Czytaj książkę: «Ремешок или нож»

Не все, кто держит нож, хотят убить,

Не всякий ремешок – всего лишь кожа.

Бывает, чтоб дышать ‒ достаточно простить.

И выбрать то, что ближе, а не схоже.

Национальная галерея искусств, Вашингтон. Гулкий стук каблуков по плиточному полу

Она медленно шла по узкому коридору с тёпло-серыми стенами и ровными рядами картин. Иногда останавливалась, вглядывалась в старинные масляные полотна и шла дальше. Не цепляло.

Руки были сложены за спиной – она теребила веточку мимозы, которую купила на улице недалеко от галереи – её любимые цветы. Медвяный запах солнечных пушистых соцветий неизменно возвращал её в детство.

Народу было много – в последнее время интерес к искусству снова вошёл в моду.

Она осмотрелась вокруг: любопытно, много ли здесь тех, кто пришёл не ради моды, а ради интереса?

Глубоко вдохнула особый музейный аромат – аромат истории.

Прошла сквозь высокую прямоугольную арку и оказалась в следующем коридоре – светлом, приглушённо-желтом. Остановилась на мгновение, решая, в какую сторону направиться.

Внезапно один сюжет привлёк её внимание: на картине был изображён молодой мужчина в чёрном фраке, сидящий за небольшим столиком, накрытым белой скатертью. Настороженными глазами он смотрел на стоявшего рядом человека с обнажённым торсом: его ноги были полностью скрыты длинной бледно-зелёной драпировкой, а указующий перст направлен на замок вдали на холме. Одной рукой «денди» напряжённо хватался за край стола, а другой отводил от себя трёх красавиц, за спинами которых стояла угрожающе-чёрная фигура смерти с большими вороными крыльями. Одна из девушек держала поднос с кофейником, вторая рюмку, а самая дальняя, с болезненно-зелёной кожей ‒ медленно курила.

‒ Почему именно нож?

Она растерянно оглянулась на невысокую полную женщину лет шестидесяти пяти. Её крашеные в соломенный цвет волосы были убраны в неаккуратную высокую причёску. Возможно, цвет когда-то был другим, но сильно выцвел, а причёска с утра выглядела лучше. Как и слегка подтёкший макияж – женщина сильно потела.

‒ Какой нож?

Женщина указала на картину коротким толстым пальцем с алыми ногтями, слишком яркими для её возраста и пальто, модного ещё в далёком 2090 году.

‒ Эта занавеска крепится к нему ножом. Надо же было додуматься, воткнуть ему лезвие в самую…

Девушка недоумённо воззрилась на картину, чтобы понять, о чём говорит незнакомка, и чуть не прыснула со смеху.

‒ Это всего лишь ремешок, ‒ ответила она, стараясь скрыть улыбку, ‒ он поддерживает на нем это…эту…штору!

‒ Странный ремешок… с одной стороны.

‒ У вас драматичное видение окружающего мира, ‒ она тщетно попыталась убрать со лба непослушную кучерявую чёлку.

‒ У меня правильное видение, ‒ убеждённо впечатала женщина и смерила оппонентку строгим взглядом.

‒ Тогда где кровь? ‒ не сдавалась та.

‒ Возможно, ещё не проступила.

‒ В таком случае на картине должен быть нападавший.

‒ А вдруг вы обе неправы? Позвольте…

Голос прозвучал совсем близко. Спорщицы угрожающе медленно обернулись.

Рядом с ними стоял высокий химерик в строгом сером костюме служащего музея. Его голос был спокойным и уверенным. Не дожидаясь приглашения, он сделал пару шагов к картине и слегка наклонился. Его взгляд задержался на холсте: зрачки сузились и вспыхнули бледным неоновым светом. Он не просто смотрел – он анализировал, пиксельно, построчно.

‒ Учитывая траекторию линии и напряжение сцены… определённо нож. Я, конечно, могу ошибаться, но крайне редко.

Пожилая женщина победно вздёрнула подбородок и с триумфом удалилась.

Девушка неприязненно сделала шаг в сторону – химерик стоял слишком близко.

Химерики раздражали её не меньше андроидов. А может даже больше, после того как она лишилась работы – её, как и многих других, заменили этими биомеханическими образинами. Может, тело у них было частично живое, но полностью бездушное.

А он продолжал спокойно смотреть на картину. Всё в нём было слишком правильным – костюм, укладка, лицо. Он выглядел так, словно кто-то в попытке создать «идеального человека» слишком увлёкся симметрией.

