Czytaj książkę: «Призрак великой смуты»

17-я часть
«Даурский фронт»

22 января 1918 года. Петроград Таврический дворец

Руководитель ИТАР Александр Васильевич Тамбовцев

Подготовка к всеобщим выборам в Советы шла полным ходом. И значительная часть этой огромной работы легла на плечи нашего Агентства. Поскольку телевидения здесь еще нет, пресса в информационных войнах играет роль тяжелой артиллерии РГК. В первую очередь, нам требуется качественно преподнести электорату (тьфу, до чего я не люблю это слово!) наших кандидатов и постараться посильнее лягнуть конкурентов. В поте лица вкалывают все – и Сталин, и Ленин, и другие вожди большевиков. Ирочка Андреева заработалась так, что Иосиф Виссарионович на меня косится: дескать, совсем заездил девку, креста на мне нет.

Но мы знали только одно – нам требуется победить, причем победить с огромным перевесом над остальными партиями. Лишь тогда, опираясь на легитимное большинство во всех органах власти, мы сможем дожать своих оппонентов и, не оглядываясь больше ни на кого, проводить свою политику.

Кстати, как и в нашей истории, партия эсеров снова раскололась на правых и левых, и левые опять взяли курс на союз с большевиками, и сколько времени продлится у них эта бурная страсть, неизвестно. Дальнейший дрейф этой партии влево приведет ее на позиции близкие к анархо-синдикализму, а ее лидер Мария Спиридонова – женщина со сдвигом по фазе, экзальтированная и почти неуправляемая. Но это будет потом, а сейчас левые эсеры льют воду на нашу мельницу, отбирая симпатии у своих правых собратьев и анархистов.

Но парламентские дрязги и интриги – это так, больше для виду. Главная работа нас ждет на местах. Причем в этой реальности в основном бороться приходится не с отрядами белогвардейцев, а с теми, кто называет себя большевиками и их союзниками, на самом деле не имея отношения ни к тем, ни к другим.

Дело в том, что наша власть была сильна в больших городах, индустриальных центрах. А в глубинке часто правили бал всякие прохвосты, которые записались в пламенные революционеры с единственной целью – под шумок пограбить вволю, покуражиться, поизгаляться над теми, кто раньше таких люмпенов и на порог бы не пустил.

Ну, даст Бог, с этими «большевиками» мы управимся. На них у нас есть ведомство товарища Дзержинского, которому с «наполеонами» уездного розлива вполне по силам справиться. В основном нас беспокоили те дела, что происходили за Уралом, в Сибири и на Дальнем Востоке.

Вот там работы был непочатый край. Сибирь будет для нас крепким орешком… Крестьянство там испокон веков не знало крепостного права и помещичьего землевладения. На безземелье сибирские мужики тоже никогда не жаловались. Народу там мало, а землицы полно. Бери сколько сможешь, если только у тебя хватит сил раскорчевать и распахать дремучую тайгу. Поэтому Декрет о Земле, который всколыхнул европейскую крестьянскую Россию, за Уралом мужиками был почти не замечен. Рабочий класс тоже был довольно малочислен. В основном сибирский пролетариат состоял из тех, кто обслуживал тамошние железные дороги и многочисленные речные пароходы на Оби, Енисее и Амуре.

К тому же, издавна Сибирь была тем местом, куда царское правительство отправляло всякого рода возмутителей спокойствия, как политических, так и уголовных. Политические, правда, после того, как в феврале семнадцатого им всем была объявлена амнистия, в основном подались туда, где их и замела царская охранка. Лишь некоторое их число, успевшее жениться на местных и обрасти жильем и хозяйством, остались в Сибири. А вот уголовнички, или, как их еще называли, «птенцы Керенского», тоже угодившие под амнистию, домой не заспешили. Им в Сибири понравилось. К тому же, нахватавшись у своих сокамерников-политических трескучей революционной фразеологии, они быстро поняли, что к чему, и стали пробиваться во власть.

«За что боролись, за что мы кандалами звенели?» – орали они перед местными обывателями. И обыватели и не догадывались, что стоящий перед ними «страдалец за народную свободу» загремел в Сибирь-матушку не за борьбу с самодержавием, а за грабежи и разбои. А то и за душегубство.

