В потоке поэзии – 1

© Анатолий Арестов, 2024

ISBN 978-5-4498-8540-1 (т. 1)

ISBN 978-5-4498-8541-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первая борозда

 
Плуг врезается жалом без жалости
в пересохший, немой монолит,
отвердевшая почва пылит,
разрушаясь под действием тяжести.
Борозда искалечила поле,
рваной раной разделана плоть!
Предстояло ещё распороть,
раскроить сухопутное море,
где ковыль изгибался волной,
прижимаясь к родимой земле…
Многолетней, живой целине
предстояло остаться вдовой.
 

Осенний свет

 
Свет в поля пробился рано
сквозь покров лиловых туч.
Почернела почвы рана —
в борозде забился луч,
притаился на мгновенье —
отогрел полынный скит,
и прощальное свеченье
из росы уже блестит…
 

Высшее

 
С дороги разбитой шагну в половодье
росистого луга с пречистой травой,
где ветер гуляет для простонародья,
ища человека с живою душой,
душой не озлобленной похотью века,
когда пропадает желание жить,
с душой православной, с душой человека,
что может другою душой дорожить…
Как чья-то молитва является ветер,
и травы приносят священный поклон:
«Помилуй стоящего!» В облачном свете
мне слышится с неба таинственный звон…
 

По ту сторону экрана

 
Солнце, закрытое облачным фильтром,
стрелами ржавыми падало вниз.
Мир пропитался собственным бытом,
сажей ложился, как чёрный эскиз.
Годы стремлений в невежестве диком —
всё понапрасну! Иллюзии плен
нас уводил ненавязчивым кликом
вглубь терабайтов и пиксельных стен.
Срезом реальности жили народы,
всех поглощал ненавистный экран,
тень неприкрытой и полной свободы —
райская жизнь без ухабов и ям.
Время убито, прокручены сайты,
мозгом получен волшебный экстаз!
Вновь проплывут за окном копирайты —
жизни реальной открытый показ.
 

Не ошибайтесь

 
Под Богом ходим все, однако,
мы жизни призрачный момент
прожить пытаемся двояко —
всё ищем твёрдый аргумент!
Так что заставило стремиться,
на ложный путь поставив нас?
Возможность ищем искупиться,
отбить себе у жизни шанс.
Ошибку не исправить дважды,
что выбрано давным-давно,
хотя и сделано однажды —
второго раза не дано!
 

Космическая даль

 
Под дождём из звездопада
краткий миг казался сном,
Млечный Путь не видел взгляда,
я лишь видел звёздный дом!
Глаз, наполненных восторгом,
поглощённых вечной тьмой,
не забыть мне долго, долго
твой космический покой.
Ты планета в тёмной бездне,
долгожданный мой приют,
взгляд глубокий не исчезнет —
взгляд твой звёзды донесут.
Мы одни под океаном
безвоздушной полумглы,
Млечный Путь зовёт обманом,
в потаённые углы…
 

Поздняя весна

 
Асфальт усыпан клейкой почкой —
кидают сверху тополя,
под майской тёплой оболочкой
сошлись и небо, и земля.
Пропитан воздух мелкой пылью,
прогрет фасад жилых домов,
расправил гордо коршун крылья —
кружит над площадью дворов,
трава покинула могилу,
на белый свет воскресла вновь,
теряя собственную силу,
сочилась в листьях новых кровь.
 

Утро на рынке

 
Утренний рынок. Снуют колесницы,
визгом колёс нарушая покой
жителей местных. Товарные жрицы
в пустошь прилавков взирают с тоской.
Рваная струйка табачного дыма
кружится в вихре непрочных шатров,
там рассуждают об участи Крыма,
ставках акцизных, наличии дров
в секторе частном. Лучом окропило
белые майки с картинкой простой —
держит Америку фермер на вилах,
значит дизайнер военный настрой
выплеснул краской. Прилавки забиты.
Утренний рынок галдит и хрипит,
словно скопившейся за ночь обидой:
«Где покупатель? В неведенье спит?»
 

