Czytaj książkę: «Простая история. Том 3», strona 5
Николь взглянула на него.
Он сидел рядом, такой же, как всегда и так внимательно слушал Евангелие, что ей стало интересно, что он там слышит? Она попыталась прислушаться, но почему-то улавливались только отдельные слова, достигающие её понимания. В голове вместо этого крутился псалом: "Сердце моё трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашёл на меня, и ужас объял меня".
Николь прослушала и чтения, и Евангелие, и как усиленно ни старалась она сосредоточиться, всё ускользало от её сознания, поглощённого воспоминаниями.
Она пыталась отвлечься, поглядывая на Джефа, но только возвращалась снова к мыслям о нём и собственному беспокойству.
Она поймала себя на осознании что вместо молитвы половину мессы простояла, размышляя о Джефе. Её вдруг пришло в голову, что сейчас она просто постоянно, постоянно боится за него. Это было просто смешно, такой здоровенный мальчик, как Джеф, который столько лет прожил один, уж, наверное, прекрасно мог о себе позаботиться. И всё равно, она боялась. Это был какой-то неосознанный страх, неоформленный и расплывчатый. Если бы Джеф летал, там хоть было бы ясно: а вдруг что-то произойдёт в воздухе с самолётом? Но здесь, на земле, она никак не могла себе обозначить границ и причин этого страха, и подобное положение вещей нервировало её.
Николь почувствовала даже радость от того, что хоть поняла, что она просто боится, не случилось бы чего с Джефом. Когда она впервые обнаружила в своей душе присутствие страха и не смогла его назвать или хоть найти его причину, это так обеспокоило её, что стало трудно дышать. Она запаниковала тогда: ей показалось, что она боится самого Джефа. Ужасное подозрение, встряхнувшее её своей нелепостью. Она размышляла целый день – это было ещё осенью, вскоре после их встречи. Но такого просто быть не могло. Уж кого-кого, а Джефа-то она точно не боялась, для неё собственный отец был гораздо страшнее.
Она выкинула это из головы и стала размышлять о своих страхах с другой стороны, как и предлагал Джеф. Кажется, такое заключение не должно её было беспокоить совсем: ведь она боится не за себя. Сразу понадобилось выяснить, что такого опасного для неё самой в её страхе за Джефа – она просто пыталась сформулировать этот вопрос, как учил её Джеф. И на этот прямой вопрос тут же получила ответ: страх потерять себя. Все её мысли, чувства, ощущения были настолько заполнены Джефом, что его отсутствие в её жизни означало только исчезновение самой Николь. Она попыталась представить себе, как такое может быть.
Она бы сидела в маленькой комнате, которую сейчас даже не воспринимает как свою, просто мысленно обозначая её термином "здесь" или "там", соответственно тому, где сама находилась. Странно, квартира Джефа у неё воспринималась как "дом". Ей не хотелось бы выходить, потому, что некуда было идти; ей не хотелось бы есть, потому, что было бы не до еды; вокруг неё были бы люди, но она не видела бы их, потому, что не было бы Джефа. Когда-то давно, когда она решила, что у неё никогда не получится быть святой, потому, что она слишком любит себя, она поставила над собой опыт. Мысль была проста: выяснить, как сильна её воля, чтобы она могла отдать себя без остатка служению Богу. Мало ли какие трудности могут возникнуть при этом. Сколько было таких мучеников, которые голодали и всё равно делали то, к чему их призвал Господь.
Она перестала есть совсем. Пила только воду и страшно мёрзла, хотя это было летом. Странно, есть ей тогда даже не хотелось. Так и осталось далеко в воспоминаниях: пустота и холод внутри.
Она выдержала только три полных дня, потому, что на четвертый день приехала бабушка и взбунтовалась. Уж кто-кто, а бабушка точно всегда могла уговорить Николь сделать то, что ей делать не хотелось. Хоть опыт по мнению Николь и остался незаконченным, она вынесла из него неприятные для себя вещи. Например, решила, что силы воли у неё самой нет даже с бабушкин напёрсток: если бы она не молилась, она и дня бы не выдержала. Значит, о силе ей нужно только молиться. Ещё она обнаружила, что если совсем не хочется есть, но тебя все равно усаживают за стол и переставляют перед твоим носом всякие вкусности, а уж бабушка конечно блеснула!, невозможно устоять.