‒ И всё-таки это ремешок, ‒ настаивала она, ‒ проверьте ваши настройки.

‒ Я могу перейти в диагностический режим… но боюсь, тогда вы проиграете.

‒ Человечество давно лишилось шансов победить вас, ‒ процедила она тихо, словно обращаясь к самой себе.

‒ Шанс есть всегда. Особенно, если вы начнёте спорить с уверенным видом. Это сбивает алгоритмы.

Он чуть склонил голову, будто действительно анализировал сбой. В уголках его губ обозначилось нечто, похожее на улыбку, но слишком точную, будто запрограммированную – как идеальный ответ вежливости на эмоцию, которую он только учился распознавать.

Она развернулась, каблуки скрипнули по полу.

‒ Прошу прощения. Боюсь, у меня нет времени спорить с идеально мыслящим утюгом.

Всё это время она теребила веточку мимозы ‒ зелёный продолговатый листочек упал на холодную плитку пола.

Химерик не двинулся с места, но голос его прозвучал чуть громче, чем прежде:

‒ «Никогда ничего не просите. Особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут».

‒ Вы…цитируете «Мастера и Маргариту»?

Он кивнул.

‒ Ваша мимоза навеяла воспоминания об этом произведении.

Девушка в нерешительности переступила с ноги на ногу.

‒ Вы знаете это произведение?

‒ Оно входит в базу рекомендованной классики. Чтение «Мастера и Маргариты» повышает уровень эмпатической симуляции на 17 %.

‒ А в моей стране это всё ещё часть школьной программы, но домашнее ИИ-обучение избавило школьников от необходимости читать. В школе с настоящим педагогом программа ещё держалась, ‒ она холодно посмотрела на собеседника, ‒ но теперь, когда учителей заменяют вами, о ней можно забыть.

‒ Это грустно, но настоящая культура живёт в тех, кто ценит её, даже если школьная программа меняется и обучение становится другим.

Его голос прозвучал почти тепло, но в словах угадывалась механическая неуклюжесть – как будто он не привык быть настоящим.

Слова вызвали эффект, противоположный ожидаемому:

‒ Не пытайтесь играть в человека. Может, очередного бедолагу и заменили вами на этом посту, но человечность им заменить не удастся.

Он не ответил. На его лице не дрогнул ни один мускул, но свет в глазах на долю секунды стал тусклее – как будто внутри него что-то пересчитывалось заново. Потом он просто выпрямился и слегка склонил голову, как делают роботы, когда больше нечего сказать.

Он не смотрел, как она уходит – только вслушивался в спешные удаляющиеся шаги. Они были твёрже и решительнее, чем шуршащая неспешность других посетителей – каждым ударом каблуков она чеканила своё возмущение.

Химерик сделал медленный шаг в сторону и наклонился, чтобы поднять с пола листик мимозы. Он задумчиво разглядывал его, пока её шаги не замерли в отдалении.

Город после дождя

Она выскочила наружу и остановилась только у подножья широкой пологой лестницы. Обернулась.

Здание Национальной галереи, выполненное в неоклассическом стиле, не менялось со времён своего основания в конце тридцатых годов двадцатого века, но казалось, что ему гораздо больше – оно скорее дышало Римом, чем Рузвельтом.

Фасад напоминал древний храм, потерявший своих богов, но не величие. Никаких экранов, голограмм или мигающих табло – только камень, воздух и искусство.

Она постояла ещё некоторое время в нерешительности, затем повернулась спиной к монументальной колоннаде и направилась прочь.

Когда-то здесь проезжали автомобили. Теперь парк разросся, и асфальт заменила выложенная плиткой аллея с низкими клёнами, лавками и стилизованными под старину витринами. Сейчас здесь было тихо.

Никто не помнил, когда точно дорогу убрали – тем более не могла этого знать иностранка. Вероятно, это произошло между последним кризисом нефти и массовым поднятием транспорта в небо.

Над этой зоной летать было запрещено – слишком много старого камня и памяти, которую не хотелось тревожить.

Чуть в стороне от основной аллеи мерцала белым светом узкая дорожка – единственная нить современности в законсервированном времени.

По ней нёсся юноша на аэроборде – в полуметре над землёй, чуть раскачиваясь из стороны в сторону. Он летел слишком быстро, как и все подростки, считавшие себя неуязвимыми. Доска сильно вильнула в сторону и вылетела за пределы полосы. Искра, короткий писк. Борд мигнул и отключился, как и было положено за пределами светящейся полосы. Парень полетел вперёд с той самой безрассудной грацией, которая всегда приводит ко встрече лица с асфальтом. Последовало грязное шепелявое ругательство.

