Czytaj książkę: «Путь домой», strona 3

– Я стану красивой?

– Имя какое у неё: Нисса. Такой выбор – единственный. И правильный. Живи и здравствуй, тётушка Жаба, на твоё бессмертие хватит красавиц.

Бронаг забралась в тепло человеческого тела, поймала ускользающую жизнь. Рана на груди затянулась, Нисса распахнула глаза.

– Нам тесно здесь вдвоём, забирай душу! – провозгласила новая Нисса.

Душа грела ладонь, маленьким огоньком. Ты точно фейри, человеческая дочь. Рвёшься на свободу даже сейчас, обжигаешь, требуешь. Сдаётся мне, сумею исполнить твою мечту.

Лошадь дрожала как овечий хвост, чуяла то, что не могли учуять люди. Я ощущал страх, исходивший от неё. Кобыла водила ушами, опускала каурую морду, я трепал её по холке, она ещё больше обмирала, но к замку всё же несла. Я решил назвать лошадку Катхейл, пугливая. Хотя следовало дать ей имя Киалмхар, мудрая, потому что знала, кого бояться. Очки я оставил в Килларни. Подарил Жабе-Бронаг, чтобы не забывала меня. Душа рыжей Ниссы сжалась в нагрудном кармане. Не лучший способ хранить души.

Взгляд впитывал зелень пологих холмов, наслаждался дымкой тумана над седыми озёрами, изучал разбросанные кости камней. Чем дальше Катхейл уносила от Килларни, тем легче дышалось. В Килларни меня душили обиды. Слишком долго я пробыл в сонной деревне в обличии старика. Тинне О’Салливана хозяйка гостинцы припомнила как старого глупца. Ни один из детей, кидавших мне вослед камни, обмазывающих собачим дерьмом покосившуюся калитку и подсовывающих под порог гвозди, не помнил Тинне О’Салливана молодым врачевателем, изгнавшим чуму из Килларни. Они видели только горб и морщины, глубже чем русло Торка. Во мне обновлённом разглядели лишь возможного родственника того старика. То ли дело озёра замка Росс. Его обитатели помнят Тинне-воина, искавшего смерть в битвах и чудом избегавшего встречи с костлявой. Тинне-вечно хмельного. Тинне- не пропустившего ни одной юбки. Под замком Росс добавлю я к золотой и алой крови чёрную.

– Где ты, где ты, старый друг,

Слышишь в сердце смерти стук,

Видишь ли ты за дождём

Гостя в саване златом?

Где ты, где ты, старый друг?

Не уйдёшь из цепких рук,

Я на чёрном жеребце,

По мосту скачу уже.

Где ты, где ты, старый друг?

Круг замкнулся, жизни круг.

Песни мне не удавались. Но кто сказал, что нельзя горланить, коли песня из сердца рвется, а на мили вокруг нет ушей, что обвинят меня в бесталанности?

Старого друга смертью не напугаешь, он давно уже умер. А вот песня его подбодрит.

Вдали блеснул Лох Лейн. Море, не иначе. Море пресное, море пьяное, я знал тебя, когда только небо отражалось в зеркале вод. Я считал камни будущей крепости, пил вино у твоих берегов, швырял куриные кости из окон замка. Ты не изменился, Лох Лейн. Всё также смотрится в тебя родное небо, в глубину глядит замок Росс и ждёт возвращения хозяина.

– Где ты, где ты, старый друг,

Уж не слышен сердца стук,

Только ветер мне в ответ:

«Где я был, меня уж нет».

Золотой снова вернулся. Лошадь окупилась. Правда, за такую трусиху я бы и медяка пожалел. Но «Сон под горой» отдал мне лошадь, дочь и монету. Оттого настроение у поднялось и выплеснулось из груди песней.

– Где ты, где ты, старый друг?

Оторвись от женских рук.

Ждёт тебя огонь войны,

Выйди-выйди из воды.

Лох Лейн дышал медленно. Волны ласкали песок, конь пил, я подкидывал монету и придумывал новые куплеты.

– Где ты, где ты, старый друг,

Ждёт тебя на дубе сук.

Я тебе петлю вяжу,

Службу в дружбу услужу…

– Думаешь, повешусь и наконец помру? – всплеск нарушил рулады, я открыл один глаз, задрал подбородок и допел.

– На свободу отпущу,

Старый друг, старый друг,

И немного погрущу,

Старый друг, старый друг.

– Ты фальшивишь и врёшь, – хозяин замка показался из озера. Сперва лысеющая макушка, кустистые брови, ястребиный нос. Затем могучие плечи и впалый живот.

– Оделся бы, старый друг! – хохотнул я.

– Мы никогда не были друзьями. Ты даже спасти меня не попытался.

Там, где он обитал уже три века, одежду не носили. Он скорее всего и не вспомнит, как мягок бархат, прохладен шёлк, как ладно сидят кожаные штаны, как тесно в латах. С голого тела стекала вода. Лох Лейн собирал капли, звал вернуться в простор озёрной глади. Старый друг встряхнулся как пёс, сел рядом голым задом.

– Ты смердишь, а вот тут, – я ткнул его в щеку, палец угодил в рыхлую дыру, – тебя изрядно погрызли рыбы, милорд О’Донахью.

– Что ты забыл в наших краях? – заныл милорд, перекатил головой от плеча к плечу, покатилась в голове вода с веселым бульканьем.

– Не бойся, я не к твоей Мерроу. Она меня недолюбливает, всё злится за ночь вашей свадьбы. Мне нужна кровь утопленника. К кому обратиться, как не к старому другу?

– Что дашь взамен? – пропела вода в голове утопленника

– Как всегда, – развел я руками, – Одну человеческую душу.

– Скажи, прошу, это окончательно? – и глаза его водянистые. Где синее пламя, пылавшее в них?

– В Лох Лейн больше не вернёшься, – пообещал я.

– Мерроу выцарапает тебе глаза, – теперь уже он хохотнул, с уголков рта потекли ручейки.

– Так ли?

– Белёсый точно. Режь.

Кровь утопленника вязкая, чёрная, вытекает медленно как смола. Пока набиралась, успели мы выпить Килларнийского эля, новоиспеченная Нисса стащила из погреба маленький бочонок, я разлил по бутылкам.

– Ни солнца, ни любви в этом эле, – вздохнул О’Донахью, – Помнишь пиры в Россе? Пенился эль, кипела кровь, грудь горела страстью и огнём. Ни тебе норманнов, ни саксов. Наши земли, наши жизни, наша вера.

– Уж не за верой ты сиганул в озеро?

– За любовью, будь она проклята, – эль выливался из дырявых щёк, – Ты подбери ей чернявого. Она жалуется, что рыжина слишком быстро смывается водой. Я сед как лунь. А она всё также молода.

О’Донахью, старый дурак, повёлся на слабые чары русалки. Сколько песен она ему спела? Сколько раз мелькнула за переплетением волос и водорослей белая грудь? Видно много, раз хвоста не разглядел. Или дело было в сумерках? Всем известно, в сумерках всякая любовь с первого взгляда. Не в болотника влюбился светлый лорд, и ладно. Я ворвался в башню слишком поздно и слишком пьяным, ноги заплетались, пальцы не находили русалочьей иглы. Мы опустошили подвалы замка, даже пол главного зала вдоволь напился вина. Милорд перелетел через зубцы и канул в озере.

– За поцелуй у глади вод,