Czytaj książkę: «Паша-"Студент" против банды потрошителей», strona 3

Зона

Первые впечатления от встречи с зоной были так себе – не радостные. Хотя, помотавшись по следственным изоляторам несколько месяцев многое уже было мною усвоено, а именно: никуда сам не лезь и не высовывайся, в друзья никому не набивайся, помалкивай, с начальством, особенно с кумом, никаких «задушевных» бесед, ибо в любом случае окажешься крайним, не у него, так у блатных. Для справки, кум – это зам. начальника колонии (или учреждения, как они сами себя называют) по режиму или начальник следственной части. То есть, его основная задача держать видимость порядка на зоне под контролем, вербуя осведомителей-стукачей. Весь же внутренний порядок и распорядок держался на «смотрящих», паханах и авторитетах.

После двухнедельного карантина и распределения по отрядам, кум начал вызывать к себе по одному зеку вроде как для знакомства с вновь прибывшим контингентом, а на самом деле он присматривался и выяснял для себя кто чего стоит. Хотя на каждого было сопроводительное досье-дело, даже с элементами психологического портрета (как я узнал впоследствии), но куму было важно прощупать каждого лично. Даже блатных и воровских авторитетов – в этой среде у кума тоже были свои людишки. Вот только не дай бог прознать об этом коллегам по бараку этого сексота – смерть его была бы в таком случае долгой и мучительной.

Мой следак, как оказалось, меня не обманул насчёт убрать из дела упоминание об «изнасиловании», в противном случае я бы прожил здесь недолго. Вернее, долго, но лучше бы не жил вовсе… А так я – убийца, да убийца, подумаешь, девку какую-то придушил из-за цацек: тут каждый второй такой.

Да, что ещё важно: если кто в Советской армии (на флоте) отслужил срочную, то здесь, на зоне, выжить тому было гораздо легче. Порядки и нравы во многом схожи: дикая муштра на первых порах, хронический недосып и постоянное желание пожрать. Ну, и соответственно, беспрестанные издевательства старослужащих – «дедов», «годков», да всех, кто хоть на полгода раньше призывался. К мерзкой и скудной пище я (да и все остальные) адаптировались за время пребывания в СИЗО (на следствии), но, правда, кроме блатных, которых свои «грели» и богатеньких буратин из взяточников и прочих расхитителей социалистической собственности, кому жены-дети таскали передачи.

Даже интерьеры в помещениях были словно вылеплены по одному лекалу: и там, и там ряды двухярусных солдатских кроватей с плоским полосатым матрасом, парой простыней, ватной сплющенной подушкой и синим одеяльцем с тремя полосками – чтоб удобней было ровнять по утрам верёвочкой единообразно по всем рядам. В прикроватной тумбочке (одна на двоих постояльцев) разрешенное скудное имущество должно располагаться строго по уставному предписанию и не дай бог, чтобы зубная щётка оказалась слева от мыла, а не справа – это грозит замечанием проверяющего, чреватое взысканием. Два-три взыскания и вот он – штрафной изолятор, а оттуда и до карцера недалеко.

Перемещение по зоне, как и по плацу в армии – только строем и в ногу (желательно с песней). Как сразу после армии, так и годами после «отсидки» замечал, что норовил подстроится с кем бы ни шел по улице, так, чтоб именно в «ногу» было. Когда служил, так у нас там тоже первые этажи казарм были с зарешеченными окнами, так что к решеткам в тюремном бараке долго привыкать не пришлось.

Все эти десять лет (девять, если быть точнее – меня все же отпустили немного раньше срока) включили в себя и конец брежневского застоя, и пятилетку пышных похорон, и горбачёвскую перестройку. Вышел я в 1988 году, правда, по закону и по суду мне ещё полагался год колонии-поселения, но уже тогда началась на моё счастье катавасия по всей стране вообще и в системе наказаний в частности – меня просто выпихнули за ворота, освобождая место для новой волны заключенных.

Обретался я все эти годы на обычном режиме. Всего их три: обычный, облегчённый и, наоборот строгий (это в рамках каждой колонии). Разница между ними в количестве разрешенных свиданий и получаемых с воли посылок. Мне же видеться было не с кем, как и не было от кого ждать «подогрева». Но на зоне свои законы: что доставалось зэкам после шмона посылок у оперов, обычно никто не крысячил, а делился со своими отрядниками. Так и мне перепадал порой кусочек колбаски на горбушку хлеба.

