Czytaj książkę: «Легенды нашего края. Сейфула»
Любовь и смерть, добро и зло.
Что свято, что грешно,
познать нам суждено.
А выбрать лишь одно дано.
(В. Цыганова)
1
Чем-то понравилась ему эта женщина. Сейфула не смел на нее взглянуть, но чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит – в черных глазах ее любопытство. Ну и что, что судимый – он теперь отсидевший и, откинувшись, стал таким же свободным человеком, как все вокруг, как она…
Рай на земле не легко дается – он знает – не каждый даже может рассчитывать. Но стремиться к нему хочет любой – кто через Бога, кто через голову свою, кто через руки… а кто через сердце, насмерть влюбившись.
Сейфула Кашапов, верзила, двадцати пяти лет от роду, четыре из них отсидевший на зоне за драку с тяжкими телесными… не считал себя обиженным природой – по крайней мере, от рождения все у него было: и рост, и сила… Вот ума набирался на нарах – никаких университетов теперь не надо: как ладить жизнь он уже знает. Он не считает себя лишним в обществе – он немножечко покумекает и заставит это общество на себя работать. Нет, эти четыре года он не зря прожил, задыхаясь в цементном аду – верную дорогу по жизни выбрал, много думавши… И наставника сыскал – дай Бог каждому! Сейчас он ехал к нему на электросекции «Челябинск – Миасс».
Есть идеи, есть такие занятные идеи, что… Чувство меры Сейфуле не хватает – это верно. И нужен совет умной головушки, коим был для Кашапова Гавриил Потапов – «Гаврик», как его звали на зоне; «нормальный пацан» пятидесяти шести лет от роду. Он, когда справку об освобождении получил, сразу подумал – сначала к Гаврику за советом, а уж потом все остальное.
И вот Челябинск, вокзал, электричка, народ и эта женщина, сидящая напротив…
Сидела она отрешённо на жёсткой изогнутой скамье, между что-то бубнящей бабкой и грустноглазым армянином в кепке; сидела, перелистывала журнал, тихо улыбалась чему-то – ни вокзальный шум её не трогал, ни запах пота, исходивший от армяшки, ни неловкость бабки, пихающей её узлами. Сколько ей – сорок? Ну, явно за тридцать. Хорошо сложена, личиком милая, простенько, но со вкусом одета – пальтишко светло-серое, с пояском, под шарфиком газовым водолазочка, белый воротничок виден; сапожки маленькие, ботильоны на «молнии». Должно быть, учительница.
Ворочаясь на жестких нарах, четыре долгих года Сейфула именно о такой мечтал. А сейчас повстречал и оробел – поглядывает искоса на нее, как за бабами в бане в щелку, а заговорить боится. Боится, что попрет из него культура зековская, которую он сначала усиленно вбирал себя, как губка грязную воду, а потом стыдиться стал, когда Гаврик ему сказал – дурак ты, шпана шпановская, да шпаной и помрешь. С нар надо в люди выходить – так он ему сказал.
Нет, не исковеркала зона в душе Сейфулы человека – только ума придала башке. Он это знает и просто робеет перед понравившейся женщиной влюбленным мальчишкой. Так бывает. Так было с ним в юности…
И вот сейчас она снова рядом, через два сидения, и снова молчит, чёрными глазами отрешённо влипла в мутноватое, пыльное стекло – то ли столбы считает, то ли галок на проводах рассматривает; и будто сама бесплотным духом скользит за вагоном, не касаясь земли… Куда она едет? Где выйдет? Куда понесёт этот чемодан – кто встречать её будет – муж, дети, мать? Сейфула уже увидел, что на руке у неё всего лишь колечко и перстенёк; но этот безымянный палец с тонкой золотой жилкой на нём ничего не говорит: знал он, что многие женщины носят кольцо ещё очень долго после того, как брак рухнул. По привычке. Это вот его блатные татуировки на руках да запястьях не снять, как кольцо – тут не привычка, а уже крест по жизни и судьба.
Объявили по электричке остановку – какой-то разъезд с чудным, малопонятным названием. Черноглазая женщина поднялась и направилась к выходу – и стало заметно, что чемодан тяжелый, чуть клонит в право её ладную, невысокую фигурку.
