Czytaj książkę: «В глубине души моей»

Czcionka:

Коротко о себе

Родился в 1938 году в Полтаве, на Украине. После Великой Отечественной войны остался сиротой – отец погиб на войне, у матери не выдержало сердце – умерла с похоронкой в руке. Школу окончил в детском доме, в селе Паскивка под Полтавой. Потом – автошкола, служба в армии, заочная учёба в культпросветучилище по классу «Хоровое дирижирование» в городе Кургане. Женился и в 1971 году с женой и маленькой дочкой переехал из Курганской области в город Челябинск. Работал дворником, потом – слесарем-сантехником, так как жить было негде, а жилищно-эксплуатационная контора (ЖЭК) предоставила нам служебную комнату. С 1975 года, до выхода на пенсию в 2007 году, работал водителем городского автобуса в Челябинске. С детских лет увлекаюсь поэзией и музыкой. Самиздатом в малом количестве выпустил два сборника стихов и песенник. Продолжаю сочинять новые стихи – не могу удержаться, по-настоящему заболел этой замечательной болезнью.

Батон

Разглядывал красивые фасады —
Творение умелых чьих-то рук;
Высокие надёжные ограды
Со шпилями, блестящими вокруг.

А дальше, вопреки земным законам,
Седому мне пришлось в конце пути
Увидеть, как играется с батоном
В кораблики ребёнок лет шести.

Он тот батон бил палкою и двигал,
Волну вздымая в луже дождевой.
И памяти моей хватило мига,
Чтоб к пайке возвратиться фронтовой.

Могло ль тогда привидеться такое
В той мгле, что нам оставила война?
Терпели! Жили впроголодь с мукою,
Боялись, что закончится она.

Жевали мел, смолу. Ходили в поле
Искать крахмал картофельный зимой.
И только хлеба маленькая доля
Спасала нас в тот год сорок седьмой.

Не верю, что живущими забыта
Деревня, догоревшая дотла,
И та земля, снарядами изрыта,
Что рожью разрешиться не смогла.

И кланяюсь сегодня всем, кто к хлебу
Подходит, осенив себя крестом.
Пусть будет детям мама, солнце, небо!
Да только не корабликом – батон.

Без музы и «воды»

Добывал слова и ноты
Из глубин своей души,
Вместо музы бомж какой-то
Мне во сне шепнул: «Пиши!»

Нацедив «воды» немало,
Словарями шелестя,
Понял я, что песня стала
Мне, как матери дитя.

Рифмовал, искал изъяны
И, сплотив слова в ряды,
Перепробовал с баяном
Все известные лады.

Торопился, чтобы летом,
На топчан в саду присев,
Спеть как надо два куплета,
После каждого – припев.

О судьбе моей, судьбине
Так, чтоб сердцем и душой!
О берёзке в Украине.
Той, что стала мне чужой.

Не давался тон сначала,
А потом и в тон, и в лад
Лето песней зазвучало,
И цветы дарил мне сад;

И таким казалось утро,
Что от счастья был я пьян,
Только слёзы почему-то
Покатились на баян.

Благодарность

Открытой была в преисподнюю дверца,
Но вы отвели от меня ту беду,
И снова стучит отболевшее сердце,
И снова по жизни, как прежде, иду.
И пусть мне мой путь
Ненадолго подарен,
Я знаю – всему наступает конец,
За каждый свой шаг
Буду вам благодарен,
Согретый теплом
Ваших добрых сердец.

В День Победы

Позовёт жена к обеду,
К украинскому борщу —
Стопку водки за победу
Непременно пропущу.

Много пить уже не смею,
Но баян беру порой,
Чтоб недуг свой, как умею,
Сгладить пением, игрой.

Вместо нот альбом достану
(жизнь сиротскую свою)
И, подстроившись к баяну,
Вдруг негромко запою

Про цветущие каштаны,
Про девчонку-егозу,
Уронив на мех баяна
Стариковскую слезу;

Про смуглянку, про платочек,
Про печурку и огонь
И про ту, что бродит ночью,
Одинокую гармонь.

Вспомню песни фронтовые
И другие с той весны,
Той, где все ещё живые
Непришедшие с войны.

Посмотрю, как парни наши
На брусчатке держат строй,
Молодые и постарше
От Кремля уходят в бой.

Сколько лет ищу упрямо,
Всё мне кажется – найду.
«Здесь отец твой», – пишет мама.
Только где? В каком ряду?

Сколько их, героев смелых,
Сколько милых светлых глаз
С фотографий черно-белых
С той поры глядят на нас!

Навсегда легендой стали,
Как же мы у них в долгу!
Защитили! Не отдали
Нашу Родину врагу!

Подходи, дружок, послушай,
Как мы с бабушкой вдвоём
В День Победы про Катюшу
На два голоса споём.