С этими властями в Сибири, на словах большевистскими, а на деле бандитскими, нам тоже придется воевать не на жизнь, а на смерть. Это не прекраснодушные интеллигенты, мечтающие об эфемерном «царстве свободы», а засиженные варнаки, для которых человека зарезать – что высморкаться. Такие типусы привыкли решать все проблемы с помощью ножа и кистеня, а в случае опасности сбиваться в стаи.

Настоящих же, «идейных» противников Советской власти в Сибири было сравнительно немного. К сожалению, их число увеличивалось из-за беспредела вчерашних уголовников, а нынешних «большевиков». Поэтому-то борьба с последними и была для нас так важна.

Значительно облегчало положение лишь то, что по Транссибу не следовали эшелоны с Чехословацким корпусом. То есть не было той реальной военной силы, которая в нашей истории свергла советскую власть (какая бы она ни была) по всей Сибири, и разожгла пожар гражданской войны на огромных территориях. Чехословацкие части были заблаговременно разоружены Корпусом Краской Гвардии, и их солдаты и офицеры сейчас частично готовились к отправке на Западный фронт, через Швецию и Норвегию, а частично вступили в Красную Гвардию, образовав сводный чехословацкий батальон. Те же из них, кому война окончательно осточертела, осели в России, и на правах обывателей занялись частным бизнесом, не имея желания встревать в российские политические разборки.

А вот в Забайкалье и на Дальнем Востоке нам еще предстоит как следует повоевать за власть. Там заварилась такая каша, что с ходу понять, «кто есть кто», для нормального человека просто невозможно. Группировки, претендующие на то, что именно они являются настоящей властью, наслаивались друг на друга, как коржи в вафельном торте.

Первыми были большевики, которые по факту завоевали большинство в местных советах крупных городов – Омска, Томска, Красноярска, Иркутска и Читы. Второй властью были эсеры, в основном правые, еще при Временном правительстве выигравшие выборы в так называемую Сибирскую думу. И пусть эта говорильня пока еще не была созвана, но господа депутаты уже считали себя выше звезд и круче яиц. Третьей властью считали себя казачьи атаманы, которые, при подпитке их финансами и оружием из-за рубежа, готовились к установлению военной диктатуры. Атаман Семенов собирал свое войско в Манчжурии и целился на Забайкалье, атаманы Гамов и Кузнецов – в Амурской области, атаман Калмыков – в Приморье. И за всеми этими деятелями поблескивали хитрые самурайские глазки, а в их карманах шуршали британские фунты и французские франки.

Особо опасным врагом советской власти, по нашему мнению, считался бывший есаул Забайкальского войска Григорий Семенов. Он отличался редкой храбростью и беспринципностью. Семенов успел повоевать в Первую мировую на Западном фронте и в Персии. Оказавшись на Румынском фронте, он направил рапорт тогдашнему военному министру Керенскому, с предложением сформировать в Забайкалье отдельный монголо-бурятский конный полк, как он писал: «с целью пробудить совесть русского солдата, у которого живым укором были бы эти инородцы, сражающиеся за русское дело».

После прихода к власти большевистского правительства Сталина Семенов перебраться в Харбин. Там на деньги японцев и англо-французов он начал формировать свой отряд для борьбы с Советской властью. Если дела пойдут так же, как и в нашей истории, «особый маньчжурский отряд» атамана Семенова в самое ближайшее время двинется на Читу. В ТОТ РАЗ местные читинские красногвардейцы вместе с вернувшимся с фронта пробольшевистским 1-м Аргунским казачьим полком под командованием Сергея Лазо разбили воинство Семенова и вышвырнули его обратно в Маньчжурию.

Такое развитие событий нас категорически не устраивало. Атамана Семенова и его отряд надо было не просто разбить и отогнать, а полностью уничтожить. Самого Семенова и его подельника, отмороженного на всю голову барона Унгерна, при этом следовало обязательно ликвидировать, после чего советская власть окончательно укрепится в Забайкалье. Оттуда, удерживая контроль над Транссибом, мы могли продвигаться дальше на восток, устанавливая свой контроль над верхним течением Амура и областью КВЖД, отказываться от которой, как в прошлой истории, мы не собирались.

