Czytaj książkę: «Когната»

Czcionka:

⁂

Когнаты (лат. cognati, буквально «родственные») – в лингвистике: исторически однокоренные слова, которые имеют общее происхождение в двух и более языках. Звучание таких слов часто похожее, но может сильно разойтись в разных языках. В большинстве случаев значение когнат совпадает не полностью.

Когната

Дракон в городе

Почти всю ночь Константин проворочался, укладывая себя так, чтобы не болели спина и шея, и, пока не уснул, возвращался к мысли, что все эти страдания к дождю. Бессонница аукнулась после обеда в казенной столовой. Боль, которая еще давала о себе знать с восьми до двенадцати, покуда Константин разбирал корреспонденцию, отступила, сменилась сладким, как яблочный компот, чувством успокоения во всем теле. Августовское солнце добралось до окон кабинета, где Константин работал с понедельника по субботу, пробилось сквозь закрытые шторы, настольную лампу можно было выключить за ненадобностью, и стало неловко за шляпу и плащ на вешалке. Да и себя Константин застыдился, когда обнаружил, что задремал, а ведь вроде бы всего на миг отложил вечное перо и попытался расслышать слова оперной арии, доносившейся из репродуктора на улице.

Решетка на окне, сваренная в виде солнца с лучами, непосредственно само солнце, оконная рама – все это образовывало на занавеске причудливо исчерченное тенями пятно света, похожее на картину одного из абстрактных художников, о которых в последнее время только и говорили, будто других забот не было. Подвижная тень осы то пропадала среди других теней, то снова оказывалась на виду, не в силах соединиться с тенью полуоткрытой форточки и потеряться навсегда. Раздраженно вздохнув, Константин слегка извернулся, взял трость, которую привык вешать г-образной рукояткой на спинку стула, и похромал на выручку. Захватил из пачки писчей бумаги на углу столешницы один листок.

Оса забралась в пространство внутри двойной рамы. Константин посмотрел, как она шевелится там, оценил, насколько трудно будет тронуть с места закрашенные масляной краской шпингалеты, и все надеялся, что оса справится со своим освобождением сама, но все же подтащил стул. Почему-то заранее стыдясь, что кто-нибудь внезапно постучит в дверь, долго разбирался с верхним шпингалетом, затем, переживая меньше, зато взмокший от старания, отковыривал нижнюю задвижку.

Оса все это время была озабочена своим существованием, похожим на непрерывный труд. Даже когда Константин накрыл ее бумагой, сквозь лист ухватил двумя пальцами за бока, она принялась выкручиваться, будто спешила вернуться к важному делу. На ощупь оса была мускулистая, как лошадь, и твердая, как желудь. Константин выпустил ее в форточку и почувствовал себя едва ли не героем книги или фильма, который выгнал из трамвая пьяного хулигана, грубившего пассажирам.

Он отдышался и снова взялся за работу, зарегистрировал пару донесений от сознательных граждан. С без пятнадцати четыре до шести минут пятого он уже поглядывал на часы на руке, раздумывал: не зайти ли к родителям на обратном пути. А то как забежал к ним отметить свое двадцатишестилетие, получил галстук в подарок, так больше и не появлялся, почти месяц прошел, созванивались только. С другой стороны – отцу некогда, у него на заводе очередной аврал, так что и не поймать даже в воскресенье, а к одной маме заходить, так это все равно что отца обидеть, нехорошо как-то, по отдельности. Чем ближе был конец рабочего дня, тем сильнее Константин чувствовал, что становится двумя разными людьми, один работал и занимался делом, а второй прикидывал, как проведет вечер во дворе: поваляется почитает, или ввяжется в разговор с соседями, или будет сидеть на балконе после ужина (был такой плюс его комнаты в коммунальной квартире – балкон, где от прежних жильцов остались ящики для цветов, до которых у Константина не доходили руки; он не знал, то ли снова засеять их чем-нибудь, то ли вытряхнуть из них землю, наколоть из них щепы да сжечь осенью в печке).

