Czytaj książkę: «Красная розочка. Рассказы и повести»

Алексей Сухих

Czcionka:

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Алексей Сухих

Тебе двадцать, а мне восемнадцать…

Не года, а жемчужная нить.

Коль не нам, так кому же влюбляться?

Коль не нас, так кого же любить!

(студенческий фольклор)

Красная розочка

Мне было уже больше чем тридцать три года. Я один раз развёлся и жил не по плану, а как получится. В начале солнечного и жаркого июня месяца занесло меня в приятельский дачный дом в уютной небольшой деревеньке, где я занимался ничего не деланьем. И в один из дней стал разбирать пластинки пятидесятых, устанавливая их одну за другой на проигрыватель, не глядя на этикетки. И только по мелодиям раскладывал на две кучки – понятно зачем. И вдруг после Утёсова, Шульхенко, Виноградова неожиданно сочный чувственный голос певицы на ужасно ломаном русском запел: «Как у нас в садочке, как у нас в садочке роза расцвела… И любовь как роза тоже расцвела…… Я не хочу больше ждать, повьерь, что я тебя лублю… Красную розочку, красную розочку я тебе дарью…» Я посмотрел на диск. Гелена Лоубалова, чешка, пела про любовь. Мне пела…

Тогда мне было шестнадцать с половиной. Был тёплый конец августа.

Я только три дня назад возвратился после двухмесячного изнурительного вкалывания на сельской стройке в «дикой» бригаде, где заработал полторы тысячи рублей. Эти большие деньги мне были нужны для приобретения вещей, на которые не было статей в скромном бюджете моих родителей. И сейчас я стоял вместе со своими друзьями Виктором и Николаем из параллельного класса у райотдела милиции. У левого бедра на тонком ремешке у меня покачивался элегантный фотоаппарат «Зоркий – Лейка», выглядевший не хуже чем кортик у морского лейтенанта. А на левой руке блестели позолоченные часы с такой же центральной секундной стрелкой – последний крик часовой моды. Продублённое двухмесячным пребыванием под солнцем бронзовое лицо и прочие не закрытые одеждой части тела, контрастно оттенявшиеся белой рубашкой, делали меня в глазах моих друзей мужественным и сильным. Да я и сам ощущал, что за лето повзрослел и начал вызывать интерес у встречных незнакомых девушек. Да и время пришло. Мы десятиклассники. И у милиции стояли потому, что получили новенькие паспорта и стали официальными гражданами Советского Союза. И мы все трое стояли и рассматривали свои паспорта.

– Это я-то гражданин, – засмеялся Колька и сунул паспорт в карман. – Не пойти ли, граждане, мяч погонять, пока лето не кончилось.

– Ну, уж нет! – ответил Витька и ещё раз внимательно перелистал паспорт. – Гражданами, да ещё Советского Союза просто так не становятся. Дело, как я понимаю, пахнет керосином. У кого что в карманах?

– Не надо по карманам, – остановил я друзей. – У меня после покупки этих безделушек кое-что ещё осталось. Две бутылки портвейна за мной.

– А портвейн нисколько не хуже футбола, – гоготал Колька. – Так же весело.

– У взрослых должны быть свои развлечения, – заявил Витька. Он всегда был выразителем мнений в нашей компании и делал заключения. – Что мы как мальчишки! Футбол, рыбалка, лесные похождения. Много вы видели взрослых ребят, которые так живут. Вот сейчас допьём, поболтаемся по улицам и в горсад на танцевальную веранду. Сегодня пятница. Оркестр играть будет. Правда, Лёнька! – обратился он ко мне. – Ты со своими часами и камерой всех девчонок завлечёшь. Тебе уже пора девушкой обзавестись. Маринка по тебе вся исстрадалась…

– Да ладно тебе, – смущённо протянул я.