Для этого нам еще предстояло послать в Читу специальную группу особо опытных товарищей. Нашим людям, которые остались во Владивостоке вместе с адмиралом Колчаком, назначенным в начале декабря прошлого года решением ВЦИК командующими всеми вооруженными силами Советской России на Дальнем Востоке, заниматься Семеновым и Унгерном было несподручно. Расстояние от Владивостока до Читы составляет почти тысячу семьсот километров по прямой и больше двух с половиной тысяч километров по трассе Транссиба. К тому же им хватало забот и хлопот на местах. Приходилось воевать с врагами советской власти, засевшими в самом Владивостоке, Хабаровске и Николаевске. А ведь им еще надо внимательно следить за не в меру алчными соседями – японцами и американцами, мечтающими подгрести под себя богатства Приморья. Мы поддерживаем с ними постоянную связь и по мере возможности информируем обо всем происходящем в европейской России.

Я вздохнул. Выборы выборами, но о наших делах по всей Руси Великой тоже не следует забывать. Поэтому я и собираюсь отправиться к Сталину, чтобы обсудить с ним ситуацию, сложившуюся к настоящему моменту в Сибири и на Дальнем Востоке…

24 января 1918 года. Иркутск. Набережная улица, 24. Резиденция Центрального исполнительного комитета советов Сибири – «Центросибирь»

Военный комендант гарнизона Иркутска Сергей Георгиевич Лазо

Вчера утром я получил из Петрограда шифрограмму, которой председатель Совнаркома товарищ Сталин поручал мне на основе 1-го Аргунского казачьего полка начать формирование Забайкальской бригады Красной Гвардии. Этот полк имел большой боевой опыт, участвовал еще в японской войне на кровавых полях Манчжурии, а во время германской, в составе 1-й Забайкальской казачьей дивизии, отличился во время знаменитого Брусиловского прорыва.

Аргунский полк был полностью большевизирован. Его бойцы выразили полную поддержку линии товарища Сталина еще до прихода большевиков к власти в Петрограде. Потом в полк из Петрограда пришло письмо от генерала Деникина, бывшего во время японской войны начальником штаба Забайкальской казачьей дивизии. В нем он вспоминал свою боевую службу с лихими забайкальцами и высказывал надежду, что они и сейчас, после отстранения от власти Временного правительства, останутся верными своей Родине, новой России, и так же, как и прежде, будут защищать ее от внешних и внутренних врагов. В полку еще служили офицеры, которые помнили Антона Ивановича, бывшего в ту войну еще подполковником.

Надо сказать, что новости, которые, хотя и не регулярно, но все же доходили до нас из центральной России, были настолько удивительными, что некоторые просто отказывались верить в происходящее. Разгром германского флота и десантных частей у острова Эзель, добровольная передача власти Керенским большевикам, наведение порядка в Петрограде, возвращение в столицу бывшего императора Николая II и его открытое письмо в поддержку новой власти – все это никак не укладывалось в головах депутатов созванного в Иркутске Всесибирского съезда советов. Но, как бы то ни было, именно эти депутаты создали ЦИК советов Сибири (Центросибирь), который сразу высказался в поддержку новой центральной власти в Петрограде.

Еще более удивительными оказались действия сформированной в Петрограде бригады Красной Гвардии, которая впоследствии так разрослась численно за счет притока добровольцев, что была развернута в особый корпус по подавлению разного рода «самостийников», попытавшихся повсюду провозглашать свои «державы», национальные по лозунгам и буржуазные по сути. Особенно меня порадовало известие о разгоне «Сфатул Церий» – жалкой буржуазно-националистической пародии на правительство в моей родной Бессарабии. Причем там все обошлось без кровопролития. Стоило только народному комиссару по военным и морским делам товарищу Фрунзе слегка нахмуриться, и вся эта банда новоявленных «государственных мужей» разбежалась в разные стороны.

Покончив с бессарабскими националистами, корпус Красной Гвардии обрушил свой удар на Романию Маре – Румынию, возмечтавшую стать наследницей «Римской империи» и оторвать от России территории до Днестра, а может, даже и до Днепра. В историю операция корпуса Красной Гвардии против буржуазной Румынии, наверное, войдет под названием Однодневная война. На рассвете 16 декабря прошлого года началась артиллерийская подготовка, а к полудню румынская армия уже разбежалась, временная столица Яссы оказалась захвачена, а королевская семья и правительство попали в плен.

И вот, похоже, немного наведя порядок в Европейских губерниях России, в Петрограде теперь решили вплотную заняться и нашими сибирскими делами. Именно для этого товарищу Сталину потребовалась реальная вооруженная сила, которая сможет поставить на место наших сибирских сепаратистов и автономистов всех мастей. Ведь и у нас, в Сибири, таких было хоть пруд пруди.