В ЖКХ бывает и такое

Присоединяюсь к всеобщему разговору на жилищно-коммунальную тему. История, которую я хочу рассказать, покажется кому-то смешной, хотя она больше похожа на драматический сюжет с оттенком криминала.

В то время, когда жильцы пятиэтажных домов, воодушевлённые решениями 21-го съезда партии, двинулись вперёд, к светлому будущему, слесарь-сантехник Бочкарёв вынужден был уволиться из жилищной конторы № 6, где проработал, если можно так выразиться, почти 10 лет. Был он невысокого роста, а по ширине соответствовал своей фамилии – в дверь с трудом пролазил. Но поскольку все его знали как пьяницу несусветного, то звали его не Бочонком, а Пузырём, и вполне заслуженно. Он приучил жильцов к тому, что прежде, чем подавать заявку в ЖЭК, у них была в наличии бутылка водки, то есть «пузырь», как он её называл. Днём в то время купить водку было невозможно, так как очереди за ней, окаянной, были длиннее самой улицы, на которой она продавалась. Жильцы знали, что Бочкарёв бесплатно и порог не переступит, выходили ночью на дорогу и там создавали свою очередь, чтобы отовариться у таксистов. Другого выхода избавиться от засора унитаза, раковины или от утечки воды из кранов у них не было…

И как только водка попадала в руки Бочкарёва, он тут же, не отходя от аварийного объекта, пил её прямо из горлышка, вернее, выливал, не глотая, себе вовнутрь. Всего пяти секунд хватало ему, чтобы осушить полулитровую бутылку водки. При этом он говорил, что рабочий день длинный, а в груди у него пожар, тушить надо. После пары таких пожаротушений до адресата третьей заявки он добраться уже не мог и укладывался где-нибудь на лестничной площадке отдохнуть до следующего рабочего дня, подложив под голову сумку с инструментом, паклей и сантехническими изделиями. При подведении итогов работы ЖЭКа ко дню коммунальщика оказалось, что у Пузыря выполнено заявок всего ничего, а жалоб в два раза больше, чем у всех вместе взятых.

Сергей Павлович, наш начальник, предложил ему написать заявление об уходе по собственному желанию и в тот же день подписал приказ о моём повышении из дворника в слесаря-сантехника с испытательным сроком две недели. Получилось это кстати. Уж больно надоело мне лёд долбить, мозоли кровавые не заживали. От счастья готов я был хоть в омут головой, лишь бы доверие оправдать. И надо же, подвернулась такая возможность! Очередную заявку по поводу засора канализации, восемьдесят седьмую по счёту за полгода, настрочила пенсионерка Курочкина Анна Фёдоровна, и так как идти к ней уже никто не хотел, эта заявка под общий хохот досталась мне. Помню, входил я к Анне Фёдоровне в квартиру № 12, волнуясь, как на боевое крещение.

Встретила она меня не очень вежливо, а потом и вовсе сквозь слёзы стала изливать в мой адрес всю свою обиду на нашу контору, мол, в ней одни пьяницы да бездельники. Первое, что я ощутил, войдя в её квартиру, – неприятный запах, несмотря на то, что все форточки были открыты, и это явление Анна Фёдоровна объяснила так: «Дом был построен полгода тому назад. Мы с радостью получили эту квартиру, но с первых же дней поняли, что радовались напрасно. Вот такой запах стоит у нас с самого начала. Всё, что накапливается в унитазе, через день-два поднимается вверх. Слесаря приходят, проливают горячей водой, тросиками прочистят и уходят, а через день-два всё повторяется снова. Мы не знаем уже, что делать. Собираемся подавать объявление в газету на обмен жилья, терпения больше нет». Я понял, в чём проблема, и когда Анна Фёдоровна умолкла, спросил у нее, пытался ли кто-то из слесарей отсоединить унитаз. На что услышал такой ответ: «Как же его отсоединишь, если он у нас в основание туалета забетонирован наглухо?» «А как в других квартирах?» – снова спросил я и получил ответ, что в других квартирах унитазы закреплены при помощи пробок и шурупов.

Заканчивая свой рассказ на коммунальную тему, скажу, что жалко мне стало Анну Фёдоровну, и я решил выдолбить этот злополучный унитаз из цементного плена во что бы то ни стало, хотя уверенности в том, что он не треснет, поскольку керамика – материал хрупкий, у меня не было. Пришлось изрядно потрудиться и, к счастью, всё получилось. Оставалось ослабить хомуты на патрубке и сдёрнуть его, отодвинув унитаз к двери. Проделав это, я сразу увидел, что вход в канализацию перекрыт каким-то предметом, похожим на букву «Т». Это был молоток с обломленной ручкой. Нетрудно догадаться, что этот «подарок» был забит туда строителями нарочно. Вот только зачем? Остаётся загадкой.

