забавное, – я писал и рисовал. Собственно говоря, эта книга – в каком-то смысле мой «пандемический дневник». Или отчёт с «удалёнки». А в своей венецианской квартире я так пока и не был. Скучаю очень.

я карнавалов не люблю

я карнавалов избегаю

я в них страдая понимаю

не для меня эта гульба

я толпы обходить стараюсь

а если попадаю я в толпу

я вынырнуть из той толпы пытаюсь

чтоб быть свободным

ничего важнее нет для меня

чем быть свободным

в те дни венецианский карнавал

менялся прямо на моих глазах

он становился настоящим

карнавалом

таким каким его никто не знал

коронавирус внес в него

свои нюансы и поправки

он маски карнавальные сменил

на маски

медицинские

он стал

хозяином на этом карнавале

и оператором его

и режиссером

он здесь рулил

он всем руководил

коронавирус

это был

его полнометражный фильм

Отелло в медицинской маске

вдруг оказался чтоб не заразить

когда будет душить он Дездемону

которую любил и ревновал

а Дездемона решила очень хитро

маску носить даже когда в постели

вдруг перепутает ее Отелло

с другой синьорой и ее задушит

Ромео и Джульетта тоже

маски надели медицинские

и в них

целуются

но снимут они их

чтобы яд принять

когда настанет время

и Труффальдино из Бергамо

плут

чтобы своих господ не заразить

маску надел он

а на самом деле

чтоб было ему легче их

дурачить и за нос водить

и тут

тут показалось мне что я

в психиатрической больнице снова

в которой был врачом когда-то

тогда представить я себе не мог

что окажусь в Венеции и буду

там жить

а карнавал в Венеции потом

закрыл коронавирус вовсе

и опустела Венеция моя

совсем

и расставаясь с ней

тогда не знал я

на сколько

расстаюсь я с ней

я дверь закрыл в свою квартиру

что на канале

Венеция смотрела на меня

глазами грустными собаки

поскуливая тихо

я улетал в Москву когда она

гордилась тем что не заразна

пока

я чувствовал

пока

что впереди всё

пока Венеция

пока

увидимся надеюсь скоро

на следующем карнавале

который не люблю

на родину я завтра возвращаюсь

25.02.20

Резкие повороты

Колосов пил редко и… а вот и нет, не угадали… не метко. Он знал, что не держит дозу. Колосов был абстинентом. Он плохо переносил алкоголь. И боялся его. Толик был застенчивым, замкнутым, чувствительным, обидчивым и рефлексирующим человеком.

Его любили за то, что он был немного не от мира сего.

Чудак, одним словом.

И если вы решили что я ошибся на одну букву, то вы не правы. Именно – чудак.

На чудаках держится мир!

Чудаки – это его, мира, чугунная опора.

Никто не выдержит его жестокость и несправедливость, продолжая сохранять нежность и трепетное отношение к этому исковерканному микрокосмосу, кроме чудаков.

Колосов жил вдвоём с мамой. Мама хотела, чтобы Толя женился и подарил ей внука или внучку. Но он стеснялся девушек, при том что – и мама этому удивлялась – Толик обладал довольно большим и красивым половым членом.

– Сынок, – в минуты откровения говорила мама, – у тебя такой прекрасный пенис! Ну что ты стесняешься? Достань его и покажи любой девушке, и она будет твоей. Поверь мне, своей маме, я-то знаю…

Мама Колосова и правда это знала. Потому как вышла замуж именно за половой орган, а не за головной мозг, который был значительно меньше фаллоса Павла Колосова, Толиного отца, исчезнувшего из её жизни сразу после рождения мальчика и оставившего ему на память свою фамилию, а в наследство – приличное мужское достоинство. Но Анатолий хотел любви. Большой и чистой. Чудак, одним словом. Впрочем, это сложный вопрос. У каждого своя правда.

У Сапрыкина правда была другой, нежели у мамы Колосова: – Послушай меня, Толян! Я знаю. Большой хуй никогда никому не приносил счастья. – Разговор был в бане, и Сапрыкин прикрыл мочалкой то место, которое вполне можно было прикрыть зубной щеткой.