Николь тогда страшно огорчило осознание, что в ней голос её желудка сильнее голоса собственных убеждений. Одно только она для себя так и не прояснила: каким образом Бог мог отдать тому, кому нужно всё то, что она отказывалась есть эти три дня ради собственной проверки? Она оставила этот вопрос, решив, что он не входит в её понимание. Сейчас ситуация была похожа. Николь, чтобы разобраться в своих страхах подумала, что нужно поставить эксперимент: просто посмотреть, сколько она выдержит без Джефа, раз уж она, как мама говорит так им одержима. И она попыталась представить такую ситуацию. И поняла, что если будет усиленно молиться, то три дня выдержит точно. Но при этом у неё мелькнула мысль: а Джеф?! Сколько выдержит он? Она взглянула на него.
Он стоял рядом, на вид такой невозмутимый, обычный. Сразу почувствовал её взгляд, посмотрел на неё и увидев его взгляд она вздрогнула. Его глаза были такими тревожными, словно он в темноте машины, едва освещённый огоньками приборов слушает её рассказ о лагере. Она не знала, что он увидел в её глазах, но он нащупал её руку и сжал её. Его ладонь была тёплой, даже горячей и сухой. Её холодные пальцы с наслаждением погрузились в это тепло, сразу покладисто подогнулись, чтобы полнее ощущать жар ладони Джефа. И Николь вдруг пронзила мысль: она пришла к нему, просто потому, что ей не к кому было больше идти. Подумала, что он выслушает её и, может, что-то подскажет. Он, конечно, подсказал, но в то же время и распахнул себя перед ней, сказав: "бери, что хочешь, что тебе надо. Я весь твой". Она и брала. Спокойно. Нахально и без зазрения совести. И взяла столько, что если она его бросит, то он просто умрёт. И она сама так проросла в него, что и она тоже умрёт.
И эта осознанная ею взаимозависимость их была так ослепительна в своей простоте, что её изумило, как это она не поняла этого раньше. Она думала о Джефе и о себе по отдельности. А они-то перешагнули порог одиночества, теперь они одиноки вместе, как сиамские близнецы и если им разделиться, то одиночество их убьёт.
Она с изумлением смотрела на него в этом озарении, вся трепеща. Как? Всё вот так просто? Это и есть любовь? Такая проза? А где же сказки, прекрасные и романтические? Она столько говорила о своей любви, она так объясняла это маме и не понимала, что Любовь – это просто Жизнь? Вот он, Джеф, стоит себе рядом, волнуется. И он – единственный человек, который ей нужен. Она любит этого человека. С его странностями. С его особенными привычками и недостатками. Именно он послан ей Богом для того, чтобы сопровождать её по жизни. В нём все её надежды. Истина, пронзающая душу. И правда не знаешь, что с тобой будет дальше в жизни, вся ты в ладонях Господа.
Ведь она ничего не сделала такого, чем можно было бы гордиться, что составило бы ей честь или как-то помогло другим людям. И всё равно получила такой подарок: Джефа. Наверное, Бог действительно её очень любит. Это мелькнуло в ней мгновенным озарением: утончённое понимание своей любви, понимание своей связи с Джефом, и понимание причины своих страхов. Не Джефа она боялась, а жизни. Раз у неё есть такой потрясающий подарок – любовь, становится очень страшно от возможности потери, стоит только сравнить пустоту её прежней жизни и наполненность её сейчас.
И теперь, догадавшись, что это не страх Джефа, а страх за Джефа, как часть себя, она почувствовала такое облегчение, что ей захотелось тут же сесть, потому, что её охватила слабость. Вывод трёхмесячных раздумий оказался весьма тяжеловесным. Было даже странно, как она могла просмотреть такое, тем более, что ведь это приходило ей в голову после того, как Джеф съездил к Эмме Крюгер. Так нет, она просто откинула это понимание, как нечто малозначное!
