Czytaj książkę: «Не смотри в мои глаза»

Иногда один взгляд может спасти жизнь. А порой – разрушить всё, что ты так отчаянно пытался скрыть.

После аварии, в которой погибли родители, Ана осталась одна с маленьким братом – и с обязательствами, которые могут разрушить их последнюю надежду на нормальную жизнь. Чтобы опека не отобрала ребёнка, ей срочно нужна стабильная работа.

Её берут ассистентом в крупную компанию. Кажется, случайно. Но всё оказывается гораздо сложнее. Её начальник – холодный, жёсткий, безупречно собранный. Он не смотрит ей в глаза. Никогда.

Посвящается тому, кто боится

своей тьмы и ищет свет вовне.

Он внутри тебя

Предисловие от автора

Иногда история приходит в тот самый момент, когда ты сам не можешь смотреть в глаза – себе, другим, жизни.

«Не смотри в мои глаза» не была запланированной книгой. Она стала попыткой найти слова, когда их не было. Протянуть руку к себе через других. Понять, что боль может говорить – и имеет на это право. Она появилась, когда выгорание достигло пика и меня не радовало ничего. Книги не трогали, любимая работа не удерживала, а привычные источники радости перестали действовать. Оставалось только одно – попробовать написать.

И я начала. Ночами, когда не могла уснуть от тяжести мыслей, открывала пустой документ и писала – без начала и конца, без структуры. Просто сцены, просто герои. А потом поняла: Ана и Арсен – не выдуманные герои. Они – части тех, кто однажды перестал верить, что кто-то останется, даже когда ты невыносим.

Эта история – о взглядах, которых боишься и в которых нуждаешься. О боли, которую не лечат, а проживают. О праве быть – несовершенным, громким, ранимым, настоящим. Моя боль оказалась в их ранах, моя растерянность – в их поисках, моя пустота – в их взглядах. Эта книга помогла мне собрать себя заново. Стать собой – впервые за долгое время.

И сейчас я знаю, почему она важна. Потому что в ней не только выдумка, в ней есть и правда. Не голая, но честная. Эта история об умении остаться рядом, когда страшно; о взгляде, который пугает и спасает; о том, как важно не убегать. И о свободе – быть, чувствовать, бояться, выбирать, ошибаться.

«Не смотри в мои глаза» стала для меня якорем. Точкой отсчёта. И как правильно охарактеризовала историю Оксана Дунаева – это гимн прощению.

Теперь, когда книга закончена, мне важно ею делиться. Потому что, может быть, она станет чем-то значимым и для тебя, читатель. «Не смотри в мои глаза» – мой способ напомнить себе (и, может быть, тебе), что страх – это не приговор. Это тень, из которой можно выйти. Или хотя бы жить рядом.

ПРОЛОГ

Скрежет металла, звон разбивающегося стекла, визг шин, рвущий воздух, – всё сливается в какофонию ужаса, в которой невозможно отделить реальность от кошмара. Удар – резкий, оглушающий, с хрустом, будто ломается не только машина, но и всё во мне.

Я не ощущаю тела – только глухую тяжесть и оцепенение, как будто меня сковали изнутри. Грудную клетку сдавливает так, будто на неё рухнула тонна бетона, и в попытке позвать кого-то – хоть кого-то – из горла вырывается лишь хрип.

Ночное небо висит надо мной пустым, равнодушным полотном без звёзд. Я не знаю, в какой момент меня выбросило из машины, но теперь я чувствую, как холодный асфальт подо мной медленно вытягивает из тела остатки тепла и сил. А вокруг – пугающая, вязкая тьма, вползающая в сознание и уносящая за собой всё: звуки, очертания, боль.

Жар от загоревшейся машины постепенно начинает жечь тело; я ощущаю, как языки пламени медленно подбираются к ногам, будто хотят лизнуть за пятку. И почему они не разрывают это удушающее, вязкое полотно тьмы вокруг? Куда делись другие люди, машины, фонари? Где всё? Где жизнь, которая была секунду назад?