Но тут скучно, как будильник на исходе завода, зазвонил телефон внутренней связи.

– Костик, заканчивай пока с бумажками и заскочи-ка ко мне, – попросил начальник и положил трубку, не дождавшись ответного: «Вас понял, товарищ полковник».

Константин невольно поймал себя на том, что состроил озадаченную гримасу, и решил не медлить. Торопливо перенес канцелярию в сейф и, хотя и прихватил трость, идя в другой конец здания, старался придать себе как можно менее больной вид. Наигранная бодрость, очевидно, оказалась не слишком убедительной. Адъютант полковника смерил Константина взглядом, в котором угадывалась ирония, сказал:

– Явился, герой… – и приглашающе качнул головой в сторону кабинета.

У Дмитрия Нилыча, как всегда, было сумрачно, так что в первые секунды Константин промаргивался от солнечных пятен, что наловил, пока хромал по коридорам, покрытым натертыми плашками светлого паркета.

– Здравия желаю, тащ по… – начал Константин с желанием, чтобы Дмитрий Нилыч обозначил себя голосом в этом полумраке.

– Заходи, заходи, не стесняйся, – послышалось откуда-то сбоку, оттуда же доносился запах табачного дыма. – Да ты садись. Находишься еще.

Нашарив ближайший стул, Константин уселся, скромненько пристроив трость между коленей.

Константин пытался вспомнить, где мог ошибиться в обработке писем, где мог что-нибудь упустить, не обратить должного внимания на важные сведения, но в городе вроде бы ничего важного не случалось за последние дни и даже пару недель, да и в целом все было относительно тихо. Анонимки, касавшиеся уголовщины, он перенаправлял в МВД, как обычно следуя инструкции межведомственного сотрудничества, при этом не терял бдительности и давал знать коллегам, если попадалось хоть что-то более подозрительное, вроде писем о странно тихих сборищах по такому-то такому-то адресу, запахе канифоли из квартиры соседей или просьбы отреагировать на стук печатной машинки за стенкой – мало ли, машинка не зарегистрирована, никому не хочется неприятностей.

– Ну и что там граждане пишут интересного? – спросил Дмитрий Нилович. – Не дают хоть затосковать? Радуют историями?

– Да какие истории, товарищ полковник? – развел руками Константин, пытаясь сообразить, к чему эти вопросы. – Больше всего на алкоголиков жалуются, которых по профсоюзной линии не могут пропесочить толком. На спекулянтов. На работников торговли, которые товары зажимают. Кто-то пытается соседям подкузьмить анонимкой за старые обиды. Насчет самогоноварения есть сигналы. Психов хватает, не без этого: кто-то диверсантов видит, где их нет, кто-то шифр в «классиках» на асфальте. Достает, в общем, веселья.

Дмитрий Нилович слегка прокашлялся, задумчиво сказал: «М-да, понятно».

– Но, если разобраться, куда мне еще? – продолжил Константин. – Я же все понимаю. Толку от меня сейчас немного. Делаю что могу.

– Чё-т ты нагоняешь грусти, старлей, – прокряхтел полковник, сел в кресло, включил лампу, и Константин нехотя поглядел в его наполовину обожженное лицо; оба глаза полковника: обычный и стеклянный – смотрели с одинаковой внимательностью. – Может, и мне, скажешь, на покой пора, и во мне смысла немного, раз у меня не всего хватает? М-м?

– Никак нет, товарищ полковник, – помедлив, возразил Константин.

– Ясно все с тобой, – тоже помолчав, вздохнул Дмитрий Нилович и откинулся на спинку кресла.

С минуту полковник задумчиво постукивал крепкими пальцами по столешнице. Громко тикали напольные часы позади Константина. С улицы, откуда-то издалека, доносились звуки пинков по мячу и детские крики: «Мне давай! Мне пасуй, каракатица!»

Полковник щелкнул портсигаром, дунул в папиросу, снова прошел к подоконнику, чиркнул спичкой, но курить не стал, а погасил ее несколькими взмахами и сказал словно в пустоту:

– У той чокнутой драконьей бабы, которую ты спас, дочка пропала.