Витька немного хитрил. Ему очень нравилась хорошенькая Марина из моего класса, а она его вниманием не одаряла и была очень мила в общении со мной. Во всех девятых и десятых классах в школе крутилась повальная любовь. И если десятиклассники всегда были отделены от остальных школяров своим статусом, то у младших постоянно горели лица от переглядываний, записок и шушуканий в кружках на переменах и после уроков чаще школьники расходились парами, а не кучками. И Николай, и Виктор нашли своих девочек, и вечерами их было нелегко отыскать. Девчонки моих друзей были подругами и по-дружески сообщали мне о девчонках, которые были бы согласны со мной познакомиться. Но я только улыбался в ответ и говорил, что ещё не созрел. Но это была неправда. Любовь горела во мне. Я много читал и был романтиком по натуре и самовоспитанию. Десятки романов о всепоглощающей любви и невероятных приключениях и подвигах всех времён и народов прокручивались моим сознанием, и я каждый раз пропускал действия героев через себя, совершая необыкновенные подвиги во имя своих прекрасных дам. Наказывал злодеев и подлецов, и кидал к ногам своих возлюбленных свои победы и отдавал им своё верное сердце… И никак не мог вообразить, что могу подойти к нравящейся девочке и просто сказать ей: «Давай дружить!». Просто так, без всяких подвигов во имя и за. И как глубокий романтик жестоко отнимал у девушек их право любить мальчишек ни за что, без подвигов. И не понимал Маринку, считая себя совершенно недостойным её. И жил полный любви и, не влюбляясь после совершенно детской влюблённости. В третьем классе это было. Осенью в классе появилась новая девочка по имени Ира. Ирин в классе у нас не было. Правильное личико, тёмные волосы с кокетливым бантиком на голове, она отличалась от нас. Наверное, потому, что она откуда-то приехала, из неизвестного нам мира. Так и было. Её отца, офицера, перевели в наш военный объект. До неё я к девчонкам был равнодушен. Общался со всеми весело и не было у меня сомнений в том, чтобы подойти, дёрнуть за косичку, потом убежать или дать себя догнать и шутливо отбиваться… А тут нет!? Только соберусь выкинуть обычную шутку и… прохожу мимо. Духу не хватает. Я провожал её из школы домой, идя сзади метрах в триста и догадался, что влюбился. Приходил домой хмурый и задумчивый. Так дожили до весны. А в мае её отца снова куда-то перевели и Ира уехала. Я стоял недалеко от её дома, когда грузили вещи… Ира суетилась вместе со всеми, но меня не замечала. Потом грузовик ушёл. Подъехал открытый легковой ГАЗик. Семья вышла и разместилась. «Всё!» – сказал я себе. Машина тронулась и тогда Ира повернулась и с улыбкой помахала мне рукой. Поворот был близко – машина скрылась, газанув и пустив клубы пыли. Мне было грустно и радостно.

– Ну, ещё раз за граждан! – сказал Колька. Мы сдвинули стаканы и допили вино за свои паспорта.

– Прощай, детство, – подвёл черту Витька и мы пошли потолкаться в вечерней уличной суете.

Когда мы вошли в парк, уже смеркалось. Оркестр, сидевший в «раковине» на танцплощадке, доиграл весёлую «Рио—Риту» и затих. Оркестранты, должно быть, удалились покурить. Врубилась радиола шлягером сезона. Я не хочу (ударение на «о») больше ждать, повьерь, что я тебя лублю… Красную розочку, красную розочку я тебе дарью!» На чрезвычайно ломаном русском, сочным чувственным голосом зарубежная певица пела о нетерпении любви. Кто кому дарил красную розочку было непонятно, но музыка и слова завлекали, а ломаный язык только прибавлял очарования. И вдруг на аллее появились две девушки и в вьющихся тёмных волосах одной из них сверкала натуральная красная розочка.

– Лёнька! – дёрнул меня за руку Витька. – Смотри. Красная розочка, самая настоящая.