Надо сказать что Колосов не слушал новостей и не интересовался политикой никогда.

Он был биологом. Черви были его страстью.

Глицера – лат. Glycera, представитель типа кольчатых червей, относится к классу многощетинковых. Глицеры ведут активный образ жизни, ползая по дну океанов и морей.

Пескожил, или пескожил тихоокеанский, – лат. Arenicola, представитель типа кольчатых червей, относится к классу многощетинковых. Пескожилы – морские свободноживущие беспозвоночные животные.

Конволюта – лат. Convoluta, представитель типа плоских червей, относится к классу турбеллярий. Конволюта – хищное свободнодвижущееся беспозвоночное животное.

Вот что увлекало Толю. То, что все они – свободнодвижущиеся!

А тут за завтраком мама включила новости по радио «Эхо Москвы», и для Колосова открылся другой мир. Чувство страха охватило его за маму, за червей, за себя. Задорные ведущие весело рассказывали о таких страшных вещах, что Колосов вспомнил о своём энурезе, длившемся до шестнадцати лет.

«Зачем нужна большая елда, когда в мире столько несправедливости?» – подумал он.

В тот день Колосов напился с Сапрыкиным и с Кацманом так, что его рвало на каждом углу, но это не мешало ему читать стихи протеста, которые он придумывал на ходу:

Товарищ, пой и пей до дна,

товарищ, верь, звезда взойдёт

свободы, счастья! Из говна

Россия встанет и пойдёт.

С колен поднимется она,

Россия вспрянет ото сна,

И кто есть кто, она поймёт.

Не знаю я, в каком году

Всё это с ней произойдёт,

Но верю я и очень жду,

Что мудаки с неё падут

И все свободу обретут…

Утром Колосов проснулся дома с ощущением, что предал всех. Родину, маму, червей, которых он, виноватый, пошёл кормить. Но те от запаха алкоголя, исходящего от Анатолия, сжались, и часть из них, наиболее нежные, скончалась.

Мама, в прошлом учитель русского языка и литературы, не ругала Колосова.

Она только сказала ему: «в следующий раз я просто умру».

Колосов напился на следующий же день. Он не мог пережить смерти червей и переработать полученные политические знания.

Мама не умерла.

Когда на третий день Колосов, пьяный, привёл домой аспирантку Настю, скромную, субтильную девушку в очках, но, как выяснилось, громкую в постели, мама сама налила Толику коньяк, который пила по капле тридцать лет.

Свадьба была скромной.

Сапрыкин был тамадой.

Через девять месяцев у Анатолия и Анастасии родился сын. Мама Колосова была счастлива.

Она скончалась от ковида через три месяца. На душе у неё было спокойно.

А Анатолий Павлович Колосов – да, да, тот самый, который со своей ассистенткой Анастасией придумал лучшую в мире вакцину против Ковида-19, в основе которой была выжимка из червей свободнодвижущихся, – стал лауреатом Нобелевской премии.

Похороны Курдюмова

Курдюмов умер на рассвете. Он увидел первый луч света и умер. Внезапно. Остановка сердца. Никто не ожидал, что Курдюмов умрёт. В смысле вот прямо сейчас.

Курдюмов умер в расцвете творческих и прочих сил.

– Как? Курдюмов? Он же такой компанейский, такой обаятельный, такой подающий надежды и не сильно поддающий. Какая потеря!

Как будто обаятельные (ну и далее по списку) умирают реже. Или не обаятельных (ну и далее по списку) не жалко.

Никому.

Типа умер, и хуй с ним. Случайный каламбур…

Курдюмова отпевали в церкви, в которую он никогда не ходил. Он вообще не ходил в церковь. Отпевали долго и нудно. Так долго и так нудно, что у него затекло левое плечо и он хотел повернуться на правый бок, но вовремя спохватился. Испугался за Галю, супругу свою, стоящую у гроба. Неврастеничку. Она гладила его по руке так нежно, как не гладила никогда.