Сердце Константина стукнуло невпопад, и слабая судорожная боль, привидение той, настоящей боли, которую он испытал, когда получил ранения, слегка отдалась в спине и шее. Промелькнуло воспоминание: яркая синяя лужа, похожая на разлитую краску, растекшееся по полу мороженое.

– А при чем тут, извините, я? – осторожно спросил Константин.

– Вот и я не знаю при чем, – заметил полковник. – Не я с драконами переписываюсь.

– Это нечасто происходит, – ответил Константин, стараясь, чтобы слова не звучали как оправдание. – И большинство не я прислал, а мне с той стороны Зеркала прислали. А я отвечаю согласно инструкциям. Иначе как? – В нем слишком быстро накопилось раздражение, которое он вроде бы сумел удержать, но все же ляпнул: – В конце концов, вы в курсе переписки. Можно было намекнуть, если сомневаетесь, что у вас сотрудник как-то не так себя ведет, тем более все читается, проверяется, как-нибудь цензурируется, в чем я не сомневаюсь.

– Да, блин, Костя, не кипятись ты, – зевнув, перебил его Дмитрий Нилыч. – Понятно, что не ты. Скорее всего, это их какие-то трения. У них там, это, как его, дай бог памяти. Стрийное наследование, что ли, черт их разберет. Мужчина у женщины наследует титул, если у нее он есть, а потом наоборот – женщина у мужчины, и женская линия важна при наследовании. Ну и за время войны муж у той драконихи крякнул благополучно, затем наследовала его сестра, но у нее детей не было. Затем и сестрица загнулась, потом дядя какой-то левый выплыл, но он долго не протянет, и сейчас выходит, что девочка, которая потерялась, – будущая наследная герцогиня. Так что может получиться, что это ее кто-нибудь из родственников по женской линии и потерял на всякий случай. И мы тут не при делах.

– Товарищ полковник, разрешите идти? – попросил Константин.

– …А может и оказаться, – как бы не услышал его Дмитрий Нилыч, но при этом надавил голосом, пресекая любое возражение – что ее к нам через Зеркало перекинуло. И тогда…

Глаза Константина уже привыкли к полумраку, и он увидел, что начальник сделал жест, будто некого сеятеля изображал, рисуя перед Константином какую-то еще неясную перспективу.

Как ни странно, оба глаза полковника вспыхнули живым зловещим огнем, и он обреченно произнес:

– И ее тут замочат, и опять все по новой вспыхнет. Семейка надавит, они генератор Зеркала выключат, и заново попрет: бомбардировки, танковые клинья, диверсанты, котлы…

– Так ей сколько лет? Лет семь, – перебил Константин. – Кто ж ее тронет?

Полковник блеснул металлическими зубами с той стороны, где у него был стеклянный глаз.

– Ты, видимо, не совсем в курсе, как обстоит дело, как тут с детьми драконьими получается иногда, – заметил Дмитрий Нилыч. – Про пожар в Южном слышал месяца четыре назад?

– Допустим, – неуверенно ответил Константин.

– Ну так пять трупов, не считая мелкого дракона. Граждане решили камнями закидать. Милиционер подоспел с табельным оружием, отличник ДОСААФ и ворошиловский стрелок, а так бы, может, тот и улетел бы к себе. – Дмитрий Нилыч перевел дыхание и продолжил: – Так то был пацан из их мелкого рыцарства, почти кривозубый крестьянин из драконов, практически классово близкий персонаж, навроде нас с тобой. Между ним и этой девочкой с драконьей точки зрения просто пропасть пролегает по важности. Того они почти не заметили, вроде бы на несчастный случай списали, а тут так не получится, хоть убейся.

Полковник не выдержал и все же закурил, сквозь клубы дыма бросил:

– И что обидно… – его разобрал кашель, он долго унимал его, после чего вытер рот платком, посмотрел на платок и весело поделился: – О! Уже, считай, полгода без крови! …Так вот, – продолжил Дмитрий Нилыч, – что обидно, они наших детишек не трогают. Или перевертышами делают, или обратно через границу тащат в целости и сохранности.

