Czytaj książkę: «Жрица», strona 6

– Тебе плохо? – вкрадчиво спрашивает Верба, оказываясь очень близко. – Они били тебя?

– Нет. – Вздохнув, выпрямляюсь и с тоской смотрю на нее. – Это я сама, по неосмотрительности.

– Мне так жаль, я надеялась, что у тебя получится.

– Рутил…

– Я заплачу, если буду говорить об этом, – перебивает Верба, она уносит пустую бутылку и возвращается с тарелкой каши и стаканом воды, ставит передо мной и грустно улыбается. От неумелой заботы у меня на душе скребется совесть.

– Прости меня, Верба, – не отвечая на ее улыбку, я берусь за стакан и залпом выпиваю. – Я так торопилась уйти, что забыла о твоей семье и дочке.

Верба меня не винит, отчего легче не становится, подает ложку и уходит качать Иву.

По утру, проснувшись от привычной боли в руке, я лишь переворачиваюсь на бок и упираюсь взглядом в стену. После сна нет обычной бодрости, несмотря на заключенную сделку с Забвением. Снова закрыв глаза и уложив руку на подушку, я не поднимаюсь с постели, пока живот не сводит от голода. Натягиваю сапоги и выхожу из комнаты, в доме тихо и пусто. Рутил, скорее всего, готовится к походу с Туманом, где Верба с Ивой, я не представляю. На столе оставлен завтрак и отрез для повязки.

Выйдя на крыльцо, снова обнаруживаю корзинки с подношениями, но в этот раз воспитывать нравоучениями некого. Сажусь рядом и съедаю парочку яблок из корзин. Осматриваюсь, вспоминая первый день на пороге дома. Солнце высоко в небе, день едва перевалил за половину. С бездельем пора заканчивать, и я возвращаюсь внутрь, принимаюсь готовить ужин, чтобы хоть как-то отплатить за помощь, а в перерывах завершаю свое плетение. Когда все готово и занять себя становится нечем, я решаюсь встретиться с Калой. Пустой день, потраченный на лень и рутинные дела, непривычен, и нужно что-нибудь мое.

Около леса я останавливаюсь, достаточно близко от дома Вербы и достаточно далеко. Здесь нет никого из хаасов и довольно тихо. Я опускаюсь на колено, упираюсь руками в землю, и Кала выпрыгивает из-за моего плеча. Она оборачивается вокруг себя и пригибается ниже, крадучись делает шаг, я веду спиной, слегка прогибаясь. Я смотрю в ее белесые глаза с едва различимым маленьким зрачком. Кала скалит зубы, под чешуей и шерстью проступают и перекатываются напряженные мышцы. Я слежу за каждым движением.

Кала делает еще шаг, приближаясь к моему лицу, и прижимается лбом ко лбу. Я обнимаю ее обеими руками и закрываю глаза, которые жжет от слез. Это все Верба со своей Ивой, обычно я более собрана. Сильно зажмуриваюсь и прижимаюсь щекой к мощной шее. Кала вертит головой и садится. Шевелит острыми торчащими в разные стороны ушами и дергает носом. Ничего не понимает. Нытье мне не свойственно. Я отпускаю ее, и Кала принюхивается, а потом взволновано мотает мордой в направлении руки.

– Да, знаю, – мне приходится кивнуть. – Ладонь гниет и скоро отвалится, но источника здесь нет.

Кала тычется носом и неуверенно лижет ткань повязки. Длинный шершавый язык легко и кротко проходится по руке.

– Не думаю, что это поможет. – Но Кала обнажает зубы и требовательно рычит. – Если ты настаиваешь… – Я отодвигаю повязку чуть в сторону, обнажая чернеющую сквозную рану. Кала возмущенно рычит и даже произносит «плохо» на языке Богов, лишь отдалено похожее на настоящее слово из-за длинной морды и торчащих клыков.

Мне едва ли есть, что возразить. Руку нужно спасти, а слюна Калы если и не залечит, так обеззаразит. Медленно и аккуратно она принимается зализывать рану то с одной, то с другой стороны. Я же в ответ почесываю ей шею и уши. Вдалеке от хаасового племени и рядом с Калой мне спокойно. Теперь, когда обещание буквально выдавлено из меня и лишает какого-либо выбора, нет смысла впустую мучить себя. Закрываю глаза, подставляя лицо солнцу, чувствую исходящее от земли тепло, легкое движение ветра. В какой-то момент я усаживаюсь удобнее, скрестив ноги перед собой, Кала ложится рядом и обхватывает мою руку лапами. Я знаю, что она уйдет если понадобится девочкам, а пока, Боги ведают – впервые за сколько месяцев Кала остается со мной просто так.