Потом пошли прощаться. Наклонялись, трогали за край гроба. Соболев поцеловал Курдюмова в лоб, от чего Курдюмову захотелось дать Соболеву в лоб.

«Мудак! – пронеслось в голове покойного. – И я мудак, и он мудак, – расстроился Курдюмов. – Не успел расставить точки над i. Жаль».

Цветов натащили стога. Курдюмов не любил цветов. У него на них всегда была аллергия. Он чуть было не чихнул. А потом всё-таки чихнул, но все только переглянулись, посмотрели друг на друга. «Будь здоров!» – хором сказали прощающиеся.

А в автобус садились уже повеселей. Семёнов взял с собой коньяку и потихонечку его разливал. Очередь к нему была больше, чем к гробу Курдюмова. Галка тоже повеселела и как-то уж слишком отдалась утешениям Кикнадзе.

В крематории было неловко и грустно. Сначала все молчали, но потом потихонечку стали задвигать речи.

– Я знал Курдюмова с…

– Я работал с Курдюмовым с…

«Блять, ты же мне должен бабки, всё обещал отдать, а сейчас…»

– Я знал его, как отзывчивого…

– Курдюмов был мягким…

«Наташка, что ты несёшь? Ты не охуела? Мягкий… Трахались по вторникам до посинения. Мягкий…»

– Какая хорошая смерть…

«Чтоб ты сдох, Гусев! Ты всегда мне завидовал…»

Сожгли Курдюмова быстро, он даже не заметил как.

А дальше все бодро рванули на поминки. Подвалили и Хазины, и Рябчиковы, и ещё хуева туча скорбящих.

Тамадой был Кикнадзе:

– Курдюмов был человеком весёлым и обладал незаурядным чувством юмора, поэтому не будем грустить. Покойнику это бы не понравилось.

Ну и началась нормальная гулянка.

Вспоминали, как Курдюмов однажды, пьяный, нассал в Ботаническом саду под пальму. Как он в «Азбуке вкуса» спиздил бутылку коньяка.

Родители вспоминали, как в первом классе Курдюмов влюбился в Перепёлкину и хотел на ней жениться. И ведь женился на Гальке Перепёлкиной.

В общем, было весело всем. Мол, спасибо усопшему, так бы не собрались. А так отлично посидели. Душевно. Только Курдюмову было невесело. Он сидел один в углу и молча пил.

Его никто не замечал, потому что он умер.

Человек-Ковид

Ковиду исполнилось двадцать восемь. У него родилась двойня. А через несколько месяцев жена выпрыгнула из окна двадцать восьмого этажа, и любимая собака, лабрадор Соня – тоже. Тоже, в смысле выпрыгнула за ней в окно и какое-то короткое время, видимо, чувствовала себя Белкой и Стрелкой одновременно. Родители… Слава богу, родителей у Ковида не было. А то и с ними что-нибудь случилось бы. Чёрная полоса!

Ковид был детдомовцем. Родившая его четырнадцатилетняя дура славянской внешности, увидев чернокожего ребёнка, вылезшего из неё, отказалась от него не раздумывая. «Фамилию дайте ему любую! Только не мою!» – кричала она так, что все родившиеся младенцы, лежавшие в боксах как роллы, начинали орать, как бы её поддерживая.

А фамилия у дуры была – Берёзкина. Звали Женей. Дура была хоть и набитая, а уловила некоторый диссонанс. А может быть, и нет. Мы часто стараемся дур в своём воображении сделать умнее.

На дворе родильного дома имени Спасокукоцкого стоял май 2020 года. Для того, чтобы придумать фамилию мальчику, особой фантазии не требовалось. Так на этом белом свете зарегистрировался отказник Женька Ковид – Евгений Иванович, если полностью.

В тот трагический день Женька, в мягких домашних клетчатых фланелевых брюках, с голым торсом, курил, глядя в открытое окно квартиры, находящейся, как было уже сказано, на двадцать восьмом этаже: отсюда несколько минут назад улетели Ксения Ковид – жена Евгения, мать его двоих детей – и их преданная собака Соня.

