Czytaj książkę: «Улица Юных разведчиков»

СЛОВАРИК для юных читателей

Колхоз – предприятие, созданное для коллективного ведения сельского хозяйства. Частенько туда «загоняли» насильно, что вызвало к жизни множество трагедий. Выполненная работа зачастую оценивалась не в деньгах, а в затратах рабочего времени – трудоднях, которые суммировались и формировали долю – она причиталась работнику при распределении продукции и доходов по завершению сельскохозяйственного производственного цикла. Жили колхозники трудно.

Кулак – зажиточный крестьянин, таких не брали в колхоз и раскулачивали.

Раскулачивание (известно также как раскрестьянивание) – политика массового преследования крестьян по признаку имущественного положения, проводившаяся большевиками в период с 1930 по 1954-й год.

Сатин, крепдешин – ткани, сатин – дешевая, крепдешин – дорогая.

Пластинка (грампластинка) – черный диск с музыкальными записями. Проигрывался на патефоне.

Патефон – механическое устройство для проигрывания граммофонных пластинок, переносная версия граммофона. В отличие от граммофона, у патефона рупор маленький и встроен в корпус, сам аппарат скомпонован в виде чемоданчика, переносится в застёгнутом виде за специальную ручку. Интересный факт: В 30—50 годы в городах СССР были популярны танцы под патефон, который выставлялся на окне, и собравшиеся во дворе танцевали.

Туфли-лодочки – особо модные. Обычно на каблуке.

Пионеры – массовая детская организация в СССР. Была образована решением Всероссийской конференции комсомола 19 мая 1922 года, с тех пор 19 мая отмечается как День пионерии. До 1924 года пионерская организация носила имя Спартака, а после смерти Ленина получила его имя. Руководство деятельностью пионерской организации осуществлял ЦК ВЛКСМ. так называют участников пионерского движения – коммунистических детских формирований в СССР и иных социалистических государствах, созданных по стандартам скаутской деятельности.

Пионерские отряды были в каждом классе, пионеры ходили в походы, устраивали лагеря, военные и спортивные игры. Кто был пионером, помнит, как было интересно и здорово! Пионеры носили красный пионерский галстук и пионерский значок.

Комсомольцы – члены комсомола, ВЛКСМ

Комсомол Молодёжная организация Коммунистической партии Советского Союза. Была создана как Российский коммунистический союз молодёжи 29 октября 1918 года; в 1924 году РКСМ было присвоено имя В. И. Ленина – Российский ленинский коммунистический союз молодёжи. В марте 1926 года, в связи с образованием в 1922 году СССР, РЛКСМ был переименован во Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодёжи.

Партия, ВКП (б) Правящая политическая партия в Союзе Советских Социалистических Республик. С начала 1920-х до марта 1990 года партия действовала в условиях однопартийной системы и обладала монопольным правом на политическую власть, что способствовало установлению в стране автократического режима.

Райком (районный комитет) – руководящий орган для управления ВЛКСМ или ВКП(Б)

НКВД Наро́дный комиссариа́т вну́тренних дел СССР (НКВД СССР, Наркомвнудел) – центральный орган государственного управления СССР по борьбе с преступностью и поддержанию общественного порядка, в 1934—1943 годах (с перерывом с 3 февраля по 20 июля 1941 года) – также и по обеспечению государственной безопасности. В состав НКВД СССР вошло Объединённое Государственное Политическое Управление СССР, переименованное в Главное управление государственной безопасности (ГУГБ). В сфере ответственности НКВД находились коммунальное хозяйство и строительство, другие отрасли промышленности, а также политический сыск и право вынесения приговоров во внесудебном порядке, система исполнения наказаний, внешняя разведка, пограничные войска, контрразведка в армии. В 1946 г преобразован в МВД СССР.

Пижон – человек, склонный к показной франтоватости, уделяющий чрезмерное внимание внешней стороне жизни.

ГТО – общесоюзное движение «Готов к труду и обороне»(ГТО). Это программа физкультурной подготовки населения. Ранее она существовала с 1931 по 1991 год и охватывала население от 10 до 60 лет. После развала Советского Союза эта программа перестала существовать. Но с 2014 года действие программы вновь возобновлено.

Подвода – лошадь с телегой, приспособленной для перевозки грузов.

Шкурник – обыватель, эгоист, человек, живущий только для себя.