– Я редко тебя зову, – виновато шепчу, наклонившись ближе к ее уху. – Даже говорить стала реже.

Кала согласно ворчит, но не злится. Ее гладкий обезьяний хвост не выражает никаких других эмоций, кроме обеспокоенности. Вдруг она резко подскакивает и, ощерившись, собирается атаковать. Не меня, кого-то сзади. Я оборачиваюсь и вижу за спиной Тумана, уже вооруженного ножом, который когда-то вогнал мне в ладонь, такого же напряженного, готового к борьбе.

Я резко развожу руки в стороны, и Кала нехорошо дергается от этого.

– Тише…– говорю ей, надеясь успокоить. – Тише… Он не опасен. – Но Кала не расслабляется и не меняет позы. – Видишь, хаас не нападает. – Я, не отрывая взгляда от Калы, обращаюсь к Туману: – Подойди, только медленно.

– Что это за язык? – тихо спрашивает он, послушно двигаясь ко мне.

– Тот, который она понимает. – Я раздражена, одно неверное движение, и Кала бросится на нож. – Тронешь ее, хаас, и даже Боги тебя не спасут.

– Вели не нападать, – советует Туман, но я не слушаю доводов разума, если речь идет о моей семье. Единственное, что сдерживает Калу, – мой непрерывный взгляд, стоит отвернуться, и она кинется вперед. Я тянусь чуть в сторону, ближе к Туману, медленно поднимаю перевязанную ладонь и нащупываю его предплечье. Веду пальцами вниз, как бы поглаживаю руку.

– Он не опасен сейчас. – Кала немного меняет положение и непонимающе наклоняет голову. – Смотри. – Я опускаюсь пальцами к ножу и медленно-медленно забираю его, очень надеясь, что хаас не станет сопротивляться. Особенно после моих угроз. Кала следит внимательно за каждым движением, все еще готовая в любой момент сцепиться с волком. Туман отдает нож, быстро разжимая пальцы и освобождая рукоять. И когда оружие оказывается у меня, Кала садится совершенно обескураженная и растерянная.

– Чтоб тебя, хаас, – не позволяя себе разозлиться, восклицаю я, наконец получив возможность посмотреть на него без опаски. – Зачем так подкрадываться? – Нож втыкаю в землю между нами.

– Туман, – произносит он, опускаясь рядом, неторопливо, без резких движений. – Меня зовут Туман.

Кала недружелюбно скалит зубы.

– Твой жуткий зверь не приручен.

– От тебя веет Смертью, она это чувствует и защищает.

– А от тебя она чувствует смерть? – как бы между прочим спрашивает он.

– Ты чуешь на мне чужую кровь? – Обернувшись к Кале, я смотрю на нее и веселюсь. Древние, как плохо могло все закончится пару секунд назад.

Она принюхивается, забавно чихает, фыркает, морщится и трясет лобастой головой. Я улыбаюсь. Поворачиваюсь к хаасу, мол, оцени, Кала для тебя старается. Кровь на моих руках – кровь моих врагов, так она считает. Я натыкаюсь на внимательный, неизменно суровый взгляд и черные глаза, которые после белесых Калы кажутся нутром бездны.

– Чувствует. – Серьезно киваю, но, когда Туман отворачивается, чтобы вытащить нож, снова улыбаюсь. Кала бесцеремонно залезает под руку, забирается на коленки и ползком по мне пробирается ближе к хаасу, толкая огромными лапами и выпирающими боками.

– Кала! – беззлобно возмущаюсь я, потому что едва не падаю от такой наглости. Но она не обращает внимания, устраивается так, чтобы в случае опасности первой кинуться на хааса и защитить меня. Естественно, она не верит ему. Я перекидываю обе руки через ее спину и глажу бок.

– Откуда она приходит? – Туман косится на Калу, тоже опасается внезапного рывка. Так и сидят оба, ожидая друг от друга подвоха.

– Издалека.

– Как?

– Я зову.

– Ответы без ответов, – хмыкает Туман. – Ты в этом хороша.