Вдруг я слышу – или мне кажется, что слышу – негромкий шорох где-то совсем рядом. С трудом, преодолевая острую боль в шее, словно вонзаются тысячи игл, я поворачиваю голову и в расфокусированной дымке различаю чей-то взгляд. Голубые глаза, в которых отражаются отблески пламени.

Я пытаюсь дотянуться до них, хочу задержаться здесь, пока эти глаза смотрят на меня, словно с мольбой. Они единственное, что удерживает меня в сознании и позволяет бороться с подступающей темнотой. Но тело не слушается, рука остаётся на месте, и я понимаю, что проигрываю – не боли, не огню, а собственному бессилию. Эти глаза закрываются и уносят меня с собой во тьму. Без звука.

Глава 1

Ана

Мои глаза сухие. Ни одной слезы. А хотелось бы иметь возможность выплакать этот ком в груди, который словно с каждой секундой всё сильнее сжимает лёгкие и давит на рёбра, грозясь разорвать грудную клетку. Ни единого звука. Ни единого стона. Я переношу боль молча.

Интересно, у скорби есть срок давности? Насколько уместно впервые заплакать спустя столько времени после похорон? Я пропустила их. У меня не было возможности не просто сказать последнее «я люблю вас» при жизни, но даже после смерти они не услышали мое «прощайте». Почему я осталась? Потому что отец развернул машину и принял удар на свою сторону? Потому что у матери остановилось сердце и ее даже не довезли до больницы? Почему я осталась, а они ушли? Хотелось бы верить, что бог милосерден, как учили в воскресной школе, и сохранил мне жизнь, чтобы Майки не остался один, но почему тогда не его родную мать, а меня?

Я могу задаваться этими вопросами на протяжении оставшейся жизни, но я наслушалась достаточно подкастов, чтобы понимать бессмысленность этой затеи, а в какой-то степени даже деструктивность такого мышления. Мне нужно сконцентрироваться на том, что осталось. Чёрт, легко сказать. Интересно, все эти гуру психологии и трансцендентной реальности сами испытывали то, через что якобы проводят своих клиентов? Они теряли всю семью, оставались с пятилетним ребенком без денег и без работы в свои двадцать лет? Они проходили через страх перед службами опеки, ведь квартиры недостаточно, чтобы оформить опекунство. Их отчисляли из университета, потому что они пропустили сессию и не могут оплатить семестр? Они жили с маленьким ребенком на оставшиеся сбережения, большая часть из которых ушла на покрытие расходов ритуальных агентств?

Порой мне хочется услышать «Ана, нам так жаль» вместо «вы обязаны предоставить жильё», «вас отчисляют», «у вас нет дохода», «у вас нет опыта работы».

Как же я хочу выплакать все эти мысли, но у меня нет времени на скорбь. Через час мне нужно забрать Майки из детского сада, а сменщица снова опаздывает. Знала ли я ещё год назад, мечтая о блестящей карьере журналиста, что меня ждёт пиццерия на краю города? Я не жалуюсь, мне в чём-то даже нравится моя работа – когда она в первую смену и среди клиентов в основном дети или семьи. Хотя по вечерам и ночам тут лучше платят, но у Марты не всегда есть возможность сидеть с Майки по ночам, чтобы я могла работать. Да и мне не хочется нагружать её лишний раз. Она и так очень сильно нам помогает. Не родственники, которые по словам Марты, рыдали в три ручья и всеми способами изображали скорбь, ни коллеги отца, 30 лет посвятившего компании и поднявшего её с колен, ни коллеги матери, которая спасла их от банкротства, ни друзья семьи, детей которых мои родители вырастили вместе с нами за одним столом, ни эти самые дети, которые когда-то звались друзьями.

