Czytaj książkę: «Научи меня жить»

Пролог

Женатый, любимый, чужой.

Я дышать без него не могла. Я не видела никого, только он – мой мир. Эти ямочки на щеках, когда улыбается, эти родинки на скуле и смешинки в глазах. Я никогда не видела такой задорной улыбки. И я пропала. В первую же секунду пропала. С головой в него, а меня и нет как будто.

И не было. Только он.

Мне казалось, что я дышу, только когда он рядом. Мой любимый чужой мужчина. И я готова была тенью его стать, раствориться, лишь бы греться его теплом хоть иногда, лишь бы пить счастье мелкими глоточками, когда он так смотрит на меня. Я дура наивная, знала, что не уйдет никогда от жены, да я и не звала его. Хотя ждала очень, честно. И когда он пришел тогда ко мне пьяный и злой – чуть не умерла от счастья, и неважно, что уйдет к жене мириться наутро, плевать было и на растоптанное сердце.

Лишь бы рядом хоть иногда. О большем и не мечталось.

И все равно мне было, почему ко мне пришел. Я не спрашивала, что он нашел во мне, такой невзрачной простушке.

И одного раза оказалось достаточно, чтобы счастье мое приумножилось. Под моим сердцем рос малыш. Маленькое продолжение Максима – как дар Божий. Как воздаяние мне за все.

Я больше не буду одна. Никогда.

И каждое утро я могла целовать любимые глазки, щечки, с каждым днем я все больше оживала – сын смотрит на меня ЕГО глазами. И родинки на скуле, и маленький пухлый рот, и даже ямочка, но только на одной щеке – все это от него.

Нет, Максим не встречал меня у роддома с шариками, я тогда вообще жила далеко – он спрятал меня. И только его ежедневные звонки не позволяли мне задохнуться от тоски. Нет, мне не было обидно, что наш сын – большая тайна. Мне было плевать на это. Потому что как только я вернулась в город, Максим вернулся в мою жизнь. Продукты приносил, гулял с коляской.

А потом уходил. К ней.И сердце мое пело от радости и разрывалась от боли – он рядом. Хоть иногда, но бывает моим.

Мой любимый чужой мужчина.

Когда Гриша заболел в первый раз, Макс примчался прямо с работы. И остался. Пусть не со мной, но с сыном. Где он был для жены? В командировке, наверное. И когда полезли первые зубы, и когда сын делал первые шаги – Макс всегда был рядом. Приходил после работы усталый, голодный и злой – но стоило только сыну улыбнуться во весь свой щербатый рот, как Макс тут же расцветал. Он любил его. По-настоящему. Играл с ним подолгу, а потом, когда тот засыпал, мой любимый шел к ней, его законной женщине.

А ведь мы были почти семьей.

Я фантазировала иногда, что он – мой муж, что он приходит домой после трудового дня, целует сына в макушку, меня целует так, что немеют кончики пальцев от счастья, и он не уходит никуда. Принимает душ и ложится в нашу с ним постель. И я жила в этих фантазиях, любила сына, любила ЕГО. В сторонке, тихо и незаметно, словно тень. Мое хрупкое, словно крылышко мотылька, счастье рухнуло в один день.

Я приехала на встречу с лучшей подругой. Мы, как всегда это бывало по пятницам, встретились в кафе. Она в тот день прямо сияла от счастья, кружила вокруг, хлопотала, словно что-то не давало ей усидеть на месте. Смотрела на меня с прищуром, улыбалась хитро.

– Да что с тобой такое сегодня? – не выдержала я.

– А что?

– Ты сама не своя и улыбаешься, словно выиграла миллион, – с подозрением сказала я, всматриваясь в глаза подруги.

– Ничего от тебя не скроешь, – пробурчала она, но с довольным видом стала копаться в своем телефоне, а когда повернула ко мне экран, сердце мое подскочило к горлу, жар ударил в лицо, и я почувствовала, что задыхаюсь. Я судорожно выхватила у нее телефон и стала листать фотографии, всматриваться, словно от этого лица на них поменяются или снимки, на которых мы с Максимом гуляем, радуемся, глядя на сына, испарятся.

Что это?! Откуда? Зачем это ей?