Как жаль! Сейфула посмотрел ей вслед. В жизни всегда так бывает – люди встречаются, чтобы расстаться. Он тоже поднялся и вышел в противоположный тамбур вагона. Закурил. Электричка остановилась, двери открылись…
Что наша жизнь? Игра!
Сейфула решительно выбросил окурок и вслед за ним шагнул на платформу.
Электросекция, пшикнув сомкнувшимися створами дверей, умчалась. Они только двое на платформе – он и она. От станции отходит разбитая асфальтовая лента, петляет меж частной застройкой и ныряет в лес. Интересно, далеко ли до села? Сейфула решительно зашагал к незнакомке.
– Простите, далеко ли отсюда до села?
– До дачного кооператива «Путеец» – поправила она. – А вам туда?
– Ага. Давайте я вам помогу, – Кашапов подхватил чемодан, казавшийся внушительным, но на деле не шибко тяжелый.
Попутчица все еще робела. Но в принципе, какой толк? – в лесу или на платформе, она все равно во власти этого бугая. Кричать раньше времени бесполезно – да и некому. Некого звать на помощь.
Влипли вы, Анна Михайловна, с иронией подумала о себе черноглазая женщина, действительно оказавшаяся учительницей и приехавшая на свою дачу покопаться на участке, прибраться в домике – как-никак, весна! И еще подумала, но уже с сарказмом, глядя в широченную спину незнакомца, спускавшегося по тропинке с ее чемоданом на проселочную дорогу – главное правило насилуемой женщины: если звать помощь бесполезно, то лучше расслабиться и получить удовольствие. И еще в том же духе – самое прикольное в ситуации, что он, изнасилуя, еще и придушит. Как говорится, полный отпад…
Ну что ж, судьбе навстречу! – теперь уже просто оптимистично сказала она самой себе. – Да и что толку бояться? Будем надеяться, все обойдется…
Шли по проселку, свернув с асфальта на лесную тропку – впрочем, лес скоро расступился, показав перелески и речную долину… Анна Михайловна старательно обходила широко раскинувшиеся лужи; сбросить бы сейчас ботики и почавкать голыми ногами по тёплой грязи, как в детстве! Но и она не девочка, и грязь – отнюдь не тёплая, середина апреля, до жары далеко.
Женщина сказала своему упорно молчавшему кавалеру:
– Поглядите направо.
Сейфула взглянул.
– Глядите внимательнее. Видите вон ту скамейку под березами?
Кашапов ответил, что видит.
– Нравится вам местоположение ее? Я здесь частенько хожу и думаю – кто и для чего здесь поставил лавочку эту?
Сейфула пробормотал, что место прекрасное – он бы и сам там отдохнул.
– Вы устали? – с тревогой спросила она и подумала – начинается.
На Кашапова действительно накатило – четыре года без женщины это каторга его телу. Думал, откинется, первым делом на вокзал к проституткам помчится. Но увидел женщин и отпустило – они разные и так много совсем некрасивых… можно и подождать денек-другой: четыре года терпел… Раньше дело!
А теперь – лес, безлюдье и женщина, которая понравилась с первого взгляда. Сколько еще можно томиться? Вот она, рядом – руку только протяни. Он взглянул на нее – такая ухоженная, такая ладная вся. А потом – это уже картина после секса представилась ему: с разбитым лицом, в изорванном платье, в волосах паутина, на спине прошлогодние листья…
И так этого тоже захотелось, что хоть бросай чемодан и прочь беги от соблазна.
Сердце его стучало ужасно, когда говорила она о скамье. С вожделением подумал – можно и на лавке…
Великим усилием воли он отогнал все грешные мысли и даже стал поддерживать разговор.
Дачный кооператив «Путеец» – владение ведомственные. МПС не такое богатое, как Миноборонпром, но тоже своих не обижает: льготы, ссуды, зарплата немаленькая. Иные железнодорожники, особенно бригадиры путейских бригад – люди богатые, по местным меркам, всюду разъезжают на собственных автомобилях. И на дачи, конечно. Вот они – и тут, и там – кто у калитки своей оставил авто, кто за калитку загнал иномарки…
Сейфула с Анной Михайловной шли узкими улочками дачного поселка. Звучала музыка, слышны разговоры, дымком тянуло и одуряющее пахло шашлыками – весну уже празднуют.