К концу срока с хавчиком становилось всё хуже, как и во всей стране: даже тот мизер, что нам полагался по пайкам, наполовину исчезал на складах, у поваров, у хлеборезов. Все эти ручейки стекались в итоге через отрядных к начальнику колонии и его замам, благодаря чему разруху 90-х они встретили и пережили вполне достойно, некоторые даже на тропических островах.

«Погоняло» мне дали, естественно, Студент – ещё в СИЗО. Так с ним и проходил все эти годы. По тюремной масти я был, как и большинство на зоне – «мужик», то есть, работяга, соблюдавший в раскладах между ворами и администрацией своеобразный нейтралитет. Среди блатных было много отказников и беспредельщиков – это особый мир, в который они меня, слава богу, не звали все эти годы. Но там, кроме как стать «шестёркой» у авторитета или у самого смотрящего мне особая карьера не грозила, хоть и чалился я по 105-й статье – особо тяжкой.

Низшая каста – это обиженные и самое дно – петухи. Это, как правило, безответные несчастные люди, которыми физически и морально помыкают все. Тема жестокая и даже жуткая, но в тех местах как бы совершенно естественная. Как же я благодарил Бога, следака и адвоката, что мне к убийству не пришили изнасилование – это был бы медленный и мучительный конец без всяких перспектив на будущее.

Где-то через год, когда и кум от меня отстал, видя бесперспективность моей вербовки в стукачи (ему просто нечем было меня прижать), и блатные оставили в покое со своими дешёвыми проверками (подкинут банку сгущенки в тумбочку и ждут, когда я побегу её жрать в сортир – а вот хер вам по самые ушки, плавали – знаем!), мне удалось пристроиться на приличную должность у нас там на промзоне: я стал простым слесарем в механической мастерской, но это открывало некоторые возможности – я же имел дело с металлом… Это, конечно, не аптека в больничке, но тоже кое-что.

Промзона наше выпускала оригинальную продукцию – спортивные гири и гантели от килограмма до двух пудов. Но не только: у нас отливали также чугунные торговые гири и гирьки для торговых и складских весов разного класса. Заводик работал в две смены, но даже и в три он бы не справился с госпланом – оборудование было ещё чуть ли не петровских времён и вечно всё ломалось. Чтобы чинить поворотные кран-балки, транспортёры и рельсовые тележки существовала мехмастерская тоже с допотопным оборудованием и инструментом. Так, был токарный станочек ДИП-200 ещё довоенного выпуска, сверлильный, небольшой фрезерный, самые примитивные нажимные ножницы по металлу и т.п. Тогда в ходу была ацетиленовая сварка на карбиде кальция, но у нас такая была под запретом, ибо зэки могли бы этим карбидом разворотить всё, что угодно, так что применяли электросварку, которая зачастую не тянула по току. Я почему так подробно? – да потому, что именно в эту мастерскую я со временем и попал.

Поначалу я был там, как и все: катал тележки с сырьём (лом чугуна привозили нам по железной дороге, грузил уголь, разбивал готовые отливки из форм и зачищал на них черновой нагар). Но однажды произошло событие, изменившее мою тамошнюю жизнь, а возможно и всю оставшуюся.

На промзоне заправляли специалисты-вольняшки, то есть, главный инженер и мастера были кто с колонии поселения после отбытия основного срока, а кто и ни разу не сидевший технарь из посёлка (или из соседнего городка Зубова Поляна). А вот в мехмастерской заправлял всем такой же зэк, как и мы по кличке Бухой (не из-за пристрастий, а по созвучию фамилии). Ну, над ним был начальник, которого мы особо никогда не видели, разве что в день получки, но распоряжался в действительности именно он – Бухой. Это был уже реально дед годов под 70, весь в наколках разного профиля и назначения (татуировки на зоне – это своего рода книга и подробная визитная карточка, но для посвящённых).

Ученик Бухого

Время от времени бригаду грузчиков-разнорабочих, в которой я и состоял, направляли в распоряжение Бухого для черных работ по его усмотрению. Однажды на утреннем разводе уже возле мехмастерской он появился перед нами с какими-то железяками в руках и произнёс речь в том плане, если кто угадает его загадки, то тот пойдёт работать к нему в подмастерья, а остальные вновь отправятся таскать уголь. Он держал в каждой руке по шестерне от какого-то механизма, задача была определить на которой из них была гипоидная, а где коническая нарезка зубьев.

