Czytaj książkę: «Пепельные цветы», strona 7

14. День седьмой. Ллойд

У кошек нет модели взаимоотношений с машинами. С человеком, который сидит в машине – есть, а с самой машиной – нет. У собаки, впрочем, тоже. Никакой инстинкт не обусловливает поведение собаки или кошки, когда она вышла на дорогу и видит автомобиль. Потому что машины придуманы недавно и никогда раньше не пересекали собаче-кошачью эволюционную тропу. Именно поэтому под колёсами автомобилей ежегодно гибнет огромное количество этих животных. И тем не менее, их гибнет меньше, чем людей, у которых имеется модель поведения при встрече с машиной. Ллойд специально интересовался в своё время статистическими данными на этот счёт. Так вот, неразумных животных гибнет меньше, чем разумных людей.

Он думал об этом, понуро следуя за Беатрис, вцепившись в её тёплую руку, обоняя исходящий от неё женственный запах.

Этот ужасный Маклахен представлялся Ллойду машиной – тяжёлым внедорожником, надвигающимся на него – испуганного кота, который не знает, что ему делать и как себя вести. Он мечется по дороге, припадая к раскалённому солнцем асфальту, и чувствует только неправильность всего происходящего и странную потерянность и страх.

Если бы не Беатрис, он бы, наверное, сошёл с ума, когда хозяин начал кричать на него. Впрочем, если бы не Беатрис, Ллойд не сидел бы в чулане за пустой беседой, а подметал дорожку. Это она перехватила его в коридоре и увела к себе.

Любовь хороша, да. Она сладка – все эти поцелуи, объятия, слова, от которых в душе пощипывает и что-то трепыхается. Если бы ещё любовь не требовала так много от мужчин! Если бы она не была коридором, с таким количеством дверей, каждая из которых может привести тебя в такие дебри!..

Женщинам хорошо, им не нужно ничего делать, ни к чему не нужно стремиться, не нужно завоёвывать, а потом защищать – сиди только и подавай руку для поцелуев.

Беатрис стала его первой настоящей любовью. И к счастью, дверей в этом коридоре оказалось не так уж много. Главное, когда открываешь, не забыть, с какой стороны ты пришёл. Но Беатрис – молодец, она всегда готова напомнить, помочь и поддержать. Он должен быть благодарен ей за всё. И конечно, постарается не дать её в обиду.

Сегодня он почти готов был ударить этого Маклахена, и если бы тот не начал кричать… Ллойд не может, когда на него кричат. Что-то в его мозгу щёлкает, едва только уши уловят повышенную громкость и сердитые интонации собеседника. Что-то щёлкает, заставляя его чувствовать себя котом на дороге, перед стремительно надвигающимся огромным внедорожником.

Может быть, оно и к лучшему… Если бы он не сдержался и ударил хозяина… Маклахен крупный человек, у него очень сильные руки-крюки с цепкими пальцами. Его даже по лицу видно: этот человек может и убить, не задумываясь. Ну почему, почему им так не повезло?! Почему бы им не оказаться в другом месте, где нет Маклахена?

Беатрис вся пылала, он физически ощущал стелющийся за ней шлейф гнева – это была горячая наэлектризованная волна, которая искрила и готова была испепелить каждого, кто неосмотрительно окажется слишком близко. Ллойду даже стало страшновато. А может быть, Беатрис сердится и на него тоже? Ведь он вёл себя не как настоящий мужчина, он спасовал перед Маклахеном, показал свою слабость…

Нет, в следующий раз он постарается не быть размазнёй. Нужно только отвлечься от того, что говорит хозяин, не слушать его крика, который подавляет, уничтожает, размазывает тебя по полу.

Вслед за Беатрис он вышел на крыльцо.

Здесь было темным-темно, как перед штормом. Со стороны материка надвигалась тяжёлая чёрная туча, которая не сулила ничего хорошего.

– Постой здесь, милый, я принесу инструмент, – сказала Беатрис, направляясь к сараю, в котором хранились у Маклахена лопаты, мётлы, грабли и прочие вещи – такие мирные, такие добрые, приносящие уму и сердцу щемящие воспоминания о детстве, в котором пахло сжигаемой листвой, маминым передником и папиным нюхательным табаком.

Она вернулась через минуту с двумя мётлами.

– Помогу тебе немножко, – сказала, тяжело дыша. – Ты начнёшь от крыльца, а я пойду на ту сторону, хорошо?