Он произнёс эти слова громко, почти крикнул. Девушки оглянулись на нас. У Красной розочки были яркие голубые глаза. Она улыбнулась, и мне показалось, что улыбка направлена только мне. Ещё мгновение и девушки пропали в толпе.

– Лёнька! – повторил Витька. – Это же сама любовь. Пойдём знакомиться.

– Не суетись. – остановил его Николай. – Сейчас наши девочки появятся. А тебя, Лёнь, он сплавляет, чтобы у Маринки надежд не осталось и она на него обратила внимание..

– Всё равно, идём на площадку. А вдруг она нездешняя.

– Я не пойду. У меня голова нетрезвая, – сказал я. – Удачи вам.

Когда я выходил из парка, на площадке снова запустили «…я тебя лублю» и девушка с красной розочкой в волосах и голубыми глазами показалась мне самой прекрасной из всех кого знал, о ком мечтал…

Десятый класс ворвался полуоткрытой дверью в большую жизнь. Преподаватели разговаривали с нами вежливо. Мы вели себя степенно. Многие девушки завели себе взрослые причёски. Мальчики стали появляться в галстуках. Неосознанная ещё грусть сквозилась в лицах в предверии неминуемого расставания и таяла в лучах любви. Любовь влетала в классные комнаты, как сквозняк. Влюблены были все. И я тоже. В незнакомку, в «Красную Розочку». Я знал «Незнакомку» А. Блока наизусть. И возвратившись из парка, где я её увидал, я достал томик стихов и стал писать «свою незнакомку с красной розочкой», соединяя её с песней. Бедный Блок! Я исписал тетрадку и сжёг её. Но каждый вечер моё перо снова и снова марало бумагу в моей безумной надежде найти слова, которым веришь сразу без оглядки. Я верил, что найду эти слова. Я мечтал. Я был влюблён в реальную прекрасную незнакомку.

Главным развлечением в маленьком городке было кино. И я, и многие недоросли любили смотреть кинофильмы по выходным дням на детских сеансах. Это было дешевле. А фильмы для детей показывались те же самые, что и для взрослых на вечерних сеансах. В то время кинопрокат выкинул на экраны огромное количество зарубежных фильмов без дубляжа с титрами, первый из которых информировал, что «фильм взят в качестве трофея из германского кинофонда». Трофеи были произведениями мирового кино и кинофильмы пользовались непременным успехом. Большой зал ДК на шестьсот мест заполнялся до отказа шумной публикой от самых малых до самых взрослых, и было приятно от непосредственного восприятия малолетней публикой событий на экране. Правда, надо было успеть пробиться в густой толпе вовремя в зал и занять приличные места, т.к. места в билетах не проставлялись на эти сеансы. Пока числился в «малышне», это удавалось не так часто. Но старшеклассникам это было сделать не трудно. И я сидел в первое воскресенье после начала занятий в лучшем ряду в центре зала, придерживая на всякий случай два места для кого-нибудь из друзей или знакомых. И глазел по сторонам в их поиске, когда услышал низкий девичий голос:

– Извините, у Вас свободные места?

Я поднял глаза на голос. Из прохода на меня смотрели голубые глаза «Красной Розочки». Прошло всего несколько дней после стремительного обмена взглядами в парке, но она и та же её подружка, что была с ней в парке, наверное. не помнили этого и голубые глаза смотрели на меня равнодушно – вопросительно с одним только желанием занять свободные места в переполненном зале. Был сентябрь моего десятого школьного года. В марте мне исполнялось семнадцать…

– Да, миледи! Эти места для Вас, – сказал я скорее смущённо, чем развязно, как мне хотелось бы сказать, привлекая слово «миледи». Но девушки улыбнулись и быстренько побежали проползать через набитый телами ряд на мои свободные места. Едва они облегчённо опустились на кресла, как свет погас и зал отключился на два часа от обыденной жизни.