У жены был так называемый послеродовой психоз. Из роддома её сразу забрали в психиатрическую больницу имени Святого Симеона Столпника. Все психиатрические больницы Великой Российской Земли курировала РПЦ, знающая толк в этой области человековедения.

Продержали там Ксению два дня. Беса изгонять не стали (особый случай) и отпустили с Богом. В выписке написали: «Бог в помощь» и печать поставили: «На всё воля Божья».

Для справки:

Хирургические отделения курировало ФСБ.

Терапевтические – ОМОН.

Гинекологией занимались казаки.

Неврологию взяла под своё крыло Росгвардия.

Ну а всей медициной руководил Следственный Комитет.

После родов Ксении казалось, что президент отдаёт ей приказы. Руководит её действиями, поступками. Мол, «Не жуй сопли», «Война войной, а обед должен быть по расписанию», «Чем больше и жирнее мы становимся, тем больше проблем с диафрагмой» ну и т. д.

А ещё ей казалось, что чёрную девочку и белого мальчика она родила (о кошмар!) от него, а не от своего Женьки.

Не буду вам морочить здесь голову синдромом Кандинского – Клерамбо. Но это, похоже, был он. Чувство вины перед Женькой Ковидом было невыносимым. Изменила – и с кем? Ещё ОН заставил своими приказами внутри головы девочку назвать Тиной, а мальчика Путей.

Ковид курил и смотрел вниз на два мокрых пятна. Большое и поменьше. Он не плакал. Он просто ничего не мог понять.

Никто уже никогда не узнает, что Ксения услышала в голове перед вылетом ставший родным голос: «Пойдём щас все и повесимся. Чур, не я буду первым. Чур, вы будете».

В скорой помощи по телефону спросили сначала имя, потом фамилию («Вы, что, издеваетесь?»), потом возраст, потом адрес, а потом – что случилось. Ковид отвечал терпеливо, но в конце сорвался, не выдержал. Заорал: «Пиздец случился у меня, пиздец!!!»

– Спокойно, мужчина, держите себя в руках, с какого, вы говорите, этажа произошло выпадение? С двадцать восьмого? Вот как хорошо жить стали! А раньше, говорят, в бараках жили… Бригада уже выезжает.

Остатки Ксюши загрузили в чёрный мешок с молнией и после бумажных формальностей кинули в машину. Остатки лабрадора Ковид складывал в мешок для мусора сам. Потом взял лопату и закопал мешок под русской плакучей берёзой.

Он поднялся к себе на двадцать восьмой этаж пешком. Налил стакан водки «Нефть», выпил его залпом. В голове, как рекламный ролик, пронеслось знакомство и пронеслась любовь Ковида и Ксюши.

Вот он идёт по широкому тротуару, чёрный, в белом костюме. А навстречу ему идёт она, белая, в чёрном брючном костюме. Они замедляют шаг.

Он: «Чёрное вам к лицу».

Она: «Это не совсем этично. Чёрное. Надо сказать так: цвет жжёной кости вам, к той части тела, на которой находятся глаза, рот и уши, подходит».

Он: «Ну, тогда так: вам, к вашей части тела, где губы, и к той, где две выпуклости сзади и спереди цвета первого свежего ноябрьского снега, идёт цвет квадрата Малевича».

Она: «А ваш костюм цвета взбитых сливок подчёркивает цвет космических дыр, которым обладает ваша кожа, и выделяет тот бугорок, который растёт прямо на глазах».

Эта трагическая история Евгения Ковида обошла тогда все телевизионные ток-шоу. Младшего Малахова, и младшей Соловьёвой, и внука Гордона, и младшей Симоньян-Кеосаян. Ковид стал мегапопулярной фигурой.

Путю и Тину Российский комитет по делам матери и ребёнка устроил в элитные ясли под патронажем Роскомнадзора, а потом – в элитную гимназию, куратором которой была Генеральная прокуратура.

Что касается Евгения Ивановича Ковида, то он стал сначала министром по национальным вопросам Великой Российской Земли, активно отстаивающим права «татуированных», а потом – первым президентом цвета жжёной кости.