– Учишься на каждом вопросе.

– Часто задают?

– Твой палач спрашивал пару раз.

Он не отворачивается, не прячет виновато глаза.

– Я ошибся в тебе. Я готов ответить за это. Не надо пытаться играть со мной.

– Какие уж тут игры, хаас, когда ты подкрадываешься ко мне с ножом.

– Я не подкрадывался. Я, собственно, и пришел сказать, что ты можешь меня не бояться.

– А разве я боялась? – Чуть сжав губы, с вызовом смотрю на него, и Туман усмехается. Гладит острое лезвие пальцами, а после прячет в ножны на поясе. – Вы готовы ехать, хаас?

– Хаас – имя моего Бога, – лениво поправляет он, смотря в сторону леса. – Мое – Туман.

– Хаас означает волк. Я буду звать тебя Волк.

– А как мне тебе называть? Жрица?

– Почему нет? Чем плохо?

– Разве ты не таишься?

Я не хочу говорить с ним и, склонившись над Калой, снова начинаю чесать ей бок.

– Лошадь у тебя останется прежняя. Из одежды, Верба сказала, что-нибудь подберет. Сумку тоже. Мы подъедем с рассветом. Будь готова, – сухо заканчивает он и, поднявшись, отчего Кала тоже резко дергается и напрягается, Туман оставляет нас.

– Мне придется уйти с ними, – объясняюсь я, ухватившись за мощную шею Калы. – Если умру, ты единственная сможешь защитить девочек.

Она сидит, уставившись на меня белыми глазами, и непонимающе топорщит уши. Смешная.

– Вся моя нерастраченная нежность досталась тебе… – Я улыбаюсь и целую ее в серый нос, она фыркает и мотает головой. Не любит вспоминать, не любит, когда я вспоминаю. Мы сидим до темна, я чешу ей спину, она лижет мне руку, а потом уходит к девочкам. В дом возвращаться не хочется, так что я отправляюсь в лес, на поляну с земными звездами, чтобы собрать еще светящихся лепестков. Когда откладывать встречу с Вербой становится невозможно, поднимаюсь на крыльцо и отворяю дверь. Я, ожидавшая слез и споров, удивляюсь мирному ужину. Тарелка с похлебкой для меня стоит на столе, чуть дальше – сумки, которые потребуется взять с собой, на стуле висит добротная одежда.

– Спасибо за ужин, – начинает Рутил. – Очень вкусно.

– Правда, что ли? – притворно удивляюсь я, напоминая нам обоим, как искусно он лжет об этом Вербе.

– Все готово, – продолжает Рутил. – Выезжаем, как рассветет.

Я смотрю на Вербу, но она спокойна. Старается изо всех сил казаться такой.

– Знаю. Охотник предупредил.

– Отдохни хорошенько, – советует он, поднимаясь и отставляя пустую плошку в сторону. – Ты выбрала сложную дорогу. – Обходит стул Вербы, целует ее в затылок. Девчонка жмурится от этого, и мне видно, как слезы разбавляют похлебку в ее тарелке. Рутил выходит на крыльцо и плотно запирает дверь, чтобы не впускать ночной воздух в дом.

– Верба, – зову я, пересаживаясь поближе. – Тебе нужно защитить дочку. Посади во дворе настоящую иву. Вот это повяжешь девочке на руку, а вторую – на дерево. – Протягиваю сплетенные ленты. – Когда она сама коснется ствола, снимешь с руки и сожжешь. Не раньше. А на дереве оставишь навсегда.

– Зачем все это? – дрожащим голосом спрашивает Верба, крепко сжимая кулак.

– Из-за меня Боги могут отметить ее.

– Она станет как ты?

– Если сделаешь все верно, не станет. Назвала бы иначе, было бы сложнее. А так ива и ива, во дворе растет. Будут искать, не найдут.

Верба кивает, порывисто обнимает меня и убегает к себе, поплакать вдоволь.

Просыпаюсь я задолго до рассвета, собираю сумку, перетягиваю руку туже, чтобы управлять лошадью. Верба уже хлопочет на кухне, заворачивая пироги в тряпки. Рутил приносит фляги, заполненные водой и, забрав сумку с моими скудными пожитками, уходит седлать коней. Я выхожу следом, но не мешаю. Над горизонтом зарево, а на дороге виднеются два наездника. У дома они спешиваются, Туман приветствует Рутила, мне же достается хмурый взгляд. Второй хаас довольно юный, кудрявый и улыбчивый.