Милая, милая Беатрис! Какая ты умница, какая ты добрая!

– Фух, – вздохнула она. – Наверное, я перенервничала с этим… с этим подлецом. Прошла всего ничего, а уж прям задыхаюсь.

– Будет гроза, – кивнул он на тучу. – Поэтому так душно, милая.

Она улыбнулась, кивнула, пошла. И вдруг остановилась.

– Что это? – произнесла она, повернувшись, глядя в сторону материка.

Ллойд посмотрел туда же. Никакого материка на горизонте видно не было. Вообще ничего в той стороне не было. Даже моря. Нет, сколько-то моря было, а потом из него вырастала сплошная серая стена, закрывавшая остатки мира от взгляда.

– Стена, – озвучил он своё впечатление.

– Но там не может быть никакой стены!

– Я знаю. А тебе не кажется, что она приближается?

– Да, – ответила Беатрис, присмотревшись. – Да, очевидно. Надеюсь… это не опасно.

– Может быть, это газовая атака? – предположил он.

– Откуда? – пожала она плечами.

– Но китайцы же говорили, что будут использовать химическое оружие против Швеции.

– Норвегии, – поправила Беатрис. – Вряд ли. Химическое оружие запрещено.

Ллойд тоже пожал плечами. На использование ядерного оружия тоже был наложен мораторий. И что с того? Для того и выдумываются всякие законы, чтобы потом их нарушать.

Стена приближалась и довольно быстро. Теперь это было видно явственно.

– Господи, пресвятая богородица! – услышали они возглас со стороны огорода, который располагался левее, вдоль стены гостиницы. Там копошилась на грядках Меган Маклахен.

Поглядев на неё, Ллойд сразу вспомнил о Пирсе Маклахене. Он торопливо спустился с крыльца и принялся махать метлой, выметая песок и пыль с кирпичной дорожки. Беатрис посмотрела на хозяйку, на него, но не взялась за работу, а снова повернулась к приближающеёся чёрной стене.

– Ллойд! – позвала она через пару минут. – Ллойд, посмотри же!

Он поднял глаза от дорожки.

Стена перестала быть стеной. Теперь это была огромная туча, которая застила весь белый свет, от моря до неба, от горизонта до горизонта. Туча наплывала на них. Теперь стало ясно видно, что с неба что-то падает. Снег. Только почему-то снег был не белый, а серый. Да и неоткуда взяться снегу на пороге июля месяца.

– Пепел, – догадался он. – Это пепел.

– Пепел… – прошептала Беатрис. – О, господи, я боюсь.

– Не бойся, я рядом, – сказал он.

А пепел уже падал и ложился на их волосы, плечи, на кирпичную дорожку. Это были пока ещё редкие крупные и не лёгкие, в отличие от снега, хлопья. Падая, они тут же рассыпались. От земли поднималась вверх почти незаметная серая пелена мельчайшей пыли.

Небеса были непрозрачны и тяжелы, как ртуть. Они нависали низко-низко, давили на плечи и не давали дышать. Вместе с тем, зрелище этих медленно падающих, больших и серых хлопьев, этой густой дымки, было хмуро-величественным и по-своему красивым, несмотря на весь ужас происходящего.

– Надо идти в дом, – сказала Беатрис, зажимая рот и нос ладошкой.

– Да, – кивнул он. – Ты иди, пожалуй, а я хочу посмотреть на эту красоту.

– Пойдём, прошу тебя! – она метнулась обратно к крыльцу. – Ллойд!

– Да-да, сейчас, я сейчас. Иди, милая, иди.

– Я не пойду без тебя. Я умру вместе с тобой, раз уже тебе так хочется.

– Мне этого совсем не хочется.

Вокруг уже ничего не было видно. Воздух напитался пылью до такой степени, что вдохнуть стало почти невозможно.

Мимо, тяжело дыша и кашляя, просеменила Меган Маклахен.

– В дом! – крикнула она Ллойду и тут же закашлялась, сложилась в три погибели.

Беатрис тоже подкашливала. У Ллойда и у самого всё внутри щекотало, першило и драло. Не выдержав, он бросил метлу, повернулся и взбежал на крыльцо. Вслед за Беатрис вошёл в гостиную и сразу, как и она, согнулся в мучительном приступе кашля – влажный воздух комнаты раздирал иссушённые колючим пеплом бронхи.