История болезни

Часть первая

– Доктор, а почему вы мне не верите? Я вам говорила, что Ковид-19 уничтожу. Помните? Мы ещё поспорили с вами на мой домашний отпуск. А потом все вирусологи мира и эти гондоны с искусственным интеллектом ничего понять не могли. Мол, все, блять, в одночасье выздоровели. Это было год назад. В 2061-м.

Надо сказать, что в 2046 году ненормативная лексика была признана достоянием русской словесности и культуры в целом. Предметом гордости всех, для кого русский язык был родным.

Гордость – тема отдельная. Болезненная. Столетие Великой победы над фашизмом отметили бурно, по-фашистски, но как-то холодно. А вот тема: «русский мат – он для русских свят! Русский мат – не стесняйся его, как родной матери!» стала эмоциональной и яркой. В России не было семьи, которой мат не коснулся бы. Обсценную лексику преподавали в школе с первых классов. Грамматику, правильное произношение. Рассматривали ситуации, когда уместно и когда не уместно её применение. Проводились семинары, научные конференции на разные темы, связанные с русским матом. Например: «Хуй и его образ в русской архитектуре». Или «Психологические аспекты. Кто чаще меряется хуями», или «Блять – как междометие и блядь – как между этим и тем» ну и т. д.

Но я отвлёкся. Пациентка моя была явно в состоянии психомоторного возбуждения, но без очевидных расстройств мыслительного процесса.

– Вот, доктор, и в прошлое я легко могу переместиться. Например, в 2020-й. Но только с вами. Хотите?

– Да ну нахуй. Я там, в этом сраном 2020-м, жил. Это тебе, родившейся в 2042, интересно. А мне – нет. Год был полное говно!

Я вернулся к своей первой специальности в 2043-м. Мне как раз исполнилось девяносто. Я уже столько нарисовал картинок – и таких, и этаких. Они, как мне казалось, в каждом доме висели. Центры современного искусства были в каждом городе, деревне, селе. Впрочем, деревень и сёл не было, а центры современного искусства были. Заебало, короче, современное искусство. А тут обращение президента. Какого? Такого! В смысле того же.

– Господа психиатры, в наше нелёгкое время достатка, а также высокого уровня жизни стране, идущей в одиноче стве своим путём, требуется ваша помощь.

Ну, я быстро сдал тест на подтверждение профессии, благо психиатрия не меняется столетиями, и надел белый халат, который висел у меня в шкафу семьдесят лет, взял гранку – ключик такой четырёхгранный, психиатрический (не путать с трёхгранным железнодорожным) – и на службу.

– Хорошо, если ты такая всемогущая, почему не съебёшь ся из клиники этой в свой 2020-й, куда ты так рвёшься?

– Так я вас, Андрей Георгиевич, боюсь оставить одного тут, в 2062-м. Вас же за исчезновение пациента расстреляют нахуй. Вон доктора Вистельмана расстреляли вчера.

– Ладно, я подумаю.

Подошли два санитара.

– Доктор, вы совсем ебанулись? Хватит пиздеть с этой дурой и сопли жевать. Пошла в палату. Быстрей! А ты, – это мне, – гуманист, домой уёбывай. Сто семь лет, а такой долбоёб.

Санитары. Они главные. Их надо слушаться!

Попробовать что ли? Но не в 2020-й. А в какой тогда? – задумался я, выходя из палаты.

Часть вторая

Стоял холодный ноябрь 2062 года. Серые облака ползли по земле и писали на неё. Только Кремль освещало собственное, Кремлёвское, солнце. Частные маленькие солнца освещали поместья мэров городов. А солнца чуть больше освещали приватные гектары губернаторов.

В пять часов утра я прошёл через проходную Главной Ордена Героического Труда Психиатрической Больницы номер 1 имени 26 Московских Санитаров. Нянечки зафиксировали, что я пришёл вовремя, минута в минуту, и предупредили меня, мол, надо на две минуты раньше приходить. Нехуя, типа, расслабляться. Сказали, что я рискую и что если опоздаю, то получу от медбратьев пиздюлей. Я поблагодарил их за любезное предупреждение.

