Czytaj książkę: «Тень дракона»

Часть 1

Глава 1

Муха упрямо пыталась пробить стекло. Раз за разом она наносила удар в окно, и всякий раз отлетала назад. После каждой третьей попытки, муха делала несколько кругов пешком по подоконнику и вновь возобновляла усилия.

Вообще у Шатова сложилось впечатление, что комната, в которой он сидел вот уже три часа, внушала своим обитателям, временным и постоянным, невероятное упрямство. Вспомнилась дурацкая детская шутка о сверхупрямстве. Нужно было взять в рот комара и биться головой о стену, пока у того не случится сотрясение мозга. Собеседнику Шатова, похоже, эта процедура удавалась неоднократно.

– Шатов, Евгений Сергеевич, – в который раз за время беседы с вопросительной интонацией произнес хозяин кабинета.

– Да, – первые три или четыре раза Шатова это даже забавляло, теперь осталось только раздражение.

– Тридцать семь лет, – собеседник выговаривал все слова очень четко и ясно.

– Тридцать семь лет, – тяжело вздохнув, подтвердил Шатов.

– Род занятий?

– Журналист, – сказал Шатов и приготовился в очередной раз рассказать историю о своем уходе из редакции еженедельника «Новости», но ошибся.

Собеседник, которого Шатов на пятнадцатой минуте беседы мысленно обозвал Занудой, внезапно откинулся на спинку стула и расстегнул верхнюю пуговицу рубахи. Муха с треском врезалась в стекло и упала на подоконник.

Шатов мельком глянул на беднягу. Муха приступила к обязательным кругам.

– Шатов, Евгений Сергеевич, – сказал Зануда.

– Совершенно верно, – кивнул Шатов.

– Тридцати семи лет отроду, – Зануда принялся раскачиваться на стуле.

У Шатова возник соблазн перегнуться через стол и толкнуть собеседника. Грохот внес бы приятное разнообразие в беседу.

– Род занятий.

– Журналист.

Муха с надсадным гудением взлетела и стала набирать высоту для очередного тарана. Шатов прикрыл глаза.

Удар в стекло, пауза, гудение, удар, пауза, гудение, удар…

– Шатов Евгений Сергеевич, – утвердительным тоном для разнообразия произнес Зануда.

– Шатов. Евгений. Сергеевич.

– Оч-чень интересно, – произнес Зануда, – очень.

– Тридцати семи лет, – подсказал Шатов.

– Что вы говорите? – Зануда всплеснул руками и чуть не потерял равновесие. Ножки стула громко стукнули об пол.

– И журналист? – Зануда даже ткнул пальцем в сторону Шатова.

– Гадом буду, – Шатов понял, что уже минут пятнадцать прошло с того момента, как он потерял чувство реальности.

Муха, кабинет, Зануда и его совершенно идиотские, настойчиво повторяющиеся вопросы.

– Шатов, Евгений Сергеевич, – Зануда широко улыбнулся.

На всемирном конкурсе улыбок этот шедевр занял бы второе место. Сразу же после широченной улыбки Шатова:

– Тридцать семь лет.

– И журналист!

– И журналист.

– И Шатов.

– И Шатов.

– И Евгений Александрович.

– И Евгений… Стоп, – Шатов вздрогнул, – ни хрена, Евгений Сергеевич. Тридцать семь лет. Журналист. Шатов Евгений Сергеевич.

– Бочкарев, Игорь Владимирович, тридцать пять лет, собеседник.

Муха снова врезалась в окно.

– Что? – спросил Шатов.

– А почему за все время нашего очень содержательного разговора вы не поинтересовались, как зовут меня? – Зануда, как примерный ученик, сложил руки на столе и вопросительно склонил голову к левому плечу. – Я вас три часа восемнадцать минут мучаю самым бессовестным образом. Явно корчу из себя идиота, заставляю вас чувствовать себя не лучшим образом, а вы спокойно отвечаете на постоянно повторяющиеся вопросы и даже не пытаетесь выяснить, как зовут того мерзавца, который…

– Зануда, – спокойно сказал Шатов.

– Простите?

– Я назвал вас Занудой, – пояснил Шатов, – через двадцать минут после начала нашего содержательного разговора, Игорь Владимирович.