Думая, что Иркутск далеко, и что Петроград вообще им не указ, некоторые товарищи в местных советах решили, что они сами себе власть, и наиздавали таких указов и декретов, что, когда я их читал, у меня волосы вставали дыбом. Нет, с этой нашей доморощенной сибирской «самостийностью» надо тоже кончать как можно скорее. А для этого, как правильно указывают питерские товарищи, нам необходима надежная и профессионально подготовленная вооруженная сила.

Конечно, не все в Центросибири обрадовались тому, что и у нас вскоре появится своя регулярная Красная Гвардия. Особо бурно возмущался поступившим из Петрограда указанием председатель Центросибири Борис Захарович Шумяцкий, сторонник и хороший знакомый бывшего «межрайонца» Льва Троцкого, убитого в октябре прошлого года при подавлении левацкого мятежа в Петрограде. Правда, узнав о произошедших в Петрограде событиях, товарищ Шумяцкий на словах осудил, как он выразился, «авантюру антипартийной группы Троцкого-Свердлова», которая «вступила в преступный сговор с врагами революции». Но по кислому выражению лица председателя Центросибири было видно, что его мысли изрядно расходятся со словами, произносимыми с трибуны.

Досконально разобравшись с шифрограммой и узнав, что Забайкальская бригада Красной Гвардии будет состоять в основном из казаков, Шумяцкий стал публично возмущаться, заявляя, что в Петрограде руководство партии большевиков оказалось поголовно подверженным правому уклону. Вместо того, чтобы расформировать и разоружить казаков, которые, по его словам, «всегда были палачами и угнетателями русского народа», он сказал, что власти в Петрограде хотят сделать из этих «держиморд в папахах» своих преторианцев.

Я попытался было доказать ему, что казаки тоже бывают разные, и что в Петрограде именно они помогли подавить мятеж авантюристов, действовавших рука об руку с уголовниками, выступивших против руководства большевистской партии. Похоже, напоминание о печальной судьбе его приятеля Троцкого пришлось Шумяцкому сильно не по душе. Он злобно посмотрел на меня, хотел было что-то сказать, но промолчал и, быстро покинув заседание, закрылся в своем кабинете.

Другим противником формирования бригады Красной Гвардии был Иван Никитич Смирнов. В отличие от меня, бывшего левого эсера, это был старый большевик, человек неукротимой энергии, отличный конспиратор, который еще при царском режиме не раз арестовывался, отбывал ссылку и сидел в тюрьмах. Но у него был один большой недостаток – он был крайне честолюбив и нетерпим к мнению окружающих.

Иван Никитич чуть ли не при первом нашем знакомстве заявил, что считает меня лишь «временным попутчиком», так как я офицер и представитель эксплуататорских классов. На мое замечание, что и товарищ Ленин, с которым я познакомился летом 1917 года в Петрограде на I-м Всероссийском Съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, тоже по происхождению дворянин, Смирнов сквозь зубы процедил, что, дескать, «придет время, когда дойдет очередь и до Ленина». Я даже растерялся от таких его слов, и не смог ничего сказать в ответ.

Я уже понимаю, что с началом формирования бригады мне придется столкнуться с фрондой со стороны товарищей Шумяцкого, Смирнова и их сторонников. Меня радовало, что были люди, которые меня поддерживали, и среди них – член ЦИК Центросибири Николай Андреевич Гаврилов. Он, как и Смирнов, являлся выходцем из крестьян и старым большевиком. Николай Андреевич по приговору царского суда четыре года отсидел в Бутырской тюрьме, где выучил четыре иностранных языка. Но, в отличие от Ивана Никитича, он не делил людей по социальному происхождению, а также высказал полную поддержку всем решениям правительства товарища Сталина.

Но я все же надеюсь, что внутрипартийные разногласия в Центросибири не помешают нам сформировать бригаду Красной Гвардии. Радует то, что обстановка в Иркутске относительно спокойна. Брожение среди юнкеров и офицеров местного гарнизона утихли после того, как Красная Гвардия и верные правительству Сталина армейские части разгромили под Ригой 8-ю германскую армию. Потом начались мирные переговоры, и была закончена война с Германией. После этого со страниц газеты «Правда» товарищ Сталин заявил, что армию распускать никто не собирается, и все офицеры, желающие продолжить службу в ней, найдут достойное место в ее рядах.