За оградами перед домиками прилично и чинно чрезвычайно люди садились за столы, звеня посудой, бокалами и смехом вперемешку с разговорами. Оглядывались на проходящих, может быть, поджидая гостей. На лицах – благодушие и довольство жизнью. Пятница, завтра начинаются два святых, положенных по закону дня отдыха.
Вечер действительно был восхитительный…
– Вот я и пришла, – сказала Анна Михайловна, останавливаясь у очередной калитки. – Вы куда сейчас?
Сейфула плечами пожал.
– Ну, понятно. Заходите. Неужели вы думаете, что я вас без ужина отпущу?
Скоро они уже сидели за столом в летней кухне небольшого уютного домика – ели окрошку и пили домашнюю настойку из ягод. После пары стаканов оба сразу опьянели.
Сейфула сделался веселым и очень разговорчивым – всеми силами старался обратить на себя внимание хозяйки. Анна Михайловна раскраснелась, была очень мила и чрезвычайно смешлива. Она сбросила своё лёгкое пальтишко, ботиночки, измазанные коричневой грязью, и надела домашние тапочки.
Желание, охватившее бывшего зека в лесу, уже схлынуло, и ему больше чем женщину сейчас хотелось броситься на диван, уткнуться лицом в подушку и пролежать таким образом вечер и ночь, а утром уехать.
Анне Михайловне он рассказывал о своем детстве, о своей малой родине, о тех укромных местах в ее округе, где он прятался и в одиночестве, но с мечтами, следил за убегающими вдаль облаками. О, как бы он хотел вновь очутиться там и думать о том, о чем мечталось и думалось в те далекие годы. И пусть все-все-все на земле забудут о нем…
– А сколько вам? – лукаво спросила Анна Михайловна.
– Двадцать пять.
– Совсем молоденький, – с душевной тоской произнесла она.
А потом…
– Что вы на меня так смотрите? Я вас в лесу не испугалась, а сейчас боюсь.
Сейфула встрепенулся – наверное, он действительно на нее засмотрелся; а тоска и злость зековская хлынули через глаза наружу. Он попытался рассмеяться – не получилось. Прет и прет из него ненависть – он это остро даже чувствует. Не к хозяйке, радушной и симпатичной, а ко всему миру. Ух, как он его ненавидит! Его, закрывшего Сейфулу в мрачном сыром бараке на долгих четыре года, заставившего глотать цементную пыль проклятого завода ЖБИ.
Эх, черт! Должно быть, напился – развезло.
– Простите, я, наверное, увлекся – далеко в память нырнул.
Анна Михайловна начала собирать посуду со стола.
– Вы останетесь ночевать?
– Да, если можно. А завтра на электричку и поеду дальше.
– Вы, ей богу, как тот киногерой – самовара вам в вагоне не хватало явно…
Кашапов не понял, о чем она это.
– Простите, скажу от сердца – увидел вас и будто кирпичом по голове.
– Бывает, – сказала Анна Михайловна с тоской и устало. – Только вы очень молоды для меня, старой бобылки.
– Кого-кого?
Она махнула рукой, усмехнувшись:
– Ладно, проехали…
Что-то в лице этой женщины вызвало в Сейфуле ощущение бесконечной жалости. Это было правдой – сердце кольнуло даже страданием за нее. И довольно сильно. Вот собой он был недоволен – увалень какой-то, не кавалер. Недостает слов, которыми надо выразить свои чувства. Он теперь, в эти минуты, вполне ощущал, что эта женщина нужна ему не только для секса. А вообще – может быть, даже для жизни… Если бы он был несудимый, а она – вышедшей на свободу зечкой, он бы ей все простил и пригрел на своем сердце…
– Что с вами? – спросила Анна Михайловна. – У вас опять такое лицо!
Он повернул к ней голову, поглядел на нее, заглянул в ее черные, сверкавшие в эту минуту глаза, попробовал усмехнуться, но не смог – был мрачен как ночь и задумчивым очень.
Хозяйка попробовала было спросить:
– О чем это вы сейчас думали? – расскажите.
Но Кашапов пробормотал ей в ответ с самою кислою миной что-то неопределенное.