– А как вы назвали Арсения Ильича? – вопрос был задан обыденным тоном, словно Бочкарев собирался запустить разговор по еще одному бессмысленному кругу.

– Арсением Ильичем, – как можно спокойнее произнес Шатов.

– И только?

– Поначалу – только Арсением Ильичем.

– Поначалу – это до какого момента?

– Извините, я неточно выразился, – Шатов нервно постучал пальцами по столу.

– Выразитесь точнее, – предложил Бочкарев.

– Мысленно я называл его Арсением Ильичем, просто Арсением или просто Ильичем. Сволочью, кажется, называл. Потом…

– С какого момента?

– После того, как понял, что это он убивал всех этих людей… – Шатову показалось, что в кабинете вдруг потянуло влажным холодом предрассветного леса. Заныло тело.

Шатов механически погладил запястье правой руки. Шрама не осталось, но холодное прикосновение наручника сохранилось.

– Сразу после этого… – тихо сказал Шатов, – … и до самой его смерти.

– А как вы его стали называть?

– Драконом, – слово пришлось выдавливать сквозь зубы, потому что мышцы лица свело судорогой.

– Драконом… – словно смакуя, протянул Бочкарев, – Драконом. Вот так вот, с большой буквы?

– Нет. Одними большими буквами. ДРАКОНОМ.

– Ага… – Бочкарев почесал правую бровь.

Муха зажужжала снова.

– Надоела, – раздраженно сказал Бочкарев, не глядя, взмахнул рукой.

Жужжание разом прекратилось.

Бочкарев легко встал со своего стула, подошел к окну и, открыв форточку, выбросил муху на улицу.

– Она теперь начнется стучать в окно со двора, – предупредил Шатов.

– Не станет. На дворе достаточно прохладно. Скоро замерзнет, – Бочкарев вернулся к столу. – Так о чем это мы?

– Шатов, Евгений Сергеевич, тридцать семь, журналист…

– Бывший журналист, – поправил Бочкарев.

– Я все еще член союза журналистов.

– Я неверно выразился. Бывший журналист еженедельника «Новости», а ныне…

– Независимый журналист, – сказал твердо Шатов.

– И на какие информационные структуры работаете?

– На разные.

– Угу, – Бочкарев снова почесал лицо, на этот раз кончик носа. – А ночным сторожем подрабатываете в рамках операции «Журналист меняет профессию»?

– Это исключительно мое дело, чем и в каких рамках я подрабатываю, – голос Шатова чуть дрогнул.

– Эмоции, – поднял палец Бочкарев, – эмоции.

Удовлетворенно он это произнес, подумал Шатов, как будто конфетку получил.

– И вам хватает? – поинтересовался Бочкарев.

– Еще и остается, – отрезал Шатов, вспомнив старую армейскую шутку.

– А куда деваете то, что остается? – спросил Бочкарев, и сам себе ответил, – съедаете, еще и не хватает. Правильно?

– Правильно.

– А почему же вы ни куда не устроились на работу? – Бочкарев произнес последнее слово звонко и по слогам: «ра-бо-ту».

– Это мое дело.

– Не совсем, Евгений Сергеевич, не совсем. Еще это, как минимум, дело еще и Лилии… э-э…

– Во всяком случае, это не ваше дело, – Шатов почувствовал, как сами собой сжались кулаки, и заставил их разжаться. – Это не ваше дело.

– И снова эмоции, – удовлетворенно улыбнулся Бочкарев. – Очень эффектно, знаете ли, такое мужественное равнодушие и – вдруг – вспышка эмоций! Замечательно.

– Уважаемый Игорь Владимирович!… – начал Шатов.

– Можно без ненужной вежливости.

– Игорь Владимирович.

– Не верю! – Бочкарев театрально заломил руки.

– Мать, сучок недоделанный, – Шатов набрал воздух в легкие и внятно, подробно изложил все, что думал о самом Бочкареве, его вопросах, его кабинете, структуре, которую Бочкарев представлял, и…

– А почему просто не врезали в рожу? – неожиданно спокойно спросил Бочкарев.

– На меня произвел впечатление инцидент с мухой, – подумав, признался Шатов.

– А отсюда следует, что вы можете контролировать свои эмоции в случае потенциальной опасности, – констатировал Бочкарев. – Можете, когда хотите. И кстати, почему Дракон?

