Czytaj książkę: «Марина из керосинки»

Работа

С самого первого дня слышу это слово «Апрелевка». Люди носят коробки. Все ходят, а я со шваброй – мыть пол.

Тут общий холодильник. Принесла утром масло и хлеб, и вот их нет. Это так смешно.

Может быть, надо было сало взять, тогда бы всё осталось.

После уборки я сижу в кабинете со списанной техникой, здесь много чего интересного. Сижу тут, пишу свою историю.

И зашла Марина. Увела к себе в кабинет.

Было интересно, чем она занимается, и я пошла. Вернее, сдвинулась с мёртвой точки.

И Марина сказала: «Если вы хотите быть уборщицей, вы можете везде быть уборщицей», «Сосредоточьтесь и найдите себя».

Я поблагодарила. Внутри заёрзало, но я поблагодарила.

И дальше: «Чтобы найти себя, надо этим заниматься». Потом она нахмурилась: «Меня вот, например, очень интересует геохимия серы. Откуда сера?» Подошла к стенке, достала сшитые листы: «Это заказная работа, платная. Французам делали. Вот видите, написано – ответственный за исполнение доктор геолого-минералогических наук Пименова».

Сильная. Держит на весу эту толстую пачку.

Смотрю ей в глаза.

И вернулась к себе с добрыми мыслями.

Десять минут, просто чтобы расслабиться, смотрела бьюти-видео. Получилось. Подействовало.

Зачем нужно расслабляться? По плану было читать про СНиПы – так давно не касалась этого всего.

Строительные нормы и правила состоят из пяти основных разделов.

Вообще второе собеседование в этом институте напугало, удивило, расстроило и насторожило. Одним словом, всё то, что бывает неожиданным, и случилось.

Мне позвонил Лапшин Иван Константинович. Представился – спросил, в институте ли я, смогу ли подойти. Я разволновалась. Ответила: «Сейчас спущусь». Переоделась с рабочего (только верх) на выходной. Взяла ключи, телефон и чёрную тетрадку с ручкой (зачем не знаю) и спустилась на первый этаж. По пути подумала, что тетрадку я взяла для солидности, посмеялась.

Итак. Комната 101.

В комнате сидят три человека. Они повернули на меня головы, когда я открывала дверь. Я всё время чувствую, когда меня видят. А Иван Константинович (бежевый костюм) кивнул и улыбнулся. Остальные в это время как-то застыли.

И был момент испуга.

– Давайте выйдем, чтобы не завидовали, – сказал Иван Константинович Лапшин.

Высокий. Худой. Хорошая шутка.

И мы выходим в коридор, я улыбаюсь уже как-то криво.

В коридоре никого, кроме нас, нет, но он говорит тихим голосом.

– Вот это оглавление по охране окружающей среды. То, чем должен заниматься эколог.

Листы в его руках для меня – у подбородка. Я как дитё без мороженого. «Тётя сейчас даст стаканчик».

Передача.

Держу их, и хочется уже «к себе», в ту комнату, где только я и иногда – Марина. Но надо договорить.

Под скрепкой их шесть или семь белых печатных, точно не помню. Под скрепкой полное отсутствие, что называется, воды.

Что мне нужно сделать. Мне нужно просто прочитать и просто признаться самой себе, что я ничего не понимаю.

И Иван Константинович, я помню, сказал: «Так как у вас опыта нет… Чтобы вас не пытать, прочитайте, поймите, справитесь-не справитесь».

Не знаю точно, в какой момент я расстроилась: когда открывала эту дверь или когда стояла с ним в коридоре. Наверное, с двери – потому что дальше я уже была рассеянной.

Я сказала:

– Хорошо. Почитаю и пойму. Если быстро пойму, то сегодня же и отвечу.

– Да в любое время.

И Иван Константинович улыбнулся прямо как мой одноклассник из той хорошей школы.

Смотри в оба, Ули. Этот экзамен самый настоящий.

Пришла, прочитала. Теперь нужно всё это вернуть. Решила, спущусь на лифте.

Откажусь, конечно. Все лекции (и, надеюсь, знания) я сожгла во дворе съёмной квартиры десять лет назад.

У лифта встретила грустную Елену. Елену Сергеевну Ленивкину, если точно. В 314-й комнате они с Оксаной Артамоновой всё что-то продают и продают. Так про них говорит Марина. А Марина знает, потому что она в комнате 315.

Отвлечение. Когда мне было шестнадцать лет, однажды ночью я встала и пошла на кухню с листочком в руке. Требовалось написать на нём что-то, а то меня трясло. И сработало: дрожь эта – прошла. Я уснула.

Мне тело как будто говорило: «Человек, ты себя не понимаешь. Пойми через выписывание».

Кажется, я была поэтом, который поздно начал ахаха.

И завелась привычка – после учёбы два раза в неделю ходить в читалку и там развлекаться писательством. Дома надо было экономить электроэнергию, дома не попишешь.

Потом в ШЮЖ познакомилась с «лауреатами», как я их называла. Я не очень добрая, знаю. С людьми, которые учились на филфаке. Как, говорю им, вам учится, интересно? Интересно, отвечают. Много задают, спрашиваю их. Молчат. А ты уже где-нибудь печатаешься? Молчат.

Филфак не любит много вопросов, хех. Ладно.

Так вот, Ленивкина.

Елена Сергеевна Ленивкина – хорошенькая брюнетка в узких джинсах. По утрам она завтракает колбасой с хлебом и чаем. Кофе не любит. Иногда по пятницам они с Оксаной в кабинете выпивают бутылку мартини, и поэтому от них бывает тяжёлый мусор.