– Ты где это взяла? – я в ужасе рассматривала фотографии, не веря своим глазам.

Зойка отмахнулась в присущей только ей манере, мол, где взяла, там уже нет.

– Ну вот, теперь ему придется, наконец, сделать выбор, когда его женушка увидит! Был бы ее номер, отправила бы в смс, – Зоя словно не слышала меня, а я смотрела и смотрела на весь этот ужас до боли, до рези в глазах.

Сотни вопросов роились в голове, а я, словно онемевшая, пригвожденная к стулу, смотрела и смотрела на злосчастный телефон. Хотелось взять его и запустить в стену, чтобы разлетелся на кусочки. Боже, что это? За нами следили?

– Откуда это у тебя? – просипела я, хватаясь за горло.

Хотелось кричать, рявкнуть так, чтобы стекла задрожали, но сил хватило только на еле слышный шепот.

– Отпусти, больно! – Зойка дернула рукой, в которую я вцепилась. – Да я это сфоткала, я! Увидела вас, и как-то рука сама к телефону потянулась. Да пусти ты!

Я отцепилась от нее, схватила телефон, включила экран, но телефон запаролен.

Я кричала, кажется, на все кафе. Рыдала, размазывая слезы по лицу. Умоляла исправить все, удалить. Потому что если Максим это увидит, то все мои воздушные замки превратятся в пыль, он уйдет – и я умру. И казалось, время остановилось, когда я услышала:

– Я, конечно, удалю, но смысл? Фото уже у него в ящике. Сердобольная старушка у подъезда подсказала, в какой бросить, и что ты так психуешь, я не пойму? – обиженно пробормотала Зоя, потирая предплечье, а мне хотелось ударить ее. Впервые мне хотелось избить человека.

– Он же… бросит меня, как только узнает, понимаешь? Бросит…

Я просто встала тогда, вышла из кафе, не обращая внимания ни на Зойку, ни на людей, которые посмотрели сегодня маленький спектакль в моем исполнении, и просто побрела куда глаза глядят. Внутри меня бушевало бескрайнее море отчаянья и я совершенно запуталась, как мне быть? Рассказать все Максиму? Бежать к нему домой и вырвать с мясом чертов почтовый ящик? Боже… безумная… Когда я стала такой? Может, Зойка и права и я должна за него бороться, да только он ЕЕ любит. Свою законную женщину. А мне остается лишь подбирать крупинки его любви, складывать их в памяти и надеяться, что Максим никогда не увидит эти проклятые фото.

Вся моя жизнь теперь находилась там, в почтовом ящике, и я отсчитывала дни, я знала, что рано или поздно он все узнает, и молчала. Я так боялась его потерять, разрушить это наше подобие семьи, когда он хоть иногда, но бывает моим. Я дышать без него не могла, я растворялась в нем, как сахар в кипятке, и жила только там, в мечтах, где у моего сына есть настоящий папа. И если бы я тогда знала, если бы могла хоть представить, насколько у нас мало времени, я бы, может, и осмелилась… Я бы, может, умоляла его остаться… И он остался бы… Может остался бы! Но это всего лишь я. Всего лишь тихая Виолетта. И я готова быть для него кем угодно, лишь бы рядом, сколько будет позволено.

Глава 1

Виктория резала салат, пританцовывая под ненавязчивую попсовую мелодию. Максим вот-вот должен был вернуться с конференции и Вика специально отпросилась пораньше, чтобы успеть приготовить для мужа ужин. Телефон зазвонил неожиданно громко, рука Вики дрогнула и она полоснула острым ножом по пальцу.

– Вот же черт! – выругалась она и, засунув пораненный палец в рот, стала искать в ящике с лекарствами пластырь. Порез был глубокий и кровь текла довольно сильно. Телефон ненадолго умолк и снова зазвонил. Вика перевязала рану. Пластырь быстро намок от крови, а телефон все не умолкал. Звонили из отделения, а ведь она просила же не беспокоить!

Оршанская схватила трубку, приняла вызов, готовясь высказать все, что она думает о невидимом собеседнике, но не успела и слова вставить.