У человека нет модели взаимоотношений с ядерной бомбой, – думал он потом, стряхивая и выколачивая из пиджака пыль и пепел. – У кота – с машиной, у человека – с ядерной бомбой. Человек смутно чувствует исходящую от бомбы опасность, он даже знает о ней и знает даже теорию правильного поведения после того, как умудрился уцелеть в атомной бомбардировке. И при этом, однако, он совершенный кот на дороге, перед надвигающимся на него автомобилем – так же беспомощен, растерян и нежизнеспособен.

– Кошмар! – воскликнула Беатрис, откашлявшись.

– Но как это красиво! – восторженно произнёс Ллойд. – Какая величественная была картина. И страшная одновременно.

– Ужасная картина! Это смерть.

– Смерть тоже может быть прекрасной, – пожал плечами он.

Нет, на самом деле Ллойд конечно так не думал. Но ему нравилось выглядеть мудрым, много повидавшим и слегка циничным.

Из коридора появилась бледная Меган. Она суетливо просеменила обратно к двери на улицу. За ней явился Пирс Маклахен. У Ллойда в животе образовалась щипучая пустота, к горлу подкатила тошнота.

– А вы что, уже всё сделали? – вопросил хозяин.

– Там невозможно находиться, – ответила Беатрис, не глядя в это каменное ненавистное лицо. – С неба падает пепел. Столько пепла, что нечем дышать и ничего не видно.

Меган Маклахен выжидательно замерла у двери. Она надеялась, наверное, что Ллойд и Беатрис убедят сейчас хозяина, что ей не стоит выходить на улицу.

– И что? – нахмурил брови Пирс Маклахен. – Наверное, думаете, что теперь будете сидеть на диване и обжиматься? Чёрта с два! Работёнка для вас найдётся, не думайте. – И, повернувшись к Меган: – Ну, чего присохла к двери, чёртова дура? Пшла на кухню!

Меган облегчённо вздохнула и поторопилась исчезнуть в коридоре, пока её царь и бог не передумал не посылать её в эту адскую пелену, на верную смерть.

В дверях с ней едва не столкнулся возбуждённый Липси. В лице его не читалось страха, но лишь радостное удивление.

– Вы видели?! – вскричал он, показывая на окно. – Вы видели, что творится на улице?! Какая красота!

– Да уж, красота… – отозвалась Беатрис. – Попробовали бы вы дышать этой красотой.

– Особенно над морем красиво, – поддержал Липси Ллойд. – Сначала водная гладь, гладь, а потом – стена. И падающие на море небеса. Почему я не поэт!

– Ай, что делается! – вслед за Липси в гостиную ступила Джайя. За её спиной показалось любопытное лицо Меган. – Пепел гнева божьего падает на нас с неба. Ай мэ!

Ллойд заметил, с какой неприязнью и даже ненавистью взглянул на цыганку Пирс Маклахен.

– Только попробуй каркать здесь! – прорычал хозяин. И кивнул на Ллойда и Беатрис: – Этим много не надо, чтобы с ума сойти. Тем паче один-то уже сошёл, дальше некуда.

Беатрис поджала губы, взяла Ллойда под руку, поглядывая на хозяина с нескрываемым отвращением.

– А и правда, давайте не будем сгущать краски! – жизнерадостно воскликнул Липси.

– Какие уж там краски, – возразила Беатрис. – Всё серо.

– Ох! – вздохнула Меган, которая тихонько прокралась обратно в гостиную вслед за Джайей и присела на краешек стула у дальней стены. – Ох!.. Умру я скоро… Что-то плохо мне совсем.

– Я вот тебе умру! – прикрикнул на неё Пирс Маклахен.

– Мы все умрём, – подтвердил Ллойд.

– Но ты сдохнешь первым, сморчок, – оскалился на него хозяин, – если будешь молотить языком почём зря.

– Сердце дрожит, – простонала Меган. – Вот-вот оторвётся.

– Ну ты! – Пирс Маклахен погрозил ей пальцем. – Ты мне это брось! Я тебе где сказал быть? Тебе ещё ужин готовить этим.

Он обвёл презрительным взглядом собравшихся.

– Я приготовлю, – вызвалась Джайя. – А ты, Меган, пойди приляг, моя золотая, полежи.

– И не надейся! – прищурился Маклахен. – Никто тебя к кухне не допустит. Ты ведь хочешь подсыпать чего-нибудь в еду, признайся. Отравить меня хочешь? Только ничего у тебя не выйдет, черномазая! – И он повернулся к Меган: – Эй, а ну хватит придуриваться, чёртова баба!