Познавший истину

 
Я не рвался к жизненным усладам,
мой удел – лопатой хлеб кидать,
что в ангаре золотится кладом,
рассыпная божья благодать!
Пусть стремятся, покоряют горы
и возводят памятники в рост,
но, однажды, скоро иль не скоро
всем придётся глянуть на погост.
Хоть молчи, хоть говори, хоть слушай
– всё одно – не вечны на земле.
Был когда-то единичный случай —
он воскрес, другие же во мгле
растворились… Мой удел – лопатой
хлеб кидать – ответил тот мужик
и пошёл, как будто виноватый
в том, что жизни истину постиг…
 

Иваныч

 
– Ты что прилип как банный лист?
Когда ты в поле сеял?
Учёный он… Специалист!
Ага, смотрю затеял
внедрять научные плоды
в столетний завтра трактор!
Ещё, давай, скажи-ка ты
сюда вкрутить реактор!
– кричал Иваныч-тракторист,
всю жизнь отдавший полю. —
Прилип начальник – банный лист.
Ещё со мною спорит!
– Никто не спорит, я лишь так.
Ты делай всё, как нужно…
– Конечно сделаю. Пустяк!
– Сегодня что-то душно.
– Иди, начальник, не мешай! —
рукой махнул Иваныч.
– Ты только это…
– Всё! Езжай!
Езжай, езжай, Степаныч…
 

Очищающая метель

 
Заметает в сибирской сторонке
полевые угодья неделю
закружившейся в вихре-воронке
беспощадной царицей метелью.
Засвистела в разрушенной кладке
поглощённого временем храма,
где советские были порядки,
где священное виделось срамом.
Роковую метель ниспослали
холодить осквернённые стены!
Очищала сибирские дали,
завывая с безумьем геенны…
 

Бренность

 
Снег густой холодил,
снег густой поглотил
отсыревшие голые ветки,
человек выходил,
человек колотил
половик недостаточно ветхий,
и оставил он след —
осквернил белый плед
безмятежно лежавшего снега.
Человек выходил,
человек колотил,
вот посмотришь и нет человека…
Только снег холодит,
только снег поглотит
отсыревшие голые ветки,
только снег пролетит,
только снег окропит
этот мир недостаточно ветхий…
 

«Рубцовский кадет защищал рубежи…»

 
Рубцовский кадет защищал рубежи
России от вражеской пули,
где солнца не видно за тучами лжи,
где ветры смертельные дули…
Рубцовский кадет молодой офицер
за Родину принял присягу,
российским бойцам подавал он пример —
боролся с врагами с отвагой!
Его позывной безупречное «Рысь»
– бесшумный и маленький хищник,
врагу оставлял он одно лишь: «Держись,
нацизма гнилого опричник!»
Мы будем вас бить, до последнего бить!
– трещал автомат не смолкая, —
за Родину, маму, стремление жить —
привет из Алтайского края…
Рубцовский кадет защищал рубежи
России от вражеской пули,
где солнца не видно за тучами лжи,
где ветры смертельные дули…
 

Зимняя опера

 
Солнечный луч, потерявший тепло
в верхних слоях атмосферы,
жалостно светит, не грея, в стекло
– вот и дождались премьеры
оперы зимней. Билеты-листы
осень вручала в подарок,
позже усыпала ими мосты,
площади, пустоши арок.
Опера зимняя. Голос пурги
льётся сегодня сопрано,
жаль, но не видно из окон ни зги,
слишком для оперы рано…
 

Плачевный исход

 
Приросли века годами
– не растратить не забыть,
растянулись проводами
– что мешают небу плыть.
Зафиксировано время
в циферблатах на часах,
с поколеньем каждым бремя
прибавляют на весах
для Земли летящей. Скоро
израсходуют лимит
и загадят все просторы,
но Земля уж не простит…
 

Печально-смешное

 
Вымерзли лужи. Ночные морозы
взяли завалинку льдом.
К доскам прилипли мои папиросы,
что оставлял на потом!
Дорого нынче курить сигареты,
(дорого в принципе жить.)
Снова кричат: «Приближенье кометы!
Скоро обрежется нить
жизни разумной…»
Разумной ли?
Точно?
Что-то не верится мне!
Вымерзнут лужи морозною ночью
– это я знаю вполне!
 

Недовольство

 
Сижу на скамейке, решаю задачу:
«Когда человек перестанет роптать
на жизнь, на судьбу, на людей, на удачу,
на Бога и всю поднебесную рать?»
Какой же зловредный земной человечек,
всего маловато! Подайте ему!
Сидит и стрекочет, как в поле кузнечик,
но поле не видит, стрекочет во тьму
своих помышлений, желаний, хотений
собрать, накопить, преуспеть, не страдать!
Сидит и стрекочет подсолнечный гений,
сидит и стрекочет, и плачет опять…
 

Зимняя прогулка

 
По белому снегу иду в никуда,
без мыслей, без смысла шагаю.
Ворона неистово каркает. Да,
пернатая, хватит! Я знаю
что осень ушла, отстрадав в тишине,
на кладбище листьев засохших,
покаяться небу святому в вине,
молить о прощенье усопших.
По белому снегу иду в никуда,
без мыслей, без смысла шагаю.
Ворона неистово каркает. Да,
пернатая, хватит! Я знаю
о том, что зима отыграет свою
безумную старую пьесу
и скроется где-то в таёжном краю
на севере, жалуясь лесу.
На белом снегу заметается след.
Без мыслей, без смысла шагаю.
Ворона неистово каркает. Нет,
пернатая, хватит! Не знаю…
 