– Виктория Валерьевна! – пропищала в трубку перепуганным голосом новая девочка из приемного. – Тут… тут… у нас такое…

– Да говори же ты, – рыкнула на нее Вика в нетерпении. Холодок уже бежал по телу, и предчувствие чего-то неотвратимого подкатывало к горлу. Вика включила на громкую связь и налепила на рану еще несколько пластырей.

– Викочка Валерьевна, – продолжала писклявым голосом, кажется, Оля. – Приезжайте! Ваш муж…

Девушка всхлипнула, явно подбирая слова.

– Что? Что муж, Оля?! – Вика окончательно потеряла терпение, впервые в жизни ей хотелось придушить кого-нибудь.

– Не по телефону… Ой, бедная вы наша!

Причитания медсестры оборвались короткими гудками, и Вика, отключив плиту, побежала в прихожую. Скинула тапочки, сунула ноги в беговые кроссовки, даже в зеркало не посмотрела, накинула пальто поверх домашнего костюма. Дернула дверь, но та отказалась закрыта.

Вика выругалась и перевернула на пол содержимое сумки, чтобы не тратить время на поиски ключей. Блокнот, ручка, визитница, все не то!

– Да где же этот чертов ключ?! – прошипела она. Телефон тренькнул, оповещая о том, что машина уже у подъезда. – Наконец-то нашла!

Вика схватила кошелек, сунула в карман пальто, вставила найденный ключ в замочную скважину, и, наконец, вышла.

– Больница на Водянова, – Вика назвала адрес водителю, а тот лишь кивнул в ответ.

Спустя пару минут таксист попытался завести разговор, но после пары невнятных мычаний в ответ, бросил это дело. Вика сейчас была настолько далека отсюда, что, казалось, завези ее в темный лес – она и не заметит.

– Где он? – Виктория влетела в приемный покой, чуть не сбив кого-то с ног.

– Так оперируют, Викочка Валерьевна! – заикающимся голосом пролепетала Оля. Видимо, вид всклокоченной и нервной начальницы напугал бедняжку до икоты.

– Что? Коротко и по делу! – отчеканила Виктория. От неясного щебета у нее разболелась голова.

– ЗЧМТ под вопросом, тупая травма живота.

– Кто взял?

– Бронников, – успокоила ее Оля. – Но…

Девушка замялась и отвела глаза.

– Тут такое дело…

– Говори, – снова начала закипать Виктория. Ей уже это порядком надоело.

– Он не один был, – потупила медсестра взгляд, словно сама была в чем-то виновата. – С женщиной и ребенком. Она на месте погибла, ребенок не сильно пострадал.

Что за черт? Какая женщина? Какой ребенок? Кисельная каша в голове не позволяла трезво мыслить, и Вика лишь отмахнулась от зудящей девушки, а та резко замолчала. Оршанская вздохнула и пошла к операционной. Быть где-либо еще ей тогда показалось неправильным, да и вообще, если бы могла – ворвалась бы туда… Чтобы что? Что бы она сделала? Она ведь не хирург.

«Успокойся, Вика!» – одернула сама себя возле дверей и застыла.

Там Бронников, а он если не Бог, то точно где-то рядом. Он сделает для нее если не все, то многое. «Он сможет», – повторяла она в тот день как мантру, пока мерила шагами расстояние от окна до стены. Десять туда и почему-то девять обратно. Стоять на месте отчего-то оказалось совершенно невозможно. Виктория старалась гнать от себя мерзкие страхи, но они ежесекундно летали вокруг. Двадцать лет вместе – это когда ты уже не представляешь себя без него, не помнишь жизни до него и после него тоже не может быть, не бывает, потому что… И невыносимо даже думать об этом.

Больно.

И пусть рутина съела былую страсть и чувства не кипели, как в юности, помыслить о том, что может быть как-то по-другому, просто невыносимо. Время тянулось. Казалось, что вечность целая прошла. Вика наверняка тогда походила на ненормальную, вышагивала, вцепившись в волосы, бормотала себе под нос что-то неразборчивое. Сколько прошло времени, точно не помнила.

Но вот бесконечная операция закончилась, и первым из-за белых дверей показался врач. Он устало растер лицо ладонью и, взяв Викторию под локоть, уверенной походкой повел в кабинет.

