Czytaj książkę: «Бродячий музыкант»

Czcionka:

ISBN 978-5-4490-4157-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Выражаю благодарность моему Учителю Далай-ламе XIV!

ГАНГРИ РАБЭ КОРБИ ШИНКАМ-СУ
В стране, окруженной грядой снежных гор,
ПЕНДАН ДЕБА МАЛЮ ДЖЮНБИ-НЭ
Источник всей без исключения помощи и счастья,
ЧЕНРЕСИГ-ВАН ТЕНЗИН ГЯЦО-И
Авалокитешвара – Тензин Гьяцо,
ЩАБПЭ СИ-ТИ БАРДУ ТЕНГЮР-ЧИГ
Нерушимо пребудь до завершения сансары!

БРОДЯЧИЙ МУЗЫКАНТ

Во лесу ли, в огороде, поле чистом, во саду…,

На лужайке при дороге, на зеленом берегу…,

Появилось жить за маской, с человеческим лицом,

Нечто с тёмною душою, изворотливым умом.

К этой сказке нет названья, у нее – любое имя,

В эту песню всяк, вольется, коли шоры с чела снимет.

Пусть она вас не пугает, в ней отыщешь тайный знак,

Есть такая же, другая, в ней герой – иной чудак.

Говорят, то – сон двуликий, что однажды начал сниться…

Только ЭТА песнь о миге, сказка о прекрасном принце!

***

«Скоморохи шли ватагою,

Баловались медом с брагою.

Повстречали барина-боярина,

Кривоногого татарина.

Стали песни с ним играть,

Величать, да потешать.

Как у барина-боярина

Все изжарено да сварено.

У боярина жена лакома,

Отвернет на сторону,

Да не всякому.

Боярыня, открой дверь,

Боярин едет.

А боярин свою прыть —

Цыть.

Вы, скоморохи,

Все воры и пьяницы,

Вас кнутом секут

От пятницы до пятницы.

Козлы да бродяги,

Сдохнете в браге.

Скоро вас всех

Будут на кол сажать.

Оп – оп – оп! Они его – цоп!

Пониже пупочка,

Повыше коленочки.

Был барин с бородой.

Смехом да быстро

Обрили его чисто».

Р. Быков

Произошла эта история в стародавние времена. В ту пору, когда христианство еще только пришло на Русь. Шли времена, когда народ еще помнил языческие празднования и гулянья, радовался им, встречал, праздновал, отмечал, строго соблюдая традиции своего народа.

Дело было на Масленицу – гулену, всюду ходил веселый ряженый люд, звался скоморохами. Всякого встречного, повстречавшегося-поперечного веселили те скоморохи, и сами вместе с ними веселились.

Весь честной люд гулял, скоморох их зазывал на качелях качаться, силою тягаться, подушками биться, на кулаках драться, блинами жирными объедаться, сценки смотреть да в снегу валяться!

Так люди готовились зиму холодную провожать да весну-красну зазывать. Люди ряженые-напомаженные, повсюду расхаживали, медведей на цепи водили, а те – морды свои показывали, народ веселили. Ярмарки всюду, чай, леденцы, на тройках катались, звенят бубенцы! Представления игрались, пряники, пиво, да мед – раздавались! Все, что душа захочет, там было, ешь-объедайся, с зимою прощайся!

Тяжкое зимнее время к концу подходило, все доставали припасы на праздник, пили, ели всласть, чтобы в Великий Пост потом от голоду не пропасть.

Осьмуша был рыжим, волос густой, кудрявый, нос конопатый – бульбой, некрасивый был. Родился он предпоследним ребенком в семье в убогой деревушке под Киевом. Был Осьмушка в семье восьмым, от того и имя дали такое странное. Семья его была небогата – двор, огород да хата. Выживали, как могли: с хлеба на репу перебивались, и того вдоволь не едали. Отец, хоть и не Иван, а был грозен, любил кулаками помахать, всегда колотил мать, всю семью держал в страхе, и на детей, бывало, руку поднимал.

Детства своего Осьмуша и не помнил – только ходить начал, уже работой, как взрослый, был нагружен: дрова носил, двор мел, печь топил, в огороде копался….

Так подрос он до семи лет, и ему стало от отца доставаться, за все – и в дело и так. Да так сильно отец припекал его розгой, что несколько раз встать малой не мог цельную неделю, но мать выхаживала его, оживал парнишка, и только на ноги поднимался, как снова батрачил. Не смотря на такое детство, которое и детством-то назвать нельзя, Осьмуша вырос смышленым и острым на язык. Всегда ляпнет что-либо, как будто и невпопад, да так точно попадет, что не каждый его словесный укол выдержать спокойно может, потому от отца он чаще других и получал.

Терпел он оплеухи после того еще три года, да только исполнилось ему десять лет, ушел Осьмуша из дома родного куда глаза глядят. Глубокой ночью, пока все спали, тихо встал с печи и, что прыти было в нем, без оглядки бежал подальше от своего дома, от порога родного.

Поначалу прибежав в лес и отдышавшись, он сел под кусток и призадумался, а идти-то и некуда. Несколько дней по лесу мотался, с ягодки на грибок перебивался, пил из ручья, ел с ладошки, спал на подстилке из веток да листвы, а проснувшись, шел дальше по лесу, птиц слушал, на зверушек любовался… и в том же лесу набрел на таких же, бездомных, скитавщихся по белому свету, – людей. Они раскинули свои перевозные шатры – палатки и устроили в лесу привал.