Декабрьское

 
Порывами ветра бурьян заносило
холодными хлопьями новой зимы.
Она наступала. Природная сила
снега извергала, давая взаймы
часы на раздумья по поводу стужи:
«Несите дрова, запасайтесь углём!»
На улицу дверь заметала снаружи,
лепила снежинки на скрюченный клён.
Змея извивалась по серой дороге,
змея исчезала под шифером крыш,
синицы сидели в разумной тревоге,
в нору устремилась домашняя мышь.
Не ладно с погодой! Труба закоптила.
В ведре уголёк. Затрещали дрова.
Зима наступила. Природная сила
снега извергала на пустошь двора…
 

Прочь из города

 
Иду по шпалам прямо-прямо
за городской предел
в родное поле, где упрямо
и звучно песни пел
свободный ветер на свободе
свободных трав степных,
плевать на то, что нынче в моде
совсем не то… Больных
душой намного в мире больше,
(залайкайте репост!)
Больны душой не только в Польше
(за них не нужен тост.)
На ветер мысли я бросаю,
вдыхая запах шпал,
судьба моя, судьба босая
твердит мне:
– Не пропал
в вещизме, ставшем вдруг идеей,
в идее, ставшей вдруг
наживой лёгкой добродея,
зовущего в свой круг!
Цветы полыни приласкали
своею желтизной.
– Улыбки нет… Давно с оскалом
живёт наш мир земной!
– шептали травы мне упрямо
листами длинных тел.
Иду по шпалам прямо-прямо
за городской предел…
Шагаю в сторону. Несётся
коротенький состав,
дымит трубою прямо в солнце,
перечеркнув устав
«зелёным писовцам» и прочим
с природой по любви.
Гудит, шумит, стучит, стрекочет:
«Живи, живи, живи…»
– на стыках голосом железным,
контузив нежный слух,
услышать это было лестно.
Перевести бы дух
и дальше-дальше прямо-прямо
за городской предел
в родное поле, где упрямо
свободный ветер пел…
 

Осенний сон

 
В подъезде последние листья с подошвы
прилипли к ступеням, закончив сезон
осенний, цветастый, промокший, продрогший
– не осень была, а таинственный сон,
что вмиг прекратился, оставив смятенье
в проснувшемся разуме. Зимний сезон
белеет, морозит, ворчит приведеньем,
но это другой, неоконченный сон…
 

Позитивное

 
Хорошо, когда ты беден —
голова не так болит!
Хорошо, когда ты вреден —
твоё мнение – гранит!
Хорошо, когда ты бледен —
вдохновился от Луны,
плохо только, если съеден —
зарекался от сумы.
 

Познание истины

 
Ворваться в дом, где властвует покой,
где воцарилась тишина момента,
где также всё… Над треснувшей доской
закреплена навечно изолента,
что сберегает время на часах
немного так, но циферблат удержит,
и половицы скрип в пяти шагах
перерастает в отдалённый скрежет…
Быть может скрежет половицы древней
и есть начало знания вещей?
И дом стоит не просто так в деревне?
И изолента смотрится родней?
 

Клятва

 
Стихами зловещая клятва
подписана мной при Луне.
Доволен судьбою? Вполне!
Откажешься? Это навряд ли.
Строка протекает в тетради
лирическим тихим ручьём
иль чёрным безмолвным грачом
садится поэзии ради.
Я степью и полем пьянён
и соком полынным пропитан,
без бати лишь мамой воспитан
и в нашу Россию влюблён!
Влюблён бессловесно, не ради
награды, идеи, монет,
чего-то безумного. Нет!
Берёзовой Родины ради.
Рубцов Николай по душе,
что велик в степях остановит,
и что-то незримое вторит
моей одинокой душе…
 

Листок заоконный

 
Темнеет за окнами. Падают капли.
Бессмертная осень срывает листы,
отдавшие жизни – ступили на грабли,
поверив весенним призывам воды.
И так каждый год! Опрометчиво тянут
пластину зелёную к вечным лучам,
но есть приговор, как от выстрела грянут
и снова плывут по осенним ручьям…
Темнеет за окнами. Чай остывает.
Дымит сигарета в немой потолок.
«Чего только в жизни у нас не бывает!»
«Бывает, бывает! – мне вторит поток
дождя, захватившего улицу с домом. —
Живи без оглядки, но знай наперёд —
ты в мире находишься малознакомом,
который подарит и вдруг отберёт,
как эти листы…» Сигарета истлела,
но мысли дождливые пишут рукой —
в тетради рождается тихо новелла
«Листок заоконный, как вечный изгой…»
 