– Вы верно устали и спать хотите… Я постелю вам здесь, на этом уютном диванчике… – она помедлила, поймала его сомнение, поспешно добавила – Да вы не замёрзнете! У меня летняя кухня, знаете, как берлога. Тут одной теплоизоляции столько…
Сейфула посмотрел на миниатюрный диванчик, скорее похожий на широкое кресло, и покачал головой:
– Удобнее будет на полу.
– Он раскладывается. Помогите мне.
Разложенным, диван мог вместить не только Кашапова – как минимум, места было для двоих.
Не желая мешать хозяйке, Сейфула вышел на террасу, прислонился виском к шершавому стояку. В небе зажглись звезды – было поздно и совсем смеркалось; во тьме вдали светили огни какого-то города. Воздух остыл, было немного зябко… Сзади послышались шаги – вышла Анна Михайловна в домашнем халате. С виду хозяйка была спокойна, хотя голос её вибрировал.
– Ну, как думаете, не замёрзнете? – спросила она. – Не шибко прохладно будет?
Сейфула что-то пробормотал, конфузясь – рукой он держался за перила веранды и свет из дома как раз ярко освещал сейчас тюремную наколку. Но Анна словно бы не замечала её.
– Как вам настоечка моя? Кружит голову? Может еще налить?
– Н-нет… Я не знаю…
– Ну а кто может знать? Вы стесняетесь? А взгляд ваш такой страшный бывает порой – почему?
– Не знаю. Порой и сам себя боюсь.
– Серьезно? Вы трус?
– Наверное, нет. Трус это тот, кто бежит от опасности, а я еще ни от кого не бегал.
– Вы крепкий парень, я заметила. Вам приходилось с кем-нибудь драться?
– Много раз… и даже не пустыми руками.
– Как это?
– Палкой, кастетом, дужкой кровати или заточкой…
– Заточка это что-то типа ножа? Так вы же могли убить человека.
– Убить можно и кулаком…
– Я бы не хотела быть мужчиной…
– Так и не все мужики дерутся – иные в милицию звонят.
– М-да… Теперь уже не стреляются из пистолетов, как раньше… по-благородному. А вы умеете стрелять?
– Из пистолета? Никогда в руках не держал. Из ружья могу.
Ее серьезный вид при таком разговоре, несколько удивил Сейфулу – зачем она его о таких вещах пытает? Он чувствовал, что не для этого она пришла к нему в начале ночи в домашнем халате, под которым угадывалось обнаженное тело. Но не находил слов, чтобы завлечь ее в объятия.
– Спокойной ночи, – сказала Анна Михайловна, но не двинулась с места.
В темноте террасы лицо ее трудно было разглядеть – волнуется она? грустит? чего-то ждет от него? Если бы Кашапов был постарше и имел побольше опыта общения с женщинами, может быть, он разгадал причину ее ночного визита. Хотя, конечно, он догадывался… Что-то ему в душе подсказывало…
Но не было самого главного – отправной точки.
Сейфула вдруг ужасно покраснел – хотя кто бы заметил в такой темноте! – чуть отступил назад и вдруг охрипшим голосом выдавил:
– Иди ко мне.
Анна Михайловна пожала плечами:
– Я думала, ты не решишься.
Она больше ничего не произнесла, повернулась спиной и пошла в комнату. Уже в коридоре шедший следом Сейфула увидел – она развязывает пояс халата. На пороге одним движением сбросила с плеч одеяние, представ в полумраке во всем великолепии своей наготы. В следующее мгновение она юркнула под одеяло…
Кажется, сама темнота позвала его ласковым шёпотом: «Иди ко мне».
Анна спала, когда он ушёл из этого домика, как вор, не прощаясь – тихо ушёл, половицей не скрипнув. По дороге брёл словно сомнамбула, часто натыкаясь на лужи. Добрался до полустанка без всякой надежды на электричку. Но в той стороне, куда она шла днем, светился багрянцем горизонт – наверняка город.
Сейфула долго шел по рельсам, пока вдали не показались огни. А потом мелкие домишки окраины.
Нет, зря он ушёл. Какой страх, какая холера погнала его прочь?!
Теперь надо искать вокзал, как место на ночлег.
Он с рельсов сошел по нужде и притулился к забору. В доме за ним распахнулась форточка. И хриплый, прокуренный голос спросил:
– Чево ползаешь, вошь дровяная?
