Czytaj książkę: «Калуга. Городские прогулки», strona 2

Писатель Борис Зайцев вспоминал совсем уж отвратительное зрелище: «Мне было одиннадцать лет, я носил ранец и длинное гимназическое пальто с серебряными пуговицами. Однажды, в сентябре, нагруженный латинскими глаголами, я сумрачно брел под ослепительным солнцем домой, по Никольской. На углу Спасо-Жировки мне встретился городовой. На веревке он тащил собачонку. Петля давила ей шею. Она билась и упиралась…

– Куда Вы ее тащите?

Городовой посмотрел равнодушно и скорей недружелюбно.

– Известно куда. Топить.

– Отпустите ее, за что так мучить…

Городовой сплюнул и мрачно сказал:

– Пошел-ка ты, барин, в…

Я хорошо помню тот осенний день, пену на мордочке собаки, пыль, спину городового и ту клумбу цветов у нас в саду на Спасо-Жировке, вокруг которой я все бегал, задыхаясь от рыданий.

Так встретил я впервые казнь. Так в первый раз я возненавидел власть и государство».

Знаменитый баснописец Иван Андреевич Крылов, в отличие от той собачки, чудом избежал расправы со стороны здешней полиции. Он сидел в каком-то кабачке и играл в карты. Поначалу выигрывал, потом перестал. Спустил весь выигрыш, затем все, что при нем было. Деньги небольшие, «карманные», но все равно обидно.

Иван Андреевич не являлся заядлым игроком, потому патологического желания во что бы то ни стало отыграться не испытывал. Вылез спокойненько из-за стола, да и вышел во двор. И тут увидел, как подъехала кибитка с несколькими людьми в длинных плащах. По звучащим переговорам стало ясно: это полицейские, нагрянувшие в кабачок с облавой на картежников.

Крылов тихонечко, дворами-переулочками улизнул и, выйдя на другую улицу, уже в открытую направился к себе домой.

А не отвернись от него вовремя фортуна, нажил бы куда больше неприятностей, чем проигранная мелочь.

* * *

Калужская полиция еще задолго до правления Голицына была довольно далека от идеала. Один из его многочисленных предшественников, А. Г. Казначеев писал: «Полиция по своим способностям, направлению и образу действий обнаруживала во всем непризнание действий жизни и пригнетала ее формами. Оплачиваемая недостаточно сравнительно с новыми учреждениями, заваленная делами, отпиской, а более всего соблюдением ничего не гарантирующих формальностей, она преимущественно заботилась о них как о лучшем средстве обеспечить себе безответственность… Во всех делах первым вопросом представлялся, как бы отстранить дело или ходатайство под предлогом отсутствия какой-либо требуемой законом формальности?.. Во всем старание угодить начальству, влиятельным и нужным лицам. В пользу последних допускались отступления от формальностей, для всех других непреодолимых. Не говоря уже о распространенном повсюду взяточничестве, казнокрадстве и карьеризме… Об обязанностях, долге и общественной пользе никто не заботился».

Казначеев лично выступал перед полицией:

– Прежде всего, конечно, требуется честность, полная, безграничная честность. Затем нужно постоянно помнить, что полиция существует для обывателей, а не обыватели для полиции… Касательно исполнения дел вообще, я не допускаю так называемых отписок… Нужно дело, нужно действительное исполнение. Сказанное мной – не одни только слова. Опыт скоро докажет вам, что я настойчиво требую исполнения выраженных мною условий.

А полицейские, похоже, стояли перед ним, вытянувшись во фунт, и думали что-нибудь вроде «мели, Емеля, твоя неделя».

* * *

Пожалуй, что действительно серьезной и ответственной была лишь работа у сыскного отделения. Для него даже издали соответствующую директиву: «Надзиратели сыскного отделения и городовые обязаны: 1) ознакомиться с планом города и местно-стью; 2) установить квартиры лиц, занимающихся преступными делами; 3) установить их знакомства и родственные связи; 4) установить лиц, занимающихся покупкой краденого, их местожительство и методы сбыта принятого; 5) должны знать все тайные дома терпимости и лиц, занимающихся тайной проституцией; 6) иметь строгое наблюдение за лицами, освобожденными из разных заключений; 7) по обнаружению лиц, проживающих без паспорта, разыскиваемых судебными властями и занимающихся преступным деянием, задерживать немедленно лишь тогда, когда имеются против него улики; 8) пользоваться всякими слухами и в пределах города таковые негласно поверять; 9) все добытые сведения два раза в день (во время утреннего и вечернего рапорта) представлять начальнику сыскного отделения письменно; 10) в случае получения сведений о нахождении где-либо тайной типографии, бомбы, склада оружия – об этом немедленно и лично докладывать начальнику отделения; 11) отправляясь для розыска (обыска) в дом, надзиратели сыскного отделения должны от местной части брать околоточного надзирателя или городового, смотря по важности обыска, но допускается эта акция и без сообщения – в экстренном случае; 12) составленные протоколы предъявлять начальнику сыска; 13) каждый надзиратель должен иметь записную книжку с отрывным листом (если ему понадобится доставить в сыскное отделение кого-либо, писать в листке имя и адрес и передавать ближайшему городовому для исполнения); 14) надзирателям и городовым в удостоверение своей личности иметь при себе билет за подписью полицмейстера и начальника сыскного отделения».

