Czytaj książkę: «Колодезное вино»

Czcionka:

Алла Горбунова родилась в Ленинграде в 1985 г. Окончила философский факультет Санкт-Петербургского Государственного Университета. Лауреат премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2005 г.). Автор книги стихов «Первая любовь, мать ада» (2008 г.)

Гензель и Гретель на пороге домика

(некоторые непосредственные впечатления от явления Аллы Горбуновой)

…А как еще можно было бы назвать заметку о книге стихов, одно из первых стихотворений которой называется «Возвращение (королева гороха)»?

Здесь пахнет чем-то странно знакомым.
Чем-то? да это же пахнет домом!
– бледно-зелёными с жёлтым
ромбами, выцветшими на обоях
давным-давно.

И что, эти крупные грозди
цветов или ящериц, и лицо
одутловатой королевы гороха
нарисованы здесь
в самом деле?

Я их видела в детской постели,
а они по-прежнему здесь,
никуда не делись.

Слушай—послушай,
вспомнишь, забудешь, вспомнишь
всё, что случилось с тобою.

Каким тёплым, знакомым сразу веет!.. каким тонким, звёздным, детским…

Но – последняя строка настораживает:

А к чёрту, а всё равно.

– и, насторожив, не обманывает (как в падении, в уханьи вниз, сжимается сердце-вещун: так я и знал!…): надкуси-ка редисочку, помидорку, лакированный, полный – казалось бы – спелого солнца стручок с этой грядки – и брызнет кровь:

Я – мёртвый ребёнок, оставшийся дома,
пока ты росла, я не рос,
но королева гороха взрастила
огород из моих сухих слёз:
помидоры, редиску, укроп и картофель
вырастила, и вот
я теперь для тебя вполне съедобен, -
открывай-ка пошире рот!
Тело моё как христово тело,
так что дерзай и ешь,
ибо в мёртвом ребёнке присутствует сила,
которую ты возьмёшь.
Горше печали, слаще надежды
вспомнишь ты мой обед,
когда ты вернёшься сюда однажды
и навсегда.

«Королева гороха» – кто-то другой (Другой), та (тот), которая(ый) раздирает извне ногтями скорби плеву отъединенности, пробуждает живую реакцию, обнажённую (есть в народе более точное слово – «голимую») жизнь, отнимая, вроде бы, жизнь; и та (тот), к кому – посыл, к кому – мольба, претензия, жалоба, зов – всё тот же другой (Другой)…

Эммануэль Левинас в своём «Время и Другой» говорит так: «…Лишь через страдание, через отношение со смертью съежившееся в своём одиночестве существо оказывается в области, где возможна связь с другим». Новая книга стихов Аллы Горбуновой – видится мне, об этом; нет, не так: эта книга, создание содержащихся в ней стихотворений, – само это обретение связи с Другим (по крайней мере, мучительные подступы к такому обретению).

Признаться, начать писать эту заметку мне было трудно: человек Алла Горбунова (в реальной жизни я видел ее два раза, и время от времени встречаю в пространстве Живого Журнала) привела меня в недоумение, с тем же привкусом нетерпения и досады, какой ощущают иные, взирающие на кубик Рубика. Именно «взирающие», я сам – из взирающих на эту известную головоломку, не из составляющих, никогда не мог собрать в цельности ни одной стороны. Вроде всё просто: одна сторона – тоненькая изящная петербургская девочка, умно молчаливая, любящая, конечно же, стихи и красивые пейзажные фото (это только на первый взгляд, на второй – такое впечатление исчезает напрочь); другая сторона – инфант террибль (сама Алла как-то в ЖЖ-разговоре обмолвилась о себе, – применительно к литературной среде, но не суть, – примерно так: я – рысь, меня плохо принимают, и я одна брожу по лесам. Вспомните рысь: как она неизящна! как невзрачна, усата, комковата! это вам не мультяшная багира, никакой сексапильной нарочитости и грации напоказ! грация рыси – угловатая грация подростка, все подчинено обыденной реальной задаче: убить ,чтобы как-то выжить, продолжать длить в чаще леса своё недоступное досужему взгляду натуралиста существование. Какова, говоря языком современной светской тусовки, гендерная ситуация рыси?…– то-то и оно: не поймёшь; о том, что лирический герой Горбуновой не девушка и не юноша, а «иной», написал автор рецензии на её книгу «Первая любовь, мать Ада», и вот он, образ Гензель и Гретель: это единый ребенок, единый страдающий, потерявшийся в чаще данности мира, ищущий Другого, человек, живущий внутри поэта); третья сторона кубика раскрашена в пандан второй, но как бы совсем другим цветом – поэт мощного дыхания, отточенного слога, прямой угловатой открытой ясной (вот сколько эпитетов приходит сразу!) огненной цветаевской потенции; если у кого при поминании Горбуновой возникнет расхожий образ «петербургская поэзия», то уточню: да, петербургская по степени насыщенности поэтической культурой, но виньеток Росси, фонтанов Петергофа и туристического флера белых ночей вы в этих стихах не встретите – скорее, встретите силуэты заброшенных заводов Петроградской стороны, стены в гаффити, сырую нефть верфей —