– Вика, ты меня слышишь? – каждую минуту спрашивал Бронников, но Виктория лишь неопределенно кивала.

Стас говорил четко и по делу и Вике казалось, что его слова кирпичами сыпятся на голову:

– Ты же медик, Вика, и должна понимать, что при таком раскладе шансов почти нет. Гематома слишком большая, крови потерял тоже много. Мы сделали все, что могли. Я не волшебник, Вик. Теперь только ждать. И надеяться на чудо.

Она слушала и кивала, машинально пила что-то из чашки. Кажется, было горько. Кажется, даже горше, чем когда умерла бабушка. Так бывает?

Станислав Сергеевич устало вздохнул, пощелкал пальцами, видимо, пытаясь привлечь внимание, но Вика не хотела слушать, не хотела понимать, но столько лет практики никуда не денешь. Ей дали понять четко – у Макса почти нет шансов. Стас присел рядом и приобнял за плечи, он больше не говорил ничего, лишь только помог подняться.

– Я отвезу тебя, – проговорил он, накидывая ей пальто на плечи.

Вика кивнула, явно плохо соображая и чувствовала себя овечкой на веревочке: ее ведут, она идет.

Вика дрожала, будто ей было холодно, а Стас все крепче прижимал ее к себе. Он просто не мог позволить, чтобы Вика ехала на такси, поэтому решение довезти ее до дома даже не обговаривалось. Он аккуратно припарковал машину у подъезда, вышел, галантно открыл дверь и протянул руку, а Вика как сидела, уставившись перед собой, так и продолжала сидеть.

– Вик, приехали, – сказал Стас и тихонько тронул за плечо, отчего Вика подскочила на месте, оглянулась, словно вышла из транса, и уставилась на руководителя огромными испуганными глазами.

– Приехали? – немного заикаясь прошептала она, а потом, оглянувшись, добавила: – Спасибо, вот это я задумалась.

– Вик, ты это…справишься? – Стасу было неловко оставлять ее одну, но остаться он никак не мог, даже если бы попросила. – Может, подружку какую позовешь? И давай завтра отгул, ладно?

– Спасибо, что подвез, я справлюсь, – грустно усмехнулась Вика и приложив ключ, скрылась за дверью.

А Стас еще минуту постоял, глядя на темные окна, гадая, за каким из них прячется Вика, а потом, выбросив в окурок, уехал.

Виктория закрыла дверь, привалилась к ней лбом и крепко зажмурилась. Очень хотелось вот прямо сейчас проснуться, понять, что все это было кошмарным сновидением, подойти к плите и продолжить готовить Максиму ужин. Ждать его, как ни в чем не бывало. И не думать о том, что он сейчас там, в реанимации, куда Вике не хватило духу зайти, борется за жизнь.

Она прошла на кухню, осмотрелась. На плите стоял недоваренный суп, на столе лежали частично порезанные овощи, большая салатная чаша сиротливо стояла посреди обеденного стола. Все это должно было стать праздничным ужином, который Максим не попробует, возможно, никогда. Вика посмотрела на весь этот бардак, открыла холодильник и достала бутылку красного вина, которое так прекрасно подходит к мясу, которое она, к слову, успела пожарить. Сначала Вика искала штопор. Долго, тщательно перебирая ящики, но его, как назло нигде не было, потом никак не могла достать пробку, злилась, ругалась на себя, на Макса, который поперся хрен знает куда, и кляла чертовых производителей вина, так плотно вставляющих пробки. Вика сделала пару больших глотков прямо из горла, не чувствуя ни фруктовых ноток, ни аромата пряных трав, лишь только горечь. Она обтерла рукой губы, осмотрелась вокруг и пошла в комнату. Завтра, она разберется с этим никому не нужным ужином завтра.

А потом она, всхлипывая и путая слова, звонила сыну. Пусть пишет рапорт, или как это у них в военном называется, и едет сюда. Так, с телефоном в руке, Вика и отрубилась.

На следующий день проснулась Виктория ближе к обеду с больной головой. Привычно провела ладонью по пустой половине кровати и, сжав простынь в кулак, тихонько завыла.