Ллойд заметил, как Джайя, пока Маклахен не видит, осенила его крестным знамением, нашёптывая что-то себе под нос.

Ллойд тоже относился к цыганам с недоверием. Он не особо любил это шумное племя, с которым сталкивался несколько раз на рынках да на просёлочных дорогах. Они были громкоголосы, неприятно приставучи и нахальны. Они были слишком уверены в себе. Ллойд, для которого отказать в просьбе человеку, даже совершенно незнакомому, было непосильной задачей, с глупой улыбкой на лице раздавал им последние деньги, бормоча только: "У меня совсем не много денег… Позвольте, но вы же оставите меня без гроша… Не лезь в кошелёк, мальчик, пожалуйста!.. Ну вот, осталась только мелочь…" и беспомощно разводил руками.

Кроме того, Ллойд охотно верил во все басни, которые рассказывались об этом народе. Он нисколько не сомневался в природной преступности их натур, врождённой тяге к обману, воровству и непринуждённому убийству. Поэтому, когда хозяин намекнул на скрытые цели Джайи, Ллойд, который питал к старой цыганке смутную неприязнь, нисколько не сомневался в обоснованности хозяйских подозрений.

– Ужин могу приготовить я, – улыбаясь, произнёс между тем Липси. – Было дело как-то, целый месяц готовил себе сам, когда жена уезжала к матушке. И весьма неплохо ел, доложу я вам. Это, правда, было давно, но… Особенно здорово, знаете ли, получались у меня сосиски в омлете и тосты с…

– Заткнись! – небрежно оборвал его Пирс Маклахен.

Липси неопределённо посмотрел на него; беглая улыбка медленно сползла с его губ.

– Я просто… – начал было он, но Маклахен не дал ему договорить.

– А я сказал, заткнись!

Наступило мрачное молчание, которое давило на плечи Ллойда ничуть не меньше, чем давеча это чёрное, опалённое, иссохшее небо, которое так медленно осыпалось на землю. Вон, на воротничке блузки у Беатрис осталась не сбита эта серая пушистая "снежинка".

В полной тишине Меган поднялась со скрипучего стула и, держась за сердце, скрылась за дверью.

– Ах, чёрт! – выругался вдруг Пирс Маклахен и метнулся к выходу на улицу. – Моуи! Вот же я пень старый! – пробормотал он на ходу.

– Куда же вы?! – воскликнула Беатрис, когда он взялся за ручку двери. – Туда нельзя!

– Тебя не спрашивают, – огрызнулся хозяин.

– А ведь правда, мистер Маклахен… – оживился Липси.

– Отвали! – бросил ему тот.

Когда хозяин вышел на крыльцо, в открытую дверь было видно, что белый свет совсем исчез за падающими с неба хлопьями.

– Пойду-ка я к Меган, – сказала Джайя. – Может, помогу чем.

– Весь урожай погибнет под этим пеплом, – с горечью произнесла Беатрис, когда Джайя вышла.

– Ну-у, – махнул рукой неунывающий Липси, – думаю, хозяин не позволит этому случиться. Собрать теплицу – дело пяти минут.

– А солнце? – возразила Беатрис. – Солнце он тоже соберёт?

Липси пожал плечами, улыбнулся.

– Будет вам нагонять тоску, Беатрис, – сказал он. – Всё пройдёт, всё кончится. Повоюют, навоюются вдосталь, и всё вернётся на круги своя. Правило номер семьдесят восемь гласит: всё плохое рано или поздно кончается, и…

– И начинается худшее, – рассмеялся Ллойд своей шутке.

Липси бросил на него критический взгляд, покачал головой.

– Всё плохое рано или поздно кончается, – повторил он, – и тогда каждый получает по мере своей веры в лучшее.

– Длинно, – не оценил Ллойд. – И не аксиоматично.

– Мудро, – не согласилась Беатрис.

– Детский лепет, – настаивал Ллойд.

– А ты, значит, – она ущипнула его за руку, – можешь быть не только ребёнком, но и циником?

Что-то в её тоне, какое-то нетерпение больно кольнуло Ллойда в сердце. Он почувствовал тревогу. Нет, это был не джип, который неожиданно вырулил из-за поворота и сигналит – нет, это был всего лишь звонок велосипеда. Но…

– Мы ссоримся? – неуверенно спросил он.

– Да нет конечно, глупый! – улыбнулась Беатрис.