Глава 1

Тихвин

Июль – август 1941 г

Старинный вокзал казался призраком в зыбком мареве синей июльской ночи. Фонари на станции не зажигали – соблюдали светомаскировку. Немцы могли бомбить, и такие бомбежки уже случались. Поэтому – береглись.

Несмотря на позднее время, на платформе и привокзальной площади уже собрался народ. Человек, наверное, сто. А, может, и двести, и триста… Костя не считал: шныряя в толпе, он искал своих.

Ну, где же они, где? Проспали, что ли? Да нет, не должны бы. Времени-то еще – полдвенадцатого, какой сон? Да и эшелон должен был прийти ровно в полночь. Об этом знали все, и все ждали. Именно поэтому сюда и пришли. Стояли, в полголоса разговаривали… как будто враги могли подслушать. Мужчины курили в кулак… Как будто враги могли разглядеть, навести бомбовозы.

Так, а что? Не было врагов? Не было диверсантов? Да полно! Об этом все говорили. И на маминой работе, и у дяди, на станции. И в школе. Вот, кстати, совсем недавно…

– Привет! Давно ждешь?

Неизвестно откуда взявшийся приятель, Колька Рокотов, хлопнул Костика по плечу и воинственно пригладил черные цыганистые вихры. Честно сказать, колькиной шевелюре Костя в тайне завидовал. Шикарная шевелюра, что и сказать! Да и сам Колька – весь такой смуглый, темноглазый, ловкий… Вот уж точно, в роду были цыгане – недаром с Фишовой Горы.

Фишовая Гора – так называлась деревня, где Колька вместе с родителями и жил в не сказать чтоб крепкой избенке. Ну, уж да – не из кулаков. Мать с отцом работали в колхозе, тянули все многочисленное семейство: кроме самого Кольки, еще два его младшеньких братца и три сестры, тоже младшие. Короче, мал-мала меньше.

– Я тут это… Козу пока покормил… И сразу побежал, ага.

Костя скривился. Козу он покормил… На ночь-то глядя. Хотя, Фишовая Гора, хоть и совсем рядом с городом, а все же топать порядочно. Если только через реку –напрямик… да и там не так уж близко до вокзала-то.

Сам-то Костик жил рядом, на Новгородской, пожалуй, самой красивой улице во всем городке. Старинные купеческие дома с резными крылечками, палисадники, сирень… Ах…

– Любка не приходила еще?

– Да вот жду…

– И где ее только черти… Ой! – Колька вдруг прищурился, заметив в толпе знакомых. Ухмыльнулся этак недоверчиво и качнул головой:

– Видишь вон тех двоих? Ну, деда в кепке и рядом с ним – женщина.

Костик присмотрелся:

– А, в сатиновом платке?

– Не знаю, сатиновый он или какой… – неожиданно вздохнув, Рокотов снова пригладил вихры и, боязливо оглянувшись по сторонам, понизил голос:

– Они их этих… из раскулаченных. Дед Игнат – конюх в колхозе, а дочка его, Марья – учетчица. Вообще-то они такие… Бирюки! А тут вон что – пришли. Эх, Костя. Все же хорошие у нас люди, а? Где только Любку черти носят? Вот, наверняка, спит! Ей-то с Советской сюда…

– Да вон она! – углядев появившуюся из-за деревьев девчонку, Костик призывно замахал рукой, закричал. – Люба-а! Люб!

– Да не слышит она, – прервав, подмигнул Колька. – Бежим, встретим?

– Бежим!

Выбравшись из толпы, друзья протиснулись меж подводами и закричали уже вдвоем:

– Любка-а-а!

Девушка вздрогнула, прислушалась, вытянув шею. Большеглазая, стройненькая, с косами цвета меда и солнца, Любка всегда казалась Косте очень красивой. С первого класса еще… Да, собственно, почему казалось? Она и была красивой, и с этим в их седьмом классе были согласны все.

Вот и сейчас… Как идет ей это платье! Светло-голубое, в мелкий желтый цветочек. Поди, крепдешин, не какой-нибудь там ситец. Где только и достает… Впрочем, отец у девчонки – военный. А мать умерла. Давно, лет пять уже. Жалко. Одна бабушка осталась, мать отца. Здесь вот, неподалеку, жила, на Орловской. В бревенчатом доме с мезонином, и мезонин этот был целиком в распоряжении Любки.