События прошлого дня постепенно всплывали в памяти, заставляя ежиться, словно от холода. Она свернулась калачиком, уткнулась носом в подушку и дышала, воскрешая в мыслях образ мужа. Как он сладко потягивался по утрам, сгребал в объятия, горячий ото сна, взъерошенный и милый. Мурчал что-то нежное ей на ухо, а потом они неторопливо занимались любовью.

Вика всхлипнула раз, другой, мираж рассеялся, и промозглая реальность показала шипы: попал в аварию, и теперь он там, на грани, и, возможно, больше никогда не вернется в эту постель.

Оршанская посмотрела на часы и ахнула: опоздала. Впервые проспала на работу. Попыталась встать, как тут же голова отозвалась болью. И слова Бронникова вспомнились довольно кстати – Вике дают три дня отгула. Да только на черта они нужны ей, когда Максим там?

Превозмогая боль, Виктория все же оторвала голову от подушки и с трудом приняла вертикальное положение. Комната перед глазами крутилась, а пол уходил из-под ног. Надо было съесть хоть что-нибудь. Питьевой йогурт, крепкий кофе и пара галет – не самый полезный завтрак, но думать о еде совершенно не получалось. Вика убрала суп в холодильник, собрала овощи в пакет и отправила их вслед за супом, затем вернулась в комнату и распахнула створки шкафа. Обычно она очень придирчиво выбирала, что надеть, но тут был совсем не тот случай, и Вика, схватив первую попавшуюся рубашку и брюки, быстро вызвала такси.

Стоило ей появиться в холле родного отделения, как тут же все умолкли. Под пристальными сочувствующими взглядами стало втройне неуютно, и она поспешила скрыться за дверьми своего кабинета. Да только и там ей не было покоя: в дверь почти тут же постучали.

– Вика, – произнесла тихонько Валентина Павловна – одна из медсестер хирургии. – Если ты не занята, мне надо тебе кое-что… точнее, кое-кого показать. Идем, это срочно.

Вика раздраженно фыркнула и хотела было отказаться, все-таки она должна была попасть в первую очередь к мужу в палату, но что-то в глазах этой женщины было такое, что отказываться было бессмысленно.

Эти секунды навсегда въелись в память, выжгли себе место в веренице воспоминаний серной кислотой и останутся жить там, в искалеченном сердце. Кудряшова просто показала ей мальчика, мирно спящего в своей кровати. Он лежал, подсунув под щеку кулак. Вторая рука была в гипсе и лежала поверх сползшего одеяла.

Ей просто показали неизвестного мальчика, а она сразу все поняла.

Просто он маленькая копия мужа и Виолетты, верной, тихой помощницы, что как хвост везде таскалась за Максом. Детдомовская девочка, которую Вика всегда жалела, настолько забитой и тихой та была. Виолетта незримой тенью ходила за Максом везде. Раздражала поначалу дико. Эти взгляды, полные обожания, эта собачья преданность… А потом Вика успокоилась – наверняка отцовской любви не хватало, вот она и тянется.

Девочка была необщительной, разговаривала исключительно с Максом и изредка с другими сотрудниками по работе. С Викторией Виолетта и вовсе никогда не разговаривала, сразу взгляд прятала и уходила подальше. Странное поведение Виолетты Максим объяснял тем, что девушка социопат, но при этом исполнительная и умная. А когда Виолетта исчезла на долгое время, Вике сказали, что нашлась какая-то троюродная тетка, вроде как уход нужен. Вернулась девчонка так же неожиданно, как и пропала. И стала еще тише, чем была, хоть и смотрела все так же преданно… И тогда Вика не придала этому значения, и как оказалось – зря. Нельзя сказать, что Виолетта сильно участвовала в их с Максом жизни, но ощущение, что пригрели на ше гадюку, плотно обосновалось внутри. Все тихоню из себя строила, а сама от женатого мужика родила.

И злость такая подкатила к горлу! Идиотку из нее все это время делали, а она верила, дура. Вика сильнее сжала кулаки и зажмурилась. Ей впервые хотелось кричать, хотелось разорвать всех и вся, разнести по кирпичику эту чертову больницу! А еще пойти к Максу на работу и каждому – каждому! – посмотреть в глаза. Но в первую очередь Косте, партнеру Максима. Как он мог? А еще друг, называется. Ее трясло так сильно, что казалось зубы сейчас сотрутся в крошку, а судорогой сведенные ноги не позволят ступить и шагу.