Ошеломлённая, она смотрела, как отец Вильхельм закончил чтение из Евангелия. Он на миг замер, глядя перед собой, и в церкви повисла тишина, такая крепкая, что, кажется, ощущалось отчётливое потрескивание свечей.
Настоятель вытянул вперёд к народу руки с тяжёлой книгой и Джеф мимолетно удивился, как он держит на весу так долго столь громоздкий фолиант. Отец Вильхельм гулко сказал:
– Слово Господне.
– Слава Тебе, Христе, – ответили ему.
Брат подошел к нему и, поклонившись, забрал книгу. Министранты, держащие высокие подсвечники с толстыми свечами для удобства чтения Евангелия одновременно сделали шаг назад, повернулись и ушли за алтарь. Весь народ смотрел, как они поставили подсвечники на пол у дарохранительницы. Настоятель обошёл алтарь, помолчал, оглядывая собравшихся.
– Сегодня я хотел бы напомнить вам о тех плодах любви, которые мы все способны принести в своей жизни. Как только люди говорят "плод любви", сразу приходит мысль о рождении ребёнка. Но разве не будет плодом любви результат доброго намерения? Подумайте, сколько чудес сопровождает нас в путешествии по жизни, созданных руками любящих нас людей или их добрыми намерениями. Не раз мы вспомним мамины завтраки, положенные в наш портфель, как бы мы от них ни отказывались или улыбку бабушки, вытирающей нам слезы, или успокоительное присутствие отца во время нашей первой игры. Скажете – обычные вещи? О, что вы, в этом нет ничего обычного! Это маленькие чудеса любви, способной перевоплощаться из слова или намерения в реальную вещь. Может быть в осуществлённую мечту, а может и в рождение ребёнка. Давайте немного углубимся в прошлое: вот Мария, простая девушка. Смиренная до величия. Вспомните факт посещения Марией Елизаветы. Как вы думаете, зачем она к ней пошла? Просто проведать свою родственницу? Да ведь такой жест граничит с любопытством, а значит абсолютно бесполезен. Разве же такая девушка, как Мария, могла просто бездеятельно любопытствовать? Нет, она пришла для помощи по хозяйству, ведь Елизавета была стара и должна была скоро родить, надо полагать, что ей трудно было работать. Мария пришла к ней, как к близкому человеку, неся ей свет своей ласки и жертву своего терпения, ибо всякая помощь трудна, так как заставляет нас забыть о себе. Но может быть и легка, если присутствует любовь. Мария дарила Елизавете плоды своей любви простой заботой о ней и Захарии. Это и нам по силам – такие маленькие подарки добра. Несите и вы, по примеру Марии свет своего добра вашим близким, знакомым, незнакомым, ибо вы свет миру. Я предложу вам ещё одну картину для размышлений. Величайший пример семьи – Святое семейство. Посмотрите: и Мария, и Иосиф были простые люди. Пусть им не досталось места в гостинице: они всё равно испытали великую радость при рождении Иисуса и смогли обеспечить Его самым необходимым, когда Он пришёл в этот мир. А подумайте, смогли бы они спасти Его, не имея доверия? В доверии Богу – основа единства семьи. Разве легко было принять такое решение: с Младенцем и ослабленной женщиной отправиться в тяжёлый путь, на чужбину, в великую даль, безо всякой поддержки? Только доверие помогло Марии смиренно принять это от Иосифа и только доверие помогло Иосифу не отказаться от Марии прежде и заботиться о ней и Иисусе в дальнейшем. Вы здесь найдете пример тех малых дел любви, которыми полнится жизнь с её каждодневными заботами. Такие дары оказывал Господь в то время Марии через Иосифа. Такие дары любви оказывает Он нам сейчас, нужно только внимательно посмотреть на великие примеры Рождества, чтобы суметь увидеть чудеса в нашей жизни. Мы, с помощью Господа, можем создавать в жизни эти чудеса из плодов любви. Вы руки Господа: Он дарит любовь вашими руками, вы глаза Господа: Он видит нужду вашими глазами, вы уста Господа: Он вашими устами шепчет слова утешения и поддержки, одобряет и направляет. Оглядитесь вокруг, посмотрите на чудо маленьких дел любви: свет Рождества озаряет вас. Так несите в мир свой свет, покажите миру пример христианской любви, начните со своих близких, сегодня, сейчас.