– Ой, а я вас высматриваю!

– Плохо смотришь, ага!

Колька хмыкнул и смущенно потупился. Наверное. Застеснялся своих старых штанов, сапог нечищеных, вернее – просто грязных… Ну да, Фишовица – она Фишовица и есть. Откуда там чистоте-то взяться?

– Здравствуй, Люба, – вежливо произнес Костя. Сказал, и почувствовал, что краснеет. Ботинки ведь тоже нынче не почистил. Да и рубашка – застиранная почти что до дыр, и пиджачок какой-то кургузый. Одна мать у Костика – не пошикуешь. Впрочем, в те времена мало кто и шиковал, почти все жили трудно.

– Ну, что, поезд уже скоро. Давайте-ка на платформу пойдем! – Любка властно подхватила ребят под руки, правда, тут же замялась, подозрительно оглядывая толпу. – Да уж… Тут мы, пожалуй, не пройдем.

– Так в обход давайте! Ну, через сквер, – тут же предложил Рокотов. – Да побыстрей. Через пять минут уже и эшелон.

Люба недоверчиво прищурилась:

– Через пять минут? Все-то ты знаешь.

– Ну, не все… – Колька важно повел плечом. – Но, многое.

– Многое? – девушка ехидно улыбнулась. Кольку она поддевать любила, чего уж! А чтоб не важничал!

– Раз ты все знаешь, тогда скажи. «Рио-Рита» – это фокстрот или танго?

– Что еще за Рита такая? – обиженно напрягся Рокотов.

– Это, Кольша – танец, – Костик тоже решил вставить в разговор свою лепту. – Думаю, что фокстрот.

На самом–то деле, ничего он такого не думал. Музыкой – это вот только Любка увлекалась. У них дома и пластинки, и патефон был. Когда в классе огоньки устраивать разрешили, она…

– Эх, парни, парни. Рио-Рита – это вообще-то пасодобль.

– Поня-атно! Буржуйский танец.

– Сами вы… Ну, что стоим-то? Пошли.

Друзья быстренько обошли вокзал, и очутились в небольшом сквере. Густые кусты акации и сирени скрывали сидевшего на лавочке человека в длинном плаще с накинутым капюшоном. Завидев ребят, незнакомец как-то нервно дернулся, глянул… Но, ничего не сказал. Лица его приятели не рассмотрели – все ж темновато было.

– Странный какой-то, – пробираясь к платформе, прошептал Рокотов. – И что там одному сидеть?

Костик согласно кивнул:

– Ждет чего-то, наверное. Подозрительный тип. Надо бы в милицию сообщить.

– Лучше патрульным.

– Да ну вас, – негромко засмеялась Люба. – Ну, сидит человек, и что? Может, от топы устал. Или – свидание там у него.

– Вот-вот – свидание. С вражеской агентурой!

Забравшись на край платформы, Колька протянул руку:

– Люб, давай…

Какие красивые у Любки туфли – вдруг подумал Костик. Настоящие «лодочки». Наверное, ленинградские. Фабрики «Скороход», модные. И белые носочки – тоже модные. Вообще, вся Любка…

– Кость! Ну, ты там что застрял?

Костик тоже забрался. Правда, не так ловко, как Колька. С натугой. Все же ГТО он только на третий разряд сдал. А вот Любка с Колкой – на первый.

– Стоять! – ударил по глазам луч фонаря. Внезапный, как молния и режущий, словно кинжал.

Начальник караула? Да нет. Просто обходчик. Китель, обмотки, седые усы.

– Кто такие? Куда? Зачем?

– М-мы пионеры, дяденька, – первой оправилась Любка. – Почти комсомольцы уже. А сюда пришли… За тем же, зачем и все!

– Ну, все-то – ясно, зачем. А вот вы… А ну-ка… А ну-ка, пошли!

С неожиданный проворством дядечка ухватил Кольку за ухо, явно намереваясь тащить «куда следует»…

Тут вдруг громко заговорило радио, точнее сказать – вокзальный громкоговоритель. Проинформировали:

– Товарищи, эшелон с эвакуированными из Ленинграда задерживается на два часа…

На два часа…

Рокотов, конечно, вывернулся. Да и обходчик – или кто он там был – на миг отвлекся, и ребята бросились со всех ног к стоявшим в тревожном ожидании людям. Затерялись, затерлись в толпе.