Шатов молчал почти с минуту. Бочкарев его не торопил. Шатову показалось, что сейчас нужно что-то делать – закричать, броситься в драку, закатить истерику… Он был уже на грани, но потом ясно представил себе, как Бочкарев бесшумно похлопает в ладоши и снова скажет что-нибудь о восхитительных эмоциях.

– Просто Дракон.

– Вам хотелось почувствовать себя прекрасным рыцарем?

– Мне хотелось сменить нижнее белье. И еще мне хотелось убежать и спрятаться, а еще мне хотелось…

– Убить.

– Нет.

– Совсем не хотелось?

– Не хотелось. Его… Или хотел, но… Не знаю, – Шатов с ужасом понял, что действительно не может ответить на этот вопрос.

И это вовсе не значило, что он не помнит той ночи. Наоборот, ту ночь он помнил в мельчайших подробностях. Неоднократно видел ее в ночных кошмарах, десятки раз вспоминал ее на допросах и собеседованиях. Но не мог сказать даже себе, хотелось ему убить Арсения Ильича или нет.

– А что вы почувствовали после убийства?

– Это было не убийство.

– Вот как? А что? Как называется то, что вы сначала столкнули человека в болото, а потом не пришли ему на помощь. Ведь, если верить вашим же рассказам, он просил о помощи?

«Шатов…» – донеслось из тумана. Потом еще раз – «Шатов…». И, наконец: «Я вернусь, Шатов…». И тишина. И легкий всплеск. А потом туман рассеялся, и Шатов увидел… Шатов не увидел ничего, кроме кругов на поверхности болота. И заросшие мхом туши мертвых деревьев.

– Вы не считаете это убийством? – повторил вопрос Бочкарев.

Шатов сидел с закрытыми глазами. Губы шевельнулись.

– Нет? – спросил Бочкарев.

– Не знаю… – еле слышно произнес Шатов.

– Но если бы вы снова оказались там, и Дракон снова попросил бы вас о помощи… Вы бы помогли?

Шатов сжал зубы. Помог бы? Или нет? Откуда он знает? И зачем было бы помогать? Или все-таки помог бы? Хотя бы ради того, чтобы точно знать, что…

– Кстати, – фразы Бочкарева стали резкими и точными, как скальпель. – Кстати, мобильник с вами?

– Телефон? – Шатов вздрогнул, кивнул, потом торопливо достал из кармана аппарат и положил его на стол. – Вот.

– Это тот самый телефон, который вам дал Дракон для связи, – сказал Бочкарев, – и только он знал номер этого телефона. Так?

– Так, – Шатов разом охрип, попытался откашляться, – да.

– И со времени смерти Дракона по нему к вам никто не звонил?

– Никто.

– А вы не выяснили номер аппарата? И где он зарегистрирован. И главное – на кого?

– Н-нет…

– Но зачем-то продолжаете носить его с собой… – Бочкарев полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо листок бумаги. – Вы можете мне объяснить, зачем вы постоянно подзаряжаете и носите с собой телефон, по которому к вам может позвонить только один человек… Один человек, которого вы сами и убили.

Шатов промолчал. Взял со стола телефон и спрятал его в карман.

– Или вы полагаете, что Дракон мог выжить? – спросил Бочкарев.

– Я…

– Да или нет?

– Не знаю…

– Да или нет?

– Идите вы к черту! – выкрикнул Шатов, вскакивая и опрокидывая стул. – Что вам от меня нужно? Что? Я уже рассказал все, что мог. Меня уже допросили все, кто желал покопаться у меня в мозгу. Я даже дал согласие на допрос под гипнозом. Вы допрашивали меня и мою жену… Что вам еще от меня нужно? Да, я таскаю с собой этот проклятый телефон. Да, я не знаю, зачем это делаю. Я не знаю… Мог он выжить или не мог. Я знаю, что он убил более тридцати человек. Я знаю, что почти десяток из них он убил на моих глазах. Я помню, как он падал в болото. И я не видел, как он захлебывался. Ко мне никто больше не звонил по этому проклятому телефону…

– Один звонок был, – спокойным голосом напомнил Бочкарев, и Шатову показалось, что эти простые слова ледяным дождем обрушились на него. – Ведь был звонок?