Из горла Константина невольно вырвался неопределенный звук, похожий на возмущение.

– Ты-то как раз этой доброты огреб по полной, – поддел его полковник, – не надо тут. Разве что только посылки со сладостями от них не получаешь. Ордена, секундомеры…

Константин проглотил этот упрек, но желание поспорить отразилось на его лице, и начальник это заметил, спрятал быструю улыбку однократным покашливанием в кулак.

– Хорошо, что не все безнадежно, – сказал полковник, и голос его смягчился, – большинство-то мы обратно отправляем, тоже в целости и сохранности, иногда даже с повязанным пионерским галстуком и подарками. Всё как в новостях. И всякую нечисть, ту, что не драконы, которая к нам из Зеркала вываливается, передаем проводнику. Тут совсем нет повода для стыда. То есть всяких там детей-оборотней, вампиров, призраков, чертей, осьминогов каких-то проводник отводит обратно в Зеркало, а потом приносит благодарности и пожелания дальнейшей успешной работы.

С папиросой, устремленной огоньком в сторону Константина, и взглядом, устремленным в пустоту, Дмитрий Нилович сожалеюще добавил:

– Но… повторюсь… тут дракон. Да еще и с молочными зубами. Как бы суеверные ребята какие-нибудь не разобрали ее на эти зубы, чтобы исполнить несколько своих желаний. Потому что, как ни гони из голов всякую дурь про черных кошек, сглаз, а по бабкам-то и гадалкам люди продолжают ходить. Да и дома раскидывают картишки. Остается еще в обществе темный элемент. И эта темнота, еще и умноженная на ненависть, которая никуда не делась… В общем, очень надеюсь, что ее сюда к нам не забросит и тебя я сюда зря вызвал и просто, как положено, попрошу тебя не трепаться, хотя ты и так не будешь, поскольку все понимаешь.

– Просто я не понимаю, при чем тут я, при чем тут драконы. Не вижу связи, товарищ полковник.

– …И тут мы снова возвращаемся к твоему «подвигу», – как бы вспомнил Дмитрий Нилыч, – и твоим сношениям с драконами, переписке с одной из них. В общем, они попросили… нет, не так! Потребовали, а с нашей стороны… – он показал пальцем наверх, – приказали, чтобы если она все же окажется на нашей территории, то обратный путь – только в твоем сопровождении. Иначе, если с ней что-нибудь произойдет на обратном пути, драконы будут считать это местью, или убийством, или убийством из мести. Честно говоря, я бы хотел в глаза ее мамашке посмотреть, когда она узнает, что дочурки больше нет, хотя и знаю, что дети за родителей не отвечают. Но я помню, что́ они с мужем тут творили, особо не церемонились. Они и там не стеснялись в средствах, так что считаю, что и кое-какие драконы тоже мое чувство разделяют…

Он говорил, а Константин опять вспомнил глаза женщины-дракона, матери потерявшейся драконьей девочки, во время их первой и единственной встречи и подумал, что Дмитрий Нилыч преувеличивает. Вряд ли он захотел бы посмотреть на нее в тот момент, когда она узнает, что ее дочь мертва. Снова волна боли прокатилась по спине, но не мимолетно, как перед этим, а слегка задержалась в районе шеи. Константин полез в карман за таблетками и вспомнил, что оставил их в плаще.

«Ничего, потерпишь», – подумал он и, стесняясь собственной торопливости и неожиданного радостного волнения, отчеканил:

– Товарищ полковник, я полностью осознаю глубину своей ответственности. Если командование считает, что я способен выполнить эту задачу…

Константин осекся под взглядом полковника.

– Старлей, – сказал Дмитрий Нилыч, – не в обиду. Никто не считает, что ты сможешь выполнить эту задачу, как бы ты что-то там ни осознавал. Если это произойдет, ты отправишься в Зеркало с проводником, на него-то одна надежда и есть. И пойдете вы втроем. Чем меньше народу знает, кто она такая и где она есть, тем лучше для нас всех. Ты просто символ того, что мы сделали все, что смогли. Они попросили, мы согласились.