Я их не виню, жизнь нынче такая, себя бы на плаву удержать. Но неужели мы с Майки не достойны хотя бы вежливого формального «Нам жаль, если что-то понадобится…». Никому ни до кого нет дела. Ты живёшь в своей боли, твоя жизнь останавливается, в то время как у других ничего не меняется. И ты ощущаешь себя среди толпы невидимкой, кричащей: остановитесь, неужели вы не видите, что случилось? Неужели вы не замечаете… Как незначителен каждый из нас для этого мира. Вот только для меня эти люди были всем миром. А сейчас вместо них огромная дыра размером со вселенную.

А если я сильно ударюсь рукой, то боль вызовет слёзы? Может, тогда я смогу заплакать?

– Ты долго будешь прохлаждаться или всё же подойдешь к своему столику? – спрашивает Кил, начальник – чей голос действительно способен убить¹ своими децибелами. Но под образом старого байкера-рокера с примесью бандитов 90-х, взявшего себе псевдоним Кил – на манер модного во времена его молодости подражания зарубежным «коллегам», – скрывается старый добрый Кирилл Викторович. Он, конечно, строг, сохраняет флер непримиримого, беспринципного, черствого и циничного мужчины, часто придирается по мелочам, но я знаю, что у него большое сердце. Иначе почему он до сих пор терпит меня?

– Прости, уже бегу! – извиняющимся тоном говорю я и, поправив юбку, направляюсь к дальнему столику, за которым сидит группа молодых людей. – Здравствуйте, уже определились с выбором? Что будете заказывать? – произношу в никуда, не глядя на посетителей. Так легче.

– Ана? – удивленное, хотя что-то мне подсказывает наигранное, восклицание заставляет повернуть голову к сидящему за столом справа. Ну конечно, а ведь я думала, что день не может стать хуже. На меня с долей удивления, но больше презрения смотрят глаза, которые когда-то смотрели с любовью, или мне так хотелось верить. А на деле это была блажь, каприз избалованного папенькиного сыночка, желающего доказать, что может заполучить любую. В те времена я была первой во всем, желанным трофеем. Да, это был ещё один мудрый пинок-урок от жизни. Джем, мать его, Холаев.

– Здравствуй, Джемаль. Да, это я. Что будете заказывать?

– Не ожидал тебя здесь увидеть, особенно в качестве обслуги. Хотя чего удивляться, ты же всегда была готова прислуживать. – Он ухмыляется, когда произносит последнее слово. Мерзко. До тошноты. И где были мои глаза, когда я верила, что у нас что-то получится? Когда я не замечала эту надменность в каждом его жесте.

– Кто-то же должен, иначе как быть беспомощным, не способным самостоятельно удовлетворить свои потребности. – Я должна сдерживаться и не грубить посетителям, иначе ещё один скандал и я останусь без работы. Стискиваю зубы и хочу продолжить, извиниться, но этот придурок не даёт мне возможности.

– Знаешь, ты права, поэтому может после смены твой рот заменит мою руку?

Ана соберись, тебе нужна эта рабо… Джем, облитый огуречной водой из приветственного графина, вскакивает и почти перепрыгивает через стол. Я не могу сдвинуться с места, лишь смотрю, как его глаза наливаются кровью, а лицо перекашивает в гневе. Джем нависает надо мной, его ноздри расширяются при каждом вдохе. Еще немного, и он меня ударит.

Мое сердце колотится в груди так громко, что кажется, будто услышат все вокруг. Руки дрожат, и я стараюсь не смотреть ему в глаза – там столько злости, что она способна меня прожечь. Вокруг все как в замедленном кино: люди, звон посуды, тихие разговоры – всё кажется далёким и неважным.

Я делаю шаг назад, словно пытаясь создать хоть какой-то промежуток между нами, но стол за спиной – непреодолимая преграда. Джем сжимает кулаки, вены на шее выступают, и вдруг его взгляд меняется – из безумного гнева в почти насмешливый холод.

– Ты же знаешь, что я могу всё, – говорит он шёпотом, но каждый звук режет как нож.

Я стараюсь найти в себе силы, чтобы ответить, но голос предательски дрожит. И тут откуда-то из глубины доносится резкий, твёрдый голос:

– Я вызову менеджера.