– А много народу-то! – начал было Колька, невзначай толкнув локтем высокого парня в сером добротном костюме – «паре», при белой рубашке и светлой пижонской кепочке. Парень оказался знакомым… но, так, шапочно. Раньше в одной с ребятами школе учился, а сейчас… работал, что ли, где. Звали его, кажется, Лаврентий. Или – Леонтий. Как-то так. Ну да – Леонтий. Леонтий Тихомиров.

– Ты что толкаешься-то? – оглянувшись, парень погрозил кулаком, красивое, как у какого-то знаменитого артиста, лицо его исказилось. – Сейчас вот, как дам!

Наверное, он и в самом деле ударил бы, не посчитался бы с народом. Колька, понятно, ответил бы, завязалась бы драка, а там…

Однако, вмешалась Любка.

– Здравствуйте, Леонтий, – произнесла она с неожиданно смущенной улыбкою. – Что же вы вчера в клуб не пришли?

– Ой, здравствуй… – Леонтий растянул губы в улыбке. Не очень-то приятной, как почему-то показалось Костику. Какой-то хищной, оскаленной… Нет, ну, впрямь – показалось.

– Я приходил, да. Правда, поздновато уже. Часов в одиннадцать.

– А-а, вот потому-то я вас и не видела. Мы с девочками недолго совсем были.

– А Валя Кретова с вами была?

– Н-нет… – Люба покусала губу с некоторой досадою. – Хотя, не знаю. Наверное. И была. Но, не с нами. Она ведь старше.

– Жаль, что не видела… Ну, пока, – Леонтий отвернулся и, прощаясь, хотел было дать Кольке «леща» – да промахнулся, раззява.

– Пижон чертов! – крикнул ему в спину Рокотов. Костик ничего не сказал, а Любка… Любка почему-то вздохнула до прошептала себе под нос:

– И что вы все о Кретовой спрашиваете? Что в ней такого-то?

Через два часа поезд не пришел. Не пришел и через три. Наверное, что-то случилось. Вовсе не обязательно – страшное. Вполне могли задержать – пропустить воинские эшелоны. Время такое – война…

Уже забрезжил рассвет, и где-то на востоке, за лесом, вдруг вспыхнуло солнце. Резко, словно бы вынырнуло, ударило по глазам расплавленным золотом…

Как раз в этот момент где-то за лесом и раздался, наконец, паровозный гудок. Уже совсем-совсем близко.

– Эшелон! – по всей платформе прокатился радостный гул. – Едут уже. Едут!

Вот показался поезд. Сбавляя ход, выскочил из-за леса. Подрагивая на стрелках, плавно проплыл мимо платформы черный, окутаны паром, локомотив. Запыхтел, останавливаясь. Машинист дал гудок. На платформе разом вспыхнули фонари. Как видно, начальник станции взял на себя ответственность. Решился-таки осветить… зачем-то! Заечм? Ведь утро уже. Наверное просто перенервничал, как и многие.

Темно-зеленые вагоны с шумом причалили к краю платформы. Распахнулись двери…

– Товарищи, товарищи, осторожней!

– Давайте вот, как для разгрузки, встанем… Вы – сюда. А вот вы – туда…

Наводя порядок, на платформе деятельно распоряжался какой-то парень лет двадцати пяти, в железнодорожной фуражке с черным околышем¸ в светлой гимнастерке и синих брюках-галифе, заправленных в запаленные сапоги. Костя его знал, да многие знали. Илья – секретарь комитета комсомола.

– Так, товарищи! А вы вот туда встаньте…

– Илья! А нам можно? – это спросила Любка, Костя не успел просто, не сразу сообразил в суматохе.

– Вам? – комсомольский лидер озабоченно хмыкнул, глянув на ребят. Потом улыбнулся, хорошо так, совсем по-свойски. – А не уроните?

– Что вы! Да мы ж взрослые уже.

– Взрослые они… – хмыкнув, Илья махнул рукой. – Ну, коли взрослые… Становитесь. Вот здесь, цепочкой. Ну, все, товарищи. Передаем!

Вдруг послышался детский плач. Потом – смех – тоже детский.

Дети были маленькие, ясельные – года по два, три. Их предавали из рук в руки, бережно и осторожно. Из вагонов, через платформу и вокзал… А дальше уже везли на подвохах, но в большинстве же – несли на руках, как самую великую драгоценность. На руках, через весь город. Маленький ленинградских детей. Эвакуированных.