Я сидел чуть дыша. Моя мечта сидела рядом. Фильм назывался «Остров страданий». На экране стремительно раскручивался увлекательный сюжет героической и приключенческой жизни капитана Блада. В местных библиотеках не было романа «Одиссея капитана Блада», который я прочитал значительно позднее. И всё на экране было неизвестно, и захватывало. Я переживал за Питера Блада, она за Арабеллу. В какой- то миг наши руки прикоснулись, и я держал её тонкие пальчики до конца сеанса. Экран погас, включился яркий свет. «Красная розочка» повернулась ко мне, и в её сочных голубых глазах я увидел, что не очень соответствую экранному герою. Руки наши разъединились, но она улыбнулась:

– Я часто смотрю фильмы на этих сеансах, а Вас мы никогда не видели.

– Наверное, я был до этого ещё маленьким, – нашёлся я. И она снова улыбнулась. Мы уже шли в толпе к выходу. На улице я проводил девушек до ближайшего перекрёстка, и мы успели представиться друг другу. Я сказал, что буду рад занимать для них места в кинозале на этот сеанс. «Красную розочку» звали Людмилой.

Вечером я снова писал стихи, привлекая в помощь уже Пушкина с его Людмилой. А утром был понедельник и на школьной линейке директор объявил, что восьмые, девятые и десятые классы направляются в колхозы для уборки картофеля и прочих работ, с которыми могут справиться руки и головы его учеников. Всем было приказано разойтись по домам и явиться через три часа одетыми и собранными для длительного пребывания вдали от дома. Когда я снова появился у школы, её окружала толпа разнокалиберной молодой поросли готовой к труду и обороне. Наш класс стоял кружком в центре которого мой дружок по парте, лабух и оркестрант духового оркестра в ДК Юра Коротков играл на аккордеоне только что появившуюся песню «Сиреневый туман». «…над нами проплывает, над тамбуром горит вечерняя звезда. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда….». Маринка, ах Маринка! Подхватила меня под руку и затолкнула в круг, встав рядом. И мелодия и слова щемили души десятиклассников. Маринка прижимала мою руку, а меня щемило сорванное свидание на сеансе через неделю и то, что случится ли оно в другой раз. «…А может навсегда ты друга потеряешь… Ещё один звонок и поезд отойдёт». Телефонами тогда население не было обеспечено. Была полная отключка связи в моём случае.

В сельхозработах с отъездом из дома наш класс участвовал в третий раз и ничего нового не было. Разве что мы были уже взрослыми и могли сделать побольше, чем малышня. Через четыре недели ученики вернулись за парты. В моей записной книжке, исписанной стихами от корки до корки, уже были строчки со словами, в которых я находил «…и ветра свист, и дробный шум дождя, и которым можно верить без оглядки…» Красная розочка» стояла в моих глазах каждую секунду с кем бы я ни был и чем бы я не занимался. В первое же воскресенье по возвращению я сидел в кинозале и ждал. И девушки появились, заулыбались, увидев меня. Людмила помахала мне приветственно ручкой и через минуту мы уже радостно обменивались новостями. Она также была на картошке и похоже, что про моё несходство с капитаном Бладом она давно позабыла.

Она училась в 1- ой школе и жила в том же районе и шла на год моложе. Я в тех краях бывал редко, оттого и не встречал её. Но кино, как великий волшебник, познакомило и соединило нас. И юные нетронутые сердца откликнулись на взаимный призыв и загорелись. Я и сейчас помню все наши часы, проведённые вместе. Она не была красавицей, но была такой милой приветливой симпатюшкой, что невольно хотелось улыбнуться ей и сказать ласковые и приятные слова… Даже нашей братвы музыкальный наставник из ДК, встретив меня с Людмилой на бульваре, сказал мне потом:

– У тебя очень приятная девушка. Взгляд ласковый, а глаза, что небо ранним майским утром.