Но вместе с тем нам также стало известно и о том, что окопавшийся в полосе отчуждения КВЖД есаул Семенов начал собирать под свое крыло всех недовольных новой властью. Похоже, что этот интриган при поддержке японских агентов (а мы прекрасно знали, кто именно является подлинным хозяином в тех краях) собирается начать наступление на Читу, и далее на Иркутск. Так что, похоже, что именно против банды есаула Семенова и будет нацелен удар вновь сформированной бригады Красной Гвардии Забайкалья.

24 января 1918 года. Вечер. Екатеринодар. Железнодорожный вокзал. Штабной поезд корпуса Красной гвардии

Генерал-лейтенант Деникин Антон Иванович

Двадцатого января по новому стилю наш корпус, погрузившись в эшелоны, выступил из Ростова в направлении северокавказских губерний. Продвижение наше по Кубани было стремительным.

Двадцать второго января мы были уже в станице Тихорецкой, где во время краткой остановки полковник Бережной устроил нам что-то вроде «политинформации». Это новое слово пришло к нам из XXI века, и означало краткий доклад о политической и военной обстановке в той местности, куда мы в дальнейшем направим свои стопы. Сразу скажу честно – раньше, в Русской императорской армии, для офицера рассуждать о политике считалось не совсем приличным занятием. Во всяком случае, на того, кто позволял себе публичные рассуждения о внутренней политике государства, сослуживцы всегда смотрели косо. И в этом, как я теперь понял, таилась большая опасность. Неплохо разбиравшиеся в военном деле офицеры оказывались сущими младенцами в политических делах, и не могли грамотно оппонировать разного рода агитаторам, которые, начиная с февраля 1917 года, окончательно заморочили мозги нижним чинам. И закончилось все развалом армии и массовыми расправами над офицерами.

Я никогда не забуду той позорной сцены в тюрьме Бердичева, куда меня посадили по приказу тогдашнего военного министра Керенского. Я слышал, как охранявшие мою камеру солдаты на полном серьезе рассуждали о том, что лучше не тратить время попусту, а тут же, на месте, прикончить «этого золотопогонного буржуя, который, сидя на мешках с деньгами, всю жизнь пил кровь из простого народа». Это меня-то – сына крепостного крестьянина! Моего отца рекрутом взяли из саратовской деревни. Потом и кровью он честно дослужился до майора! Меня – нищего гимназиста, зарабатывавшего на жизнь и на учебу репетиторством, и в начале учебного года рассуждавшего о том, прослужит мой сюртук до лета, если на него поставить еще несколько заплаток, или надо подтянуть пояс и скопить деньги на новый!

Впрочем, ладно, ближе к делу… Во время своей политинформации полковник Бережной рассказал нам о том, что в данный момент творится на землях Кубанского казачьего войска в частности, и на Северном Кавказе вообще. А творится там то, что иначе как очередным изданием смуты не назовешь.

– Господа, – сказал Бережной, – прошу вас учесть, что на Кубани обстановка немногим отличается от той, которая была на Дону. И там, и там до сих пор не разрешены противоречия между зажиточной частью казачества и казаками-бедняками. Богатая верхушка казачьего населения составляет чуть более одной пятой от числа всех кубанских казаков, но ей принадлежит до шестидесяти процентов всей пахотной земли. Лучшей земли, смею заметить. При этом казачья беднота, составляющая чуть менее половины от всего казачьего населения Кубани, имеет фактические наделы по две-три десятины земли. Что же касается проживающих на Кубани иногородних, то и среди них встречаются довольно зажиточные хозяева. Но их всего восемь процентов от общего числа крестьян. Подавляющая же часть иногороднего крестьянства, составляющая большую часть населения области, своих земельных наделов не имеет, и вынуждена арендовать землю у богатых казаков. Несмотря на свое привилегированное положение, основная масса казачества на Кубани бедствует. Как вы знаете, при призыве на службу казак должен был приобрести за свой счет коня, карабин, шашку и всю необходимую амуницию, что серьезно подрывало основы среднего казачьего хозяйства и окончательно разорило казачью бедноту, вынужденную пойти в кабалу к богатеям и их ставленникам – станичным атаманам, которым до сих пор принадлежит фактическая власть на местах. Почувствовав временное безвластие, эти господа в настоящий момент чувствуют себя в станицах полными хозяевами.