Девушка застыла в метре от него, сверля его ледяным взглядом больших серых глаз. Этот взгляд она выработала за несколько лет работы в школе, но до совершенства довести не успела. Однако даже несовершенный, он всегда действовал на учеников внушительно. Подействовал и на нарушителя спокойствия. На пару секунд на лице подростка промелькнуло виноватое выражение, но он тут же взял себя в руки и напыжился.

‒ Шлем и мыло, ‒ сухо бросила она.

Парень озадаченно нахмурился.

‒ Мыло…?

‒ Рот промыть.

Не дожидаясь ответа, девушка решительно направилась дальше.

«Я теперь выражаюсь как моя бабушка», ‒ закатила она глаза.

Недавно прошёл дождь, и выглянувшее из-за туч солнце поблёскивало в лужах. Пахло сырой свежестью и приближением лета. Прохладный ветерок игриво качнул ветви, и на головы прохожих посыпались сверкающие дождевые капли. Двое детей радостно запрыгали, воздев ладошки к небу.

Она свернула налево и миновала громоздкое, слегка обветшавшее здание из розового мрамора в стиле устаревшего модерна – второй корпус галереи. Архитектура выдавала амбиции прошлого: массивный остроугольный фасад пытался изобразить будущее, каким его воображали архитекторы семидесятых годов двадцатого века. Вышло… достойно. Почти. Видимо, таким в прошлом рисовалось будущее – состоявшим из острых углов и ломаных линий.

Девушка ступила под яркую голографическую арку с вертикальной надписью «Исторический квартал». Над её головой проплыла заикающаяся дёрганая реклама: «ГЕРОН – Генетически Редактированный Организм с Нейросетью. Новое поколение заботы».

Это был красочный портал в современный мир с его шумом, суетой, транспортом, человеческими переживаниями. Мир, за которым она порой не успевала – он нёсся как скоростной поезд, а она редко находилась в одном из вагонов – чаще всего на путях.

Мимо протопал подросток в грязных киберботинках – тяжёлых, как свинцовые утюги. Подошвы светились неоновым светом, каждая в собственном ритме. На запястье у него болтался нод – широкий карбоновый браслет с покосившимся интерфейсом. Такие сняли с продажи лет двадцать назад, заменив персональными энхансерами. Теперь это была никчёмная рухлядь, имитирующая аутентичность.

Глядя на него, она вспомнила, как бабушка рассказывала про своё детство ‒ тогда подобные вещи казались будущим.

Это было очередное будущее, которое исчезло, так толком и не наступив. Да и выглядело оно иначе, чем люди прошлого себе представляли. Культ с годами износился и незаметно превратился в усталую повседневность. Теперь это был просто повод молодым киберфрикам создать новую субкультуру на основе фантазий из прошлого.

Над крышами высоток пронёсся чёрный аэрокар с мигалками – полиция куда-то спешила: то ли на место происшествия, то ли на обед.

Девушка раздражённо проводила его взглядом и случайно угодила ногой в лужу. Холодная вода пропитала ткань и добралась до кожи.

Лужи! Вот, что воистину объединяет человечество со времён его зарождения!

Она остановилась и потрясла ногой, словно это могло хоть как-то помочь.

Её окликнул механический женский голос:

‒ Вы попали в неприятности? Могу я чем-то помочь?

Рядом с ней появилась невысокая азиатка-андроид в традиционном пёстром кимоно и с аккуратно уложенными в причёску офуку чёрными волосами. Вероятно, принадлежала суши-бару на противоположной стороне улицы.

‒ Вам нужна помощь? ‒ настаивала механическая женщина и попыталась изобразить улыбку.

Девушку передёрнуло. Мимика андроидов стала притчей во языцех. Их разработчики пытались во всём сделать их похожими на людей и… перестарались. Морщинки, капиллярные звёздочки, расширенные поры на искусственной коже производили отталкивающее впечатление. А своей заторможенной мимикой, больше похожей на гримасничанье, они и вовсе начинали пугать. Открытый ещё в семидесятых годах двадцатого века «Эффект зловещей долины» для многих стал повседневной реальностью.

‒ Нет, спасибо, это просто вода, ‒ коротко бросила она и поспешила прочь.