Это была моя рыцарская любовь, любовь поклонения прекрасной даме. «Порой слуга, порою милый… И вечно раб!» – писал Александр Блок И это были я и Людмила Я не осмеливался ей говорить про любовь словами. Я только преклонялся. Приносил ей последние осенние цветы и целовал пальчики. И мы бродили допоздна долгими субботними вечерами по тенистым, а чуть позже по заиндевелым улицам или сидели на лавочках или выходивших на улицы крылечках. И нам так было быть вместе мило, что теряли чувство времени, а потом, напуганные приливом нежелания расставаться, отталкивали себя от себя и разбегались, считая минуты до следующей встречи. А по воскресеньям смотрели кино. Мы тянулись друг к другу и отталкивались. Несмотря на моё «рыцарство» я был строптив и не равнозначен. А Людмила вырастала в настоящую женщину и оба, вероятно, мы становились личностями, не желающими растворять своё я без остатка. Иногда она пропускала назначенные встречи. Телефона не было. Вход к ней в дом я не имел. Просто, УФ!? Но если не было субботы, был киносеанс в воскресенье. И её сочные голубые глаза улыбались мне. И я, рыцарь, склонялся к её пальчикам.

– Тебя теперь и не найдёшь, – возмущаясь, говорили Виктор и Николай. – Мы же видели тебя с Красной розочкой. Сам познакомился, а от нас скрываешь. Да и втроём с тремя девушками уже компания. Веселее. Познакомились мои друзья с ней на новогоднем балу. В ДК всегда проводился веселый бал – маскарад, скорее карнавал. О котором восторженно рассказывали старшие, а младшие мечтали о нём. Карнавал длился до раннего утра. Большой зал освобождался от кресел, и в центре зала стояла огромная разряженная и сверкавшая огнями ёлка. На сцене играл местный джаз и шли непрерывные выступления талантов и желающих отличиться. Вокруг ёлки в масках и без масок кружились пары. Бал гремел во всех залах и этажах. Не было закутка, где бы не веселились. Люда легко вошла в круг моих друзей и узнала, что она «Красная розочка». Новогодняя ночь прошла как сказка. В утренних сумерках мы расставались у подъезда её дома. Как обычно я поцеловал её пальчики и сказал:

– Очень хорошо было. Правда!

– Правда! – сказала Людмила. И вдруг её губки, как крылья бабочки коснулись моих губ и тут же её каблучки застучали по ступенькам крылечка. У открывшейся двери она обернулась. и воздушный поцелуй полетел ко мне. Вернувшись домой под счастливый вздох матери, я упал в постель, но заснуть не мог. Прикосновение губок моей прекрасной дамы сказало мне, что я не только раб, а и милый.

А вечером на заснеженной безлюдной аллее парка она подлетела ко мне и упала на грудь в полной уверенности, что я её поймаю. И я поймал, и первый настоящий поцелуй любви соединил нас. Первый новогодний вечер был тёплым. Мы никуда не пошли. Нам никого было не нужно. И мы безмятежно целовались до утра.

– Ты противный, – говорила Людмила. – Пальчики целуешь, а глаза свои не можешь поднять, чтобы в моих глазах увидеть, что я хочу.

– Я глупый рыцарь.

– Ты должен быть умным рыцарем

– Я люблю тебя, Красная розочка.

– Вот так намного умнее, чем говорить разные глупости, в которых ни слова про любовь.

– Я всегда буду любить тебя!

– Я хотела бы этого…

– Ты навсегда останешься Красной розочкой. Ты поверила, что я тебя «лублю»

– Не поверить было невозможно.

И снова затяжной поцелуй. Природа мудра. Целоваться мы с Людмилой научились мгновенно.

– Твои мальчики говорили, что ты пишешь стихи. Напиши для меня!

– Уже написал…

– Прочти.