Покорители небес

 
Высокое небо с полосками белыми,
с перьями, струнами, птицами смелыми,
с гордо сидящими в кованном панцире
(может быть русскими иль иностранцами)
в новом летательном быстром объекте —
сверху смотрело. (в безумном проекте
Бог не участвовал!) Умные люди
небо вкусили, пространство на блюде
взяли без спроса, отвергли сомненья
(может свершили они преступленье
перед создателем вечной Вселенной?)
Но, упиваясь мечтою надменной,
к Богу шагнули в великое царство…
Всё человека лихого коварство!
 

Звон в тишине

 
В колокол бьют. Прозвенело в степях
серых, сырых, заглянувших в забвенье,
скрылось лучистое солнце в мгновенье,
небо заковано, словно в цепях
туч растянувшихся. Звон в тишине.
Колокол бьёт в незабытой церквушке,
чтобы замолкли уставшие пушки.
Хватит! Послушайте звон в тишине…
 

Школьное

 
Вася знает в пятом классе
что две тысячи в запасе
непременно быть должно!
Таня, что из параллели,
от духов Коко Шанели
восторгается давно.
Только Вова из восьмого
учит снова, учит снова,
потому что бедный Вова
из семьи простых крестьян…
 

Любовь к Отечеству

 
Верю в Отечество. Родину славлю.
Чувство презренья питаю к врагам
нашей России. С надеждой поставлю
жёлтую свечку к пречистым ногам
Сына распятого. Встань на защиту!
Милость великую к нам изъяви!
Мысли взлетают к небесному скиту
дымкой нелёгкой, но верной любви.
 

Цветок Россия

 
России стебель – дух народа,
России корень – вечность рода,
цветок России – смех детей,
Россия – роза средь полей!
 

Осенняя работа

 
На тракторе в поле под рокот мотора
прокладывать путь в чернозёме росткам
поехал Виталий. К осенним просторам
прибавится «Кировец». Впредь не богам
рыхлить поднебесную! Тянет полоску
насыщенно чёрной землицы степей
измученный трактор. Шумят отголоском:
«До сильного ливня, Виталий, успей…»
осенние листья.
 

Песок вдохновенья

 
В потоке поэзии тонут поэты,
писатели в прозе находят приют,
нелёгким таинственным делом согреты
и чистой бумаге себя отдают!
Себя отдают без остатка и денег,
без фальши, намёка на лёгкость пути,
в стремлении жадном ступают на берег
реки неизвестной с желаньем найти
песок вдохновенья – и так ежечасно!
Реальность бросая, стремятся уйти
на берег реки, где предельно всё ясно
без фальши, намёка на лёгкость пути…
 

Не вините осень

 
Печаль разливалась в ухабах
российской дороги,
заезженной в пыль многотонной
армадой машин.
Как принято думать с ухмылкой
о собственном роке,
так проще всего раздавать
незаслуженный чин.
Ухабы дорожные быстро
зальются водой
осенней, встревоженной каплями
русского плача.
Не осени хмурой остаться
придётся вдовой,
под вечер медали в комод
убиенного пряча…
Ну что же теперь разрываться,
горюя нещадно?
Осадок сердечный смывая
дешёвым вином.
Печаль пропитала ухабы.
Дорога.
Прохладно.
Осеннее небо забылось
припадочным сном.
 

Саманная хата

 
Увидел забор и калитку под клёном,
муравкой заросшую пядь у крыльца,
скамейку у дома в расцветке зелёной,
что вкопана здесь по заказу отца.
Саманная хата осталась в деревне,
где ветры алтайские бьют напрямик,
рождается где в отрастающей стерне
насыщенно белый грибок – дождевик.
Овраг вдалеке – пескариное место,
с дедулей ловили «шальных осетров»,
потом запекали обёрнутых в тесто
в саманной избушке под рёвы коров,
бредущих под вечер с полей разнотравных.
Увидел я снова заброшенный дом
и этому дому не выискать равных!
Навеки останется в сердце моём…
 

Пожар осенний

 
Вьются серьги, бьются листья,
где берёзы в ряд стоят.
Сочно рдеют рядом кисти —
эх, рябиновый наряд!
Солнца робость, нежность цвета,
паутины лёгкой сеть —
всё горит стихами Фета!
Знать, судьба всему сгореть…
 

Степи-целители

 
Врачуйте душу степи вольные
ковыльным нежным шепотком.
Ах, степи, степи вы раздольные,
врачуйте душу ветерком.
Густым туманом освежите
шальные мысли долгих лет.
Прошу, родные, подскажите —
что в жизни тьма, а что есть свет?
Врачуют душу сладким пением
степные травы мне в ответ.
Живи с любовью и терпением
и знай – где тьма, там света нет!
 