– Ну и чудно, – кивнул Липси. – Каждому воздастся по вере его. Надеюсь, с этим-то наш господин Кэрролл, – он подмигнул Ллойду, – спорить не станет.

– Эту же пословицу любил приговаривать мой отец, – вспомнил Ллойд. – Когда сёк меня розгами.

– А? – поднял брови Липси. – Э-эм-м… Простите, Ллойд, если чем-то…

– Пустяки, – улыбнулся он.

Улыбка наверняка вышла вымученной. Теперь Липси станет думать, что обидел его. И станет хуже относиться к Ллойду, как часто поступают люди с теми, перед кем чувствуют себя виноватыми.

– Бедный мальчик! – Беатрис погладила его по волосам.

У неё волшебные руки, у милой Беатрис. Правда, правда. Одним прикосновением она способна вернуть ему душевное равновесие. Странное чувство любовь. Странное, необыкновенное и…

– Да, я не богат, – произнёс он. И, почувствовав зов жареного картофеля из-за двери: – Кажется, из кухни запахло обедом.

– О! – обрадовался Липси. – Надо пойти глянуть, что там у нас. Пока хозяин не вернулся.

– Ллойд, – Беатрис неуверенно коснулась его руки, когда Липси скрылся за дверью. – Ллойд, поцелуй меня, мой хороший.

Глаза её приблизились, заглянули в душу. Ллойд не мог бы объяснить себе значение её взгляда. Было в нём что-то… что-то тоскливое. И одновременно будто искорки плескались, посверкивали где-то в глубине.

– Тебе грустно? – спросил он.

– Почему ты так решил?

– Ну-у, женщина обычно просит поцеловать её, когда ей грустно.

Она рассмеялась, показав белые красивые зубки.

– Не только, мой хороший. – И, как бы шутя, но грудным каким-то и подрагивающим голосом: – Ты будешь целовать или нет?

Он коснулся её губ, осторожно впитал их мягкую нежность.

– Ещё! – требовательно произнесла она, когда он вернулся из быстрого поцелуя. – Только… Только – как мужчина целует свою женщину. Властно. Жадно. Можешь так?

– Н-не… Не знаю, – выдавил он, поёжившись. – Попробую.

15. День двенадцатый. Шон Деллахи

От привычки убивать избавиться не так-то просто. И даже когда ты уже не убиваешь, потому что лишён такой возможности или избавлен от такой необходимости, остаётся привычное мышление и отношение к жизни человеческой, как к чему-то необязательному и незаметному. От него уже не избавишься – от мышления. Мозги твои повёрнуты, тормоза не работают, нервы ни к чёрту. Жизнь, к которой ты несколько лет относился наплевательски, улучив момент, поняв, что ты больше не опасен, начинает мстить тебе.

Он не знал, так ли это на самом деле и так ли это происходит с другими. Или жизнь мстила только ему – далеко не самому виноватому из всех.

Много лет назад, выйдя из госпиталя, постукивая протезом по горячему асфальту, сержант Шон Деллахи смотрел на безоблачное и бескрайнее небо, на беззаботных девушек (которые, – он понимал это, – отныне не для него, кроме, разве что, проституток), на деловитых голубей и пахучие клёны, и думал о том, что его жизнь не кончилась, в отличие от многих других жизней. Его жизнь продолжается, как бы там ни было, и у него есть возможность получить от неё по счетам всё, что она ему задолжала.

Жизнь, как оказалось, располагала иначе. "Я ничего тебе не должна, Шон Деллахи! – сказала она. – А вот на тебе, друг ситный, – точно должок".

И пошла собирать долги! – успевай только квитанции подшивать. Сначала отец от невесть откуда взявшейся чахотки, через год мать с пневмонией, следом брат от шальной бандитской пули, ещё через год сестра отошла при родах. Поставил он, было, на любовь – хорошую сумму поставил, – а когда рулетка, покрутившись, встала, оказалось, что снова выпала смерть. И женщина, которая вот-вот вытянула бы его за волосы из бездны ненависти и пьяного угара, в которую он скатывался, не справилась с управлением на шоссе номер девятнадцать.

Что было дальше, он потом не мог вспомнить, как ни напрягал память. Он просто впал в кому, утонул, потерял сознание, исчез в параллельном мире. И пришёл в себя внезапно, вдруг, семнадцать лет спустя, как будто вынырнул из того пьяного омута, в который провалился – очнулся почти стариком, в жизни которого была только война, а потом не было ничего.