Рабочий день в Одиноко Идущей Своим Особенным Путем России (ОИСОПР) начинался в пять утра и в пять вечера заканчивался.

Над входом в больницу круглосуточно бежали разноцветные светящиеся буквы:

Ты поработай, чтоб страна,

Ведь Родина твоя она,

Была сильней всех в мире стран,

И нехуй спать! Пораньше встань!

Работа ждёт тебя, старик!

Чтоб в пять утра ты был как штык!

Анзурат – так звали мою пациентку, что в переводе с таджикского значит «необыкновенная», – уже проснулась и даже заплела многочисленные косы.

– Ассалам Алейкум, Анзурат. Что ты смотришь?

– Алейкум Ассалам, доктор. «Я глазом своего ума» смотрю свои любимые «Непутёвые заметки», которые по-прежнему ведёт Дмитрий Крылов. Я учусь у него перемещаться. Он в пространстве, я во времени.

– Да, мне кажется, Крылов и во времени неплохо перемещается?

В палату вошёл санитар:

– Доброе утро, дуры. И вам, Айболит хуев, – это мне, – доброго времечка суточек желаю, – и он громко захохотал, испортив, выходя из палаты, воздух.

Я уже говорил, что санитары в 2062-м контролировали врачей. Следили за тем, как они лечат, как проходят операции. Давали врачам советы: «Доктор, ты, блять, это по ходу не то чего-то. Ты, это, обрежь дедушке или второй раз повтори. Короче, понял?»

Санитары контролировали врачей.

Уборщицы – учёных и учителей.

Грузчики – инженеров.

Ну и т. д.

Все они были роботами. И это главное и высшее достижение айтишников. Собственно говоря, и жить люди стали значительно дольше благодаря тонким инженерно-генетическим технологиям. Долго, но хуёво.

Здесь надо отметить вот ещё что. При ошеломительном прогрессе в области искусственного интеллекта поколение дебилов, блять, процветало. Это были издержки технического прогресса. Дебилы, блять, объединялись в партии и группы по интересам. Легендарный и вечно модный модельер Ебашкин шил им разную форму. Общим в ней были только крупные, вышитые золотой нитью буквы Д и Б, причудливо переплетающиеся друг с другом и располагающиеся на рукавах и лацканах френчей. Были и ещё всякие незначительные приметы времени.

Из-за того, что поголовно все перенесли ковид, обоняние исчезло практически у всех. А те, кто обладал умением саморегулировать иммунопсихические процессы своего организма, как Анзурат и я, его частично сохранили. И от этого очень страдали, слыша все чудовищные запахи 2062 года. К этому надо добавить, что мир стал бесцветным. Просто потому, что цвета все, кроме серого, чёрного, коричневого и белого, запретили. Зато так называемый золотой цвет, или, как говорят судмедэксперты, цвет жёлтого металла, стал главным цветом ОИСОПР.

– Ну, что решили? Уёбываем в прошлое, дядя Андрей? Или остаёмся здесь на педофилов охотиться, как 99 процентов населения? – она улыбнулась, и в глазах её мелькнула чертовщинка.

– Россия без педофила – могучая сила!

– Боремся мы сотню лет.

В дело идут вилы,

Но конца и края нет

Этим педофилам,

– поддержал я свою пациентку. – Да. Я почти решился. Только бы санитары не узнали.

В палату как раз вошёл санитар:

– Всё, хватит болтать. Доктор, пошёл нахуй. Все больные идут в актовый зал. На встречу с писателем, героем, ветера ном трёх войн, восьмидесятисемилетним Евгением Подмазовым. Всё! Я сказал всё! Лежачих на каталках перекатим!

Санитар мрачно посмотрел на меня, и я вышел из палаты и пошёл в актовый зал.