Разведенный костер и готовящаяся на нем похлебка сильно щекотали мальчонке ноздри. Он во все глазенки смотрел на огонь из-за дерева, а подойти к людям опасался. Тут его и заприметил один из артистов и поманил к себе рукой.

Так и прибился мальчонка к бродячим музыкантам – скоморохам, как их звали в ту пору, к веселому люду. Память у него прыткая была, сообразил быстро, как выучить скороговорки да песни-потешки, на руках ходить стал, кувырки крутить, да шутки шутить! Полюбился он своим новым собратьям своею ловкостью, смышленностью, изворотливостью, такие ребята, в вольной жизни важны, как хлеб ей нужны!

После первых выступлений собратья-скоморохи ему объяснили, как калиты срезать.

– А ежели загребут? Увидят да поймают?! – испуганно спросил Осьмуша.

– А загребут – будем драться, от всех отбиваться! Ну, ты смотри, лучше не попадайся…

– Так это ж, как его… Нехорошее это дело… – задумчиво почесал Осьмуша в затылке.

– Много ты хорошего-то видел? – хриплым голосом ответил ему скоморох, тот, что был постарше других.

И Осьмуша замолчал. Отца вспомнил, братца маленького, глазенки его на мокром месте всегда… Сестричку вспомнил старшую, самую любимую, что часто им вместо матери была. Ей тринадцать всего было, а она будто три войны прошла и все с детьми малыми на руках, а в глазах тоска взрослой тетки, сама худущая, кожа да кости, ручки-тростиночки легче былиночки… Все песни грустные она пела, да так славно пела – волей-неволей заслушаешься, подпевать начнешь, разжалобишься песней душевною, слезу обронишь…

Чуть не заревел Осьмуша при скоморохах-то от таких воспоминаний… Удержался, – другую сестру вспомнил, побойчее, посмелее. Та, хоть и тяжко ей было, рта при отце лишний раз не открывала, не то, чтобы боялась битой быть, а из почитания старшего. Маленьких уж больно любила, кого надо и защитить могла. Сила в ней недюжинная была, что ли, – Осьмуша того не ведал, сам невелик тогда был. Помнил только, что в мать та сестрица пошла характером, да в бабку-травницу по отцовской линии. Знай себе, свое дело делала, вместе с бабушкой травы собирала, сушила, отвары училась делать, настойки всякие, в общем перенимала мастерство. Осьмушка, как все дети малые, наблюдательным рос, думалось ему иногда, что эта сестрица, как ведьма из сказки, коли надо наказать кого – испепелить глазищами своими огромными сможет, а коли согреть надо – согреет. Такая девка была, сам отец при ней не серчал так с дури-то своей пламенной-воспламеняющейся, а гневался скоро, да затихал еще быстрее.

О том, что и в нем такая сила спит, – родня как-никак, Осьмуша не догадывался, не задумывался. Он все больше гнал любые думы прочь, да втихаря печалился о себе любимом, самому себе жалуясь на судьбу с её несправедливостью. И эта жалость к себе такой бунт в нём против всего мира поднимала, казалось, если бы сама жизнь вдруг решилась бы предстать перед ним в виде человека, обернулась бы парнем, вот примерно его, Осьмушкиного возраста, подошла к нему и сказала бы вдруг: «Осьмуша, это я всё это задумала для тебя, я, Осьмуша…», то он тотчас бы налетел на этого парня с кулаками и так ему всыпал бы, чтобы уж никогда! Никогда! Чтобы ему и в голову не приходило больше такого для него задумывать! Впрочем, жизни и не нужно было специально оборачиваться никаким парнем. Отдувался-отбивался за свою горестную жизнь Осьмушка со всем «старанием». Очень быстро он научился карманничать, срезал поясные сумки, потом всю добычу делили, да гуляли на чужое добро ворованное. И драки были, и с вилами их люди гнали. А они под видом скоморохов путешествовали ватагой из сорока человек, представления показывали, да своих же зрителей и грабили. А если замечали их, то и побои чинили, иногда и убийства случались. Друг за друга скоморохи горой стояли, отбивались.

Жили сытно, всегда у них было, что поесть и что выпить. Жизнь текла веселая, бродили они везде и всюду. После тяжелого детства, наконец, Осьмуша почувствовал себя человеком вольным. Сначала стыд чувствовал, когда кошельки срезал, потом привык. И когда первого мужика они всей бандой забили насмерть, Осьмушу рвало долго. Но потом прошло и это. Ожесточился он, к семнадцати годам из мальчика мужиком заделался… Рослый детина получился, морда широкая, кудри длинные нечёсаные, плечи – сажень, кулак – кувалда….

И вот как-то, в самую пору, когда Масленица была в разгаре, банда, в которой прижился Осьмуша, готовила представление и брела к небольшой деревушке. Шел снежок. Ватага похохатывала, перебрасываясь солеными шутками, стишками, прибаутками, и разогревалась брагой:

– Сколько голов там?! – весело закричал один из ряженных скоморохов.

– Да пятьдесят домов!

– А бабы есть?! – спросил другой – бородач.

– Найдутся!

– Значит будем петь, плясать,

Дни такие, что нельзя нам скучать!

Праздник нужно веселый отмечать!

Зима нынче с весною встречается,

Праздник Масленицы начинается!!! – вступил акробат.

Darmowy fragment się skończył.