– Ничего. Спи давай, хозяин. Я проходом…
Зажёгся свет в маленьком окошке, потом тень его заслонила – хозяин разглядывал Сейфулу. А потом и просверк жёлтый лёг от входной двери, и калитка скрипнула. На мужчину глядел бородатый дед в ватнике, бязевых кальсонах и исподней рубахе – морщинистые ноги в резиновых калошах.
Может быть, он разглядел наколки? Может, просто учуял – звериным нюхом?! Густо прохрипел:
– Сиделец? Скитаешься? Нехде переночевать?
– Да.
– Заходи. До утра приму.
И широкую спину показал бесстрашно, зашаркал калошами по дорожке. В эти спину и ватник Сейфула спросил с наигранной дерзостью:
– А не боишься, дед? Придушу да ограблю.
– Всякой твари – свой срок! – откликнулся старик, не оборачиваясь. – А грабить можешь тока хрен свой, коли найдёшь. Больше нечего грабить у меня…
В сенцах хаты было тепло – видать, самодельное отопление с газовой печкой. Топчан, старое одеяло, подушка серой ткани.
Старик морщинистой рукой показал: «Вот для тебя» и прибавил:
– В избу не ломись. Глуховат я, да и сплю крепко.
И скрылся за тяжелой дверью, наглухо задвинув щеколду.
Утром хозяин пригласил разоспавшегося Сейфулу к столу. Глазунья со щедрыми шматами сала, маринованные огурчики, дольки луковицы, черствый хлеб, самогон…
– Не беглый?
Кашапов предъявил справку об освобождении.
– Не нашенский, стало быть… Куда путь правишь?
– К корешу еду лагерному – может, подскажет, где какую работу найти; как с жильем устроиться. Домой… – Сейфула на миг задумался – …не хочу! Там мать, сестры замужние… правильные все – будут стыдиться, корить-совестить, а я уж не маленький…
– Бугай ты здоровый! За что сидел-то?
– Тебе правду сказать или соврать?
– Ну и молчи – меньше знаешь, крепше спишь… Ты наливай да пей, не стесняйся. Хоть дело твое и бесконечно важное – друга достичь, но я рассудил: у зятька моего на автостанции есть забегаловка придорожная, – старик скрипуче хехекнул, издав своеобразного тембра смешок. – «Вдали от жен» называется. Мог бы ты ему там сгодиться. Баил, что рук не хватает и толкового парня…
– Опять криминал? Нет, хватит. Против закона не пойду…
Старик игнорировал его вопрос.
– Ты не хватай вожжу, покуда не запряг… Быстрый какой. Ты теперь посиди за столом – поешь, выпей вдосталь и спать ложись. Внучок прибежит проведовать – он меня кажный день проведат – я его на лисапетке на автостанцию отправлю. Передаст, что надо – может, к вечеру и зять мой явится, коли соизволит… Он сам такие дела решает. Если сладите, будет тебе и ксива, и хаза, и дело с баблом…
«Черт!» – подумал Кашапов. – «Не этого ведь хотелось. Может, к Анюте снова вернуться? Да поди теперь не найти – удрал, как тать в нощи, не разбирая дороги…».
Тоскливо наплескал себе полстакана мутного самогона, выпил – ладно, посижу-подожду, может, сама судьба велит мне остаться здесь. Допью самогон, спать завалюсь…
Голову уж сносило.
Откуда-то издалека стариковский ворч:
– Жестокая наша страна! И люди все – сволочи! Чуть оступился человек и, ну, его всем миром травить – бессовестно, подлым образом прямо-таки преследуют. Было так, так и будет. Я тебе скажу – за границей все наоборот: там живут в свое удовольствие.
– А ты был за границей?
Дед заскрипел противным смешком:
– Телевизор смотрю.
– И что там показывают?
Лучше бы Сейфула не спрашивал.
Старик снова поплел свою агитацию:
– Хорошо за границей живут – лучше нашего. Нам далеко до них… А ты пей-пей, мало будет – еще принесу.
Сейфула чувствовал – еще глоток и никто ему тоже не нужен будет: ни Анюта, ни Гаврик, которого на зоне он звал «ацухой»… Что, теперь у него новый батяня будет?
Набычившись, посмотрел на хозяина – шею бы тебе свернуть, старый хрыч!