– Был… – прошептал Шатов. – Но я не знаю, кто звонил. Никто не ответил. Просто тишина в трубке. Тишина, потрескивание помех. И – все. Отключились. Короткие гудки.

– Вы поэтому так нервничаете?

– Извините, – Шатов наклонился, поднял стул и поставил его на ножки.

– Почему вы назвали его Драконом? – снова спросил Бочкарев, подождав, пока Шатов сядет на стул.

– Да не знаю я. Не знаю. Может быть, из-за того, что он метил свои жертвы вырезанным из картона драконом… Или, может, из-за моего сна…

– Я читал о вашем сне, – кивнул Бочкарев.

– Не знаю. Дракон и все.

– А сам себя он называл…

– Арсений Ильич.

– Нет, кроме этого.

– Охотником, – сказал Шатов. – Он называл себя охотником. А нас всех – животными, на которых он охотится. И еще он говорил, что не потерпит браконьеров в своих угодьях.

– И не потерпел, и не потерпел… Это прибавило к общему списку еще пять трупов и чуть не стоило вам жизни, – Бочкарев продолжал крутить в руках листок, сложенный вчетверо.

– У вас есть ко мне еще вопросы?

– Да, – кивнул Бочкарев, – или вы уже устали?

– Ну что вы, – устало улыбнулся Шатов, – в вашей компании я провел четыре самых содержательных часа в своей жизни.

– Вот и хорошо. Сейчас я вам задам вопрос. Чисто гипотетический, но все-таки. Вопрос. И мне очень хотелось, чтобы вы ответили на него как можно более честно. Даже если он покажется вам нелепым…

– Шатов, Евгений Сергеевич, тридцать семь… – деревянным голосом отбарабанил Шатов.

– И тем ни менее. Если мы предположим, только предположим, подчеркиваю, что Дракон каким-то образом выжил. Только предположим…

– Да что вы заладили – предположим, предположим! – взорвался Шатов. – Не делайте из меня дебила, господин Бочкарев!

– Хорошо, – легко согласился Бочкарев, – если тот, кого вы называли Арсением Ильичем, остался в живых… Он бы попытался найти вас?

– Да, – не задумываясь, ответил Шатов.

– Вы в этом твердо уверены?

– Да, я в этом твердо уверен.

– И зачем он попытался бы вас найти?

– Не знаю… Отомстить… Не знаю, – пожал плечами Шатов, – Честно – не знаю.

– А если отомстить, то за что?

– За то, что я его…

– Убили? – быстро спросил Бочкарев.

– Да, за то, что я его убил, – твердо произнес Шатов. – За то, что я его убил. И за то, что я каким-то образом умудрился не выполнить того, что он запланировал. И что я…

– Отомстить… – тихо повторил за Шатовым Бочкарев. – Только вам?

– Вы имеете ввиду… Моей жене?

– Не только…

– Не знаю, – Шатов чувствовал, что разговор снова становится каким-то нереальным, сумеречным.

Начала болеть голова, и Шатов потер виски.

– Прошло уже полтора месяца, – Бочкарев все крутил в руках сложенный вчетверо листок, крутил с таким видом, будто в листке этом скрыта некая тайна, которая…

– Он не пытался со мной связаться. Не пытался, – Шатов прикусил губу, а потом снова сказал, – не пытался.

– Подождите меня, пожалуйста, – попросил, вставая, Бочкарев. – Я вернусь через пять-десять минут.

Листок остался на столе.

Шатов помассировал виски. Болит. Безумный день. Безумный разговор. Нелепый человек… Хотя, слово нелепый, как и определение «Зануда», больше не подходили к Бочкареву. За полчаса этот человек сумел скомкать и выбросить в окно все самообладание и уверенность Шатова.

Странный человек. И странный листок.

Шатов попытался отвернуться к окну, но взгляд все равно вернулся к листку бумаги.

Там не может быть ничего интересного, сказал себе Шатов. Ничего. И это не мой листок. И это просто глупо – заглядывать в этот нелепый листок бумаги. И, в конце концов, неизвестно, как может отреагировать Бочкарев на то, что Шатов…

Рука Шатова остановилась над бумагой.

Не нужно.

Листок по краям немного потерт, словно его долго носили в кармане.

Не нужно.

Пальцы ощутили шероховатость бумаги.

Не нужно, слышишь, Шатов, не нужно. Это не для тебя… Не нужно.