Отец Вильхельм неожиданно замолчал и все молчали, глядя на него. Он обвёл глазами притихших людей и некоторое время спустя добавил:
– А теперь исповедуем нашу веру:
Джеф повторял за Николь непослушными губами, чувствуя всё сильнее и сильнее напряжённое ожидание:
– Верую во единого Бога, отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, от Отца, рождённого прежде всех веков, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, несотворённого, единосущного Отцу, через которого всё сотворено. Ради нас людей и ради нашего спасения, сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и ставшего человеком; распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого, воскресшего в третий день по писаниям, восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца, вновь грядущего со славою судить живых и мёртвых и Царству Его не будет конца. И в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца и Сына, исходящего; Которому вместе с Отцом и Сыном подобает поклонение и слава; Который вещал через пророков. И во единую Святую Вселенскую и Апостолькую Церковь. Исповедую единое крещение во отпущение грехов, ожидая воскресения мёртвых и жизни будущего века. Аминь
Странно, но Джеф словно впервые услышал этот совместный голос прихожан. Раньше, может потому, что он слишком много думал на мессе о постороннем, может, потому, что слишком много внимания уделял тому, что говорит он сам, боясь где-нибудь споткнуться, он слышал собственный голос. А тут вдруг все голоса слились в один. Вместе это получалось весомо. Он опустил голову. Странно, эта месса, кажется такая обычная месса. И вместе с тем такая давящая, что он словно каждой клеткой ощущал давление этого ожидания.
– Такова наша вера. – Сообщил отец Вильхельм, и предложил:
– Помолимся! – И продолжил неожиданно: – Прошу Джефа Когана и восприёмников подойти к алтарю.
– Сейчас будет молитва верных вместе с малым экзорцизмом, – шепнула Николь. – Потом крещение.
Он не успел переспросить её, мгновенно удивившись, зачем экзорцизм и почему малый: его, улыбаясь, манил к алтарю Рей, с которым Джеф договорился, что он будет его вторым крёстным. Теодор долго хохотал, услышав эту просьбу, но позже объяснил озадаченному Джефу: вообще-то монахи не могут быть крёстными, они монахи, воины Христа, куда направит их Церковь, туда они и должны следовать для служения, оставив позади всё. Правда, это касается крещения маленьких детей. А крёстный должен непрестанно вести своего крестника по пути возрастания в вере, поскольку отвечает за своего крестника.
– Джеф Коган, какое имя выбрали себе для крещения? – Строго спросил его отец Вильхельм.
Джеф отчетливо ответил, хоть и хрипло: голос неожиданно сорвался, добавив к своему имени ещё имя Марка. Настоятель серьёзно кивнул и спросил ещё раз:
– Такова наша вера, согласен ли ты принять её и нести её?
Джеф ответил, что, да, согласен и принять, и нести, не слыша своих ответов, перестав вдруг воспринимать самого себя и окружающий мир. Отец Вильхельм словно плыл перед ним, плавясь и разрастаясь. Всё растворилось в неуловимой синеве, остались только вопросы, которые требовали его немедленного ответа и голос, звучавший из ниоткуда, имеющий право так вопрошать.
– Отвергаешь ли ты сатану…
– Отвергаешь ли ты грех…
– Веруешь ли ты в Бога, Отца Всемогущего…
– Веруешь ли ты в Сына Божия Иисуса Христа…
– Веруешь ли ты в Духа Святого…
Он отвечал, не чувствуя своего тела, не слыша сам себя: "отвергаю", "отвергаю", "верую», «верую", "верую"… А на него всё сильнее наваливалась и наваливалась, давила, пригибая к земле, невыразимая тяжесть благоговения.