Я моргаю, словно выходя из дурмана, и понимаю, что слова эти произношу я сама – словно не сознательно, а на автомате. Вся моя боязнь и растерянность сосредотачиваются в одной фразе, которая должна прервать этот кошмар.

Джем замолкает, на мгновение его глаза сверкают, будто он взвешивает, насколько далеко готов зайти. В комнате стоит гнетущая тишина – даже посетители будто замерли, ощущая надвигающуюся бурю.

– Менеджер? – он усмехается, голос слабо дрожит от злобы. – Ты думаешь, он меня остановит? Я могу разрушить всё, что захочу, и никто не посмеет встать у меня на пути.

В этот момент дверь открывается, и появляется Кил – высокий, спокойный, но с железным взглядом. Он быстро подходит, оценивает ситуацию.

– Что здесь происходит? – его голос звучит ровно, но в нём слышится тяжесть ответственности.

Джем отступает, но не скрывает своей злобы.

– Просто старые счёты, – холодно говорит он, переводя взгляд с меня на Кила.

Тот медленно поворачивается ко мне.

– Ана, ты в порядке? – тихо, но с искренней заботой.

Я киваю, хотя внутри всё дрожит.

– Джемаль, – Кил смотрит на него с явным предупреждением, – в нашем заведении не место для твоих выходок. Или ты сейчас уйдёшь, или вызовем охрану.

Джем скривился, но в глазах мелькнуло поражение. Он бросил на меня последний взгляд, полный презрения и угрозы, и, собирался отступить. Но тут на его лице растянулась улыбка. Я знала ее. И не хотела видеть больше никогда. Ничего хорошего не предвещало, когда Джем решал, что будет весело поиграть… судьбами людей. Когда он вспоминал, что неприкасаем.

Джем чуть наклоняет голову, насмешливо глядя на Кила.

– Вижу, у тебя проблемы, Кил. Хочешь, я добавлю твоему заведению немного «драйва»? Скажи, что ты выберешь – щедрого и влиятельного клиента или обслугу, которые под каждым углом валяются? Подумай хорошенько.

Кил хмурится, я вижу борьбу на его лице, гнев, желание схватить за шкирку этого «сопляка», как бы он выразился, но при этом Кил знает: это не просто угрозы – Джем способен создать реальный хаос. Если он сорвётся, пострадает не только репутация, не просто уйдут клиенты, а это может быть концом для бизнеса. Любого. Безвозвратно.

Чёрт, лучше бы ударил. Интересно, уже поздно извиняться?

Собираю вещи, да впрочем их не так уж и много, когда Кил тихо спускается в подсобку.

– Ана, у меня нет выхода, – извиняющимся тоном говорит он.

– Не извиняйся, босс, это моя вина. Мне жаль, что тебе пришлось столкнуться с этим, и я рада, что всё ограничилось всего лишь моим увольнением.

– Возьми, – он протягивает мне конверт, – считай, это увольнительные. Не весть что, но хоть на первое время, пока найдёшь что-то ещё, должно хватить.

– Кил, я не могу, – отступаю на шаг, чтобы побороть искушение и не взять этот конверт, наплевав на честность, гордость или какие ещё чувства причислены к списку высоконравственных. Когда у вас на попечении пятилетний ребёнок, очень быстро стирается грань правильного и неправильного, исчезают принципы. – Я уже получила плату за этот месяц. Ты мне ничего не должен, а я кажется разбила чашку. Две.

– Всё сказала? Долг свой скромности и честности выполнила? А теперь считай, что я наглый и беспринципный плюю на твои принципы и насильно вручаю тебе этот конверт. Бери. Может, мне потом это зачтётся, – хмыкает он и резко пихает мне в руку конверт, задерживает взгляд на моих глазах и, развернувшись, уходит.

Что, и сейчас не заплачу? Нет, внутри скручивает от боли, нос начинает щипать, но глаза как были сухими, так и остаются. Только ком в груди никуда не девается.