Листок развернулся. Раз и еще раз. Обычный стандартный листок для машинописи. И размашисто, через весь лист, в длину, фломастером, надпись: «Если бы вам осталось жить меньше часа, что бы вы сделали?».

Шатов прочитал фразу несколько раз, прежде чем обратил внимание на подпись. «Евгений Шатов». И число – второе октября.

Если бы вам осталось жить меньше часа, что бы вы сделали? Евгений Шатов. Меньше часа. Второе октября…

Это не его почерк. И двойку он писал всегда без этой кокетливой петельки. И что за нелепая фраза?

Второе октября… Что он делал второго октября? Второго октября он… Да, действительно, позавчера, второго, он был на работе. С шести вечера до восьми утра. Он был на работе.

Какая-то глупая шутка!

Шатов снова свернул листок и положил его наместо. Задумался и чуть подвинул. Черт, какой стороной этот проклятый листок лежал к нему? Сгибом или уголками? Черт…

И он не писал этой записки. Не писал.

Шатов оглянулся на дверь – где там ходит этот Бочкарев? Ему нужно сказать, что не писал Шатов этого, что второго октября…

Словно озноб пробежал по телу. Что произошло? Что может значить этот листок, если Шатова вызвали для разговора. Странного, бредового разговора.

Шатов потер руки.

Где же этот Бочкарев? Где он? Где?

Шатов встал и прошелся по кабинету.

Стол, два стула и зеркало на стене. Почти метр в длину. Зеркало! Шатов засмеялся, понимая, что это больше похоже на истерику. Он ведь, как только вошел в комнату, сразу же обратил внимание на это зеркало, еще и мысль мелькнула, что вот именно из-за таких зеркал в штатовских фильмах наблюдают за допросами.

Купили! Его все-таки купили.

Шатов подошел к зеркалу и постучал в него костяшками пальцев, как в окно. Поманил пальцем.

Хватит с ним играть в прятки. Хватит. Он уже созрел для серьезного разговора. Уже не нужно подталкивать его и манипулировать его настроением… Подумав об этом, Шатов снова засмеялся. Этот Бочкарев – мастер своего дела. Молодец. Здорово, если вдуматься, он растрепал внутреннюю защиту Шатова, по бревнышку раскатал. Молодец.

– Где вы там! – позвал Шатов, снова постучав по зеркалу. – Клиент уже созрел.

– Не нужно так кричать! – спокойно сказал кто-то от двери, – Я и в первый раз все прекрасно слышал.

Шатов обернулся:

– Здравствуй, Хорунжий.

– Привет, Женя, – Хорунжий протянул руку, и Шатов ее пожал, – посидим, покалякаем?

– Опять?

– Ну, извини! Обряд должен быть выполнен, а Игорек его у нас выполняет лучше всех, – развел руками Хорунжий.

– А чего он не вернулся?

– А он бы вернулся, если б ты не прочитал писульку.

– Экзамен мне устроили? – Шатов сел на стул и закинул ногу за ногу. Стул подозрительно треснул, и Шатов поспешил сменить позу на более спокойную.

– Тест, – Хорунжий щелчком подтолкнул листок к Шатову, – на выживание.

– То бишь?

– Если бы ты не стал читать чужие бумаги, вошел бы Игорь, забрал записку и попрощался бы с тобой. И ты бы спокойно ушел отсюда, – Хорунжий сделал демонстративную паузу, рассматривая ногти.

– Не томи, Миша, я уже достаточно отбит, можно обваливать в сухарях и равномерно обжаривать. Кстати, записку я так и не понял. Я ее, во всяком случае, не писал.

– Это мы знаем, – медленно сказал Хорунжий, – это мы выяснили. Почерк не просто не твой, никто даже и не пытался подделывать твой почерк.

– Тогда в чем дело? – спросил Шатов, чувствуя, как мышцы живота напряглись, словно в ожидании удара.

– Дело в том, что тот человек, который получил эту записку в двадцать один час второго октября, в двадцать два часа умер, – Хорунжий твердо взглянул в лицо Шатову, – правда, смешно?

– Обхохочешься… – протянул Шатов. – До мокрых штанов.

Хорунжий выдвинул ящик стола, извлек папку и аккуратно положил ее перед Шатовым:

– Почитаешь, или я изложу своими словами?