5
У Джефа внутри прокатился холодный огонь от макушки до пят. Брат Рей спокойно шагнул вперед, легко дотронувшись до его локтя. Джеф пошёл ту пару десятков шагов не чувствуя пола под ногами и весь тонко подрагивая внутри. Он никак не мог назвать, определить свои ощущения, не мог думать, потому что все мысли разом вылетели из головы, оставив один трепет. Зрение сузилось в один узкий луч восприятия, Джеф не мог увидеть, что происходит рядом с ним, не воспринимал ни окружающих ни окружающее: его внимательность была важна здесь, у алтаря и не было возможности и права отвлечься. Перед ним осталась только сверкающая громада алтаря. И видел он только алтарь. А может, ему просто было позволено видеть только алтарь. Он стоял словно в огромном белом кафельно-холодном просторе медицинского кабинета, под безжалостным светом и пристальным взглядом.
В этом всеобъемлющем внимании к нему не было предвзятости или скептицизма. Одна радость. Но и такая ясная всепоглощающая радость была почти непереносима в своей огромности.
– Положите руку ему на плечо, Стив, – услышал он негромкий голос Рея и почувствовал, как на его плечи твёрдо легли две ладони.
Рука Стива была такой горячей, что он прочувствовал этот жар через ткани сорочки и пиджака. Рука Рея была невесомой и прохладной. Почти неощутимой. Но странно, именно эта рука направляла: то вела, то поворачивала, то наклоняла, то поддерживала его.
Джеф, повинуясь безмолвным указаниям Рея, склонил голову, склоняясь над алтарём, но невесомая тяжесть давила на него дальше, и чтобы хоть как-то облегчить это давление, он, неожиданно для себя и для всех, отшагнул назад и встал на колени. Просто потому, что так было нужно, так было правильно для него. Видимо, это не планировалось, но Джеф и не заметил, не имея возможности ни оглядеться, ни оценить себя со стороны: Таинство разворачивалось вокруг, шуршало крыльями, тревожило, освещая. Только почувствовал: когда он встал на колени стало легче и уловил в этом вселенском внимании к себе мягкую и лёгкую насмешливость поощрения: так-так, правильно, дерзай.
Отец Теодор, моментально сориентировавшись, взял с алтаря таз и подставил его под лоб Джефа. Отец Вильхельм полил трижды водой его голову, проговаривая формулу крещения: "крещу тебя Марк-Джефферсон-Аарон во имя Отца и Сына, и Святого Духа" и рисуя крест надо лбом тонкой неровной прозрачной струйкой. Ледяная вода просочилась сквозь волосы, потекла по лбу, по лицу Джефа и ему самому показалось, что это слёзы – так она обожгла его, эта невесомая струя. А может, просто она нагрелась на нём.
Плечи его горбились под неимоверной тяжестью, снисходящей на него свыше. Не было сил стоять: его колотила дрожь и пригибала к полу Сила. Он был ошеломлен, просто смят, распластан этой Силой, вздрагивающий, качающийся от усилия удержать тело и не свалиться, впервые постигая всю сущность выражения "десница Господня". Самое правильное, что он мог сейчас сделать, как Джеф ощущал – это упасть здесь, ничком у алтаря от благодарности, что он остался жив. Потому, что как можно терпеть его величайшую дерзость в такой момент? Джеф чувствовал, что ему недостаточно стоять перед Богом на коленях, что ему надо было, легче было бы пасть ниц.
Но рука Рея странным образом поддерживала его, двигаясь на нём, заставляя его трястись до конца. Ему не пришло в голову, что его так качало, поэтому и Рей, и Стив пытались просто его удержать и не дать ему упасть.
Когда крещение закончилось, Теодор потянул его за локоть, помогая встать. Джеф ничего не видел вокруг: всё было словно в светлом тумане. Он, не чувствуя под собой ног, спустился вниз, к скамьям, пытаясь идти ровно.