Перейдя на третий курс технического ВУЗа, я это, разумеется, знал и показал Бухому где что. Остальные промолчали, не понимая даже сути этих мудрёных слов. Бухой посмотрел на меня с интересом и задал дополнительный вопрос (как на экзамене, чтоб поставить в зачётку «отлично»): «Чем отличается сталь от чугуна?». Детский вопрос: «В чугуне углерода более 2% – остальное железо, – а в стали этот процент меньше плюс легирующие добавки».

Экзамен я, таким образом, сдал.

– Бухой: «Как тебя, сынок, кличут?»

– Я: «Студент».

– Бухой: «Студент за мной, а остальные грузить чугуний».

И у меня началась другая жизнь.

Кроме меня в мастерскую хаживало ещё несколько мужичков разного возраста, все сноровистые и рукастые, но тупые как пробка – у них разговоров кроме как про баб и про жратву других не было. Я же был парнишка в очках, из студентов, а стало быть начитанный и со мной было интересно побалакать про самое разное, чем Бухой и занимался. Я для него стал интеллектуальным громотводом в этой гнусной матерной среде, где каждый норовит тебя подколоть, подсидеть и поживиться за твой счёт.

По первости я выполнял у него черновую работу: вывозил стружку и отходы от станков, мыл-мёл-подметал, таскал заготовки и уголь, печи топил и заваривал чифир. К последнему я не то, чтоб пристрастился – как и все зэки на зонах по отсутствию алкоголя и следуя традиции, – а мне нравился сам ритуал, когда все собирались в кружок вокруг таганка с огоньком, один разбодяживал заварку на кружку кипятка, а потом вся компания, отхлёбывая по очереди эту невыносимо горькую и мерзкую жижу (без всякого сахара!), предавалась воспоминаниям о былой жизни, которая сводилась, в основном, опять же к жратве и бабам. Создавалась иллюзия лёгкого опьянения, только сердце могло выскочить из груди, что иногда и происходило. Тогда чай был один – грузинский – и его уходила пачечка 50 грамм на зэковскую кружку, а вот индийский «со слоном» обеспечивал нужный эффект уже одной ложкой.

У Бухого в мастерской был отгорожен фанерой свой уголок, как бы кабинет, который был всегда на замке и куда он никого не пускал. Но я с его позволения иногда заносил по его просьбе чифир к нему в эту каморку, и мы вели беседы тет а тет. Не знаю почему, но Бухой постепенно проникся ко мне чуть ли не отеческой любовью (в хорошем смысле слова, а то подумаете чего…): он расспрашивал меня о предыдущей жизни (всё-таки зона – это параллельная реальность, я хоть и сравнивал её с армией, но это так, бледная тень, а тут реально был подвал ниже днища) и кое-что рассказывал о себе. И не только.

Оказалось, он примерно 1915 года рождения – примерно, потому как точно никто не мог подсказать, некому было: Бухой не помнил ни родителей, ни какой-либо родни, как он говорил – всегда ощущал себя беспризорником. Его то устраивали в детский дом, где он обучился кой-какой грамоте, то в колонию для малолеток – это когда он прибивался к одной из шаек, сбежав из детдома. Дальше пошли уже исправительные дома, дома заключения, посетил юный Бухой и знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения, откуда попал на Беломорканал. Большая часть его жизни прошла на зонах разного типа и наименования, в принципе, здесь и был его подлинный родной дом, так как на воле ничего такого он никогда не имел – не успевал обзавестись перед новым сроком.

Бухой на этапах объехал всю страну, знал каждую пересыльную тюрьму от «Владивостока до Бреста» и располагал информацией – от таких же, как и он бродяг – совершенно недоступной обычному советскому гражданину – о другой, запретной жизни в СССР. От Бухого я узнал о ГУЛАГе, о Ягоде, Ежове и Берии, о политической 58-й статье, по которой гнали арестантов эшелонами на север на Великие стройки социализма и откуда мало кто из них вернулся, о кровавых «сучьих войнах» на зонах между ворами-отказниками и вернувшимися с войны ворами-активистами, о Новочеркасском расстреле рабочих при Хрущёве и много ещё чего…

Рассказал за чифирком и я ему свою подлинную историю. Рассказал, не опасаясь, что Бухой сдаст меня авторитетам, так как за это время узнал о настоящей, подлинной его деятельности такое, что узнай кто из начальства – они бы его тут же положили без суда и следствия при попытке к бегству.