летний обморочный город.
мой парадис, райские птицы щебечут в твоих садах.
мимо депо и фабричных зданий
автобус въезжает в закат

дикие карельские буреломы —

череп лесной, огранённый хвоёй,
с нетопырём, неясытью, змеёй

гоп городских окраин —

распускает волосы какая-нибудь Катерина.
разжигают костры подростки, достают гитары.
подсаживаюсь, запеваю: «Афганистан, кровавый край…»

и везде, везде, на всех неведомых дорожках, увидите силуэт потерявшихся детей, Гензеля и Гретель, – они только что тут проходили, они ищут Другого, убегая, прячась – от кого?.. —

среди общей тишины я вижу на дачной аллее ребёнка aka подростка,
я вижу, как по белоснежной руке девственницы ползёт муравей.
мы играем в классики, делаем куколок из травы, пьём горькое молочко
одуванчиков, делаем бусы из красной рябины и черноплодки,

/ но я вижу, что за спиной девственницы притаилась старая-смерть-сама, как за весной – через лето и осень – костлявую руку свою протянула зима /

И, наконец, четвертая грань: девушка-философ, в буквальном смысле – выпускница философского факультета Санкт-Петербургского университета; поверьте, она знает, что «Другой» – не только интимное имя Того, кого ищут в лесу ее Гензель и Гретель, но и, скажем, философская категория, и может профессионально оценить сказанное по поводу этой категории выдающимися мыслителями, от Платона до Бибихина. К счастью, эта напитанность мировой культурой, в том числе культурой философской мысли, в стихах Горбуновой незаметна, никак не рекламирует себя, нигде не «торчит»; два варианта: либо стихи так мастерски изощренно сделаны, что не видно швов – либо это свойство поэта, глубокая органичность музы, свойство взгляда, крови, речи пишущего ; я лично склоняюсь ко второму варианту —

мальчик с ангелом в мраморных руинах,
вокруг пепелище мира лежит, как скатерть.
и мальчик отвечает: как найду и чего искать мне?
как собрать мне целое, большее, чем его части?
ангел отвечает: с хозяйкой льдов не вступай в поединок,
не составляй на зеркале разума фигуры из льдинок,
но заставь их танцевать, и ты выйдешь из-под её власти,
и льдинки сложатся в слово «вечность», разделив твоё счастье

Четыре грани кубика Рубика, вполне отчётливые и обусловленные, – но никак не сложить въедино, в один плоский понятный стереотипный цвет, хотя бы одну: грани переплетаются, взаимопроникают, составляют сложный четырёхмерный рисунок, дышащий в живом пространстве стиха, – мир души поэта, живой человеческий мир, не укладывающийся в прокрустовы ложа линейных определений…

Современные критики , кураторы российских поэтических процессов, то там, то сям восплакивают: как много ныне в России стихов – но где поэты!… где то, о чем сказано: «дышит почва и судьба», где личности, где живая кровь, которой кто-нибудь бы да расплатился бы за вещество стиха!… Да ладно тебе, друже мой критик. Из века в век – поэзия жива, в России по крайней мере – уж точно, потому что живы – поэты, и кровь-строительница хлещет в их стихе скрепляющим времена и смыслы веществом: книга стихов Аллы Горбуновой тому доказательство, прииди и виждь.