Длинная вереница колонной растянулась по всему городу.

– Вот же фашист, гад какой… – слышались приглушенные разговоры. – Даже таких малышей не жалеет.

– Фашист, он фашист и есть.

О том, что скоро в город прибудет эшелон с маленькими детьми, эвакуированными из Ленинграда, стало известно еще в начале июля. Мама у Костика работала на почте телеграфисткой. Она и проговорилась, хотя, наверное, не должна была. Откуда сама мама узнала? Кто знает… Вряд ли правительственную телеграмму прислали бы на обычную почту. Верно, кто-то из подруг просветил.

Ну, как бы то ни было, совсем скоро об эшелоне знали все. Потому как в телеграмме так и говорилось – «Обеспечьте встречу и размещение 1500 детей ясельного возраста».

Помещения для детей подготовили быстро, остался один вопрос – как доставить малышей из вагонов? В грузовые машины или автобусы их ведь не посадишь – маленькие совсем. Вот начальство и решило – перенести детей на руках. Указание донесли до всех организаций и учреждений. Впрочем, и не нужно было указывать…

– Все-таки, хороший у нас народ, – щурясь от утреннего солнышка, с гордостью произнес Колька. – Вон как сейчас… как своих…

Любка согласно кивнула. Пушистые ресницы ее дрогнули:

– Так они и есть свои. Ну, все эти дети. А как же иначе-то? Ведь война…

– Война… – Рокотов вдруг захорохорился, непокорные вихры его еще больше растрепались, раскраснелись щеки. – Да, война. Но, она ведь скоро закончится. Я так думаю! Да и не только я. Товарищ Сталин что говорил? Бить врага малой кровью, на его территории. Так что, кончится скоро война. Жаль, поучаствовать не успею!

– Нашел, о чем жалеть, – с неожиданной жесткостью осадила одноклассника Люба. – О войне… Да я бы… да чтоб она, проклята, закончилась бы уже поскорей. Чтоб мы этих фашистов… Гады! До Ленинграда уже доперли… А вдруг к нам, в Тихвин, придут? Что мы тогда будем делать?

– Эй, эй! Ты что такое несешь-то? – Колька с возмущением замахал руками. – Да никогда в жизни фашисты до Тихвина не дойдут! Товарищ Сталин же…

– Если что – в партизаны можно, – перебив, тихо промолвил Костя. – Я слыхал, в отряды уже набирают. У меня один знакомый из депо пошел… Там знаете… знаете какие ребята нужны? Ого-го! Сильные, смелые…

– А у меня – первая стпень ГТО! – напомнил Рокотов, словно бы между прочим. – И стреляю я… сами знаете.

– И у меня – перввая! – Любка зябко поежилась. – И…я еще и немецкий знаю. Конечно, не так хорошо, как Костик, но все-таки.

Услышав такие слова, Костя покраснел. Учился он, Костантин Рулев, хорошо, отлично даже. Но, как-то этого стеснялся, не любил выказывать на людях. Почему-то не хотел, чтоб его занудой-отличником считали. И так-то по праздникам выглядел, как маменькин сынок – короткие, по колено, штаны, матросская курточка. Мама старалась, да – единственного сына одевала, учила. Что же касается ГТО… ну, на третью ступень сдал –с трудом, правда. Но, что и говорить – старался!

– Вы это, ребята… – Костик покачал головой. Внезапно нахлынувшее волнение охватило его так, что мальчишка не мог подобрать слова.

– Вы, вот что… Я сам, конечно, не верю, что… Но, если вдруг… Давайте все разом в партизанский отряд запишемся!

– Давайте! – радостно согласился Колька. – Ты да я… А Любку вряд ли возьмут!

– Это почему это не возьмут? Чем я вас хуже?

На следующий день, ранним утречком, друзья отправились в райком комсомола. Записываться в партизаны.

– Куда-куда? – изумленно переспросил комсомольский работник, серьезный круглолицый юноша. Полноватый, в серой чесучевой толстовке и старомодных круглых очках, он чем-то напоминал старорежимного приказчика. Аккуратный пробор, отпаренные до стрелок брюки…

– Да вы… вы что? Какие еще партизаны? Слова товарища Сталина забыли? Панику разводите! Да я… А ну, как фамилии, живо! Отвечать!