Последний свет

 
…а свет от фонаря коснулся листьев
и просветил до жилки, до пятна,
что на асфальте каплями, как с кисти
на неподвижной сути полотна.
Бросает свет фонарь едва заметно,
накал страстей у лампочки пропал,
и вот лежат листочки неприметно,
окончив яркий и мятежный бал…
 

Падающая звезда

 
Взор направляя в безмерные дали
тёмного неба, где звёзды роптали
лёгким мерцанием, ищем движенье
камня летящего. Снова прошенье
в мыслях возносим – исполнись мечта!
Вновь отягчённые призрачным рвеньем
к большему счастью считаем спасеньем
камень летящий. Звенит высота:
«Боже, одумайся, ярый проситель,
мысли возводишь в святую обитель,
но неразумно на свете живёшь:
жаждешь корыстно, пытаешься ложь
собственных прихотей выдать за благо!»
Вновь отягчённый безудержным рвеньем
к большему счастью считает спасеньем
камень летящий. Стоит бедолага
гордо направив желающий взор…
 

Новая картина

 
Осенний мотив на исходе.
Дорога затянута льдом.
Пчела не жужжит на восходе
в потерянном поле цветном.
Блестят ледяные осколки
на зеркале тронутых луж.
Сосульки висят на футболке
постиранной – вестники стуж.
Засохли осенние краски,
художник сменил полотно.
Он вырос из детской раскраски,
ему сотворить суждено
идиллию белого цвета
мазком гениальной руки!
И осень ушла до рассвета,
оставив на лужах круги…
 

Потерянное

 
В закат листы летят упрямо,
летят упрямо на рассвет,
скрипит с тоской оконной рама
– деревни мёртвой силуэт.
Комбайн пожертвован стихии,
в полынном поле видит сон,
и дни проносятся глухие,
и за сезоном вновь сезон…
 

Драка

 
На шумном вокзале устроились мухи.
«Наши места!» – причитали старухи —
жужжащие пчёлы, как стая цыган.
(право они развели балаган!)
Крылья расправили мухи проворно:
«Что говорите? Нелепо и вздорно
нас обвинять в занимании места!»
И с кулачками для блага протеста
кинулись мухи. Закончилась битва.
В муху попала нечаянно бритва
жала пчелиного. Вот так дела!
Тут же полиция к ним прибыла.
Быстро составили акт нарушенья.
«Здесь уголовка! Нет права ношенья
колющих, режущих. Это статья!»
Пчёлы жужжали: «Не я и не я!
Муха сама налетела на жало!»
«Мы разберёмся! Не нужно скандала!»
– шмель-полицейский в мохнатой шубёнке
смачно подмигивал стройной подёнке,
что проходила на тёмный перрон…
Юный читатель, нарушен закон!
Выжила муха. С пчелой примирилась
(баночкой мёда пчела откупилась)
мухи смекнули – не нужен им Крым,
мёд распродали – хватило на Рим!
Счастливы мухи в другой стороне,
правда скучают по вольной стране
так дорогой для фасеточных глаз
– это, читатель, отдельный рассказ…
 

Отборное человечество

 
Обидно за Отечество.
Досадно за народ.
Жирует «человечество»,
а люди смотрят в рот.
Ехидные предатели
в поклонах к USA —
с народа вымогатели
нашли себе друзей.
И кто же враг Отечества,
не вся ли эта мразь,
что с видом «человеческим»
к руке готова пасть,
другой стране прислуживать
готова за процент —
хоть слизывать,
хоть с лужи пить
за новый лишний цент?
Обидно за Отечество.
Досадно за народ.
Жирует «человечество»,
а люди смотрят в рот…
 

Работа над хлебом

 
Пекарня в селе. Духота. Караваи
ржаные, пшеничные с коркой хрустящей.
Но сколько крестьяне ночей горевали
над милой землицею живородящей?
Положены силы, взрастившие зёрна,
в полях сокровенных, крещёных ветрами,
где небо июньское жар непокорный
сбивало растущими ввысь облаками…
Электропечей раскалённое лоно
опять принимает белёсое тесто
и вновь возрождает хрустящим батоном,
иль булочкой мягкой далёкого детства.