Часть 4

Мои университеты за «колючкой»

Со временем Бухой велел называть его дядя Миша – так мы с ним скорешились. Он меня всё время заставлял не лениться, а между делом присматриваться к работе станочников и сварщиков, кузнецов и вагранщиков. Мужики-работяги меня не отгоняли, а охотно делились секретами мастерства: теорию я знал – всякие там уравнения Бернулли (основной закон гидросистем) и эволюты с эвольвентой (это кривые при нарезке зубьев шестерен), а вот как реально засыпать шихту в вагранку или на токарном станке выточить из бронзового прутка шахматные фигуры для начальника караула – этому искусству предстояло обучиться. Но время было. А мужиков мы с Бухим подогревали (возможность была, но об этом потом) не только чифиром и куском сала, но даже разбодяженой политурой или спиртом, накрученным из клея БФ-2. Дрянь конченная, но забирало конкретно.

На нашем участке (да и на всей «промке») случались вынужденные простои из-за аварий электросети (всё было гнилье послевоенное), или сырьё запаздывало и вот тогда в ход шли карты. Естественно, самодельные из журналов (азартные игры запрещены на всех режимах), корявенькие и замусоленные, но зэков, почему-то исстари привлекает возможность предаться картёжному фарту и резались они часами. Подробности опущу – доходило и до поножовщины – но мудрый дядя Миша, наоборот, поощрял мои участия в картёжных битвах. Он оказался и в этом деле большой дока и, хотя играли, вроде, всегда «по чесноку», то есть без мухлежа, но Бухой натаскивал меня и в шулерской профессии. Как он говорил: всё в жизни пригодится, ты ещё молодой, выйдешь на волю всего в 32 – всё впереди, это мне уже не выбраться… Ну, и я передёргивал, бывало, но это когда играли «по Гамбургскому счёту», когда все нелегальные приёмы были разрешены – для тренинга.

Тайна дяди Миши-«Бухого»

Теперь о тайне Бухого. Поначалу, бывая в этой его подсобке-кабинете, я удивлялся наличию там небольших сейфов и разбросанным по столам разнообразным замкам. Думал: какое странное хобби у нашего механика – в замках ковыряться.

Но постепенно, по мере того как многогранная личность этого мастодонта минувшей эпохи раскрывалась передо мной во всей красе, я и без подсказок дошел: дядя Миша по воровской специальности был «медвежатник» – эксперт по сейфам, но не простой медвежатник, а одновременно мастер-ювелир по изготовлению отмычек и разнообразного воровского инструментария. Он исполнял на заказ, как он говорил: «Набор юного медвежатника» – компактный комплект всяких шилочек-подпилочек, крючочков-проводочков и прочих свёрлышек-буравчиков. Самый малый набор на 32 предмета – «Детский» – помещался в дамском ридикюле, побольше – в офицерском планшете, ну, а большой «Профессиональный» в чемоданчике-«балетке», с которым водопроводчики ходят.

В ту пору в магазинах с инструментом было туго, как собственно, и с прочим товаром народного употребления. Да и нужды ходить по магазинам отвёртку искать у советских трудящихся не было: все и всё тащили со своей работы, у кого что было под рукой. Если, положим, у пианистки на сцене не было пассатижей, то она могла таскать домой, например, клавиши от фортепьяно (шутка). Так постепенно из поколения в поколения советских людей, особенно, у тех, кто имел дело с механикой в городе или в колхозе, собиралась некая домашняя мастерская: наборы отвёрток, плоскогубцы, молоток, ножовки по дереву и по металлу, обязательно комплекты свёрлышек, гвоздей, шурупов и болтиков – мало ли куда понадобятся… У самых продвинутых были даже электродрели, но эти могли продаваться и в хозмагах.

Но это так – примитив, прибить к стене ковёр или портрет товарища Сталина. На дело с таким набором не пойдешь. Из-за тотального дефицита всего, воры, не работавшие на производстве и оттого лишенные возможности купить в магазине или притащить с работы хоть что-нибудь полезное для своей трудовой деятельности, пользовались чем придётся, то есть самым примитивными отмычками-самоделками, согнутыми кое-как из гвоздей и проволоки. Но это обычные воры, а вот воровская элита – медвежатники – должны были использовать в своей работе настоящий инструмент, который ценился на вес золота и тоже передавался бы от отца к сыну, если бы воры заводили семьи. Но не заводили. А просто старые передавали молодым эти свои сокровища, отдавая в надёжные руки только самым достойным, ловким и смекалистым.