Часть третья

Актовый зал Главной Легендарной Ордена Героического Труда Психиатрической больницы номер 1 имени 26 Московских Санитаров был набит битком. Мест не хватало, и часть пациентов и врачей сидела на каталках лежачих больных.

Евгений Подмазов – легендарный писатель, книги которого были переведены на все языки мира, включая мёртвые, – с удовольствием, подрыгивая то одной то другой ногой, рассказывал, как он одновременно писал правой рукой и стрелял левой.

– Я, блять, как Саша Пушкин и Миша Лермонтов, как Лев Толстой и Эдуард Лимонов. Я, как Эрнест, сука, Хэмингуэй! Но убил я больше, чем они, людей… О, сколько я убил! А написал я сколько!

Евгений всё время, рассказывая о своей творческой и боевой жизни, оглядывался, как будто кто-то стоял за его спиной и целился ему в затылок.

Спустя два часа зажигательного выступления старого мачо на сцену поднялся санитар и, не предупреждая выступающего Легендарного Писателя, отобрал у него микрофон, слегка въехав ему локтем по челюсти так, что тот молча выпал из кресла.

– Пошёл нахуй, – сказал вежливо санитар, – и все пошли нахуй, по палатам. Выступление закончено. С книгами к писателю за автографами не подходим. Вы всё равно читать не умеете.

Перед уходом домой я заглянул в палату Анзурат. Мы вышли в холл для встречи больных с посетителями.

– Скажи, а почему ты хочешь переместиться, то есть съебаться, именно в 2020 год?

– Доктор, дядя Андрей, на то много причин. Во-первых, моя мама и мой папа, который умер от Ковида-19, родились в том году. В Москве. Этот год подарил им жизнь, а значит, и мне. Во-вторых, мой дедушка и моя бабушка мне много рассказывали, как они хорошо жили в 2020-м. Дедушка развозил еду на велосипеде, и у него были зелёная куртка и зелёный ящик с едой за плечами. Это красивый цвет. А бабушка на самокате развозила еду в жёлтой куртке, и у неё за плечами был жёлтый ящик с едой. И однажды они столкнулись на широком тротуаре. И сразу полюбили друг друга. А в-третьих, – Анзурат засмущалась, – мне просто нравится эта цифра. 2020.

Я попал в 2062 год из 2020-го случайно. Минуя промежуточные отрезки времени. Впрочем, немного завис в 2043-м, когда вновь стал психиатром. Дальше фрагменты воспоминаний, как порванная старая киноплёнка.

И вот! Шестидесятые. Я в них попал и живу… Как?

Если бы я знал, то ответил бы на этот вопрос. Загадок много. Я когда-то не верил «во всё это». Считал ерундой, будучи психиатром, выпускником советской Московской школы. А сейчас стал во многом сомневаться. Впрочем, это долгая, скучная и довольно интимная тема. Так почему бы не вернуться назад? В эту удивительную, отчётливую, осязаемую, иррациональную, страшную, смешную, агрессивную, наивную херню. Там много тех, кого я люблю. Ведь я уже не так любвеобилен.

Ком подкатил к горлу. Хочу туда. Хочу!

– Анзурат, а можем прямо сейчас?

– Можем. Там, в 2020-м, мы только будем чужими и не узнаем друг друга при встрече. Да и встретимся ли мы?

– Тогда попрощаемся сейчас, Анзурат, моя пациентка, и нахуй отсюда.

– Прощайте, доктор. Но учти, мы, дядя Андрей, будем смертны… Жизнь будет коротка…

– Ну и хуй с ним. Уёбываем, Анзурат. Прости, дорогая.

– И вы, простите меня.

В палату вошёл санитар.

– Доктор, вы ещё тут? Пошли быстро отсюда нахуй!

– Да пошёл ты сам нахуй, ублюдок! Поехали, Анзурат!

Что-то замелькало перед глазами. Стало мутить. Захотелось блевать. Потом замелькали Соловки, Венеция, Москва, папа, мама, бабушки… лица, лица, лица…

Я надел маску и вышел из своей квартиры. Закрыл дверь ключом. Лестницу в подъезде мыла симпатичная таджичка.