Домой я ушёл поздно вечером, когда всё как надо сделал. Через три дня, когда Анна Фёдоровна снова появилась в ЖЭКе, ей сразу же, как всегда, достали книгу жалоб, и она с ней пошла к Сергею Павловичу. О чём они говорили, не знаю, но когда я зашёл в ЖЭК после очередной заявки, он вызвал меня к себе и, указав на книгу жалоб, велел прочитать. Книга была вся исписана жалобами, а на последней странице я увидел благодарность от Анны Фёдоровны. «Молодец, – сказал Сергей Павлович, – поздравляю!». И, вручая мне коробку конфет «Птичье молоко», добавил: «Раз ты не взял у неё ни водку, ни деньги, она тебе конфеты купила, просила передать».

В тот же день в ЖЭКе появилась книга благодарностей, чего никогда не было за всё время его существования, а последний лист от жалобной книги приклеили в неё первым. Конфеты я принёс домой и отдал дочке. Она в то время была ещё маленькой.

В непогоду

В Край непогода зачастила,
Лишь время лета истекло,
Вода озёрная остыла,
Прозрачной стала, как стекло.

Там, где вчера белели розы
И вальс играл нам гармонист,
Уже с единственной берёзы
Упал на землю жёлтый лист.

Пожухла клумба, а за нею,
Встав из тумана поутру,
Густым багрянцем пламенея,
Дрожит осинка на ветру.

Всё – раньше срока почему-то!
И вдруг встревожилась душа:
Наверно, августу минуты
Часы отмерили, спеша.

Но как сдержать мне эту пору,
Когда в полёте журавли
И от дождей все ярче горы
Синеют кедрами вдали?

И я несусь по небосводу
С многоголосой стаей птиц,
Любя Урал и в непогоду
Любовью верной, без границ.

В роще

Сезон уже не дачный,
Но всё ещё грибной.
Пронизан лес прозрачный
Насквозь голубизной.

То ветреная осень,
В стога сметав траву,
Велела рощам сбросить
Всю жёлтую листву.

Стоят теперь берёзы,
Надеждою полны,
Что лютые морозы
Им будут не страшны —

Укроют снегопады,
А там уж после сна
В зелёные наряды
Оденет их весна.

А я укрою грузди,
Сухой листвой шурша.
И светло-нежной грустью
Наполнится душа.

В час прибоя

(Стихи на мелодию с лёгким восточным акцентом)

Выйду
В час прибоя к морю,
Где с тобою мы кормили чаек,
Что клевали на лету.
Брошу вдаль взгляд печальный
И опять час прощальный
Проведу с тобой в порту.
Постою у берега,
У вспененной воды,
Где, ступая бережно,
Искал твои следы.
Без тебя теперь я маюсь,
Сам не свой бреду туда.
Буду верить, что расстались
Мы с тобой не навсегда!
Что придёшь ты на то место
Так же летом, через год,
Но не гостьей, а невестой,
И твой белый теплоход
Ждать тебя уже не станет.
Возле пирса протрубя,
В синеве морской растает
Без тебя.

В ясный, солнечный день

Многолюдна лесная поляна. В разгаре весна, на берёзах в зелёной листве звонко перекликаются разные птицы.

Ясный, солнечный день – впору копаться на садовых участках, а мы все здесь, у могилы. И не потому, что покойный был нашим начальником. Человеком он был, добрым, отзывчивым, справедливым. Все водители, свободные от маршрутов; многие даже с семьями, приехали проститься с Иваном Семёновичем. Трёх автобусов едва хватило, чтоб всех нас до кладбища доставить.

Вот уже гроб закрывают крышкой, гулко раздаётся стук молотка, ударяемого по гвоздю. Смотрю на рыжий вал сырой суглинистой земли, которой скоро засыплют его навсегда, и в памяти всплывает тот зимний морозный день, когда мы встретились с ним в последний раз, через месяц примерно после того, как скороспелое молодое руководство предложило ему уйти на пенсию. Я с трудом его узнал. Он шёл, сгорбившись, трясущийся, с тростью, как девяностолетний старец, хотя ему было всего шестьдесят. Поздоровались. Он вынул из сумки мобильник «Моторола», и на его бледном лице зашевелились посиневшие губы: «Вот, велели сдать… казённый, сказали, хотя мне он был подарен на деньги, собранные коллективом». До сих пор мне слышится его больной, простуженный голос.

Через год молодёжь, пришедшая к руководству, довела предприятие до развала. Всё было распродано, и автобусный парк прекратил своё существование, но Иван Семёнович остался в нашей памяти навсегда.

Darmowy fragment się skończył.