Вика обняла себя за плечи и сжала пальцы что есть силы, чтобы сбросить оцепенение, но выходило плохо. Она даже боли не чувствовала, хотя была уверена, что завтра на месте, где сжались ее пальцы, расцветут багровые синяки.

Мальчишка заворочался на кровати, отчего одеяло сползло еще больше, и Вика даже сделала шаг в сторону палаты, но вовремя застыла.

– Кто это? – на грани слышимости спросила она у коллеги, больше для того, чтобы убедиться: она не сошла с ума на фоне стресса, ей не кажется.

И понятно же все, и бежать отсюда хочется сломя голову, а еще подойти и поправить ему одеяло, чтобы не мерз. Максим вот всегда мерзнет. Интересно, как он там?

– Это Гриша. Гриша Оршанский, Вик.

– А…

– Свидетельство о рождении нашли на месте аварии, как и другие медицинские документы мальчика. – И столько сочувствия было в этом голосе, что удавиться захотелось. Прямо сейчас, немедленно.

– Вот значит как.

Она смотрела на мальчика, все понимала, но отказывалась верить. Как же так? И где же мать? Почему он тут один? И как, черт возьми, Вике теперь жить с осознанием того, что муж нагулял сына на стороне? Эти вопросы, кроме последнего, она и задала Валентине.

– Так погибла на месте. Документы при себе были. Теперь родственников искать…

– Если это Виолетта Смирнова, то напрасны поиски, нет у нее никого.

– Кажется, да, она, – задумчиво прозвучало откуда-то со стороны. – Это что же, Вик, получается у твоего мужа сын на стороне?

Вместо ответа Вика лишь закусила щеку изнутри до боли, до соленого металлического привкуса, чтобы не послать любопытную коллегу к черту. И вроде давняя знакомая говорила тогда что-то еще сочувствующим тоном, но как же услышать, когда мир схлопнулся до одной маленькой точки? До одного мальчика, тихо лежащего на больничной койке.

К мужу она в тот день так и не попала. Стояла еще какое-то время возле прозрачных дверей, а потом тихо побрела на улицу. Мысли, словно дикие пчелы, роились в голове. Как он мог? Что теперь делать? Как жить? Тут и ДНК никаких не надо, ей даже фамилию могли не называть, настолько на Никитку маленького похож. Тот тоже во сне смешно причмокивал и хмурил темные брови. А Вика часами могла рядом сидеть и рассматривать спящего сына.

Чего Максу не хватало, а?

Страсти? Так была она, в юности, а потом созрела и переросла во что-то другое, более ценное, как Вике казалось.

Молодого, красивого тела? Так и Вика всегда выглядела моложе своих лет, ухоженнее многих. Недостаточно, видимо. Да, в последнее время они с мужем отдалились, да, такое бывало и раньше. Загруженность на работе и новая должность Макса сделали свое дело. И Вике даже стало казаться, что муж теряет интерес, но она всегда успокаивала себя – страсть не живет вечно. И когда получалось, когда оставались силы, старалась подогреть отношения. Недостаточно, видимо.

– Вика? – раздался над ухом удивленный возглас.

Виктория охнула и прижала обе ладони к груди, стараясь унять заполошно колотящееся сердце. Медленно подняла взгляд. Костик. Стоял и странно улыбался, растерянно зачесывая волосы назад.

– Ты как тут?

– Не знаю, – ответила честно и огляделась: перед ней была яркая детская площадка вместо унылого больничного двора.

– Идем. – Костя помог ей подняться и, приобняв за плечи, повел в сторону своего подъезда. – Ты как тут очутилась? Раздетая.

– На автопилоте, наверное, пришла. Не знаю.

Костя старался идти рядом, поддерживая Вику под локоть. Видеть ее здесь было странно, но Костя постарался не думать об этом, лишь о том, что подруга совсем продрогла и ее надо срочно отогреть, пока не заболела.