– Вас понял, – только и смог ответить Константин.

– Ты не понял, – уверенно заявил полковник, – ты абсолютно ничего не понял, Костя. Будь наша воля, мы бы ее на танке через погранзаставу отправили, но всякое может быть. Любой из проверенных людей много через что прошел, и неизвестно, у кого это как аукнется. И с той стороны может быть провокация, и вообще, неизвестно с какой стороны ждать привета. Можно через Зеркало с проводником и толпой спецов, но и там – мало ли: каждому в голову не заглянешь. И целую кучу ценных людей, которые через Зеркало ходить способны, разом терять малоэффективно.

– Хорошо, – сник Константин, – от меня теперь нет толку. Буду только под ногами путаться. Но почему тогда проводника одного не отправить с ней через Зеркало? Он, судя по всему, давно подтвердил свою лояльность и гуманность. Сколько он с чужими детьми уже хороводится, нареканий не было, насколько понимаю? Что он, кстати, за человек, кто он такой? Где во время войны был? Или это секретная информация?

– Нет никакого секрета! – охотно ответил Дмитрий Нилыч, погасил окурок и сел не в свое начальственное кресло, а на стул напротив Константина, там, где обычно располагался кто-нибудь из подчиненных во время совещания.

Напольные часы пробили пять. Тело Константина поерзало силою привычки, что уже пора домой.

– Он проверен и перепроверен раз десять, – сказал полковник. – Он бывший учитель биологии. Или физики? Нет, вроде биологии. Но не суть. Его ранило в начале войны, эшелон с ним и другими драконы сожгли, жена у него тоже когда-то тогда погибла, тоже в самом начале, детей у них не было, почти всю войну он на дальнем фронтире куковал, коллеги и ученики подтверждают, а когда драконы Зеркало поставили, ему первый ребенок оттуда попался. Он его отвел обратно и вернулся. Второго ему уже подсунули, потому что у него первый раз получилось. Ну и теперь живет тут в нашем квартале, у милиции, пожарных и у нас, конечно, его номер телефона имеется. Вот, даже телефон ему провели! Все как бы чисто абсолютно. Кроме одной детали, разумеется, которая так и бросается в глаза. Если он ни разу не пересекал границу между нами и драконами, а всегда находился по нашу сторону, то какого же дьявола он может в Зеркало ходить?

– Вот тоже хотел спросить, – вмешался Константин.

– Его и спрашивали. А он говорит, что не знает, как так получается. Но, я так думаю, пока его ответ просто всех устраивает. Настанет момент, когда его спросят построже. Но пока он исправно работает, на карту Зеркала кое-что наносит, об активности драконов, бандитов и бандитского подполья докладывает, так что от него одна только польза. А кто он там был, сейчас не так и важно. Иначе его бы обязательно спросили: «Ну-ка, товарищ, доложите нам, как это понимать, что обычный ботаник с педагогическим образованием, рядовой пехтуры, почти без боевого опыта, рассекает по территории Зеркала там, где настоящие ветераны войск специального назначения пропадают бесследно? Как вы это объясните, уважаемый?»

– А он такой, – так внезапно озарило Константина, что он перебил полковника: – «А как вы объясните, что мои портреты несколько раз печатали в газетах, но не нашлось ни одного человека, который опознал бы меня как другого?»

– И отпечатков нет в архивах, – грустно добавил полковник, – но вот это как раз объяснимо. Много что горело и пропадало тогда. Вон, до сих пор детдомовцы родителей находят спустя столько лет, и родители – детей, которые в детдома попали. Голод, смерть, ужас, столько бед. Иногда супруги друг друга не с первого раза узнают. А тут фотография в газете. У меня однажды портрет сына напечатали за победу на олимпиаде по математике. Портрет, конечно, в рамочке висит, но вот так бы мне его дали, среди других портретов, я бы не узнал в этих точках родное дитя, честное слово.