Он ничего не слышал от грохота собственного сердца и шипенья крови в висках. С трудом уловил, что Николь тянет его вниз, чтобы он сел: начиналось освящение даров.
– Благословен Ты, Господи Боже вселенной: по щедрости Твоей Ты дал нам хлеб – плод земли и трудов человеческих, и мы приносим его Тебе, чтобы он стал для нас хлебом жизни.
– Благословен Бог вовеки – ответила рядом Николь.
Она коротко взглянула на него, чуть повернув голову и Джеф попытался встряхнуться, чтобы собрать раздробленное на множество осколков своё восприятие мира.
– Благословен Ты, Господи Боже вселенной; по щедрости Твоей Ты дал нам вино – плод лозы и трудов человеческих, и мы приносим его Тебе, чтобы оно стало для нас питием спасения.
– Благословен Бог вовеки, – ответила снова негромко Николь.
Джеф наконец смог шевельнуть губами вместе с ней, осознавая постепенно происходящее вокруг. На него медленно наваливалось удивление. Неужели всё? И он действительно до сих пор жив? Что: взяли, вывернули наизнанку, потрясли, посмотрели и решили – рановато ему ещё на тот свет? Наверное, все его чувства были настолько обострены, что он слышал, как тихо отец Вильхельм говорил, склоняясь перед алтарём:
– Прими нас, Господи, стоящих пред Тобой со смиренным духом и сокрушённых сердцем. Да будет эта жертва наша пред Тобою угодна тебе, Господи Боже, – и добавил, выпрямляясь, протягивая руки вперёд и в стороны, приглашая на молитву и всех вокруг: – Молитесь, братья и сёстры, чтобы моя и ваша жертва была угодна Богу Отцу Всемогущему.
Все встали и Джеф, изумлённо владея своим телом, тоже встал.
– Да примет Господь эту жертву из рук твоих во хвалу и славу имени Своего, ради блага нашего и всей Церкви Своей Святой.
– Аминь, – он совсем теперь не слышал Николь. И не слышал себя – всё сливалось в один единый голос, усиленный, многогранный, словно приподнимающий над полом.
– Господь с вами, – сказал настоятель.
– И со духом твоим.
Отец Вильхельм поднял руки вверх и сам глядя вверх, куда-то в высокие своды, весь устремленный туда и сам, воззвал:
– Ввысь сердца. – Затем поднял руки чуть выше, словно и в самом деле приподнимая ладонями сердце Джефа.
– Возносим к Господу, – откликнулись все и это едино взлетело ввысь, к сводчатому потолку, и выше, проникая сквозь его полукруглые своды и достигая небес.
Николь ухватилась ледяной рукой за ладонь Джефа, словно боясь, что он улетит без неё. Её холодные пальцы не отвлекали его: он просто сжал её руку, согревая.
Снова протягивая к людям руки, оглядывая знакомые лица, настоятель предложил:
– Возблагодарим Господа Бога нашего.
– Достойно это и правильно.
– Префация, – шепнула Николь, словно сама себе.
Это напомнило Джефу об отцовских раскопах, и он задумался о преломлении слов в истории, вместо того, чтобы слушать молитву у алтаря, предваряющую самую важную часть мессы: Евхаристию. Интересно, что фация в переводе с латыни просто форма, в геологии: пласты или свиты осадочных горных пород, имеющие одни и те же органические остатки. А в церкви префация – подготовка перед современным жертвоприношением в литургии.