Оршанская даже не заметила, как оказалась за столом с огромной кружкой горячего чая в руках. Вдохнула приятный аромат, сделала осторожный глоток и зажмурилась.

– С чабрецом и мятой, как ты любишь.

– Ты помнишь?

– Я помню все, Вика.

Она оставила чашку и посмотрела в окно. Не было там больше ярких красок осени. Поблекло все. Когда любишь самозабвенно столько лет, врастаешь в человека, его обман ощущается так, будто вскрыли грудину, вытащили все органы и, пропустив через мясорубку, вложили обратно. И кажется, будто упала с большой высоты, а кто-то рядом поднял, отряхнул и сказал что ничего, так тоже можно жить. Только как забыть этот ужас не сказали.

– Как там Макс? – Вика почувствовала, что ее руку накрыла мужская ладонь. Большая и горячая.

– В коме, – она перевела взгляд на их сцепленные руки и почему-то почувствовала себя чуточку легче.

– Ты знал?

– О чем? – прозвучало слишком осторожно.

– Знал, конечно, – она кивнула своим унылым мыслям и посмотрела Косте в глаза. А ведь когда-то он был именно ее другом. И Макс ему никогда не нравился, потом только смирился, что все именно так и не иначе. И почему-то именно сейчас ей стало так горько, будто это не Макс ее обманывал, будто ее предал весь мир. – Он с ними в машине был, Костя. С ней. Почему, Костя? Почему? И ты молчал.

– Что "Почему?" Почему он с ней? Почему я молчал? – он нервно взъерошил волосы, растер шею до красноты. – Потому что однажды пообещал ему, да и себе в первую очередь отпустить и не вмешиваться. Я говорил ему, говорил. – Он вскочил с места, затем сел обратно и обхватил её сцепленные пальцы ладонями. – А Виолетта… она тут вообще не при чем, понимаешь? Никто не причем. Она любила его как ненормальная, а он и слышать ничего не хотел. А потом корпоратив этот дурацкий. А мне? А каково мне было это нытье его выслушивать потом? Что сорвался, что вообще не хотел и не помнит ничего почти, словно опоили? Вик, это какая-то долбаная хрень, не верю я, понимаешь? Он тебя всю жизнь любил. Смотрел на тебя так… я и доверил ему тебя только поэтому.

И ей бы понять, ей бы услышать, но в голове, словно петардами взрывается: изменил, обманул, при смерти.

– А Виолетта? Она где? – спросил Костя, когда весь запал прошел.

– Она на смерть, Кость. Мальчик жив, не особо пострадал.

Костя придвинул ей чашку с остатками остывшего чая и долго о чем-то думал, пока Вика рассматривала его четкий профиль. С детства знакомые черты: светлые пшеничные волосы и черные ресницы, обрамляющие огромные синие глаза, прямой нос и по-девичьи пухлые губы.

– Виолетта, она же одна совсем была, – проговорил Костя, а Вика нахмурилась, не совсем понимая, для чего он говорит очевидные вещи. – Кто теперь похоронами будет заниматься? Только не говори, что ты!

Вика застыла на мгновение, затем снова перевела взгляд в окно. Вообще ей казалось, что с того момента, как ей сообщили об аварии, кто-то поставил жизнь на паузу. Нет, она текла, но как-то лениво и медленно. Как густой сироп, в который превратились ее мысли и эмоции. Какие похороны, он что, издевается?

– По-твоему, я должна хоронить любовницу своего мужа? По-твоему у меня сейчас нет других забот, да? – тихо-тихо просипела она, проталкивая слова через горло.

– Есть, есть, Вика! И я знаю, что ты у меня добрая, вечно тебе жалко всех, Вик, но тут не тот случай. Ты не должна. – Костя ухватил ее за плечи, встряхнул легонько, и посмотрел так, что у Вики мурашки волной прошли от затылка до поясницы. – Только ты почему-то забыла что не одна, у тебя я есть, Вик. И я совершенно точно против, чтобы ты взвалила на себя еще и это. Не смей, слышишь?

Она как-то странно всхлипнула в ответ. Что-то жгучее внутри, что-то едкое не давало пробиться слезам. Оно рвало изнутри на части и не давало нормально дышать.