Казалось бы, ещё не всё потеряно, ещё есть небольшой запас – лет десять, а если повезёт, так и все двадцать. Но жизнь ещё не остыла, она не находила, что Шон Деллахи заплатил сполна и больше ничего ей не должен. И чтобы добить его окончательно, наверняка, она начала большую войну. Она готова была сдохнуть сама рядом с ним, но только бы лишить его своего присутствия…

Он потряс головой, потянулся, включил стоящее на столе радио.

"Наше музыкальное ревю продолжится через несколько минут, – известил диктор голосом уставшего от собственной жизнерадостности идиота, – а сейчас – время новостей на радио "Дредноут".

Напоминаю, что сегодня двадцать пятое июня, сто тридцать девятый день "Большого Бума", пять дней до истечения срока ультиматума. Восемнадцать часов местное время, и с вами как всегда я, Кевин Джонс, с известием о том, что в "Даланхолле" началась распродажа элитных вин. Обязательно сходите, ребята: бутылочка доброго винца на столе со свечами – это то, что понравится любой девушке.

Главные новости на текущий час.

Сегодня, на аукционе в Суонси был продан комплект нижнего белья знаменитой Шайни Мур. Ребята, почему никто из вас не позвонил мне в студию и не сказал? Вы же знаете, как я люблю Шайни Мур и её нижнее бельё! Так вот, комплект ушёл за… ого!… за тридцать две тысячи фунтов… Кхм-кхм… Возникает вопрос, ребята: а так ли уж сильно я люблю старушку Мур…

На рынке в Ньюпорте достигнут очередной максимум цен на кукурузу и картофель: двадцать фунтов за фунт. Не за фунт стерлингов, ребята, – ха-ха! – а за фунт овоща.

Ну и печальные новости, куда ж без печальных новостей. Наши сыграли вничью с "Энджелз оф Пауэр" – один-один. Это раз.

Два: к нам не приедет Клео Назаракис, ребята. Поп-дива отменила своё турне по западной Европе в связи с похолоданием и выпадением радиоактивных осадков.

Та-ак, что там у нас ещё… Ага… В связи с атомной бомбардировкой Испании отменены все авиарейсы в страну дона Кихота и Сервантеса… Ты не знаешь, кто эти парни? Я тоже ни в зуб ногой. Но если "дон", то ведь наверняка это парень из мафии…"

Радио заглохло. Это Маклахен, шаги которого Шон не услышал. Да, слух у него тоже был не ахти после той контузии, и всё ухудшался, как ни не хотелось признаться себе в этом.

Пирс Маклахен постоял над радио, постукивая по нему кулаком. Потом повернулся, тяжело уставился на Деллахи. Смотрел несколько минут, не отрывая остекленевшего пустого взгляда. Пьяный, что ли? Хотя, вряд ли этот человек хотя бы раз в жизни допивался до такой степени, на которую тянул сейчас его вид.

– Рыба, – наконец разлепил рот хозяин.

– Рыба? – Деллахи поднял на него глаза.

– Полно рыбы, – качнул головой Маклахен. – Под ней не видно воды. Её так много, что кажется, будто вся рыба в море передохла.

– Это очень п-пэ-элохо, – сказал Деллахи.

– Куда уж хуже-то! Сначала я думал, что это слой пепла такой толстый. А когда спустился к воде… И туман стоит такой густой и такой вонючий, что я сблевал раз десять.

– Х-химическое оружие. П-позавчера они т-травили Н-н-нэ-э-норвегию. К морю л-лэ-э-лучше не х-ходить.

– Что ж они делают-то, твари!

– Б-бе-е-рут место п-под солнцем, – пожал плечами Шон. И усмехнулся: – А с-солнца-то и нет.

– И места нет, – кивнул Маклахен.

– Они уже п-поняли. И рады бы остановить л-лэ-э-локомотив, да п-поздно.

Он спокойно и изучающе посмотрел хозяину в лицо. Нет необходимости говорить о том, что Маклахена он не боялся. Совсем. В отличие от всех остальных. Маклахен был ему безразличен и отчасти мерзок, но особого отвращения он не испытывал. Каждый человек имеет право быть таким, каким ему больше нравится. Таким, каким он умеет быть. Если он сильно мешает жить другим, его можно убить. Если не мешает, на него можно просто забить и оставить его наедине с собственной мерзостью.