– Пей-пей, до вечера успеешь проспаться. Зять мой шибко не любит пьяных. Он отчаянных любит и послушных.
Сейфула послушно выпил. А старик опять засмеялся. Дальше все поплыло…
Очнулся Кашапов, как и предсказывал хозяин, под вечер. У топчана на табурете сидел незнакомый мужик – нерусский по виду. По бороде его роскошной с серебряной вязью седины можно было дать лет пятьдесят ему – но что-то подсказывало Сейфуле, что южанину этому лет сорок с небольшим. Об этом свидетельствовала кожа лица смугловатая, туго натянутая, чистая – почти без морщин. Прямой и красивый, с выпуклыми ноздрями нос рассекал лицо от большого лба, обрамлённого жёсткими чёрными волосами. Глаза чёрные смотрели тяжеловато, повелительно.
– Работу ищешь?
Говорил он, как ни странно, почти совсем без какого-либо акцента.
– К корешу добираюсь… – ответил Сейфула, прикидывая про себя, как к седобородому обращаться, да какую долю уважения выказывать; но тот помог сам.
– Меня Ираклием зовут.
– Понял. А меня – Сейфула! Вот, немного застрял в ваших местах.
– Что у кореша для тебя кубышка припрятана? – с легкой усмешкой спросил Ираклий – Везде надо работать. Одно дело зона, где можно пайкой делиться, другое гражданка – где каждый сам за себя. Мне сейчас позарез человек нужен, завтра найду – не возьму, хоть запросись. А к корешу еще успеешь – бабла заработаешь и сгоняешь.
– В чем работа твоя?
– В кафе на автостанции мне пацан нужен. Крепкий, нетрусливый. Где надо – быть вышибалой, ящики с товаром поворочать, воды принести… Короче, жить, сторожить и служить на совесть. За это – жилье, рубон и бабло… Синявки там ошиваются – тебе секс бесплатно…
Забавно произнёс он это слово, протяжно и уважительно.
Сейфула почесал кожу за ухом – раздумчиво.
– Почему я?
– Выбора нет, а человек нужен. Не приживешься – уйдешь. А я, может, к тому времени найду подходящего. Хотя не пойму, чем тебе у меня может не понравиться?
– Не обманешь, насчет зарплаты?
– А смысл? Сотню-другую сэкономить и нажить себе зека врагом?
– Это верно – я обид не прощаю.
– Ну так что – по рукам, Сейфула? Для меня ты человек по всем статьям подходящий. Может, и корешами станем. Я преданных людей ценю.
Мужчины смежили ладони, вглядываясь друг другу в глаза.
– Прям сейчас и поедем?
– Да. А что тянуть? До темна введу тебя в курс дела и хоть сегодня дома заночую.
– Что, сильный бардак у вас тут ночами?
– Не то слово! Таксопарк рядом. Таксисты, бывает, свои непонятки выясняют… Которые из дальнобоев, те тоже хороши, краёв не видят… Клиенты бывают скандальные. Но ты ж не из робких.
– Да.
– И силенкой не обижен.
– Подковы гну.
– Постарайся только до смерти никого не воспитывать – так, к порядку призвать, приструнить, если что… – Ираклий усмехнулся, показал зубы: как не странно, ни одной коронки. – Главное, чтобы не смотались, нерасплатившись.
– Ствол дашь? – дерзко, посмотрев в непроницаемые глаза под набрякшими веками, спросил Сейфула.
Ираклий встал. Штиблеты, модные, на толстой подошве, с рантом – похоже, сшитые на заказ, заставили чуть прогнуться доски пола. Сделал два больших шага в сторону прихожей, где висела его кожанка, и оттуда бросил небрежно, но твёрдо:
– В каморке охранника под матрасом обрез припрятан – но это на крайний случай.
Какое-то время после ухода Ираклия Сейфула ещё сидел на топчане, бессмысленно уставившись на пустой табурет с кружками древесный сучков. Странный гость, казалось, придавил его к месту, гирей повис на ногах – не давал встать. Стряхнув наваждение, он поднялся, обулся и через сени вышел во двор.
Ираклия уже след простыл. Дед курил папироску, присев на край старой лавочки у заборчика. Улица спускалась вниз, петляя, поблёскивая лужами меж щебнёвых промоин.
Не оборачиваясь, дед сообщил:
– Чортов тупик это, парень. Такое вот место. Богом забытое.