Пролетели зимние каникулы. Быстро полетели и последние школьные месяцы. Мы с Людмилой были неразлучны и только вместе появлялись на дискотеках, в кино, на катке. Все в школе знали, что незанятый Лёнька пренебрёг «своими» и нашёл «чужую» девочку. И наши девчонки махнули на меня рукой. Я стал им неинтересен, и лишь Маринка ещё поглядывала на меня как-то укоризненно. Но я действительно был от неё совсем далеко.

И пришла весна и зацвела сирень. И были выпускные экзамены. Перед «русским письменным» Люда подарила мне красную розу. «На удачу», – сказала она. – «От Красной розочки». Я на отлично сдавал все десять положенных тогда экзаменов, и каждый вечер приносил Людмиле ветки белой сирени, которая пышно цвела в палисаднике моего дома. А когда сирень отцвела, распустились георгины. Цвели сады, цвела наша любовь и распускала шипы и прокалывала в кровь непреодолимая разлука. Все десятиклассники становились абитуриентами и выходили в жизнь. А жизнь эта была вдали от нашего городка, и надо было его покидать. У меня уже лежал вызов в Ленинградское арктическое училище на конец июня и был заказан билет. Я оставался романтиком и хотел стать океанологом. Людмила сказала, что не против. Но мы ничего не загадывали. Любовь и только любовь безмятежная, бескрайняя, без раздумий владела нами. Виктор подал в военно – техническое авиационное, Николай в гражданский институт. Аттестаты 4-х выпускных классов нашей школы выдавали в ДК в присутствии родителей и гостей. Среди них была и Людмила. Я закончил отлично и на сцену за аттестатом был приглашён первым. Моя «Красная розочка» аплодировала мне вместе со всеми, но я видел только её.

Школьный бал гремел на всех трёх этажах. Работал буфет с вином и закусками. Я, Николай и Виктор сидели втроём прощаясь. Все разъезжались в ближайшие дни. Старый поляк, Эдмунд Эдмундович, преподаватель немецкого языка, неизвестно как попавший в наш, затерянный в просторах России, городок, подсел к нам. Выпив вина, он расчувствовался и путая польские, немецкие и русские слова, пожелал нам большой удачи. и доброго пути. Мы ещё выпили шампанского, обнялись и расцеловались. Затем мы пошли в зал, старый учитель присел и задумался о чём-то своём.

Я стоял у стены и смотрел на танцующих.

– Лёнька, – тронул меня подошедший Виктор. – Тебя Марина просила подойти.

– Ты же знаешь…, – потянул я.

– Она просила, – вдруг резко повторил Витька и я вспомнил, что он к ней совсем неравнодушен, хоть и встречался с другой девушкой.

– То-то же, – сказал он, когда я повернулся, чтобы пойти. – И смотри у меня, если что.

Я подошёл к Марине. Нарядная и красивая она стояла одна. Увидев меня, встрепенулась и испытывающе взглянула.

– Вот и всё, Мариночка, – улыбнулся я. – Кончилось наше детство и детские шалости.

– Ты уезжаешь, как я слышала.

– Да, через два дня.

– И надолго

– Да.

– Жаль, что мы не стали близкими друзьями.

– Но мы друзья.

– Ты не сразу забудешь школу?

– Я никогда не забуду школу и своих друзей.

– Значит, ты будешь помнить и обо мне.

– Всегда!

– Потанцуй со мной.

Мы закружились в вальсе. От дверей за нами следил Витька.

– Прости меня, Марина, я ухожу.

– Я знаю. Тебя ждёт твоя девушка. Я видела… И вспоминай обо мне. Ладно.

Я подвёл её к Виктору.

– Развлеки девушку. Я должен, – и ушёл. Витька показал мне вслед кулак.

Я уехал в Ленинград, унося с собой загрустневший взгляд Людмилы и уверенность в будущее. Через три недели я был зачислен курсантом и отправлен в лагеря на предучебную подготовку. И только тогда отправил первое письмо любви. Ответом была одна строчка: « Люблю и горжусь! Красная розочка».