– Сапсан, – дружелюбно произносит он, подойдя ближе.

– Самоубийца? – Настроение скверное, и я не разделяю воодушевления.

– Смельчак, – бросает Туман, проходя мимо. У моей лошади они с Рутилом возятся меньше всего, нагружая по большей части своих. На крыльце появляется Верба со свертками и протягивает их мужу. Взяв пироги, Рутил берет ее за руки, ласково целует ладони и мягко уводит в дом. У меня замирает сердце. Преодолевая себя, подхожу к Туману, пока он возится со стременем.

– Вели Рутилу остаться, – требую я, но он ничего не понимает. – Если мы погибнем в тихих землях, Верба не справится одна.

– Она не будет одна. – Пожимает плечами Туман, затягивая ремень.

– Демоны, Волк, ты знаешь, о чем я говорю.

– Это его решение. Он считает себя обязанным, потому что ты спасла его дочь.

Я беззвучно шевелю губами, прикрыв глаза. Тяжело вздохнув, Туман поворачивается ко мне:

– Не шли проклятий, Жрица. Мы вернемся. Я даю тебе слово.

– Как будто я стану тебе верить, – зло бросаю ему и вскакиваю на свою лошадь. Рутил выходит на крыльцо один и решительно закрывает дверь. Простились, значит.

– По коням. Я спешу. – И пускаюсь галопом.

Глава 4

Туман, поравнявшись со мной, указывает направление. Он двигается параллельно, держа выбранный темп, и не ропщет. Я не оглядываюсь – в отличие от остальных, у меня нет дома и, оставляя позади хаасово племя, не о чем жалеть. Сумка на плече бьет по ссадинам, но я не морщусь. Первые несколько минут мы движемся по дороге, потом сворачиваем, и я узнаю тюрьму палача вдалеке.

Внутри от злости все сжимается, и, ударив лошадь по бокам, я принуждаю ее скакать быстрее. Ветер свистит в ушах, кто-то кричит мне вслед. На шум выходит палач, и я заставляю себя отвернуться.

Не смотри. Не смотри. Моя ненависть для другого человека.

Лошадь мчит, яростно фыркая, стучит копытами по камням и уносит прочь. Дальше от места, пропитанного кровью и жестокостью. Дальше от человека, которому я пообещала не мстить, и не посмею нарушить слово. Быстрее, быстрее.

– Спасибо тебе, спасибо, – шепчу кобылице, пригибаясь ниже.

Отъехав довольно далеко и приструнив лошадь, разрешаю себе посмотреть назад. Туман нагоняет первым, за ним Рутил и дальше всех – Сапсан. Не зря только один из них охотник.

– Что это было, Жрица? – Зло щурит глаза Туман.

– Куда дальше, Волк? – Рука снова кровоточит, я уже сомневаюсь, что источник поможет.

– К реке, левее бери, – легко отвечает Сапсан и пускает коня меж нами, вырываясь вперед. Мне хочется улыбнуться, но раненная ладонь дрожит от напряжения, а я пленница своего слова. Это невесело. Туман держится рядом, не давая мне уйти в сторону или отстать. Так и идем, Сапсан впереди, Рутил позади. К полудню хаасы решают сделать привал, но я против, и потому Вербины пироги они едят, не слезая с коней. К вечеру уже говорят о ночлеге.

– Лошади устали, Жрица, – словно неразумному дитю объясняет Туман.

– Далеко до реки? – я обращаюсь к Сапсану, будто он единственный, кто знает местность.

– Часов пять.

– Там и переночуем, – Склонившись к лошади, глажу ее мощную шею. Расправляю пальцы, чтобы услышать ветер, и они застревают в спутанной гриве. Сквозь шум леса я различаю звук текущей воды.

– Так до Крифа они не дотянут, – раздраженно подмечает Туман, но соглашается. Он не позволит и дальше решать мне. Уступает на первых порах, пока это не грозит бедами. Приручает. Но и я не собираюсь загонять лошадей, только сегодня. Медлить больше нельзя.