– Меня соседка не узнала, когда я до дома добрался после плена и детдома, – поддакнул Константин, – да и мать с отцом, честно сказать, косились, присматривались, что ли. И от себя не отпускали, даже погулять, и в то же время поглядывали как на чужого.

Полковник понимающе кивнул, потер подбородок, словно проверяя, насколько отросла щетина за время их разговора.

Кажется, они оба вздрогнули от длинного телефонного звонка.

– Ну что, Костик, – подмигнул полковник, – вечер перестает быть томным? Сейчас выясним.

Он взял трубку и стал серьезно слушать собеседника, задумчиво потирая подбородок. Наконец спросил:

– Как ее зовут?.. Что говорите?.. Грубит? Отвечает: «Как надо!»? Ну, ладно. А одета во что?

После этих слов полковник издал несколько одобрительных «угу», поблагодарил собеседника за службу и приказал дождаться товарища Земцова.

– Надеюсь, еще раз предупреждать о секретности… – произнес Дмитрий Нилыч, – Да, да. ЗЕМ-ЦОВ. Зем. Как «земля».

Полковник положил трубку одного телефона, но тут же схватил другую, при этом глядел на Константина, но будто уже не видел его:

– Товарищ майор, она в Приречном РУВД. Давайте-ка ее сюда, ага. Только сами, шофера не дергайте, пускай сидит кукует.

Видимо, у майора возникли какие-то вопросы, потому что в живом глазу мелькнул интерес и любопытство. Дмитрий Нилыч негромко прочистил горло, кивнул:

– Разрешаю…

После того как он выслушал майора, на его лице появилось едва уловимое ироническое выражение, и он сказал:

– Да переживет как-нибудь одну ночь на диване. И тушенки поест, не облезет… Да. Выполняйте.

После телефонной беседы он некоторое время сидел, глядя в одну точку, и, казалось, совсем забыл про Константина, жевал губами, также о чем-то размышляя, потом воздел указательный палец, протянул:

– Та-а-а-а-ак.

Показал на Константина, будто выбрав его из толпы других офицеров, так что тот едва удержался, чтобы не оглянуться – мало ли кто еще тихо стоит в углу у него за спиной. Полковник же твердым голосом отчеканил:

– Ты! Марш домой. Есть. Спать. Завтра в полшестого сюда. С тревожным чемоданчиком. Форма одежды… – Дмитрий Нилыч невесело усмехнулся, – «прогулка по лесу». Батарейки для стилета проверь.

– Будет сделано, товарищ полковник, – отвечал Константин.

– Обязательно проверь, – повторил Дмитрий Нилыч, выделив голосом слово «обязательно», – а то вроде все взрослые, со званиями, а хватишься – какие-то маши-растеряши, честное слово. Можете идти, товарищ старший лейтенант.

Константин оперся на трость, осторожно поднялся, сделал несколько шагов, пытаясь казаться вполне здоровым. Дмитрий Нилыч не выдержал и окликнул его:

– Подожди секунду. Может быть, тебе лучше машину подогнать сейчас и завтра с утра? Как думаешь?

– Товарищ полковник, я справлюсь, – как можно более убедительно произнес Константин.

На это Дмитрий Нилыч только и смог, что махнуть рукой:

– Тогда убирайся с глаз моих! Или с одного глаза? В общем, убирайся, герой, чтобы я тебя сегодня больше не видел.