В короткий отпуск я приехал в конце января. И был принят Людмилой в её домашней обстановке. Предполагая, что впечатление на родителей было приятное, она, десятиклассница, в эти несколько дней и в школу не ходила. Мы были неразлучны как сиамские близнецы и строили планы. Она решила, что поедет поступать в Ленинград, но ещё не решила – куда. Я говорил, что буду там с ней, и мы победим, и будем учиться рядом, а потом…. «И я тогда стану твоей», – говорила Людмила. В грёзах рисовался «Эдем».

А потом… оказалось так, что я больше не увидел Людмилу. В конце июня она получила аттестат и сообщила мне, что отправляет документы в университет и мечтает о встрече. Я ждал её как ангела. Но в середине июля наш курс был отправлен на неплановую морскую практику и я расстался с ней «без руки и слова», только написал короткое грустное письмо и пропал в северных морских просторах почти на три месяца. Вернувшись в Ленинград, я не нашёл в почте ни одного письма от Людмилы. Телеграммы и письма мои остались без ответа. Доверенных друзей не было. Николай и Виктор были на учёбе. Николай в одном из писем вскользь отметил, что в конце августа видел несколько раз Людмилу с молодым офицером, окончившим нашу школу на два года раньше нас. И это была вся информация. Было не по себе. Морских курсантов ленинградские девушки привечали, Но я не принимал участия в весёлых приключениях друзей-курсантов и отвлекал себя глубокой учёбой и писал стихи о «прекрасной даме». Я не хотел думать о плохом, я любил…

И снова короткий зимний отпуск Счастливый случай – Витька с Колькой тоже в отпуске. Больше этого не повторилось. Мы взрослые. Кольке двадцать, нам с Витькой по девятнадцать. Мы сидим в ресторане: Виктор с самолётиками в петлицах, я с якорями, Николай с накрахмаленным воротником при галстуке. Ребята со своими девушками из нашей компании. Обе они студентки. Со мной была Марина. Я встретил её на улице. Она не прошла по конкурсу на дневной и сейчас обучается на заочном филологическом и работает в редакции районки. С Виктором они стали друзьями. Мы все рады друг другу и за столом у нас весело. Про Людмилу в общем разговоре никто не вспоминает. Со мной о ней разговаривал каждый в отдельности. Я слушал всех и, улыбаясь, отшучивался. Я получил информацию от её первой подруги, к которой зашёл сразу же по приезде. Люда срезалась на приёмных экзаменах, и это было не удивительно при том наплыве желающих учиться. Самые пресамые отличники сходили один за другим. Но она была горда и очень переживала. Угнетало её и то ещё, что не было меня. И написать мне было некуда, не поплакаться. Она вернулась домой и захандрила. Как-то моя собеседница вывела её на дискотеку. К Людмиле подошел только что произведённый в офицеры красивый лейтенант. И вправду говорят, что от тоски и от любви лучшее лекарство другая любовь. «Я думаю, – сказала лучшая подруга, – что она засчитала себя неудачницей, а тебя не было, чтобы поцелуями её разуверить и в слабости оступилась. А через месяц они расписались. Ни мои, ни родительские уговоры не изменили её решения. „Я не могу предстать перед моим рыцарем травиатой. Он любит красную розочку и пусть красная розочка останется с ним навсегда“. И не думаю, что она счастлива. Так много слёз пролила при расставании».

Я отказался от адреса Людмилы, предложенного её подругой и оставил на память о себе в блокноте подруги четыре строчки, которые написал совершенно не веря, что так может произойти:

Цвели сады, туманы таяли.

Зарю вечернюю встречал рассвет…

Туманы таяли, а мне оставили

На сердце трещину в семнадцать лет!

И крутилась спустя годы старая пластинка, растревожив зарубцевавшуюся трещину: «…повьерь, что я тебя лублю. Красную розочку, красную розочку я тебе дарью!»