Папка была вызывающе тонкая, пластиковая, с каким-то затейливым вензелем в левом верхнем углу. Такие обычно выдают на презентациях фирм средней руки с комплектом рекламных материалов и пресс-релизов.

Наверняка там хранится потрясающая подборка из косноязычного протокола, нескольких свидетельских показаний, пары рапортов и приятных снимков с покойником на первом плане, подумал Шатов. Не хочу. Ничего не хочу. Хочу просто жить. Просто жить, пусть даже впроголодь и не имея интересной работы. Не хочу…

– Давай я лучше перескажу, – предложил Хорунжий, – читать там особенно нечего, это во-первых, а во-вторых…

– А во вторых, – неожиданно для себя подхватил Шатов, – я смогу читать это еще неоднократно. Так?

– Так, – Хорунжий немного растерянно почесал в затылке, – только вместо «неоднократно» я хотел произнести «многажды».

– Я смогу читать это многажды?

– Неоднократно, – подтвердил Хорунжий.

– А если я не захочу?

– Захочешь, – уверенно сказал Хорунжий. – Уже захотел.

– Это ваш собеседник Бочкарев вам сказал?

– И он тоже.

– А если он ошибся?

– А если ты решишь играть в гордого и свободного, мы тебе подыграем, и ты уйдешь отсюда гордый и свободный… Только, извини, не знаю надолго ли, – Шатов покачал головой, демонстрируя, насколько он будет опечален.

– Это угроза?

– Дурак вы, ваше благородие, какие угрозы? Просто иногда для человека наступает момент, когда от его желания или нежелания не зависит ровным счетом ничего. Даже если такой человек захочет вдруг наложить на себя руки, чтобы выйти из игры, то руки до горла не достанут. Пистолет не выстрелит, веревка порвется… И так далее. Для тебя такой момент наступил.

– Настал момент такой… – Шатов улыбнулся невесело, сообразив, что ответил цитатой из мюзикла «Али-баба и сорок разбойников».

Нужно решать… Поверить на слово Хорунжему, и просто пуститься в плаванье по течению. Открыть папочку и окунуться с головой… Во что? В приключение? Или в дерьмо? Или…

Шатов придвинул к себе папку, провел рукой по ее поверхности. Хорунжий молчал, подперев щеку рукой. На лице – неподдельный интерес. Или выпендривается. У него странная привычка вести себя почти с детской непосредственностью в самые ответственные моменты. Хотя, возможно, те моменты, в которые его видел Шатов, ответственными были только для Шатова.

Шатов открыл папку, помедлил с секунду, потом захлопнул:

– Рассказывай. Почитаю потом. Если захочу.

– Захочешь-захочешь, – пообещал Хорунжий.

– Рассказывай, – сказал Шатов.

– Значит так, – Хорунжий легко хлопнул ладонью по столу, – дело было в кинотеатре еще с советских времен носившем название «Второй комсомольский»…

Шатов хорошо знал этот кинотеатр, как знал и то, что по выходным традиционно в нем выступают всяческие экстрасенсы и целители. Второго октября по многочисленным просьбам людей, как было обозначено в афише, выступал белый колдун, маг, целитель, некто Илия, в паспорте, впрочем, значившийся как Илья Афанасьевич Перегон.

Особого ажиотажа выступление, как обычно, не вызвало, но человек около двухсот в зале собралось.

Перегон имел вид изысканно библейский, не смотря на достаточно молодой возраст. Черная аккуратная борода, бледное лицо и странный немигающий взгляд темных глаз производили на многих довольно сильное впечатление.

Сам белый колдун все свои выступления строил по принципу шоу, сознательно подражая актерам, проводящим свой творческий вечер где-нибудь в доме культуры работников животноводства. Вступительная речь, немного демонстрации таланта и умения – в этот раз удачно прошел рассказ об излечении запущенного рака и исцеление на глазах у зрителей человека, страдавшего сильнейшей головной болью – затем быстрое обследование трех-четырех добровольцев с точной постановкой диагноза, и, наконец, ответы на записки всех желающих.

Вопросы были однотипными, часть из них была подготовлена лично Перегоном и его помощниками, зал реагировал нормально, и можно было ожидать десятка два заказа на оказание помощи. Два десятка, как минимум.