Вечерняя коммуналка встретила Константина привычными запахами кипятящегося на кухне белья, готовящейся еды. Дежурные по квартире соседи домыли пол в коридоре, еще не высохшие доски отдавали хлоркой. В ванной шумела вода и кто-то молча плескался под душем. Пахло табачным дымом. И все было обыденно и спокойно, однако знание того, что в город попала маленькая девочка-дракон, о которой нельзя было говорить, осознание, что он может сюда и не вернуться больше, придавало всему оттенок глупой ностальгии. Снова поверх обычных обязанностей у него возникло секретное дело, гораздо более важное, чем перебирание бумажек, отчего у симпатичного Константину мира появилось что-то вроде подложки, на которой этот самый мир и держался, как поделка из пластилина. Юная соседка болтала по телефону в прихожей, пока Константин вытирал ботинки о коврик, озорно стрельнула глазами, но это заигрывание предназначалось вовсе не Константину, а телефонному собеседнику. Ее имени Константин не успел запомнить, только был в курсе, что она поступила в институт и родители сняли ей комнату в коммуналке, чтобы студентка не отвлекалась от учебы в общежитии. Она болтала и не догадывалась, что завтра опять может начаться война. И начнется война или нет, отчасти зависело и от Константина. Девушка не имела понятия об этом и щебетала, а Константин вполне понимал, во что могут вылиться сегодняшние события, и находился в прострации, имея отчетливое представление: случись в Зеркале что-то по-настоящему опасное, требующее напряжения всех сил, внимания, быстроты, – он вряд ли вывезет и надежда только на проводника.

Как только телефон освободился, Константин позвонил родителям и сказал матери, пусть она его не теряет, друзья на работе позвали на рыбалку, а у него как раз накопились отгулы, так что примерно неделю он проваландается на природе, вдалеке от суеты и дел.

– Ну, хоть и правда отдохнешь, а то аж зеленый, – сказала мама. – То над бумажками сохнешь, то по этой…

А у Константина правда, помимо боли и канцелярской работы, имелось еще одно расстройство в жизни. Совсем недавно он расстался с некой Светланой, которую сначала привлекло то, какой он суровый, высокий да крепко сложенный, да еще и офицер МГБ, а затем разочаровало то, что за этим всем скрывалось, а именно: жилье, болячки, да что о работе своей Константин не мог разговаривать, поэтому в ответ на ее истории из жизни инженерного отдела машиностроительного завода он лишь молчал, будто и не работал вовсе, а уходил по утрам в какую-то скучную пустоту и из этой пустоты вечером и возвращался. А еще она узнала, что Константин ведет переписку с женщиной-драконом. А старшего брата Светланы во время войны драконы сожгли у нее на глазах, и поэтому к драконам она относилась очень плохо и попросила не отвечать на письмо с той стороны. «Это глупо», – возразил Светлане Константин. Глупо не глупо, но с тех пор Константин со Светланой не общались…

По стеночке, дабы не затоптать вымытый пол, он поковылял до своей комнаты. Еще от входа Константин заметил, что дверь приоткрыта, а значит, в гости снова просочилась одна из сестер Волеговых… или обе сестры – старшая и младшая. Они порой спасались у него от необходимости нянчиться с двухгодовалым братом. Чаще всего в таких случаях сам Константин уходил от непрошеных гостей на кухню либо во двор. А порой болтал с ними от нечего делать, благо, наученные родителями, в душу они не лезли, больше сами жаловались на строгих учителей, вредных одноклассников, мечтали, кем станут, когда вырастут. Брали читать книги, какие подходили им по возрасту. Иногда возвращали.

Старшая – то ли тринадцатилетняя, то ли четырнадцатилетняя Наталья – сидела за столом и с грустью изучала учебник языка, открыв раздел с тезаурусом. Младшая – десятилетняя Маша – в побледневшем от стирок платье, доставшемся ей от Натальи, пускала мыльные пузыри на балконе. Видимо, недавно выскочила туда, потому что по пути к подъезду Константин ее не заметил. То, что ей именно десять, Константин помнил, поскольку совсем недавно побывал на семейном празднике, а свечек на торт удалось найти и купить только девять; Наталья шутила над младшей сестрой, дескать, если свечек только девять, то и исполнилось ей опять только девять.

– Привет второгодникам! – шутливо обратился он к Наталье.

Она действительно сломала ногу позапрошлой зимой и осталась на второй год.

Наталья, не отводя взгляда от учебника, возмущенно фыркнула.

Константин во время войны отстал от школьной программы, а потом нагонял. Еще помнил, как сам с ненавистью сидел над тезаурусами, и в учебе наступали такие моменты, что не только новые иероглифы не запоминались, а еще и прежние, вроде бы вызубренные раз и навсегда, вылетали из головы.