Совсем не география интересовала Сейфулу. Он требовательно коснулся рукава старого ватника.
– Это зять твой? Он кто – грызун или хачик?
Старик снова издал свой неповторимый смешок – будто грецкий орех расколол:
– А он сам не знает. Отец – из грузинских князьёв, большой человек в Тбилиси был. Мать – цыганка.
– Цыганка? – ещё больше удивился Сейфула.
– Чистой воды. Красивая была, карточку показывал.
– А по-русски…
– Он с детства в Москве у бабки жил. Учился там, дочку мою встретил, женился… В министерстве работал. Ты бы тоже по-нашему так выучился говорить.
Сейфула хмыкнул. Расспрашивать, каким бесом старик, имея дочку в Москве, оказался тут, или как министерский деятель перелетел с московского Олимпа в это захолустье не хотелось.
Старик, сурово посмотрев на Сейфулу, проговорил:
– Ты ему не ври только, парень. Не любит он этого. Иди, в машину садись – Ираклий сейчас выйдет.
Белая иномарка стояла перед домом.
Кашапов сел на переднее пассажирское кресло – заднее сидение было забито коробками из картона. Ждал неожиданного своего работодателя, поглядывая на него, о чем-то толковавшего со стариком во дворе.
Вчерашний зек был беспокоен и возбужден – пот даже выступил на лбу. Блуждающий взгляд его перебегал с одного лица на другое. Ох, не нравилось ему все это – ох, не нравилось. Хотя в обещаниях владельца придорожного кафе было много прелестного и романтичного – место бойкое на трассе, дармовые выпивка с закуской, путаны бесплатные… Но было что-то в глазах и говоре Ираклия недосказанное, настораживающее… даже пугающее. С запоздалым сожалением он сейчас признавал, что зря согласился – надо было к Гаврику ехать.
Наконец, южанин сел в машину – завел мотор и тронулся с места. На Сейфулу не смотрел – руки с густым волосом от самых запястий сжимали оплетённый кожей руль.
– Значит, так… Не воровать – объедки и опивки все и так ваши. Продукты, которые начинают портиться, быстро съедать. Девки, с которыми будешь дежурить, все это знают. Так что слушайся их и будешь в ажуре. Уловил?
– Уловил. Начальник мой кто?
– Ну, вобщем-то я.
– Как называть тебя? – Сейфула независимо усмехнулся. – Ираклий? Или по отчеству?
– Называют «хозяин»… – без всяких эмоций обронил водитель. – Но пока привыкнешь и освоишься, слушайся всех остальных – они скажут, что надо делать. И еще… Присматривай, что не так – мне докладывай.
– Стучать, что ли?
Он повернулся к нему – первый раз. Комок встал у Сейфулы в горле.
– А ты привыкай. И на тебя будут стучать. Стук разный бывает – случается и по делу…Так что без обид. Но лучше вам всем дружить и помогать друг другу. Место тут бойкое, мало ли кто может подъехать…
Ираклий обращался к Кашапову уже без церемоний, точно командовал – но похоже, он со всеми так себя вел всегда. Он вроде бы был в прежнем своем состоянии, но после разговора с тестем слишком уж возбужден и раздражен. Дорогою даже пошутил пару раз, но никто не засмеялся – ни он сам, ни новобранец харчевного производства.
Иномарка давно выбралась из Чортового тупика, но поехала почему-то не в город – поплелась унылой улицей между двух производственных массивов, между высоченных заборов с колючкой. Кашапову стало не по себе: учуял он знакомые запахи зоны, даже не носом – чутьём своим определил. Хоть и непохоже на зону, а всё-таки.
Вдруг Ираклий спросил:
– Ты верующий?
– Крестик ношу, – удивленно ответил Сейфула.
– Крещеный татарин?
– Отец башкир был. Мать русская, и я в паспорте русским записан.
– Сейфула – самое русское имя, – съязвил Тимофей.
– На зоне меня Саней звали. Иногда даже Александр…
– В карты играешь?
– Да. Но игрок не азартный, если ты об этом…
Ираклий остановил машину у какого-то выхода из забора – с будкой, с тяжёлыми воротами. Заглушил мотор, заметил:
– Приживешься, бабла подкопишь, квартирку в городе купишь, женишься, детишки пойдут… Ты как насчет этого?