В чём-то Маклахен даже заслуживал определённого уважения: например, он несомненно силён, он уверен в том, что живёт правильно, он знает, чего хочет, он не трус, не нытик и никогда не пойдёт на попятный. И наверняка он умеет получить то, что хочет. В чём-то он превосходит его, Деллахи, где-то он сильнее его, так что повода смотреть на него свысока и морщиться при его появлении, упиваясь собственной правильностью, у Шона не было.

– Жрать уже почти нечего, – сказал Маклахен. – А теперь и рыбы нет. Надо плыть на большую землю. А как? На море дышать нечем. Да и не пробиться через эту рыбную шапку.

– У нас ещё к-кэ-э-корова есть.

– У вас? – вспыхнул хозяин. – Ну так и жрите свою корову. А у меня жрать не просите.

– Д-дэ-э-вести.

Пирс Маклахен рассмеялся. Зло, презрительно.

– Засунь их себе знаешь куда, свои бумажки, – сказал он.

– П-пэ-э-пятьсот.

– Да пошёл ты.

– Я н-не знаю, сколько с-сэ-э-стоит корова. Т-тысяча?

Маклахен махнул рукой, пошёл к двери в коридор. Взявшись за ручку, остановился.

– Вот что… – сказал он. – Собирай-ка ты всю вашу компанию и проваливайте-ка вы ко всем чертям. Я вас не прокормлю.

– К-кэ-э-куда? – спокойно спросил Деллахи.

– А это не моё дело.

– Н-нет, – покачал он головой. – Никто н-никуда не п-пэ-эровалит.

– Ну что ж…

Хлопнула дверь, Маклахен скрылся в коридоре.

Конечно, никто никуда не провалит. Некуда им проваливать. Маклахен может беситься сколько ему угодно. Может даже попробовать выкинуть их силой…

Деллахи смотрел на вещи реально. Он прекрасно понимал, что все они здесь, на острове, просто доживают. Они обречены. Рано или поздно война накроет их – это тебе не какая-нибудь локальная заварушка, где взвод солдат бегает с пукалками и отстреливает другой взвод, а потом всем надоедает эта беготня и они идут пить пиво. Нет, на этот раз всё было гораздо серьёзней, и, посчитав шансы, он пришёл к выводу, что шансов у них нет.

И тем не менее, ему было страшно. И больше всего он страшился голода и медленной болезненной смерти. Одно дело, если бы их накрыло ракетой или хотя бы волной. Но никто не станет пускать ракету в какой-то там островок, который и на карте-то не сразу разглядишь. Поэтому больше всего он боялся голода и медленного умирания – исхода, который с каждым днём становился все очевидней.

Ему было страшно не за себя.

Он боялся за неё. И за ребёнка, который у неё никогда не родится, но который, чёрт возьми, обязан родиться! И для которого он, Шон Деллахи обязан сделать всё возможное. Слишком много, как оказалось, он задолжал.

И вот – рыба. Рыбы, которая могла кормить их ещё долго, очень долго, бесконечно долго – до самой смерти, – вдруг не стало. Нет, она, конечно, есть где-нибудь. Но её нет.

– Б-бог! – он поднял лицо к потолку. – Слышишь? Т-ты с-сука, бог!

– Ай мэ! Что ж ты говоришь-то!

Цыганка. Вошла неслышно, потихоньку, и замерла у двери.

– П-пэ-э-равду, старая.

Она сокрушённо покачала головой.

– Он же ни в чём не виноват, – сказала. – Не он это всё придумал.

– Он п-придумал тех, кто это всё п-пэ-э-ридумал.

– Мало грешен? Зачем ещё грешишь? Он людей по образу своему и подобию сотворил.

Она подошла, встала напротив, сложив руки на животе, глядя на него грустно и жалостливо.

– Значит, он т-тэ-э-такая же сволочь, к-как и я? – усмехнулся Деллахи.

– Тьфу на тебя, греховодник! – рассердилась Джайя. – Бог людей не убивал, как ты.

– К-конечно, не как я, – кивнул он. – Я из винтовки, п-по одному. А он – с-сэ-э-сразу тысячами. Ч-чего ме-ме-е-лочиться, д-дескать. Или он т-тоже на в-вэ-э-войне? А с кем воюет всем-милостивый?

– Скверна на тебе, – покачала она головой. – Не можешь ты никак успокоиться сердцем. Простить не можешь… А ты прости! Прости.

Деллахи махнул рукой.