Готовые заказы передавались в жилую зону, а то и сразу на волю за колючую проволоку через подкупленных бойцов и офицеров Советской Армии. Если внутри жилую зону сторожили вертухаи-контролёры (контролёры – это официальное название внутренней тюремной охраны), то на промзоне правили «краснопогонники» из внутренних войск. При переходе с жилой зоны на промышленную (на работу) зэков шмонали контролёры, а на промке солдатики – в обратную сторону, соответственно, наоборот. Но существовал «зелёный коридор», который почему-то у нас назывался «тропой Хо-Ши-мина», когда на проносе запрещенных предметов шмональщики по обе стороны промзоны и жилой не замечали того, чего им не следовало. За это каждый получал свой гешефт. Подозреваю, что в итоге львиная доля этих «таможенных сборов» оседала в сейфе начальника колонии (нового). Тот тоже, как настоящий офицер-коммунист не мог пропустить мимо себя такие денежные потоки.

Дядя Миша исполнял заказы именно для профессионалов. Страна тогда была большая и воров было в ней много, так что работы дяде Мише хватало. Но это была обратная, невидимая сторона дяди Мишиной Луны. В открытую он изготовлял замки, в основном, для гаражей. По заказу лагерного начальства, поселкового и даже районного. Тогда личные машины только начали появляться, ну, в смысле, более-менее массово, когда запустили автоВАЗ, и счастливые обладатели Жигулей, Москвичей и особенно Волг были вынуждены строить для своих «ласточек» гаражи, которые нуждались в замках особой конструкции. Вынуждены потому, что процветало повсеместное воровство, не обошедшее и автомобильную нишу: спросом пользовалась всё – от аккумуляторов и колёс до резиновых дворников и зеркал.

Даже в стерильно-нравственных советских фильмах тех времён можно было встретить этот факт, когда персонаж, подъезжая к месту назначения, забирал с собой стеклоочистители, а то и зеркала заднего вида впридачу. Машина, оставленная на улице без присмотра, была просто обречена остаться без колёс и это в лучшем случае – её могли раскрутить до винтика или попросту угнать. Поэтому без гаражей, даже самому крутому начальству, было никак. А гаражи не могли существовать без трёх-четырёх замков особой хитрости. Гаражных замков в СССР не делали вовсе, то есть совсем. Тогда в продаже были только амбарные, открываемые при должной сноровке простым гвоздём, и квартирные «английские», которые ещё на заре цивилизации Остап Бендер вскрывал ногтём на мизинце.

Дядя Миша развернул производство таких замков, но не массовое – возможностей не было, – а единичное, по одному в несколько дней, а то и в месяц. Он мог бы и больше, но все время сетовал на дефицит всяких материалов и запчастей – он же использовал часть «гаражного» сырья на свои отмычки – так что к нему за воротами зоны стояла очередь.

Корпуса замков и ригели (подвижные части) отливались в специальных формах, ригели потом проковывались в кузне на промзоне. Можно сказать, что замки шли по записи. Цены назначались произвольные, но не самим дядей Мишей, естественно, а начальником колонии: кому за сколько, а кому и просто так – в зависимости от значимости (рейтинга) клиента. Дяде Мише перепадала благодарность от потребителей в натуральном виде и это были мало кем видимые даже на воле продукты, как-то печень трески, балык палтуса, та же сгущёнка, колбасные деликатесы. Конечно, в небольших количествах, но хватало и самим полакомиться и немного «подогреть» братву на промзоне, а то и в отрядах. Начальник не скупился, не обижал свою «золотую рыбку» и подкидывал Бухому ещё и деньжат на его тюремный счёт.

Насчёт денег. За работу нам начисляли по каким-то тарифам сущие копейки, причём с этих же заработков обиженное государство высчитывало стоимость робы, ватника, башмаков, но милостиво не выдирало за простыни и одеяло. Само собой, полуголодное пропитание тоже оплачивалось с того же заработка. В результате за месяц могло быть и вовсе ничего, а когда 10 рублей, может, 15, редко больше 20. Эти деньги можно было тратить в тюремном ларьке, но тоже по специальному режиму. Там, понятно, кроме высохших дубовых пряников, конфет-подушечек и рыбных консервов жрать было нечего, но приходилось приобретать там же самое необходимое из гигиены – пасту, мыло… Но все равно при выходе у сидельца – в зависимости от срока – могло скопится несколько сотен, тысчонка, а то и две. Получается, большой срок был выгоден осужденному?

Постепенно я освоил профессию. Бухой доверял мне всё более сложные операции, но самому мне больше нравилось работать с небольшой наковаленкой и с тигелем на древесном угле. В последнем разогревались (раскалялись) заготовки, а на наковальне я молоточком придавал им нужную форму.