– Положительно.
– Голодал на зоне-то?
– Поначалу да, но в шакалы не опустился. Потом с Гавриком скорешились. Он цемент наловчился левачить. Водители цементовозов ему харч привозили, выпивку, шириво, сигареты… Сам только водочкой баловался, остальное зекам толкал. Когда откинулся, мне свои связи передал. Жить было можно.
Спутник его молчал – сидел, неподвижно. А затем снова задал неожиданный вопрос.
– Человечину жрут на зоне?
– Не слыхал.
– Значит, по-божески сидел. Общий режим?
– Ну, не химия, точно.
– Тесть мой рассказывал: жрали они человечину-то, – вдруг сказал Ираклий.
– А я заметил, что он из бывших.
– Он и на фронте побывал… в чернобушлатниках.
– Морская пехота?
– Если бы… Штрафная рота.
Сейфула вдруг пожалел, что мало с дедом поговорил – вон какая у него биография оказывается… А теперь ниче – дочь есть, внуки, телик смотрит, о загранице мечтает – прижился на воле старый хрыч.
После новой паузы Ираклий вдруг заявил:
– Человек, способный есть человечину, многое может.
Сказал и многозначительно замолчал.
Сейфула, удивившись, заметил:
– Ты так говоришь, будто шашлыки в твоем придорожном заведении подают из людины.
Он даже сказал «из людыны» – будто хохол или бульбаш.
– Ай да башкир! – гортанно расхохотался Ираклий. – Вы же собак жрали, когда к вам стрельцы из Московского царства нагрянули.
– Я русский, – твердо сказал Кашапов; впрочем, сказал без всякой обиды.
Ираклий согласно кивнул. Резко открыл дверцу, уронил: «Я скоро, жди!» – да исчез в дверях, над которыми Сейфула заметил вывеску: «ПГКХЦ. Проходная № 2». Напротив улицу окаймлял густой кустарник, из-за которого ощутимо пахло мокрой гнилью.
…Он сидел, напряжённо размышляя над этим поворотом его и без того извилистой линии судьбы. Голова уже очистилась от последних паров алкоголя, остатки похмелья ушли – можно и подумать.
До чего же этот Ираклий – странный человек. Сколько у него там кровей намешано? Грузинская, цыганская, да и русская – наверняка. И эти неожиданные переходы – то говорил тяжко, увесисто слова лепит, как болванки, а то зубами белыми сверкает, смеётся. Кто он? Что принесёт Сейфуле?
Так и не придя ни к какому выводу, Кашапов осторожно потрогал иконку на приборной доске – Николай-Чудотворец. Такой же седобородый и благостный с виду, как приютивший его дед. Кстати, он ведь так и не узнал, как зовут хлебосольного хозяина этой хаты!
Хозяин, хозяин… Мысли сами собой перетекли к недавнему прошлому.
Тот, кто не был на зоне, никогда не сможет понять человека в ней побывавшего. Тот, кто не покидал её, отсидев полный срок, никогда не поймет вкуса свободы. Когда лязг замков на стальных дверях звучит музыкальным сопровождением. А справка об освобождении дороже денежной купюры любого достоинства.
Прощай Калачевка!
Сейфула не был ни сентиментален, ни глуп, ни слаб, а все равно цепляло – пьянил воздух свободы. И весеннее солнце приятно ласкало.
В этой зоне Кашапов провел все четыре присужденных года. И вот вышел на волю.
Суд и срок за, казалось бы, обычную драку, но с тяжкими телесными… Тогда это было для него шоком. Он был сыном учительницы и у всех на виду в маленьком шахтерском поселке Роза.
Куда теперь ехать? От него открестились и мать, и сестры – за четыре года ни одного письма. Нет у него теперь дома родного. С этим все ясно…
По щеке невольная покатилась слеза. Сейфула смахнул её, поморщился и вернулся к своим мыслям.
Обида была на весь белый свет. Он худа никогда не желал и не делал людям, а они платят черной неблагодарностью.
А потом подумал, что лицемерит даже перед самим собой. Лгать и лицедействовать Кашапов научился на зоне – без этого там не выжить. Выходя на свободу, надеялся завязать с буйной молодостью и перековать себя в солидного человека при бабках.