Потом белый колдун открыл одну записку и вначале про себя, а затем и вслух, прочитал тот самый сакраментальный вопрос: «Если бы вам осталось жить меньше часа, что бы вы сделали?».

Для Перегона вопрос послужил удачной платформой для пятиминутной лекции о смысле жизни и рекламы своего умения видеть будущее. Через пятнадцать минут Перегон сообщил, что устал, что целебная энергия, излучаемая им в течение всего сеанса может превысить оптимальную дозу для зрителей, посоветовал всем покупать свои фотографии и аудиозаписи, отправил всех желающих получить исцеление из его рук на запись к помощнику, а сам отправился за кулисы, что отдохнуть и перекурить.

Страждущих оказалось почти три десятка, пока ассистент мага записывал их данные, прошло полчаса. Зал опустел, ассистент собрал свои записи, сгреб со стола записки и отправился в комнату к Перегону.

Маг и волшебник лежал, скорчившись, на полу. Из проломленного виска жирно текла кровь.

Ассистент вначале выронил бумаги и подбежал к Перегону, потом вскрикнул, потом выбежал в коридор и закричал истошным голосом, созывая людей на помощь…

– … Приехала «скорая», констатировала смерть, приехали ребята из милиции, обнаружили, что на углу стола имеется кровь и волосы погибшего. На полу была разлита вода, и все практически сразу же решили, что смерть наступила в результате несчастного случая, – Хорунжий пробарабанил пальцами дробь по крышке стола. – Несчастного случая. Так бы оно все и прошло по бумагам, но ассистент оказался человеком вдумчивым и настойчивым. Он потребовал, чтобы записку приобщили к делу.

– И все с радостью?.. – спросил Шатов.

– Конечно, нет. От этого глухаря начали отмахиваться как от осы. И даже почти отмахнулись, если бы кто-то из знающих людей не обратил внимания на подпись.

– И поэтому меня вызвали сюда и в течение вот уже трех часов компостируют мне мозги, намекая при этом, что проводят для меня тест на выживание, и угрожая, что мне еще неоднократно… извините, многажды, придется читать материалы этого дела о гибели мага и волшебника… – Шатов отпихнул папку от себя, она проехала по столу и упала бы на пол, если бы не рука Хорунжего.

– Поэтому, – коротко подтвердил Хорунжий. – Именно поэтому. И если ты немного успокоишься, то сможешь понять…

– А я уже понял! – почти выкрикнул Шатов. – Вы хотите сказать, что Арсений Ильич остался жив, что…

Хорунжий молча рассматривал папку и никак не отреагировал на то, что Шатов замолчал.

– Что… – снова выдавил из себя Шатов.

Черт, это… Нет, этого не может быть. Это нелепость. Дракон мертв. Его тело лежит в болоте…

– Это ведь не похоже на его почерк, – сказал, наконец, Шатов.

– Бог его знает! – пожал плечами Хорунжий.

– Он убивал так, чтобы все выглядело как…

– Как несчастный случай, или случайность, – закончил фразу Шатова Хорунжий.

– Как несчастный случай, – пробормотал Шатов.

– И он оставлял на месте преступления фигурку дракона из бумаги, – Хорунжий говорил без нажима, простоя констатируя факты.

– Что, был найден дракон?

– Нет, была найдена записка с твоим именем.

– И вы решили, что…

– Мы пока еще ничего не решили. Мы вообще предпочитаем вначале действовать, а потом раздумывать, – развел руками Хорунжий.

– Кстати, вы – это кто? Милиция? Чекисты? Кто?

– Очень своевременный вопрос, – сказал Хорунжий.

– Да, своевременный, вы корчите из себя крутых пацанов, но при этом всячески стараетесь держаться в тени, словно официальные структуры вам противопоказаны.

– А если это и вправду так? – поинтересовался Хорунжий.

– Вы хотите сказать, что стоите по ту сторону баррикад? Что уголовники… что братва создала свою службу безопасности?

– Я ничего не хочу сказать. Наша место с системе силовых структур тебя должна волновать меньше всего…

– А что же должно волновать меня более всего? – спросил Шатов.

– А более всего тебя должно волновать, что из всего происходящего следует для тебя и твоей жены.