Тут зазвонил телефон. Черный эбонитовый аппарат, стоявший на заваленном бумагами столе.

Комсомолец тот час же схватил трубку, видать, давно ждал звонка. Дождался – вскочил, вытянулся, словно бы рапортуя:

– Алло… Да, я, товарищ Зуев! Слушаюсь, товарищ Зуев… Так точно. Будет исполнено, товарищ Зуев. Отчеты направим в самое ближайшее время.

Окончания разговора друзья дожидаться не стали. Потихонечку просочились в коридор – да только их и видели!

– Ну, вот, – оглядываясь на здание райкома – красивейший в городе особняк – разочарованно протянул Рокотов. – Говорил же – никто нас никуда не возьмет.

Ничего подобного Колька не говорил, просто сейчас вот выпендривался. Да и что было говорить-то?

Между тем, война неумолимо приближалась, давая о себе знать отдаленным гудом канонады. Все чаще появлялись над городом самолеты с черными крестами. Пока еще – разведчики. Прилетали и днем и ночью. Высматривали, шпионили, по ночам сбрасывали осветительные ракеты.

На каждой улице были дежурные, которые следили за порядком. Появились такие и на Новгородской, и на Советской, и даже у Кольки на Фишовой Горе. Туда же на Фишовую Гору, немцы сбросили бомбы! Наверное, ошибочно – чего там и бомбить-то?

– Хорошо, мы это… Яму выкопали на огороде, – волнуясь, рассказывал Колька. – Там и укрылись. Знаете, как страшно когда бомба летит? Воет так жутко… и кажется – будто прямо в тебя.

Эту фразу парнишка произнес неожиданно серьезно и тихо, без обычных своих ужимок.

Люба с Костиком слушали молча.

– Вообще-то они так себе бомбили, абы как, – все так же тихо продолжал Рокотов. – Их наши истребители от железной дороги отогнали. Летят такие… «Лапотники», ну юнкерсы, пикировщики… А тут наши! «И-шестнадцать». Ка-ак вынырнут из-за облаков! Ка-ак дадут жару! Один «юнкерс» сбили. Он где-то у Попова озера упал.

– «Юнкерс-87», который еще «лапотником» называют. Ближнего действия самолет, – как бы между прочим промолвил Костя. – А фронт-то приближается, да.

О том, что немцы уже близко, знали в городе все. Невозможно было скрывать ни канонаду, ни постоянные авианалеты, начавшиеся с конца лета. Становилось ясно, что немцы рвутся к Тихвину. Захватить город любой ценой, замкнуть Ленинград вторым кольцом блокады. И тогда…

О том, что «тогда», старались не говорить и даже не думать.

С началом осени Любка все чаще ходила с подружками на вокзал и в школу, где разместился госпиталь. Тихвинские мальчишки и девчонки помогали раненым, под руководством взрослых брались за самую тяжелую работу. Разгружали санитарные поезда, набивали матрасы для раненых, мыли полы в классах, стирали бинты, писали под диктовку раненых солдат письма, выступали с номерами самодеятельности. Да всего и не сказать – с приходом войны дел появилось много, и дел – совсем-совсем не детских.

 Приятели, Костя и Колька, все же упросились дежурить вместе. Ночью. Наблюдать за вражескими самолетами, а, точнее сказать, за осветительными ракетами, которые сбрасывали с самолетов на небольших парашютах. Вели разведку, ну и так – чтоб видно было – куда бомбить.

Дежурили на перекрестке Советской и Ленинградской улиц, неподалеку от здания НКВД, что размещалось в бывшем женском монастыре. Туда и должны были доложить, если что. Представитель райкома комсомола так и инструктировал, чтоб обращали внимание на всех подозрительных, да ни в коем разе не пытались кого-то схватить самим – сразу докладывали бы.

Пройдясь взад-вперед по улице – до моста и обратно – мальчишки уселись на бревно, лежащее у чего-то забора. Вытянули ноги, прислушались… Слышно было, как не так уж и далеко, на Фишовице подняли лай дворовые псы.

– Не, не на Фищовице это, – Колька навострил уши. – Поближе. Глянем?

– Погодь… Слышишь – гудят? – вскочил на ноги Костик. – Пикировщики, точно!

– Ночью? Скорей, просто бомбовозы. «Хейнкели»… Сейчас «лампочки» развесят.