– Воистину достойно благодарить Тебя, – говорил, направив руки ввысь, отец Вильхельм. – Воистину праведно прославлять Тебя, Святой Отче, ибо Ты один – Бог живой и истинный, предвечный и в вечности пребывающий обитающий во свете неприступном; Ты один благ, Ты один жизни источник, сотворивший вселенную, дабы исполнить благословениями Свои создания и многих радовать сиянием Своего света. Тебе предстоят бесчисленные множества ангелов, денно и нощно Тебе служащих и в созерцании славы Твоей непрестанно Тебя славословящих. И мы вместе с ними и со всем поднебесным творением имя Твоё в ликовании исповедуем, воспевая: …
Это так ясно указывало на то, что сейчас месса идёт и на небесах, что у Джефа на миг пробежал мороз по коже. Вместе со всеми он пропел, когда на величественных звуках органа поплыли слова Славы после Префация:
– Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф. Полны небеса и земля славы Твоей. Осанна в вышних. Благословен грядущий во имя Господне. Осанна в вышних.
Богатые низы органа словно поддерживали музыкальную вязь.
Его всегда поражала Слава, исполняемая на мессе. Она была так весома, внушительна и удивительно: вызывала у Джефа почтение, желание склонить голову в согласии, потому, что с таким сочетанием ощутимых звуков нельзя не согласиться.
– Исповедуем Тебя, Святой Отче, ибо Ты велик, и всё сотворил премудростью и любовью. Ты создал человека по образу Своему, и вверил ему попечение о вселенной, дабы служа Тебе – единому Творцу – он владычествовал над всем творением. Когда же, ослушавшись, он утратил Твою близость, Ты не оставил его во власти смерти, но милостливо подавал всем помощь, дабы ищущие могли обрести Тебя. Ты многократно предлагал людям союз и через пророков учил ждать спасения. Ты, Отче Святой, так возлюбил мир, что когда пришла полнота времени, послал нам во спасение Единородного сына своего. Он, воплотившись от Духа святого и Марии Девы, жил в образе человеческом, подобном нам во всём, кроме греха. Он благовествовал нищим спасение, пленённым освобождение, скорбящим радость. Дабы исполнить Твой замысел спасения, Он Сам Себя предал на смерть, и, воскреснув из мёртвых, сокрушил смерть и обновил жизнь.
Но чтобы мы уже не для себя жили, а для Него, умершего и воскресшего ради нас, Он послал от Тебя Отче, Духа Святого – первый дар верующим, дабы осуществляя дело Его на земле, Он завершил освящение мироздания.
По храму пролетел шорох, как длинный вздох, от того, что все встали на колени.
– Итак, Господи, молим Тебя: да освятит Дух Твой Святой эти дары, что бы они стали Телом и Кровью Господа нашего Иисуса Христа для совершения великого этого Таинства, которое оставил Он нам в установление вечного союза. Ибо он сам, когда настал час Его прославления Тобою, Святой Отче, возлюбив своих, пребывавших в мире, до конца возлюбил их; и, вкушая с ними вечернюю трапезу, взял хлеб, благословил, преломил и подал ученикам Своим, говоря: примите и вкусите от него все: ибо это есть Тело Моё, Которое за вас будет предано. Так же взяв чашу, наполненную вином, возблагодарил и подал ученикам Своим, говоря: примите и пейте из неё все: ибо это есть чаша Крови Моей, нового и вечного завета, Которая за вас и за многих прольётся во отпущение грехов. Это совершайте в память обо Мне. – Отец Вильхельм медленно преклонил колено перед алтарём. Потом поднялся, говоря: – Велика тайна нашей веры.
– Смерть Твою возвещаем, Господи и воскресенье Твоё исповедуем, ожидая пришествия Твоего.
– Поэтому и мы, Господи, совершая ныне память искупления нашего, вспоминаем о смерти Христовой и Его сошествии в преисподнюю, исповедуем Его воскресение и вознесение к деснице Твоей и, ожидая Его пришествия в славе, приносим Тебе Его Тело и Кровь, Жертву, Тебе угодную и всему миру спасительную. Воззри, Господи, на Жертву, Тобою для Церкви Твоей уготованную, и удостой милостливо всех от единого этого Хлеба и Чаши, причащающихся быть собранными Духом Святым во единое тело, да станут они во Христе жертвой живой во славу величия Твоего.