Шатов глубоко вздохнул и задержал дыхание. Для него и его жены. Для Виты. Четко взвешенный и хорошо поставленный удар. Молодцы. Чтоб вы все сдохли, сволочи. Чтоб вы все…

Хорунжий потер лоб, поморщившись.

Головка бо-бо, злорадно подумал Шатов. Не у меня одного головная боль. Это почти приятно. Это почти примиряет Шатова с мирозданием. Но чего ждет Хорунжий? Он ведь явно ждет от Шатова какой-то реакции, ждет терпеливо, словно паук… или словно кот перед мышиной норой… Боже, какие пошлые и избитые сравнения приходят в голову к журналисту Шатову. К бывшему журналисту Шатову, помимо воли, поправил себя Шатов. После того, как журналист Евгений Шатов избил главного редактора своей газеты, после того, как этот самый главный редактор попал в больницу со множественными переломами и сотрясением мозга в больницу, после всего журналист Евгений Шатов сделал несколько попыток устроиться на работу по специальности. И безуспешно.

Чудо еще, что главный редактор еженедельника «Новости» не подал на Шатова в суд. Чудо, но рукотворное. И одним из автором его был вот этот самый Михаил Хорунжий, который сейчас делает вид, что ждет реакции Шатова, а на самом деле…

Стоп! Он ждет реакции Шатова. Реакции…

А что можно сказать о странной реакции официальных органов на странную смерть этого колдуна? Странная реакция? Что же в ней странного?

Шатов, прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться.

Нужно попытаться все сложить в кучу. Второго числа погиб Перегон, и была обнаружена записка. Через два дня Шатова вызывают на беседу неофициальные, но, судя по всему, достаточно влиятельные товарищи, чтобы предупредить и… И… Что еще? И что в этот момент делают товарищи официальные?

Если бы сам Шатов попал на место следователя, или кто там сейчас ведет это дело, как бы он повел себя? Как?

Слишком быстро к нему пришли. Есть смыл последить немного, потоптаться вокруг Шатова, прикинуть, не придут ли к нему автор записки… А вдруг совпадение? Вдруг в зале сидел действительно тезка и однофамилец? И случайно совпали текст записки и нелепая смерть колдуна? Могло быть? Могло. Точно – могло.

Но Шатова зачем-то вызвали, на что-то намекают…

Что? Что им от него нужно?

Ну, погиб человек. Ну, нашли знакомую фамилию. Что дальше, почему они решили, что это Дракон? Да, он использовал для своих целей Шатова, да, он мог бы желать отомстить Шатову… если бы остался жить. Почему они устроили такую панику по единичному случаю? Такое чувство, что они ждали… Стоп. Не ждали. Не поэтому. Почему Шатов сейчас решил, что по единичному случаю?

Или…

– Еще кто-то погиб? – спросил Шатов хриплым голосом.

Хорунжий демонстративно посмотрел на часы:

– Десять минут. Неплохо.

– Неплохо? – Шатов скрипнул зубами, стараясь удержаться от очередной вспышки ярости.

– Неплохо, – спокойно подтвердил Хорунжий и достал из ящика стола еще три пластиковые папки.

Шатов зачарованно смотрел на его руки, перебирающие листы бумаги.

– Еще три случая. Минимум три случая, – тяжело вздохнул Хорунжий, – понимаешь, Женя, если бы все упиралось только в этого Перегона, тебя бы просто вызвали в райотдел, сняли показания, проверили алиби и поставили бы этот случай на учет. Но…

– Что «но»?

– Вчера было обнаружено тело некоего гражданина, перерезавшего себе вены в ванне, – Хорунжий извлек из папки фотографию и положил ее перед Шатовым, – он пролежал в воде почти два дня. На полу, рядом с ванной, лежали подписанные конверты с прощальными письмами. Два конверта. Один – для жены. Второй – для некоего Евгения Шатова.

Хорунжий сделал паузу, ожидая реакции Шатова, но тот промолчал.

– В первом конверте три четыре слова о невозможности больше жить. Во втором… – Хорунжий положил поверх фотографии ксерокопию записки.

Шатов еле сдержался, чтобы не вскрикнуть.

Я вернусь, было написано в записке.

Те же слова, которые прозвучали в предрассветном лесу. Я вернусь, сказал Дракон.

Шатов помотал головой, отгоняя видение.

Этого не может быть. Не может быть. Он не мог выбраться из болота. Не мог. Или…