«Лампочками» и еще «светильниками» ребята прозвали осветительные ракеты. Те, что враги сбрасывали с самолетов. Вот, как сейчас.

Бомобовозы гудели уже над самой головою. Вспыхнули, зависли над городом «лампочки»! А вот раздалась гулкая трескотня зенитного пулемета, прерванная разрывами падающих бомб! Похоже, бомбили вокзал… или где-то рядом.

– Шпалорезку бомбят, – авторитетно заверил Рокотов. – И железку.

Осветительная ракета вдруг вспыхнула совсем рядом ярким зеленоватым светом. Правда, в небе почему-то не зависла – пролетела пологой дугой!

– Ракетчик! – мигом сообразив, что к чему, парни настороженно затихли. – Диверсант!

– Кажется, от реки стреляли. Не зря там собаки лаяли, ага. Глянем, Кость?

Костя сразу же согласился, и друзья со всех ног бросились к реке. Все позабыли. И инструкции, и то, что у них нет совсем никакого оружия… А враг-то, конечно же, вооружен!

Одна лишь мысль сверлила мозги – догнать, схватить, доставить!

Вот снова, зашипев, вспыхнула ракета. В ее свете, мертвенном и зеленом, Костик вдруг заметил таящуюся в ночи фигуру в длинном плаще.

– Вот он, гад! А ну, стой!

Человек в плаще обернулся, показав лицо – бледное, со шрамом над левой бровью. Да-да, враг находился так близко, что можно было рассмотреть, как блеснули его глаза! А в правой руке врага… в правой руке тоже блеснуло… блеснул… вВроненый ствол пистолета!

– Костька, ложись! – Рокотов с силой толкнул приятеля, сбивая с ног.

И сам упал следом – прямо в стылую осеннюю грязь! Громыхнул выстрел. Сияющая в небе ракета догорела, погасла. Наверное, это ребят и спасло.

Позади, на Советской, послышался треск мотоцикла. Мазнула по окрестностям яркая фара.

– Кто здесь? – прозвучал суровый голос. – Выходи, иначе открываем огонь.

– Не стреляйте, дяденьки, – обиженно отозвался Колька. – Мы свои.

– Кто это свои?

– Ну… вы ж нас утром инструктировали…

– А! Патрульные, – голос явно подобрел. – Так что ж вы сразу-то…

– Дяденьки… Тут враг, ракетчик! Был…

Уж конечно, ракетчика уже и след простыл. Будет он НКВД дожидаться, как же! НКВД, это вам не сопливые мальчишки…

Сбежал вражина. Исчез, растворился в ночи. Да и налет уже, похоже что кончился…

Чу!

Где-то совсем рядом, за забором, вдруг вскинулся, залаял пес! Истошно так залаял, загремел цепью.

– Не стреляйте, товарищи! Брянск!

– Гатчина, – тот час же отозвались с мотоцикла. Похоже, это был пароль и отзыв.

– Ракетчик вон туда, к реке, побежал. Может, и нагоним еще. Успеем…

Из темноты ночи возникла фигура в шинели. Пробор, круглые очки… Комсомольский работник! Тот самый, похожий на приказчика… Строгий, но – свой.

Глава 2

Тихвин

Август – октябрь 1942 г.

– Давайте, вы на мотоцикле – по дороге… А я слева зайду. Огородами…

– Ой… и мы с вами!

– Вы?

Комсомольский работник не узнал ребят – мотоцикл слепил фарой. Да и вряд ли он их запомнил – сколько посетителей каждый день приходит к работнику райкома комсомола? Уйма! Поди-ка, упомни всех.

Ночь сверкала луною и желтыми далекими звездами. Было холодно – верно, дело шло к заморозкам.

– Товарищи! А можно с вами? – набрался наглости Колька.

– Стоять! – резко бросил сидевший за рулем мотоцикла офицер в кожаном черном плаще и фуражке с голубым околышем НКВД. – Стоять, я сказал. Как-нибудь уж дальше без вас разберемся. Вы уже свое дело сделали… – тут голос офицера вдруг подобрел. – Додежуривайте и – по домам, ладно?

– Есть, – вяло отозвались мальчишки.

Уж конечно, им хотелось бы принять участие в поимке немецкого диверсанта, однако, увы – не взяли. Так ведь всегда и бывает: как что-нибудь натворишь, так – «вы уже взрослые!», а как самое интереснее – так «малы еще».