Разумеется, не все боялись карикатурности этих недолюдей, а подростки и вовсе посмеивалась над ними как над нелепыми роботами из классической фантастики, но она не могла справиться с дрожью, когда те начинали подражать создателям. Например, смеяться. Их смех для неё был отдельным испытанием: безжизненное «ха-ха-ха», больше похожее на издёвку. Так она сама могла отреагировать на неудачную шутку. Но смеяться искренне они не умели – для этого требовались чувства.

Поэтому создали химериков, но те бросились в другую крайность ‒ они умели выражать нормальные эмоции, могли, по заверениям их разработчиков, испытывать чувства, но в основном предпочитали этого не делать. Нельзя было с точностью сказать, чувствуют ли они что-нибудь, или их так называемые чувства ‒ просто усовершенствованные алгоритмы.

На заросшей травой лужайке, в стороне от магнитной дорожки, валялся брошенный аэроборд – какой-то лентяй не потрудился убрать его на место и кинул в траву. Такой обыденный для современных людей, что его перестали замечать, как и другие «чудеса» современного века. Хотя ещё несколько десятилетий назад, когда их только изобрели, они стали настоящим взрывом для молодёжи. Человечеству быстро надоедали новые игрушки.

Девушка подошла к доске, включила маячок вызова, чтобы его забрали, и направилась дальше.

Она минула ухоженные зелёные улочки трёх массивных жилых гребней в тридцать с лишним этажей. Их зеркальные панорамные окна так ярко сверкали на солнце, что глазам становилось больно.

Разумеется, сама она жила не в них ‒ её квартира находилась в одном из старых зданий-сот, располагавшихся в тени современной цивилизации. Уродливые пережитки прошлого, которые до сих пор не снесли, потому что просто не дошли руки.

Зато из её окна открывался вид на здание-ракушку, в которое она влюбилась с первого взгляда. Его построили в шестидесятых годах прошлого века, когда биоархитектура была в моде.

Войдя в свой двор, она на мгновение остановилась. «Крошка-аммонит», как она его называла, по-прежнему стоял на месте, хотя порой, в приглушённом свете ночных фонарей, она готова была поклясться, что он медленно ползёт куда-то. Но каждое утро, выходя из дома, она обнаруживала его белую, облупившуюся раковину на том же самом месте.

Сейчас подобные ему здания были лишь отголоском ушедшей эпохи. Яркой, но очень короткой ‒ каких-то пару десятков лет. Эти здания почти не обслуживались, половина их была заброшена, как эта витая, не очень функциональная, но такая романтичная ракушка.

Овальная стеклянная дверь входа, некогда зеркальная, покрылась грязью. На ней красовались отпечатки ладоней, два выведенных пальцами сердечка и непристойное слово в самом низу, написанное с ошибками.

Девушка презрительно фыркнула и направилась к своему дому – когда-нибудь у неё наконец дойдут руки помыть эту чёртову дверь.

Вечер, квартира героини. Тишину нарушает только отдалённый гул улицы и шум дождя за окном

Она сидела, удобно устроившись в большом старом кресле, и пила ароматный цитрусовый чай. Ещё одна текучая связь времён на протяжении тысячелетий. Чашка тоже была старой и большой, пузатой, с массивной ручкой, но из настоящей керамики, хоть и штампованной. Не биопластик, даже не кералокс – настоящая керамика.

В отличие от кресла, остальной мебели и собственно, от самой квартиры, чашка была её собственной. Этот подарок бабушки принадлежал к тем немногим крупицам, которые остались как напоминание о единственном дорогом человеке. Всё остальное забрали её настоящие внуки.

Она была приёмышем из детдома, и родителей не помнила. Но в отличие от большинства детей, даже не пыталась выяснить, кем они были. Боялась разочарования.

Её удочерила пожилая женщина, которую она с самого начала называла бабушкой.

«Мамы так не выглядят», ‒ сказала тогда маленькая девочка, упрямо сжав губы. Женщина от души рассмеялась, и с тех пор так и повелось.

Остальные члены семьи вели себя с ней отчуждённо-вежливо, а когда бабушки не стало, даже от этой вежливости не осталось следа.

Она вздохнула, отхлебнула почти остывший чай и зябко поджала под себя ноги в тёплых шерстяных гольфах, хоть в квартире и было тепло.

На эти шерстяные гольфы пришлось раскошелиться – теперь сложно было найти настоящую шерсть. Как и керамику. Сейчас вообще сложно было найти что-то настоящее.