Оршанская встала, подошла к окну и уставилась на детскую площадку, по которой радостно скакали дети. Небо затянуло свинцовыми тучами, и некогда яркий цветастый ковер кленовых листьев превратился в гниющую серую массу. Из открытой форточки потянуло выхлопными газами и гарью. Вика с тоской подумала о том, что именно так и было у нее внутри: серо и душно.

Костя встал за спиной непозволительно близко. Прижался сзади и, обхватив Вику за плечи, развернул к себе, обнял так крепко, словно боялся что она растает. А она так и стояла, вцепившись в его рубашку, вдыхала незнакомый аромат. Когда они последний раз обнимались? Лет в пятнадцать, когда у Вики случилась первая любовь и дурные мысли лезли в буйную голову? Она всхлипнула один раз, второй, третий, но слез не было. Было просто уютно стоять вот так и тогда, и сейчас.

– Ты голодная?

– Нет, – ответила Вика. Думать о еде совершенно не хотелось, хотя с самого утра во рту не было ни крошки. Словно кто-то вообще выключил у нее аппетит. – Но я бы выпила еще этого чая.

– Да-да, конечно! – и Костя засуетился на кухне, неохотно выпустив Вику из рук.

А она наблюдала тихонько, смотрела, как друг детства “колдует” над заварочным чайником. Рассматривала незнакомую кухню. Как давно она не была тут? Лет пять, наверное, когда Костя в последний раз отмечал день рождения дома, в кругу друзей. Он тогда вот так же “колдовал” с травками, заваривая для нее ароматный чай. И сейчас. Щепотку того, щепотку другого, помешать, поднести к носу, фыркнуть смешно, словно огромный кот, и снова насыпать туда что-то, залить кипятком и накрыть огромным махровым полотенцем. Волшебство прям.

Костя повернулся, подмигнул ей, как когда-то в детстве и разлил по чашкам чай, то высоко поднимая чайник, то опуская его к самой чашке, а Вика сидела, завороженная этим таинством и не могла проронить ни слова. Будто какая-то невидимая нить, что была натянута до предела, наконец ослабла, и она смогла вдохнуть хоть чуточку легче.

В тот вечер она осталась у друга. Они просто молчали и думали каждый о своем. Лишь изредка Костя прерывал молчание чем-то вроде:

"Я не мог тебе сказать, прости" или " А про пацана я только недавно узнал".

Но, натыкаясь на отсутствующий взгляд, снова замолкал. Все это звучало так жалко, словно это он налево пошел, а теперь ощущал за собой вину. А потом Костя и вовсе ушел в комнату, готовить Вике спальное место, ведь отпускать ее сейчас куда-то было и правда страшно.

Вика лежала и смотрела на темный потолок, который иногда разрезали белые полосы света от фар проезжавших мимо машин. Рядом на диване тихо посапывал Костя, изредка переворачиваясь с боку на бок. А Вика все думала о том, как поступила бы на месте Кости? Смогла бы рассказать или носила бы все в себе в надежде, что правда никогда не выплывет наружу? На этот вопрос у нее не было ответа. Ведь она сама придерживалась политики, что в этом деле третий всегда лишний и заочно виноват.

Бронников за весь вечер звонил несколько раз, спрашивал как она, ни слова не говоря о Максе. Значит, без изменений, и это тоже не плохо. Не плохо ведь?

А Виолетта? Кто она? Бедная девочка, попавшая под обаяние ее мужа или фанатично влюбленная? Как только совести хватило… Иногда Вике казалось, что у девочки вообще проблемы с головой, настолько та замкнутой была. Взгляд этот пристальный, нездоровый какой-то, полный преданного обожания.

Хотя в одном она ее понимала: Это же Макс! В него невозможно не влюбиться. Обаяние и харизма во плоти.

Мистер "я помогу всем, не смотря ни на что". Тем более и он сам, и помощница из детского дома. Наверняка ответственность чувствовал за нее… И Виолетте он помогал… они помогали… И Вика никогда не была настолько неуверенной в себе, чтобы требовать от мужа брать на работу старушек пенсионного возраста. Виолетта, так Виолетта, дело его.