Город как всегда не замечает моих бед. Машины гудят на перекрёстке, в толпе на станции метро кто-то ругается с кассиром, кто-то слушает музыку в наушниках. В мегаполисе никого не волнует, что у тебя на душе. Здесь всё быстро, шумно, каждый занят своей болью.

Я выхожу из метро и машинально направляюсь к детскому саду. Майки, мой маленький братик, единственный, ради кого я ещё держусь. Он ждёт, и я не могу не прийти. Я должна улыбаться, как бы мне самой ни было плохо.

Пока иду, сильный ветер треплет волосы, на глаза наворачиваются слёзы, но ни одна не падает. Я не могу заплакать даже от ветра. Пытаюсь выровнять дыхание, нарисовать на лице улыбку – Майки и так слишком много повидал, слишком рано понял, что наш мир может быть жестоким.

В садике воспитательница тепло улыбается мне, будто ничего не произошло, будто не пытается всеми силами вынудить нас поменять сад. Но сейчас у меня нет сил на мысли еще и о ней. Я просто киваю ей, беру Майки за руку – его пальцы такие тёплые, крепко сжимающие мои, будто он единственный понимает, что мне плохо, но не спрашивает. Просто идёт рядом, верит, что рядом с сестрой всё будет хорошо.

Я иду молча. Майки весело рассказывает что-то про поделку из пластилина, а я киваю и улыбаюсь, не вслушиваясь слова.

В голове снова и снова прокручивается пустота. Я пыталась вспомнить, как всё произошло, но память зияет провалом. Мне говорили: отец развернул машину, подставил свою сторону под удар. Говорили, что мама умерла на месте, а отец – позже, в реанимации. Говорили, что я выжила чудом.

Только я не помню ни дождя, ни дороги, ни того удара. Только какие-то смутные очертания лица и глаз, что вполне может быть бредом после сотрясения. Очнулась уже в больнице. С осознанием, что никого больше нет. Даже попрощаться не успела.

Может, оно и к лучшему. Потому что мне страшно знать правду. Страшно представить тот момент, когда всё оборвалось. Наверное, страх – единственное, что живёт во мне с тех пор. Страх потерять ещё кого-то. Страх не справиться. Страх, что Майки останется один.

И я снова сжимаю его маленькую ладонь, как будто в этом сжатии можно спрятать всю свою боль.

Арсен

– Мне плевать, как ты добьёшься этого, но в пятницу договор должен лежать на моём гребаном столе, иначе ты вылетишь отсюда так же легко, как залетел. – Я ору в трубку, потому что чёртова терапия, призванная усмирить мой непонятно откуда взявшийся гнев, ни хрена не работает. Скорость воспламеняемости разгоняется от нуля до ста за какие-то 0,001 секунды. Потому что мир будто сошёл с ума и решил испытывать мое терпение. Куда делось понятие ответственности? В какой момент «забота о себе» превратилась в «лень», а «нет ресурса» стало эвфемизмом банального «мне влом напрячься».

Сегодня у меня ещё два совещания, и такими темпами и с таким настроем я не до живу до вечера и утащу с собой ещё парочку слабонервных, которые не выдерживают начальника-тирана. «Вот Давыдов-старший был…» Отгоняю снова эти мысли о сравнении, о подражании, о попытках быть достойным сыном, вывезти на плечах всё, что обрушилось на меня в одно мгновение.

– Мари, сделай мне чай с корицей, – рычу в коммуникатор, хотя изо всех сил стараюсь придать голосу доброжелательность. Ну и как сохранять спокойствие, если нет ответа. Еще и это чертово коверкание красивого имени Мария, не выжечь эту моду, наверное, никогда. – Мари, ты на месте? – уже менее сдержано рявкаю.

Тишина.

К чёрту! Выхожу из кабинета в приёмную, но не застаю своего ассистента на месте. Прохожу в «кофейню» – небольшая ниша, оборудованная под миникабинет, в котором стоят стол, небольшой диванчик, чайник и кофемашина. Да, я ж не деспот какой-то и продумал для ассистента и других сотрудников уютный угол, в котором они могут готовиться к расправе, я хотел сказать: аудиенции. У них должно быть место, где они смогут спокойнее дождаться меня часов в 11 ночи. Ну, с кем не бывает, всегда найдётся какая-нибудь задача, которая не терпит до завтра.