Пахнуло холодом – с реки подул ветер. Погладив пистолет по столу, комсомолец исчез в ночи. Хороший, наверное, парень… этот…

– Виктор его зовут, – шумно вздыхая, протянул Рокотов. – Я помню.

– Я тоже помню, – Костик слабо улыбнулся. – Цветков Виктор Валентинович, третий секретарь райкома ВЛКСМ.

– Ого!

– Так на табличке было написано. Ну, на двери кабинета.

Мотоцикл с треском помчал по Советской – бывшей Богородицкой – и затих где-то у моста, недалеко от дома, где когда-то, давным-давно, родился Николай Андреевич Римский-Корсаков, великий русский композитор.

– Интересно, поймают они ракетчика? – глянув на луну, спросил сам себя Колька. И сам себе же ответил:

– Наверное, должны. Вон их сколько! Еще и с мотоциклом.

Константин хмыкнул:

– Вместо мотоцикла лучше б собаку взяли!

– Ну да! Так, может, нет у них собаки-то?

– В НКВД – и нет?!

Со стороны реки послышались выстрелы…

– ТэТэ, – на слух определил Рокотов. – А это вот – винтовки. Наши бьют! Не-ет, возьмут все-таки гада! Жалко только – без нас.

Поймали шпиона или нет, было непонятно. В районной газете «Социалистическая стройка» ничего такого не писали. Да, верно, и не должны были писать. Все-таки – НКВД!

Почти во всех школах разметили госпитали, и друзья понимали, что учиться им в этом году вряд ли придется. По крайней мере, до тех пор, пока немцев не отгонят от города. Любка вместе с другими девчонками как раз в таком госпитале и работала, санитаркой, парней же направили копать рвы за городом, за Ленинградским переездом.

Руководил оборонными работами парень лет двадцати с небольшим, комсомолец из райкома. Звали его Леонид или попросту – Леня. Молодой, задорный, с юмором, он все время подбадривал ребят: рассказывал что-то веселое, учил правильно рыть окоп, и частенько сам брался за лопату.

– Вы, парни, как домой прилете – сразу мозоли йодом смажьте. Ясно?

– Ага.

– А ты вообще, не торопись, – пригладив рыжеватую челку, Леонид подошел к Костику, похлопал по плечу. – Вижу, трудно, братец. Да всем теперь трудно. Всей стране. Ну-ка, лопатку дай… Ага…

Скинув гимнастерку, комсомолец сноровисто заработал лопатой. Однако, разговор не прекращал, правда слова теперь бросал быстро, отрывисто. Как и землю, песок!

– Вот… здесь… площадка будет… Видишь? Как думаешь… для чего?

– Ммм… – задумался Костик. – Наверное – для наблюдателя?

– Нет. Не так.

– Тогда – для пулемета.

– А вот это – верно! Здесь «Максим» поставят. Штука убойная, но и возни с ним…

Выдохнув, Леонид передал лопату Косте и посмотрел на часы. Большие, с белым циферблатом, на широком коричневом ремешке:

– Еще двадцать минут работаем! Потом – перерыв.

– Лень! А в перерыв в лес можно? Ну там, грибов поискать…

– Можно, – тряхнув челкой, комсомолец рассмеялся. – Работу сделаем, можно и по грибы. Но – недолго.

Выпрыгнув из вырытого уже почти на половину окопа, Леонид направился ближе к дороге – размечать линию будущих противотанковых рвов, которые еще предстояло вырыть. Работа была тяжелая, трудная, ребята сильно уставали, но, все же были горды – их труд, наверняка, задержит врага, приближая победу. Еще повезло с начальством, Леонид оказался хорошим парнем, своим, все понимал. В лес вот, за грибами, отпустил… Другие начальники не отпускали.

На самом краю леса Костик нашел три подберезовика и один белый. Кольке Рокотову повезло больше – три белых и два подосиновика.

– Вон, смотри – лисички! – встав на старый пень, углядел Колька. – Берем!

Грибы – это хорошо, жаль только – недолго уже и до заморозков.

На западе, за дальним лесом, что-то громыхало – и это была не гроза. Артиллерийская канонада.

Затаив дыхание, ребята прислушались.

– Близко уже, – Рокотов покусал губы. – Наверное, у Липой…

– Да нет! – нерешительно возразил Костик. – Не могли враги так близко подойти.