Заказы на воровской набор шли со всей страны, и мы не справлялись. Бухой в шутку обещал похлопотать перед кумом, чтоб расширили производство, но это так, по приколу, на самом деле он соблюдал святое правило зека: не высовывайся! Но товар он выдавал высшей пробы с полировочкой – всё блестело и служило поколениям воров верой и правдой. Я на каждую отмычечку ставил фирменный знак Бухого – клеймил всё на разогреве литерой «Б». Эти наборы, думаю, в ходу и сейчас – в электронную и цифровую эру. Говорят, даже в музее МВД есть наши с Бухим наборы и ментовских курсантов обязательно там знакомят с творчеством их визави.

Насчёт сейфов в кабинете у Бухого выяснилось вот что: сюда в его кабинет ещё и до него привозили эти относительно небольшие стальные шкафы, когда терялись все ключи или в эпизоде, когда внезапно скончался один из предыдущих начальников колонии. По рассказам бывалых сидельцев (возможно, это была легенда, передаваемая из поколения в поколение зэков Потьмы) дело было в начале 60-х годов, вскоре после хрущёвской денежной реформы, когда новые рубли меняли на старые 1:10. Тогда ни с того, ни с чего во время охоты (а возможно, и в баньке) друзья-сослуживцы случайно застрелили (или он сам, разряжая ружьё) начальника колонии подполковника Мамкина, заслуженного работника ГПУ-НКВД-МВД СССР.

Новый начальник, вступая в должность и просматривая бумаги и имущество, доставшиеся ему вместе с кабинетом от предшественника, обнаружил в числе прочего и этот, оказавшийся не зарегистрированным по инвентаризации, сейф. Ключей не нашли ни на службе, ни дома у вдовы, ни на даче у любовницы. Пришлось обращаться к лагерным ворам и авторитетам за помощью, и вот шнифера-взломщики «за долю малую» – ну, понятно, за марафет и хавчик – взломали-распилили этот стальной ящик.

Помимо партбилета, наградного «Вальтера» (ещё от наркома Ежова) в сейфе было обнаружено: 250 тысяч рублей образца 1947 года, несколько сберкнижек на предъявителя на общую сумму полмиллиона тех же «сталинских» рублей, облигации внутреннего займа послевоенных годов выпуска номиналом до 200 рублей на общую сумму 300 тысяч, а также небольшой кожаный кисет в которым оказались золотые ювелирные изделия общей массой 850 грамм. Обмен старых банкнот и перерасчёт вкладов уже к тому времени прошел, и вся эта денежная масса превратилась в макулатуру, облигации были оприходованы и сданы в местное отделение Сберкассы СССР, а вот судьба содержимого кисета осталась неизвестной.

Подполковника Мамкина все равно похоронили со всеми почестями как ветерана-чекиста, над могилой рыдали вдова, дети, любовница, дети от любовницы и ещё какая-то неизвестная женщина, приехавшая на похороны из Ростова на Дону.

Но с той поры вот уже двадцать лет по зоне ходит легенда, что иногда по ночам по «промке» ходит призрак подполковника Мамкина, который ищет свои сокровища, но не может их найти. А ещё говорили, кто близко видел призрака (из ночных вертухаев и шнырей-уборщиков), того утром находили мёртвым и бледным как полотно – без крови…

Так и достался тот взломанный исторический сейф дяде Мише как бы по наследству, а после него перейдёт следующему сидельцу. Сейф оказался не простой, а трофейный, немецкий, ну, как трофейный – вывезенный из Германии после войны в числе прочего имущества. И был он цифровой, с комбинацией букв и цифр – и это помимо основного хитробородочного ключа. Ушлый мастер по кличке Бухой разобрал, а затем собрал этот замок по винтикам и пластиночкам – у него получилось, как бы наглядное пособие для начинающего медвежатника: «Как вскрывать цифровые замки». И эту премудрую механику я постепенно под его руководством тоже освоил.

Там фишка была в том, чтобы, перебирая кодовые знаки, одновременно прокручивать основной верньер-рукоятку (иначе лимб), на слух определяя, когда пазик на очередном диске совпадёт с остальными и с самым первым и освободит дорожку для ригелей. Для этого есть стетоскопы, но можно и на слух. К этой секретности прилагался ещё и хитрый фашистский ключ с фигурными бородками аж на четыре стороны. Сложно – да, но когда вся эта механика представлена наглядно, так сказать, обнажённой и в разрезе, то смысл и алгоритм разблокировки становился более понятным.