– П-пэ-э-плевать. Забыл д-давно.

– Нет, – качнула она головой.

– Да. Мне за… за-а неё обидно. Она же ни в чем н-не виновата… А т-ты? Ты в чём г-гэ-э-грешна? Т-тебя он за что?

– Я тебе исповедоваться не собираюсь, – поджала губы цыганка. – Грехов у меня не меньше, чем у других, а может, и побольше будет. Но людей я не убивала – это точно.

– И я, – озвучил он давно придуманное для него кем-то оправдание. – Я врагов у-убивал.

– Мой Джанко врагом не был. Ни тебе, ни другому кому, – глухо произнесла цыганка.

– Т-тэ-э-так вышло. Ошибка. Прости.

– Не прощу. Я бы тебе отомстила, но бог тебя наказал уже.

– Д-да уж, это за ним н-не засохнет. П-под мину п-пэ-э-подвёл. Т-там т-тэ-э-только я один и остался от вэ-э-всего взвода.

– Подумай, зачем он тебе жизнь оставил.

– Ж-жизнь? – он постучал костяшками пальцев по протезу. – Это ж-жизнь? Или, – повёл руками вокруг, на окно, за которым чернело небо, – в-вот это жизнь?

– И это – тоже, – кивнула цыганка.

– Он слабак. П-пэ-э-росто не смог д-до-обить.

– Просто он любит тебя, – возразила Джайя. – Не смотря ни на что – любит. Даёт тебе исправить сделанные ошибки.

– Н-надо же, – усмехнулся Деллахи. – Т-такой душка!.. Л-лэ-э-ладно, к чёрту бога.

– У неё сын будет. Я сегодня на неё гадала.

– Сын… – улыбнулся Деллахи. И тут же улыбка исчезла с его губ. – Н-не будет. Ничего уже не б-бэ-э-будет. П-пять дэ-э-дней осталось.

Из-за двери появилась Гленда. Осторожно оглядела гостиную. Увидев, что здесь только Джайя и он, вошла.

– Джайечка, – обратилась она к цыганке. – Тебя там Меган зовёт. Она у себя.

Цыганка спохватилась, кивнула и, бросив многозначительный взгляд на Деллахи, ушла.

Девушка застыла у двери в неловкой позе, сложив руки за спиной. Он смотрел на неё, незаметно улыбаясь.

Деллахи всегда хотел дочь. Дочери у него никогда не будет. У него вообще никогда больше никого не будет. Как хорошо, что это "никогда" продлится совсем недолго – несколько дней.

– Спасибо вам, мистер Деллахи, – смущённо выдохнула Гленда.

– З-за что?

– За вистл. Это так мило с вашей стороны!

Он улыбнулся.

– Я д-даже не знаю, у-умеешь ли ты играть… Но м-маленькому б-бэ-э-будет п-полезно. Хотя бы п-пэ-э-росто звуки.

– В школе я играла немного на флейте. Даже в школьном оркестре один раз сыграла, подменяла Джудит, она тогда болела, у неё была… Ой, впрочем, это неважно.

– Это н-настоящий старинный п-пэ-э-пенни-вистл. Мне его п-подарил один ирландец. Он… Его… М-маленькому п-пэ-э-понравится.

Гленда легко и неслышно приблизилась к дивану, села рядом.

– Спасибо, – едва коснулась его рукава, – вы очень добры, мистер Деллахи.

– М-моей дочери м-мэ-э-могло быть как т-тебе сейчас.

– Она… Она..?

– Нет-нет, – мотнул он головой. – Её п-просто никогда не было. Я же с-сэ-э-солдат. Всю жизнь. П-пэ-э-профессиональный.

– Вы были бы прекрасным отцом, – улыбнулась она. И, спохватившись: – Да будете ещё! У вас всё впереди.

– Д-да, – кивнул он, пряча глаза. – Да.

– Эта дурацкая война кончится (ведь кончится же?), – с воодушевлением продолжала девушка, – и снова наступит мирная жизнь. Вы женитесь. Думаю, женщины просто с ума сходили по вам… – засмеялась лукаво. – Ведь сходили, признайтесь?

– Э-э… Я знал м-мало женщин.

– Хм… Не скромничайте, мистер Деллахи!

– Я солдат.

– Вот-вот, – кивнула она. – Статный мужчина в форме – это так… так романтично! И мужественно.

– Д-да?.. Многие н-находят это с-сэ-э-страшным.