С закатом, в густеющих сумерках лес затихает. Сапсан, по просьбе Тумана, более не идет первым, а следует сразу же за нами. Все порядком утомлены, и хаасы уже даже между собой не перекидываются фразами. Когда шум воды становится слышен каждому, припускаю лошадь чуть быстрее и, вырываясь на берег, загоняю ее в реку.

Хвала Древним, я наконец-то здесь.

Отпускаю поводья, неудобно изогнувшись, снимаю сапог, перекидываю ногу, снимаю второй, чтобы не намочить, и, зажав их в руке, спрыгиваю, оказываясь по пояс в воде. Не обращая внимания на холод и удивленные взгляды хаасов, я переступаю босыми ногами по камням, ища опору, и опускаю кровоточащую ладонь в реку. На мгновение боль становится невыносимой и тут же проходит, вода протекает сквозь рану, вымывая гниль. Она берет свое, даруя желанное. У меня вырывается облегченный вздох. Забросив сапоги на берег, я обхожу лошадь и становлюсь впереди, оказываясь лицом к ней. Кладу руку на ее лоб и склоняю голову, выражая благодарность за сегодняшний день. Нам предстоит долгий путь, и лучше всего уважать друг друга сразу.

– Жрица, – зовет Рутил с берега, и мне нужно сделать шаг в сторону, чтобы увидеть его. – Выбирайся.

Хаасы развели огонь, у которого мне предлагают просушиться после реки, Сапсан забирает поводья и привязывает мою лошадь рядом с остальными.

– Мы гнали весь день, чтобы ты окунулась? – едко спрашивает Туман, доставая из сумки вяленое мясо и протягивая мне. Помня о кромуле, я ничего не беру из его рук. Он хмыкает и откусывает сам, больше не предлагает. Тоже помнит.

Возле огня одежда высыхает быстро. Разминая уставшие и замерзшие пальцы, проверяю ладонь. Рана не чувствуется так же остро и затянется к утру. Последний след пыток сойдет, но повязку придется поносить, чтобы хаасы ничего не заподозрили. Бесед у костра не выходит, как и все, я растягиваюсь на земле и засыпаю.

Первым поднимается Туман, с зарей и птицами, он почти не издает звуков, но я слышу и открываю глаза. Сжимаю кулак, впиваясь ногтями в повязку, кожа под ней чувствуется рубцовая, что странно. Так было только однажды и, как будто я могу когда-то забыть об этом, на память у меня остался кривой уродливый след на животе. Вода лечит, не оставляя шрамов, иначе на мне не должно быть целого места. Впрочем, рука, не дергающаяся от пронизывающей боли, все покрывает.

Встав, я спускаюсь к реке, вижу, что Туман плывет к другому берегу, борясь с течением, и, набрав в ладони воду, пью и умываюсь. Намокшую повязку снимаю и изучаю рубец. С обеих сторон это выступающая линия чуть темнее цвета кожи, но смертельной черноты и крови нет, пальцы двигаются так же ловко, как и прежде. Держать вожжи сегодня будет удобнее. Обвязываю лоскутом руку и поднимаюсь. Туман уже плывет обратно, а остальные еще спят. Я отхожу недалеко, прогуливаюсь меж кустов и деревьев, высматривая что-нибудь съедобное. Приглядываю орешину и, дотянувшись до ветки, принимаюсь трясти.

Трещат сухие палки под ногами Тумана. Он останавливается, уловив что это не побег.

– Громко шумишь, Волк, – с натугой проговариваю я, почти повиснув на ветке, – зверье распугаешь.

Туман зло сопит и только.

– Нравится тебе за мной гоняться. – Тряхнув последний раз орешину и ничего не добившись, я отпускаю ветку и оборачиваюсь. Он не обсохший после реки, в одних штанах с босыми ногами, вероятно бросился ловить сразу же, выглядит правда злым. Тяжело дышит и сжимает губы.

– Бить будешь? – Я усмехаюсь, глядя на его сжатые кулаки.

– Возвращайся, – глухо советует он, и я послушна. Остаюсь без орехов на завтрак, но и без увечий. И плохо, и хорошо. У места ночевки Туман натягивает сапоги и рубаху, сует мне опустевшие фляги, чтобы набрать воды. Вероятно, в благодарность за вчерашние уступки хаасов, а может, потому что в первые после встречи с Туманом на моем теле нет ран и побоев, сегодня я не возражаю и язвлю меньше обычного. Припрятав бутылку для себя, остальные отдаю проснувшемуся Рутилу и толкаю в плечо Сапсана.