Дождевые капли упрямо барабанили по стеклу. Комнату освещал тёплый янтарный свет торшера – светомодуль под винтаж в безвкусном плафоне из мутного белого стекла в форме лилии. Ещё один привет из прошлого – такие «шедевры» были особенно модны в семидесятых годах двадцатого века. Торшер тоже был не её. Ей принадлежал только свет. В этой квартире изначально все светильники были белыми или цветными: розовыми, синими, зелёными. Как вообще можно было жить в квартире с таким освещением и сохранять при этом душевное здоровье?

Янтарные блики падали на вульгарные золотистые шторы, и только при таком свете они выглядели сносно. В дальнем углу «красовалась» старая раздвижная дверь в маленькую каморку, которую хозяева окрестили громким словом «Спальня», а не кладовка, как назвал бы её любой другой человек. Дверь когда-то была автоматической, но сломалась, и теперь открывать её нужно было вручную, притом она никогда не запиралась до конца. Неподалёку на фанерной тумбочке с подлатанной крышкой из бурого кералокса стоял старый голограф ‒ особенная гордость хозяев, словно он искупал все сломанные вещи в квартире.

Девушка его включала всего пару раз, хотя жила здесь уже около полугода. Предпочитала книги.

Небольшая бумажная библиотека была её особенной гордостью. Подумать только, ещё каких-то полвека назад мир ломился от книжных магазинов, чьи полки были завалены бумажной литературой, а тиражи исчислялись тысячами, а не жалкими сотнями, как сейчас. И даже эти сотни сложно было продать. Настоящие книжные издания стали пережитком – люди предпочитали виртуальные. Бесспорно, они были ярче, с подвижными 3D-иллюстрациями, что особенно привлекало детей и тех, кто не воспринимал текст без картинок, но эти книги нельзя было взять в руки, пошелестеть страницами, почувствовать запах типографской краски.

Из дома она привезла не так уж много, но успела пополнить свои богатства уже здесь.

Её взгляд упал на небольшую книжку в потрёпанном переплёте – редкое издание «Двухсотлетнего человека» Азимова, выпущенное когда-то как отдельное произведение, а не в составе сборника. Книга накренилась, словно вот-вот собиралась упасть.

Она читала её в детстве. Тогда ей верилось, что машина может стать человеком, даже если некоторым людям это не под силу.

Теперь она знала: машины становятся людьми только в книгах или на экране. А в жизни…

А в жизни смотрят на тебя так, будто им больно.

Чёрт.

Мимолётный взгляд химерика из галереи снова всплыл у неё в памяти, и она поняла, что всё это время пыталась заглушить это воспоминание.

Настоящая эмоция? Или игра воображения?

Она снова отхлебнула чай, раздражённо поморщилась и поставила чашку прямо на пол – совсем остыл. А в мире не было ничего хуже холодного чая, смеющихся андроидов и чувства вины.

Перед кем? Перед машиной? И что дальше? Благодарность кофеварке? Пусть та и на искусственном интеллекте, но это же не значило, что необходимо заботиться о её чувствах.

Девушка упрямо уставилась в серую стену, разглядывая навязчивый геометрический узор: треугольники, ромбы, полоски. Надо же было додуматься так «украсить» помещение. Даже когда это было модно… В конце прошлого века.

Нет, не получалось забыть. Она порывисто встала. А вот про поставленный на пол недопитый чай у неё забыть получилось. Чашка опрокинулась и залила пол из тёмно-серого нанофлекса.

‒ Да чтоб тебя! ‒ это было первое, что она произнесла за вечер.

Решив, что лужа никуда не денется, и её можно вытереть позже, а то и подождать, пока сама высохнет, девушка подошла к окну. Сквозь залитое дождём стекло проступали очертания ракушки – в холодном свете уличного освещения легко представлялось морское дно. И снова «малютка-аммонит» полз по своим делам, медленно, но целеустремлённо.

А куда ползла она сама? Одна, в чужой стране, без родных и друзей, и на данный момент даже без работы.

Она уже сменила два места, и нигде не смогла удержаться больше полутора месяцев. То она недостаточно расторопна, то не соглашалась работать сверхурочно без дополнительной платы. Конечно, у неё, как у приезжей, пока что прав было ровно столько, чтобы иметь возможность ходить по территории этого государства, а обязанностей больше, чем у коренных граждан.

Но возвращаться она не собиралась. Да и не к кому было возвращаться. Раз уж решила переехать, нечего теперь поджимать хвост.

Она тяжело вздохнула и отступила назад. Забыть химерика никак не получалось, а вот лужа разлитого чая снова вылетела из головы…