Я здесь не частый гость, поэтому провожу приличное время в поисках кружки, заварки и мешочка с корицей, которую лично привёз из Шри-Ланки и просил беречь для особых случаев.

Когда я выхожу из «кофейни», Мари всё ещё нет на месте. Она, конечно, не женщина-чудо, часто косячит и не особо ответственно относится к работе, но на безрыбье и рак, и раком. У меня был тяжёлый период, как впрочем и у компании, поэтому мне было достаточно и того, что часть базовых задач я смог переложить хоть на кого-то. Но в ближайшее время мне придётся с ней провести беседу. Чай я допил, а Мари не вернулась. Подхожу к её рабочему столу – не люблю это дело, я не до такой степени тиран, чтобы контролировать каждый шаг – но тут мне интересно, где пропадает мой ассистент в начале дня. Компьютер отключен, на столе порядок. Даже нет, не так, на столе – пустота. Ни заметок, ни цветных стикеров, ни блокнота. Должно же хоть что-то быть? Она же в конце концов девушка, а тут даже нет зеркальца или помады того ядреного оттенка, из-за которой мне пришлось попрощаться с любимой рубашкой.

– Евгения, скажи-ка мне, пожалуйста, где мой ассистент, – сразу же набираю HR и по совместительству справочнику нашей компании, потому что даже не по долгу службы, а по зову сердца эта женщина истинный глаз Саурона, как её прозвали за спиной, потому что она знает всё и про всех. Ни один слух, ни одна новость не проскочит мимо.

– Арсен, солнце, – елейным голосом выдаёт Евгения, зная, что единственная, которой ничего не будет за это «солнце», – это твой ассистент, откуда ж мне знать. Может, сбежала, когда осознала, к какому Королю Севера попала?

– Очень смешно, но я не в настроении и мое диктаторское эго просыпается, поэтому будь добра, выясни, где её носит. Ах да, и добавь, что если через минуту ее прелестная задница не будет сидеть в кресле, а наманикюренные ногти не будут печатать мне объяснительную…

– Ничего ты не знаешь, Арсен Тимурович, – цитирует по-своему «Игру престолов», на которой помешалась. Серьёзно, у неё даже в кабинете стоят фигурки и чёрт пойми что, связанное с сериалом. Ещё и мне прилепила этот псевдоним. Король Севера. Но не за заслуги, а за холодное сердце. Плевать, пусть называют как хотят, лишь бы работали. А то на Стену отправлю.

– Вот чёрт, – прерывает мои мысли Евгения, резко выдохнув. – Арсен, «Вектор», первая полоса.

И я уже знаю, что там увижу. Долбанный Константин Волков спит и видит, как разрушить мою жизнь. Ну развлекся я с его подружкой в одном из клубов, так зачем мне до сих пор мстить. Я ведь даже не знал, кто она. Да и пусть лучше следит за благоверной, обеспечивает всем необходимым, как полагается, чтоб она не искала на стороне шанс получить удовольствие.

«Ты портишь все, к чему прикасаешься».

Сейчас мне только скандала в прессе не хватало. Я вернулся с того света. Любой другой нормальный человек сидел бы на больничном и восстанавливался. Но я не имею права потерять всё, чего добился, я не имею права продуть эту компанию, предать отца. Я обязан оправдать его доверие и не позволю какому-то напыщенному идиоту испортить всё. Но пока дела идут неважно, компания стоит, а вот я покачиваюсь. И в прямом, и в переносном смысле. Видимо, стресс плохо влияет на координацию. Сажусь в кресло ассистентки, которая, по всей видимости, с сегодняшнего дня тут больше не работает. Евгения ещё на проводе, я поднимаю руку с телефонной трубкой:

– Раз уж ассистентки у меня нет, будь добра, сообщи отделу маркетинга, СММ, кто там ещё, совещание в конференц-зале через час. И выставь вакансию ассистента. Добавь больше требований к ответственности и на собеседование лично ко мне. Все это – ещё вчера.