Сегодня у лифта Елена посмотрела на мою обувь грустным глазами. Опять грустными.

Мне почему-то смешно сейчас.

Иду в комнату «101» к Ивану Константиновичу. Специально буду с улыбкой открывать дверь.

(Это немного психическое, наверное. Стыдно, что я сдаюсь).

И свой ответ Ивану Константиновичу я начинаю так:

– Какой светлый тут у вас коридор!

И широко развожу рукой. (Это тоже нервное, так начинать разговор).

Мне кажется, такие выступления нужно полностью отдать моей смешанной крови, которая никогда не позволит сказать ни один тост нормально.

Иван Константинович смотрит внимательно и по-доброму.

Я отдаю ему листы и говорю:

– Сама проект сделать не смогу. Расчёты и таблицы – это для меня всё равно, что снова пять лет отучиться и написать диплом. Я давно окончила университет. И я вообще-то хотела сюда лаборантом. В общем, я не смогу.

Мне кажется, я сама как-то бессознательно выбрала для себя этот путь, какой-то безысходности. Постоянной неумолкающей безысходности. Так было сложно ему всё объяснять, высокому молчащему учёному человеку.

Говорю дальше:

– Я хочу заниматься тем, в чём сильна. Лабораторки – по методичкам – смогу. Документацию – точно не смогу.

Ох и внимательно слушает меня Иван Константинович. Прямо не сводит глаз.

Мы в этом коридоре скоро, я чувствую, разойдёмся. Меня, я чувствую, ищет Марина. Ходит там одна по этажу. Мне и самой уже хочется её увидеть.

Заканчивать собеседование, что странно, он не собирается.

Вдруг серьёзно и немного вскинув голову, говорит:

– В экологах всегда есть необходимость. Подумать, может быть?

И вот теперь я уже совсем не понимаю, чего от меня хотят.

А я хочу, оказывается, знать, что я могу сделать для людей, в чём я могу быть вообще полезной.

Вот Марине я полезна тем, что я её слушаю. На этаже все отмахиваются от её историй. А мне она нравится. Нравится смотреть её грандиозную библиотеку, на платный труд французам, разные подарки от студентов и на автомобили смотреть. Всё это стоя рядом у окна или у стола, или у шкафа. 315-я вообще самая красивая комната в институте. Кабинет Марины Виссарионовны.

Я только потооооом поняла, чем она мне нравится.

Есть догадка, что у неё деменция. Сама она понимает, что с ней что-то происходит. Что ухудшается её память, это первое. И люди в институте всё понимают. Прям как в фильмах.

Как-то так вышло, что из коридора Иван Константинович повёл меня в свой кабинет. Там теперь сидел только один человек.

Очень чистый прибранный кабинет. Есть такой же стол, как у всех: с кувшином и чайником. На белой стене висит карта (масштаб 1:4000000, в одном сантиметре 40 километров) «Россия и сопредельные государства».

Мне предложили посидеть в кресле.

И договорились быть на связи с Иваном Константиновичем.

И ушла от него с пустыми руками. И запомнила (конечно, против своей воли), что могу прийти с флешкой, скопировать разное и снова попытаться понять, подготовить, изучить, сделать, написать и так далее.

Мы находимся в какой-то хитрой системе. Как бы константе. Как бы хочу добраться до её сути. Я говорю, что не хочу быть экологом, не справлюсь. Я хочу быть лаборантом. Мне отвечают: «Может попробовать?». И отпускают с улыбкой.

«Хорошая школа», кстати, была в Лимане, где мы жили с мамой, где я проучилась шестой класс. И, странно, что фамилия того мальчика с улыбкой была тоже – Лапшин.

Хитрая система.

Дочитала документы «инженера-эколога» я часа через два и осторожно положила голову на стол. У меня есть диплом, да. Ну и что.

Я только знаю, что, например, могу выпить за раз семьсот граммов яблочного сока. Это я могу.

Ещё я могу за неделю написать двадцать страниц текста. Из них хороших, может быть, останется только две.

Я могу убираться.

Ступаю на мокрый пол, я его мыла недавно. Он высохнет, когда по нему пройдут балетки, мокасины, рибоки. И это всё, что я на данный момент хочу знать.

Захожу в свою комнату.

Себе: перечитать свои заметки.

О СНиПах не думать совсем.

Вчера ко мне дважды заходила Марина Виссарионовна Пименова. Она всё говорила и говорила. Я ей напоминаю, кажется, одну из её студенток, иначе зачем она рассказывает мне, над чем работает.

Кажется, она понимает, что повторяется. И так как моя реакция не похожа на обычную, ей открывается, что я не студентка, не аспирантка, я – что-то другое.

Следовательно, со мной всегда необходима демонстрация.

Марина вообще добрая.

Один раз при мне она ругалась на себя.

– Дура набитая, по-другому не скажешь, – говорит, сидя в кресле.

В кресле очень хорошо она смотрится, маленькая, начальственная. Яркая.

– Взяла посмотреть бумаги, а там всё копии с одного листа.

Значит, она смотрела, смотрела, потом позвала меня, чтобы рассказать и показать.

В её кабинете два стола стоят в форме буквы «г». Бумага-захватчица стопками на них. Марина Виссарионовна зачем-то всю нужную ей информацию распечатывает и складывает по папкам. Но потом сама же в этих папках путается.

Я послушала её, Марина выговорилась. И потом я всё-таки вышла и пошла (пока, до ремонта) в «свой кабинет» – добивать СНиПы.

Невероятная удача, что у меня есть отдельная комната.

Хочешь – кисель пей, хочешь – книгу печатай.