– Как близко к реке ты хочешь идти? – все еще сквозь зубы спрашивает Туман, когда пожитки собраны, а лошади напоены и сыты. Мне сложно объяснить, близко, но не по берегу. И снова порядок тот же, Сапсан впереди, Рутил замыкающий, я под конвоем Тумана. Руку больше нет нужды беречь, и он замечает это, благо, ничего не спрашивает. Мне хватает подозрительных взглядов.

Дневной переход заканчивается с закатом, ночевать решают рядом с раскидистым деревом, возле которого ничего, кроме травы. Пока Рутил собирает дрова, а Туман охотится, Сапсан старательно пытается развести огонь. От неумелых движений ему неловко, он косится на меня, стесняясь своей бесполезности. Почти мальчишка, неясно, зачем Туман его выбрал. Сильный и крупный Рутил будет полезен в борьбе с ниадами, да и в долгой дороге выносливее. Сапсан же больше похож на веда, чем на бойца. Тут же все понимаю: разумеется, нужен умник, чтобы разобраться в божественных плетениях и вылечить землю или разоблачить меня, если захочу обмануть.

Когда возвращается Туман с освежеванным кроликом, уходит Сапсан. Стерегут, боятся оставлять одну. Рутил приносит дров на ночь. Мясо на костре и фляга воды – вот и весь ужин. Туман точит нож, Рутил – топорик, а Сапсан что-то пишет охровым карандашом под колеблющимся светом огня. Когда я сама по себе, то иду, пока не падаю от усталости, у меня нет вечерней рутины.

Ночи на земле и дни верхом на лошадях в дружной волчьей компании. На привалах я стараюсь держаться дальше от них, вечерами отхожу, насколько позволяет Туман, и, ложась на землю, сжимаю кулак, чтобы избавиться от звуков, в полнейшей тишине думать или не думать, но обязательно смотреть в звездное небо, каждый раз ожидая увидеть восход красной планеты.

На полпути к Крифу Туман уступает место подле меня Сапсану, а сам возглавляет отряд. Ему виднее, какие здесь места и чего стоит опасаться. Перетасовка происходит утром, договорившись ранее, они просто перестраиваются, не объясняясь со мной. Давящее чувство в ожидании удара отодвигается вместе с Туманом и, хотя он отходит недалеко, дышится заметно легче. Сапсан поначалу молчит, а потом решается:

– Так ты говоришь с Богами? – неуверенно спрашивает он, и мне слышно, как презрительно хмыкает Туман впереди. – А как они выглядят?

– Как прекрасные чудовища. – Я еще не понимаю, к чему приведут расспросы, но пока могу отвечать откровенно. Мельком бросаю взгляд на Сапсана – и у него недоумение в глазах. – Любой из них выглядит, как тот, кто может одарить тебя и абсолютным чудом, и жутким проклятьем. Как скучающие и утомленные нами, как бесконечно могущественные и беспомощные без нас. Некоторые считают, что каждый Бог был человеком.

– Они похожи на людей?

– Они существуют вечность, в них нет ничего человеческого.

– Туман говорит, что ты назвала землю Богом.

– Так и есть.

– Не понимаю. Расскажи о них, пожалуйста, – просит Сапсан. Я снова смотрю на него. Не чувствую угрозы. Он спрашивает о Богах, не обо мне.

– Есть Древние, их четверо, те, что создают наш мир: земля, вода, воздух, огонь. Они были первыми, они не подвластны проклятьям, им не нужны люди, чтобы существовать. Они не знают языка слов, эти Боги говорят через кровь – самую давнюю разменную монету, через жесты. После появилась Жизнь, за ней Смерть, а между ними – Время. Их называют Великими Богами. Они создали всех остальных – вторых.

– Откуда ты знаешь об этом? – Сапсан выглядит увлеченным.

– От матери.

– У тебя есть мать?

– А ты думал, Боги нас из глины лепят? – По смешку Тумана и смущенному лицу Сапсана мне ясно, что как-то так он и считал. – Была мать.

Я опасаюсь, что сейчас он начнет спрашивать обо мне, и придется замолчать, но Сапсан снова говорит о другом:

– Чем разгневали их прежние люди?

– А что говорят ваши легенды?

– Что мы забыли о Богах.