– Принято, ваше величество. – Последняя ехидная ремарка Евгении, и линия обрывается.

Бросаю трубку, опускаюсь глубже в кресло ассистентки. Оно, к слову, неудобное. Скрипит, давит в спину, как напоминание: расслабляться рано. Может, из-за него сбежала Мари?

Вижу в отражении стеклянной перегородки своё лицо – уставшее, злое и, черт побери, слишком взрослое для моего возраста. А ещё не так давно я был мертвее любого офисного планктона в пять вечера. Забавно, не правда ли? Вернулся, чтобы снова тонуть в дерьме.

Пальцы стучат по столешнице. Пауза. Знаю, что сейчас начнётся: совещание, где каждый второй будет мнить себя спасителем бизнеса, а на деле очередной паяц, прикрывающий задницу красивыми презентациями.

Всё, хватит рефлексии. Работа не ждёт. Подхожу к окну. Город внизу живёт своей жизнью: спешит, ругается, опаздывает, фальшиво улыбается в кофейнях. Им плевать, что твоё имя на первой полосе может означать полный крах. Главное – хайп и кликбейт. Через час – собрание. Я не намерен выглядеть там как побитая собака. Пусть знают, что даже с подбитым боком я стою. Стою и держу эту чёртову империю.

Беру планшет, быстро листаю последние отчёты, по дороге еще раз набираю Евгению:

– Маркетинг, PR, юр. отдел, IT, финансы – всех на совещание. И пусть подготовят сценарии выхода из кризиса. Не лапшу, не презентации, а реальную стратегию. Если хоть один из них скажет «давайте подумаем», уволю к чертям сразу после собрания.

– Я услышала это и с первого раза или у тебя уже возрастная амнезия, м? – выдает со смешком Евгения. И как ни странно я ей отвечаю не гневной тирадой, а ухмылкой.

– Дорогая, я беспокоился о твоей амнезии, вдруг забудешь что-то важное, а мне потом людей увольнять. – Слышу, как Евгения фыркает, но не отвечает, видимо, сомневается в границах, которые ей дозволено пересекать. Поэтому я продолжаю: – И ещё, найди мне её личное дело. И запроси у Алексея досье, у него в СБ точно должны быть все подробности, о которых мы не должны знать. А я хочу знать, кто она и почему из всех мест выбрала именно мою компанию.

– Ты про ассистентку? – переспросила она, мгновенно всё поняв.

– Да, про неё. Не верю я в случайности, Евгения. Особенно сейчас.

Скидываю звонок. Почти готов дать голову на отсечение, что материал у Волкова от Мари.

В голове снова шум города, пробки, сигналы, гудки. А внутри всё так же пусто. Но я привык держать лицо.

Возвращаюсь за свой стол, как в старые добрые времена, когда я был еще вице-президентом компании, а стены кабинета ещё не давили так, как сейчас.

Эти стены, прозрачные, блестящие, словно всё видят. Они помнят, как сюда входил мой отец – с прямой спиной, твёрдым взглядом и чётким пониманием, что мир принадлежит тому, кто не боится брать его голыми руками.

Я не он. Я – тот, кто унаследовал кресло президента, но не успел научиться до конца, как этим управлять, потому что вместо уроков получил писк больничного аппарата.

Пальцы судорожно листают новостные ленты. Да, «Вектор» снова кричит большими буквами на первой полосе. Волков знает, куда бить. Знает, что сейчас я на грани, что сейчас любое его движение может меня добить. Он чувствует кровь в воде, как акула, хотя сам не лучше всех этих шакалов в костюмах. Ничего, я найду и на тебя управу. И все будет официально, цивильно, без грязи, но на весь мир.

Открываю папки с отчётами. Цифры размываются перед глазами, не складываются в логические ряды. Как же меня утомляет эта бесконечная гонка за показателями. Как будто за этими графиками есть что-то настоящее. Как будто кому-то есть дело до того, что за каждым падением кривой стоит чья-то потеря, чья-то ошибка.