…В подобного рода заметках как-то так принято – обильно уснащать текст цитатами из сборника; вот уж чего не хотелось бы мне делать: перед вами – книга стихов, читайте – стихами всё сказано!… Но , грешник, всё же не удержусь, чтоб не процитировать еще одно стихотворение Аллы Горбуновой, причем – почти целиком:

(апокалипсис)

апокалипсис в русских полях.
на горизонте гнева —
обещанье Рая.
– Царствие Небесное человек способен
на земле построить,
в русском поле,
на русской земле, – сказал безумец.
в поле цветущей гречихи
упало зерно слов безумца
и умерло, и воскресло, и принесло плоды.
мы – гречиха, овёс, рожь и пшеница,
в стрелах наших колосьев звенят тишина и ветер,
ржаные корольки и полёвки – братья наши и сестры.
благословенны комбайны и зерноуборочные машины!
мы – апостолы новой земли и нового неба,
наши тела наполовину из железа, наполовину из хлеба,
мы – дети Толстого, Достоевского, дети причастия и анафемы,
но сами того не знаем,
и каждый из нас отрекался от образа и от Рая.
мы – революционеры, с нами – крестьянин, рабочий и
медведь-молотобоец.
мы – сновидение Николая Фёдорова, сновидение России о России.
мы – сыны погибели, обречённые, проклятые,
капли дождя, которые плоть её возлюбленную оросили,
капли крови, которой оплачена эта шестая мира на карте,
капли пота, которым пропитано это бесконечное поле пахоты.
мы – христиане.
вы не видели таких христиан.
мы – коммунисты.
мы вышли из сектантских радений, скопчества и хлыстовства.
– в Царствие Божие человек должен
войти не один,
а всей деревней,
всей русской землёй,
всем миром, – сказал безумец.
мы любим друг друга.
вы не видели такой любви.
мы – братья.
мы – воины в тысячелетнем походе сил света против сил тьмы.
в бедре брата моего и горле сестры моей —
наконечник стрелы.
мы умираем за правду.
(как больно, участвуя в Битве Судьбы, которой не избежать,
понять, что силы тьмы – это ты и есть!
с кем я? кто я? неужели я – это тьма?..)
но в этой битве – так ли важно, кто за кого,
как на любой войне,
ослепительна тьма,
тёмен свет,
когда сливаются тело и тело, жизнь и смерть, стон и хрип,
сабли травы вонзаются в плоть взмыленного коня,
и атеисты вспоминают про Бога,
и молится снайпер перед тем, как спустить курок,
и нательный крестик кладёт себе под язык,
и нажимает, и – попадает в цель.
(и ангел-хранитель похлопывает его по плечу.
это как в детстве: ребёнок играет в дартс.
попал – и ему говорят: молодец, зачёт.
попал, и ещё попал, молодец, удар).

Ого себе, подумал я, прочтя! вот так кубик Рубика, – сколько же в нём граней!…

Читая это стихотворение, так и видел я пред глазами – посты разных витий из Живого Журнала, историософские, религиоведческие, политические и пр.; отдельные словоблоки приведённого стиха – почти банальны, узнаваемы с первого раза, типичны для тех или иных сторон громокипящих интернет-споров; русские мальчики-девочки по-прежнему несут неусыпающий караул у дискуссионных столов в подпольных медийных пивных, длят бесконечный полилог: как России быти? кто мы есть откуда пошли и камо грядем?… И вот из этих, так сказать, заголовков передовиц – составлен приведённый стих. Ни одного неузнаваемого слова, ни одной ранее неназванной мысли. Да, всё это – штампы, сиречь – плотные пробки, тромбы.

Это – камни преткновения в кровеносной системе поэта, без свободного тока крови в которой он не может жить, не может дышать… И поэт, отчаянно болеющий – своим прошлым и предстоящим, своей собственной историей как спрессованной массой сиюминутных человеческих ситуаций, полувслепую нашаривающий общечеловеческие и общероссийские корни своих метастаз, нащупывает, диагностирует, бесстрастно определяет эти тромбы – и выталкивает их вон, омывая их горячим током своего выстраданного поэзиса… «Да! скажете вы. Гражданская поэзия, мы понимаем!…но – не женское это дело… а им дано гадая умереть…» – простите, вы упустили из виду вышесказанное: рысь, неловкая смертоносная рысь. Как дышит, так и пишет, – попробуй оспорь.

…А Гензель и Гретель – идёт (именно так – «идёт»), в поисках Другого, того, о ком помянутый нами Левинас вопросил: «Кто обнаруживает себя под именем «быть»?».

И, мнится мне, прочтя до конца книгу стихов Аллы Горбуновой, мы видим ищущего – уже на пороге. На пороге того самого сказочного домика; и этот ход сюжета всем знаком, – знаком, да… как сказать.

Я, например, вижу ищущего Аллы Горбуновой не вне, а внутри домика; на пороге – но с той стороны: стоит толкнуть дверь – и он окажется не в объятьях пожилой выжившей из ума ведьмы, но – на свободе.

Дверь ведет не внутрь, но – наружу, прочь из Платоновой пещеры; к Другому – Тому, Кто любит и ждёт нас; и – верю – дождётся.