– До первого сентября еще недели полторы, а ты учишься, – не смог не заметить Константин, пока вешал плащ и шляпу на крючок возле двери. – Провинилась? Мать заставляет?

– Да я иероглифы, которые на лето задали, не выучила. Ну, выучила, но не все. Ну… то есть почти никакие не выучила, – призналась Наталья.

– А как ты литературу, заданную на лето, читала, если не выучила иероглифы?

– Никак, – просто ответила она. – Папа теперь постоянно повторяет: «Ты все пела? Это дело: так пойди же, попляши!» Надоел.

– Да это нормально, – утешил Константин. – Все как-то ничего не учат, а все равно выучиваются.

– Просто непонятно, зачем иероглифами писать, если можно слоговыми знаками, как вот в учебнике, в пояснительной части к иероглифам.

– Так уж повелось, – вздохнул Константин. – Мы это у драконов переняли, а они это придумали. Сейчас поздновато переделывать все газеты, журналы, вывески – не находишь?

– Не знаю, я драконов, по-моему, больше ненавижу не за войну, а за иероглифы.

Константин рассмеялся, аккуратно опуская себя в кресло в углу комнаты.

– Зато они и коммунизм придумали, а мы его строим, – возразил он. – А у них реакционные силы пришли к власти, и драконы откатились назад в своем общественном развитии. Мы теперь самый передовой строй на всей земной плоскости.

– Все время слышу на уроках и на политинформации «силы реакции, силы реакции», а что это вообще? – спросила Наталья.

– Ну, это те, кто пытается все вернуть как раньше. Это как если бы у нас царскую власть вернули вместо власти рабочих и крестьян. И ты бы сейчас не над иероглифами сохла, а ишачила где-нибудь прачкой за несколько рублей в месяц.

– А вы, дядя Костя? Где были бы вы?

– Не знаю, но тоже ничего хорошего.

Таблетки, которые он проглотил по дороге домой, подействовали, и отступившая боль позволила смотреть на мир чуть веселее. А попав наконец в ванную, умывшись и переодевшись, Константин так и вовсе почувствовал, что все не так плохо. Что трудного пройти с проводником по летнему лесу, ну да, с тросточкой, но на иллюстрациях в книжках про походы и путешествия персонажей часто рисовали с альпенштоками, а альпеншток отчасти трость, так что Константин получался отчасти путешественник из книжки.

Еще и Волеговы принялись кормить его борщом на общей кухне, и могло создаться впечатление, что ничего не изменилось и всё как прежде, как многие месяцы до этого.

– На рыбалку, значит, едешь, – хитро сощурился Волегов-старший.

– Вот как тут можно что-то в секрете утаить? – притворно возмутился Константин.

– А можно! – рассмеялась Волегова-мать. – Невесты тебе еще не доложили? Вроде постоянно у тебя вертятся, а молчали! Наверно, сглазить боялись. Мы ведь в новый дом переезжаем скоро. Приходи на новоселье. Трехкомнатную дают. Да и потом ждем в гости.

Константин смутился:

– Да как-то неловко.

– Да что неловко-то, господи? – возмущенно вскинулся Волегов-старший. – Не чужие люди! Таскал же ты Наташке яблоки, пока она на вытяжке лежала.

– Так я в больницу и так ходил, мне все равно нужно было на процедуры, – стал оправдываться Константин.

– Да ну тебя! – сказал Волегов-старший. – Молодой ты еще. У тебя вот до сих пор наверняка убеждение, что люди, которые рядом, никуда не денутся, потому что все вроде бы всегда под рукой. Раз люди живы, то они у тебя как бы есть постоянно, будто в кармане спрятаны, и ты их в любой момент можешь оттуда достать. А потом выходит иногда, что зря не ходил в гости без повода, что вот пары встреч, которым не придал значения, а их и не хватило для того, чтобы потом себя не чувствовать дураком. В общем, мы тебя будем вызванивать, а ты будешь появляться на пороге.