Полковник Бережной внимательно посмотрел на бывшего великого князя.

– А вы, Михаил Александрович, – сказал он, – имейте в виду, что почти такая же обстановка и у ближайших соседей Кубани – на Тереке и в Ставрополье, куда направляется ваша бригада, чтобы навести там порядок и восстановить власть центрального правительства в Петрограде. Так вот, к земельным и экономическим противоречиям на Ставрополье стоит приплюсовать еще и противоречия национально-религиозные. А они весьма взрывоопасны. Тем более что их, эти противоречия, активно подогревают турецкие агенты. Теперь о земельном вопросе. В Ставропольской губернии безземельных двадцать три процента от общего числа крестьянского населения, а семнадцать процентов крестьян имеют минимальные наделы, недостаточные для прокорма семьи. Кроме того, частые мобилизации людей и скота на протяжении трех лет войны, а также введенная в пятнадцатом году продразверстка окончательно подорвали крестьянское хозяйство. Только вам, Михаил Александрович, там будет в некотором плане все же легче, чем нам на Кубани, поскольку в Ставрополь недавно с частями 111-го полка и 252-й Самарской дружины из Грозного прибыл надежный товарищ, старый большевик, Николай Андреевич Анисимов. Все необходимые указания, в том числе и насчет того, чтобы он отнесся к вам с полным доверием, он уже получил. Главные ваши заботы, как я вам уже вкратце сказал, это межнациональные противоречия, которые ни в коем случае не должны вылиться в кровавую междуусобицу. Противоречия между различными народами Северного Кавказа и Терским казачьим войском достигли такого напряжения, что достаточно одной искры, чтобы полыхнул пожар всеобщей резни и погромов. Вся надежда, товарищ Романов, на местных большевиков и на ваш авторитет. Ведь многие из тех джигитов, которых вы водили в бой, надеюсь, еще не забыли своего лихого командира. Вы также можете опереться на местных старейшин. Они, в отличие от безбашенных юнцов, люди, умудренные жизнью, и прекрасно понимают, что война – это кровь и разрушения. Кроме того, если кто-то не захочет понимать добрых слов, то вы, не чинясь, должны употребить против него вооруженную силу. Для огневой поддержки вашей бригаде будут выделены несколько бронепоездов военной постройки, захваченных корпусом в полосе бывших Юго-Западного и Румынских фронтов. С вами пока все, Михаил Александрович…

Бережной перевел дух и заговорил снова:

– А теперь поговорим о том, что необходимо знать о положении дел на Кубани… В Екатеринодаре сейчас пыжится хорунжий Рябовол, изображая из себя главу так называемой Кубанской законодательной рады. Вы спросите, почему так называемой? Да потому, что в выборах депутатов этой рады не участвовали иногородние, проживавшие на Кубани менее трех лет, и рабочие. А вот в Армавире в настоящее время готовится созыв I-го съезда Советов Кубанской области, который намерен провозгласить советскую власть на территории всей области. На съезде должен быть избран Кубанский исполнительный комитет областного Совета. Вот он-то и станет настоящим правительством Кубани. Телеграмма в Армавир уже отбита, и сразу после занятия нами Екатеринодара туда прибудут делегаты съезда, чтобы продолжить свою работу. А с паном Рябоволом нам особо нянчиться некогда, поскольку наш корпус должен как можно скорее попасть на Кавказский фронт. В случае, если он все поймет и осознает, мы можем направить его заниматься своим прямыми обязанностями на постройке Кубано-Черноморской железной дороги, где он перед войной довольно неплохо себя показал. Ну а если нет… – тут полковник Бережной с сожалением развел рукой, показывая, что Рябовола ждет незавидная участь. – Что касается его сторонников, ориентировавшихся до сего времени на «правительство» Украины, руководимое паном Петлюрой, то после разгона киевских шутов они утратили свой самостийный пыл, и больше не носятся с идеей создания «незалэжного Кубанского государства». К тому же Декрет «О Советском казачестве» уже подействовал на умы казаков, и на нашей стороне теперь подавляющая масса кубанцев и терцев…

Все произошло именно так, как сказал полковник Бережной. Когда сегодня на рассвете передовые части нашего корпуса вошли в Екатеринодар, в их сторону не прозвучало ни единого выстрела. Стотысячный город словно и не заметил, что власть на Кубани снова поменялась.