– Сначала они оставили нас на несколько тысяч лет, – я знаю, что говорю без должного почтения и подобострастия, больше с укором и презрением, но что с того. – Перестали слышать, веруя, что, когда вернутся, люди станут поклонятся усерднее. Но вышло иначе. Этим и прогневили.

– Тем, что смогли обойтись без них?

– Раньше веды были повсюду, лечили людей, летали в небо, создавали механизмы. Раньше веды занимались наукой – разгадывали секреты Богов и отдавали их остальным.

– Во всем виноваты веды? – удивленно спрашивает Сапсан, враз засомневавшись в выбранном пути.

– Боги ошиблись и наказали прежних людей за свою ошибку. В чем тут вина?

– Каким был первый Бог?

– Многие думают, первой была Любовь, но это не так. Первой была ненависть, зависть. Один человек увидел у другого нечто и возжелал. Так появился первый Бог. Но кто будет поклоняться Ненависти? И мы зовем ее Любовь.

Он задумывается, больше ничего не спрашивает и в этот вечер совсем молчалив, исписывая очередной лист. Теперь нас таких двое. Рутил заводит тихую песню о тоске по дому, а я слушаю, невольно вспоминая вместе с ним Вербу и Иву. Сапсан слишком молод и жаден до знаний об этом мире, Туман привычный к переходам и не привязанный ни к чему, кроме вождя, они не способны понять. Я не способна понять. Я оставила девочек от безвыходности, почему оставил семью Рутил? Повернувшись спиной к огню, закрываю глаза и пытаюсь не поддаваться тоске.

– Древние ведь никуда не уходили, так почему они тоже рассержены? – спрашивает Сапсан на следующий день, когда мы выдвигаемся.

–Потому что люди забыли, что мир не только для них. Они испортили почву отравили реки, опустошили недра. Люди перестали быть частью природы, решили, что они выше, тогда-то Древние и позволили ниадам вернуться.

– Мы уже давно не те.

– Разве?

– Да, – уверено говорит Сапсан, – скажи им. Скажи, что мы научились уважать себя и чтить Богов. Мы научились на ошибках прежних людей и не повторим их снова. Нет смысла казнить нас, мы больше не преступники. Мы достойны прощения.

– Древние не говорят, Сапсан… – Я жалею его, как жалела юную Вербу, наивную и по-детски верящую.

– Тогда как им объяснить?

Мне нечем его обнадежить. Боги есть Боги, они устанавливают правила, и если крови им недостаточно…

Он снова принимается обдумывать, а потом выдает новый вопрос:

– Почему ты называешь архизверей ниадами?

– Когда Древние Боги разгневались на прежних людей за их безразличие и высокомерие, за разрушения, – реки ушли под землю, озера пересохли, ветер понес по миру семена кромула и подобные ему. Вулканы извергали огонь, а пепел разлетался по воздуху. Погибали растения и животные. Но этого было недостаточно, чтобы люди поняли. И тогда земля разверзла свои недра, и из самых низов, цепляясь за камни когтями, поднялись огромные монстры, выше любого человека, больше любого медведя. Из пасти несло смрадом, с острых зубов капала пена. В белых глазах еще отражался огонь бездны, в них не было разума. Свирепые, жестокие, они разрывали людей, перекусывая плоть и кости, от них нельзя было убежать или скрыться. Боги послали их, чтобы истребить нас, и, когда монстры поднялись на поверхность, единственное, что они сказали, было «Не ад». Огонь удерживал их в земле целую эру. Только пламени они и боятся.

Сапсан теряется, пытаясь разобраться в историях, которые знал раньше, и в тех, что рассказываю я.

– И, к слову, охотник сказал, что может справиться с ними, поэтому не вини Богов, если мы умрем, вини его.

И так день за днем. Я слушаю песни Рутила перед сном, едко говорю с Туманом по утрам, споря о пути, которым пойдем, и отвечаю Сапсану, отчего Боги глухи к мольбам. Иногда он дает мне проверить то, что записывает, но в последний раз книгу на этом языке я читала еще с мамой, буквы почти забылись, поэтому ему приходится объяснять. Он пишет много и дополняет мои слова своими мыслями. Я часто ловлю суровые взгляды Тумана, когда Сапсан садится слишком близко, но меня это не трогает.

– Почему Боги не слышат молитв в Лесах Смертников?