– Помяни, Господи, всех, за кого мы приносим дары наши – сказал рядом с ним отец Теодор глубоким и звучным голосом, шагнув вперёд, чтобы лучше видеть листы лекционария: – прежде всего служителя Твоего Папу нашего Иоанна Павла, кардинала нашего Джеймса Алоизиуса и всех епископов, и всё духовенство и приносящих, и здесь предстоящих и весь народ Твой, и всех искренним сердцем ищущих Тебя.
Теодор немного отшагнул назад от алтаря и передвинул лекционарий, что бы его было удобнее читать отцу Франциску.
– Помяни и тех, кто почил во Христе, и всех, чья вера была ведома только Тебе. И всем нам, сынам Твоим, милосердный отче, даруй наследие жизни вечной вместе с Пресвятою Девой Богородицей Марией, – медленно склоняя голову произнёс отец Франциск и снова выпрямился: – с апостолами и святыми Твоими в Царстве Твоём, где со всем творением, освобождённым от тления греха и от смерти, мы восхвалим Тебя через Христа Господа нашего, через Которого Ты подаёшь миру все блага.
Отец Вильхельм взял патену, поднимая её над алтарём, рядом поднял чашу отец Франциск и их голоса присоединились к голосу настоятеля:
– Через Христа, со Христом и во Христе, Тебе Богу, Отцу всемогущему, в единстве Духа Святого всякая честь и слава во веки веков.
– Аминь, – ответили все.
Джеф смотрел на отца Вильхельма, почти устрашённый. Как он в состоянии выдерживать такой разгул силы?! Вот почему у него столько смирения! – такое действительно без Бога выдержать невозможно. Почему Джеф почувствовал это только сегодня? Он испытывал настоящую зависть: получать каждый день такую подпитку! Разве можно от такого отказаться!? Но каждому своё. О себе он мог сказать точно: он был не способен выдержать такое каждый день, он слишком увлекающаяся натура и может весьма далеко пойти в любом своём проявлении.
Видно было, как отец Вильхельм вздохнул.
Настоятель протянул руки к людям и сказал, оглядев собравшихся:
– Спасительными заповедями научённые, божественными наставлениями вдохновлённые дерзаем говорить: – тут он приостановился и посмотрел на хоры. В тишине протянулась мощная опорная нота, такая весомая, что казалось, будто её можно потрогать руками. Странно, что на органе не стали играть мелодию молитв, органист лишь дал тон для молящихся. Отец Вильхельм начал: – Отче наш…
Следом за ним подхватили все:
– Сущий на небесах. Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого.
Голоса сливались в единый низкий голос, стройный, гибко двигающийся за создаваемой ими мелодией и отдельные прожилки голосов, не очень знакомых с мелодией или просто не чисто исполняющих, не замечались, отсекаясь сознанием. Они словно создавали ореол звуков, как струны в рояле: если их настроить в один тон, то рояль будет звучать плоско, и поэтому одну струну из трех для большей части клавиш настраивают по камертону, те две, что рядом с ней чуть выше и чуть ниже. Этот звучащий нимб вокруг молитвы пригибал Джефа, пронизывая богатством звучания и ощущений.
Настоятель продолжал:
– Избавь нас Господи от всякого зла, даруй милостиво мир во дни наши, дабы силою милосердия Твоего мы были всегда избавлены от греха и ограждены от всякого смятения, с радостной надеждой ожидая пришествия Спасителя нашего Иисуса Христа.
Все закончили:
– Ибо Твоё есть царство и сила и слава во веки.
На миг молчание воцарилось под ярко освещёнными сводами. Отец Вильхельм стоял, чуть прикрыв глаза и глядя на алтарь. Потом медленно поднял голову и сказал негромко, но так чётко, что в тишине его голос прозвучал ясно. Это было как сообщение:
– Господи Иисусе Христе, Ты сказал апостолам Своим мир Мой оставляю вам, мир Мой даю вам. Не взирая на грехи наши, но на веру Церкви Твоей и по воле Твоей благоволи умирить и объединить её. Ибо Ты живёшь и царствуешь во веки веков.