Мне хочется закрыть ноутбук, выйти из этого стеклянного саркофага и исчезнуть. Хоть на день. На час. Но, к сожалению, я выбрал быть наследником, и тишина не обогреет меня сочувствием.

В дверь стучат.

– Через пять минут все соберутся, – говорит Евгения, просунув голову. Уже без шуток. Она знает: сейчас не время.

Я киваю. Поднимаюсь. Пальцы сами поправляют галстук. Рефлекс. Механика выживания. Перед зеркалом задерживаюсь на мгновение.

Человек, который смотрит на меня оттуда, уже не я. Это тот, кого я создал, чтобы не развалиться на куски.

Делаю вдох. Раз. Два.

Дверь конференц-зала открывается, как сцена, на которую я выхожу в своём самом сложном спектакле.

Там сидят они: маркетинг, PR, финансы, HR, юристы, – ого, сколько у нас сотрудников. У всех важные лица, у всех папки с «анализами», «прогнозами» и «мерами по стабилизации». Ни один не знает, каково это – просыпаться ночью в холодном поту, боясь, что завтра тебя не будет. Что ты просто не выдержишь.

Я кидаю папку на стол, и она с глухим стуком заставляет замолчать всех, кто что-то пытался сказать.

– Говорите быстро. Думаете чётко. Предлагаете решения, а не оправдания. Потому что следующую неделю мы или выживаем, или сгораем к чертям вместе с этим зданием.

Пауза. Никто не шелохнулся, не улыбнулся, не вздохнул. Правильно. При мне никто не улыбается.

– Ну, давайте. Удивите меня.

А внутри меня, между делом, снова холодно, потому что я всё ещё не знаю, кто я: тот, кто держит компанию на плаву, или тот, кто тонет первым, чтобы никто не заметил.

Половина совещания прошла в молчаливой панике. Кто-то лепетал о «контент-кампании», кто-то предлагал «купить пару блогеров», другие – срочно перекрасить бренд, чтобы отвлечь внимание от скандала. Пустое, половину прослушал, потому что не цепляло, не давало даже на шаг приблизиться к решению. Всё это – мишура. Шум в пустоте.

Я слушал, пока не понял: спасение снова придётся тянуть на себе. Либо я останусь без сотрудников вовсе.

– Ставим акцент на репутационный щит. – Говорю, как ставлю точку в приговоре. – Работайте с ключевыми клиентами, гасите вопросы партнёров, перекрывайте негатив официальными разъяснениями. Волков хочет, чтобы мы сгорели в истерике. А мы спокойно пройдём через огонь и выйдем целыми. Если кто-то не справится – где находится дверь, вы знаете.

Пауза. Молчание. Лёгкое кивание голов. Они привыкли, что я говорю без лишних слов. Привыкли бояться этого спокойного голоса. Я встаю, не дожидаясь, пока кто-то что-то добавит. Выходя из зала, чувствую, как снова натягиваю на себя броню. Как тело собирается из осколков в очередной раз. Сломан, но не сломлен.

Лифт. Первый этаж.

Холодный воздух улицы бьёт в лицо как пощёчина. И на мгновение кажется, что дышать легче.

Я останавливаюсь и смотрю вверх. Башня из стекла и металла. Моё королевство, мой ледяной трон. Бесконечно высокая, холодная, бездушная. Она стоит в центре города, как вызов. Как напоминание, что всё построено на костях тех, кто не выдержал.

Здесь, среди серых бетонных улиц, в потоке безликих лиц, все гонятся за победой. Только вопрос – что считать победой?

Я стою снаружи, как чужой. А внутри всё ещё горит та самая пустота, которую ни деньги, ни власть, ни статус не смогут заполнить никогда.

И только улица, шумная, равнодушная, даёт понять: тебя здесь не ждут. Но ты всё равно идёшь вперёд. Потому что останавливаться – не вариант.