– Потому что тихие земли – земли ниад. Никто не должен спастись, если ступает туда…

– Почему ниады не покидают их пределов?

– Великие Боги не позволяют им. Потому что тогда они уничтожат все живое на планете…

– Как Боги определяют цену своего дара?

– Людскими жертвами. Но то, что ты хочешь получить, будет стоить намного дороже, если просить у Богов…

– Могу ли я понять, о чем они говорят?

– Их язык стар, как и они…

– Почему Древние не дадут нам больше времени, чтобы исправиться?

– Время не заключает сделок.

– Отчего нам дали вторую тень, звериное нутро, но не дали силы стать зверем?

Не на все вопросы у меня есть ответы, в такие моменты я пожимаю плечами.

– Что насчет демонов? – спрашивает Туман, глядя на нас сквозь костер.

– Хочешь узнать, сколько невинных людей замучил?

– Они существуют? Или тоже ложь?

– Если ты встречал ниад, то вот они твои демоны, Волк. – Огонь отражается в его черных глазах, и впервые они не напоминают мне бездну. – Существуют, —отвечаю вынужденно, потому что мне не по себе от враждебности во взгляде. – Некоторые люди продают души, и Боги наделяют их силой, как тебя – второй тенью. Не принадлежа себе, они не боятся Смерти. Мощь и бесстрашие и делают их демонами. Как ниад.

– Откуда мне было знать, что ты не такая? – пристальным взглядом он держит меня как привязанную и говорит очень тихо. Даже лес умолкает, лишь бы я могла услышать это.

– Я говорила тебе, – опасаясь, что голос может подвести, я отвечаю так же тихо.

– Но, чтобы продаться Богам, они должны найти такую, как ты, – смекает Сапсан и, получив мой кивок, принимается писать новую теорию, а я, наконец освободившись от внимания Тумана, потому что тот, воткнув заточенный нож в землю, куда-то уходит, укладываюсь спать.

– Мы в трех-четырех днях от Крифа, – сообщает он на утро всем, пока укладывает вещи. Это значит, что сейчас придется отойти от реки, чтобы попасть в город. Фляги заполняются водой до краев, лошадям дают напиться вдоволь, а я смиренно следую за Туманом. Есть уговор, и нужно его соблюдать. Он не доверяет мне карту и дорогу выбирает сам. Чем дальше я ухожу от реки, тем неспокойнее на душе, тем громче в мыслях голос Калы, тем тише мой.

Когда Сапсан не спрашивает о Богах, он говорит о себе, вероятно, надеясь, что и я расскажу свою историю. Его попытки тщетны, а мои секреты скрыты глубоко, и открываться намерения нет. Но слушать мне нравится. Ему двадцать один, он младше меня на пару лет, а как будто на сотню. Сапсан кажется ребенком, несмотря на щетину и широкие плечи, ибо взгляд у него чистый, открытый, любознательный, как у дитя. Мне не верится, что он понимает всю опасность пути и встречи с ниадами. Я бы оставила его и Рутила в Крифе, но решать не мне.

На дорогу, ведущую к городу, мы выходим внезапно. Лес просто расступается, и, поднявшись на пригорок, я вижу первые стены. До них еще далеко – к ночи не добраться. Сам Туман решает вернуться обратно в лес и отдохнуть. Не имеет значения, где разбивать лагерь – здесь или ближе к стенам: в город получится зайти только завтра. Пока Рутил выискивает хворост для ночного костра, я брожу вокруг, собирая травы. Все, что получится обменять на монеты в Крифе, – мне по-прежнему нужна новая куртка – запихиваю в сумку, где уже лежат два мешочка с порошком земных звезд.

В этот вечер я остаюсь у костра, перебирая корешки и листья, а не ухожу лежать на земле в одиночестве и тишине да смотреть в небо. Все еще чувствуя себя неуютно, слушаю их ленивые разговоры, Туман рассуждает, что первым делом нужно сменить лошадей, потом пополнить запасы соли, жира, заштопать прохудившуюся одежду.

– В Крифе пробудем день, не больше, – подытоживает он и смотрит на меня.

Утром я склоняюсь перед лошадью, благодарю ее за труды, говорю, что грядет пора прощаться.

– Можем забрать ее по пути назад, – почему-то предлагает Туман, проходя мимо, смеется надо мной. – Будет у тебя два ручных зверя.