Дворец наказного атамана Кубанского казачьего войска, расположенный в самом начале Бурсаковской улицы, встретил нас распахнутыми настежь дверями и пустыми коридорами и комнатами, по которым зимний ветер гонял листы никому не нужных бумаг. Зато в доме 48 по той же улице, там, где раньше находилось Второе общественное собрание, обустраивались прибывшие около полудня новые власти Екатеринодара – члены Совета рабочих, солдатских и казачьих депутатов.

Вот с ними-то и провел соответствующую работу господин-товарищ Фрунзе. Он собрал то, что большевики называют «местным активом» и разъяснил своим товарищам, что они называют «политикой партии», предупредив, что новая власть в Петрограде шутить не любит, и с нарушителями законов будет поступать самым решительным образом.

Последующие события показали, что товарищи из большевистской партии когда надо действуют весьма жестко. Дело в том, что, пользуясь безвластием, некоторые «р-р-революционные элементы» (именно так произносит это слово Михаил Васильевич) тут же занялись самоуправством, конфискацией, больше похожей на грабеж, налетами на «классово чуждых» владельцев лавок и магазинов, а также насилием в отношении мирных обывателей. Несколько мародеров, пойманных на месте преступления патрулями из состава корпуса Красной Гвардии, были, согласно большевистскому декрету «О борьбе с бандитизмом», показательно расстреляны после короткого военно-полевого суда, именуемого ныне революционным трибуналом.

В Екатеринодаре мы задержимся всего на один день. Власть здесь, как я понял, утвердилась надежно и надолго, и уже завтра, двадцать пятого января, оставив «на хозяйстве» сводный полк Буденного-Думенко, к которому вскоре примкнут формируемые хорунжим Автономовым местные части Красной Гвардии, отправимся по железной дороге в сторону Новороссийска, где большевики установили свою власть еще в ноябре прошлого года.

Там нам предстоит утром двадцать седьмого января в полном составе произвести погрузку на транспортные пароходы для последующей высадки в порту Поти, который сейчас контролируется самозваным Закавказским комиссариатом, являющимся сборищем грузинских, армянских и татарских сепаратистов. Пусть не думают, что сумеют отсидеться за Кавказскими горами. Настанет и их черед. Как сказал Михаил Васильевич Фрунзе, «будет им финита ля комедия». В общем, господа грузинские меньшевики, дашнаки, мусаватисты, поиграли в государство, и хватит! С тем борделем, который по всей Руси великой развел господин Керенский, пора заканчивать.

Со стороны Черноморского флота десантную операцию нашего корпуса будут прикрывать линкор «Воля» (бывший «Император Александр III»), крейсера «Очаков» и «Память Меркурия», а также эсминцы «Фидониси», «Керчь», «Гаджибей» и «Калиакрия». После того, как моряки обеспечат нашу высадку, они заглянут в Батум и Трапезунд, чтобы напомнить всем забывчивым, что власть в России снова есть, а Черноморский флот жив и действует.

25 января 1918 года. КВЖД, Харбин. Резиденция управляющего КВЖД

Присутствуют:

Управляющий КВЖД генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват

Командир Особого Манчжурского отряда есаул Григорий Семенов

Генерал-лейтенант Хорват смотрел на сидящего напротив него есаула Семенова как орел на букашку, ползающую по обеденному столу. Здесь, в зоне отчуждения КВЖД, он считал себя полновластным хозяином положения. Назначенный еще в 1903-м году управляющим строительство Китайской Восточной Железной дороги, он пережил наместника Алексеева, Русско-японскую войну, императора Николая Второго, а также Временные правительства князя Львова и Керенского.

Случившаяся в начале октября в Петрограде очередная смена власти тоже никак не повлияла на его положение. Где-то там, далеко отсюда, в европейских губерниях происходили непонятные для генерала Хорвата перемены, но тут, в полосе отчуждения КВЖД, кажущейся островком спокойствия и благополучия в бушующей революционной России, все шло своим чередом и сохранялись старые порядки – еще со времен «до без царя». Народ был сыт, обут, одет, и считал, что пока генерал Хорват находится на своем посту, положение в зоне отчуждения КВЖД не может перемениться к худшему.