Разумеется, все эти правила в первую очередь касались именно сотрудников сыскного.

* * *

Главной же бедой калужских полицейских было, похоже, финансирование. В частности, в 1910 году до них не дошли деньги, выделенные госбюджетом. В связи с чем исполняющий обязанности помощника полицмейстера Готвальда писал г-ну Разумовскому, городскому голове: «По закону 31 января 1906 года штаты городовых Калужской городской полиции изменены с увеличением содержания в размере 13 100 рублей в год. В настоящем году от казны города пособие на полицию отпущено только 6550 рублей, но и те, согласно требованию МВД, подлежат удержанию в уплату городского долга казне за содержание полиции. Между тем, ввиду того, что еще ниоткуда не поступало дополнительного содержания городовым, израсходованы на этот предмет другие ассигнования, как то: содержание личного состава, канцелярские, сыскные. Так что не имеется сумм не только на выдачу 20 октября жалования личному составу, но даже нечем рассчитывать увольняемых теперь городовых. Ввиду изложенного, покорнейше прошу Ваше высокоблагородие сделать распоряжение о взносе в казначейство в мое распоряжение на содержание городовых по закону 1906 года 13 100 рублей с получением настоящего отношения».

Удивительно, но пропавшие деньги сумели найти.

Да что там деньги, когда проблемы были буквально со всем. Губернатор Офросимов писал полицмейстеру: «Что касается полицейских будок, то 13 лет назад я застал их еще достаточное количество, стоящих, по большей части, по концам улиц; те будки были старинного восьмиугольного типа с печью посредине, последняя была так велика, что оставляла по сторонам пространство по аршину ширины, занятое нарами, куда ложились спать, жить могли только двое, ночуя по очереди. Все упомянутые будки за старостью и негодностью были уже оставлены, а служили лишь ночными притонами для бездомных гуляк, которые могли быть легко задавлены, почему я потребовал уборки их и замены новыми. Управа предпочла временное назначение квартирных денег по 2 руб. в месяц, оставив только выстроенные новые будки: у Смоленской заставы, у Каменного моста и у дома Губернатора. Желая придти на помощь городу и городовым, я построил на засыпанных мною рву у Мясных рядов и пруда у церкви Жен Мироносиц две новые будки хозяйственным способом без всяких ассигнований со стороны Управы, употребив на это все годное от разобранных старых и все старые телеграфные столбы, отстоявшие к тому времени установленный пятилетний срок. Третья большая будка-казарма на две половины для 8-и городовых построена мною же арестантским трудом на углу Нижней Садовой улицы на месте, которое в данное время Дума постановила продать».

Вот такие «будни» полицейских будок.

* * *

Приходилось следить и за нравственностью личного состава. На этот счет 22 декабря 1910 года вышел специальный приказ калужского полицмейстера. В нем для начала велено было выдать к Рождеству старшим городовым по 15 рублей, а младшим по 10. А дальше строго-настрого указывалось, что если кто из городовых повадится ходить по домам с поздравлениями, уволен будет без права вторичного поступления в калужскую полицию.

Действительно – сегодня кланяешься, поздравляешь, лебезишь, пьешь вынесенную тебе рюмку смородиновки, закусываешь сушкой, прячешь застенчиво в карман подаренный тебе в честь праздника целковый, – а на следующий день идешь утихомиривать расхулиганившегося по пьяни благодетеля.

Нехорошо.

Спустя несколько лет другой калужский полицейский высказался еще более определенно: «25 сего декабря в день праздника Рождества Христова я буду принимать поздравления чинов полиции с праздником в полицейском управлении до начала литургии. С поздравлениями на квартиру ко мне прошу чиновников полиции не беспокоиться являться. Точно так же и взаимные поздравления с праздником чины имеют принести в полицейском управлении, чтобы не ездить друг к другу по квартирам. Этот обычай уже отжил свое время, и теперь наблюдается стремление в обществе не соблюдать его».

Действительно: семья – семьей, а служба – службой.

* * *

Огромное внимание в городе уделяли внешнему виду полицейских. В частности, в 1884 году калужский губернатор направил в полицейское управление весьма серьезный документ: «во-первых, что срок введения новой формы обмундирования чинов полиции не указан, а потому форма эта может быть вводима постепенно, по мере изношения старой;

во-вторых, что по форме обмундирования 10 марта 1867 г. классным чинам полиции были присвоены сюртуки при брюках навыпуск. Ввиду того, что об отмене ношения этих сюртуков в Высочайшем повелении 15 марта 1884 г. не упомянуто, представлялось бы возможным разрешить чинам полиции носить означенные сюртуки при брюках навыпуск, но не во время исполнения служ. обязанностей, равным образом может быть разрешаемо городовым ношение в летнее время кителей и белых брюк, если со стороны гор. общественных управлений не последует возражения относительно принятия на свои средства расходов по заготовлению означ. предметов обмундирования;

в-третьих, что по закону… классные полицейские должности не могут быть замещаемы лицами, не имеющими чинов, почему по новой форме и не установлено для последних особых отличий в плечевых знаках, но если бы представилось необходимым допустить к временному исправлению означ. должностей канц. служителей, то такие лица должны носить… кафтан без плечевых знаков;

в-четвертых, что полицейские приставы, их помощники и полицейские надзиратели должны иметь прибор серебряный, а не золотой, т.к. они хотя и подчиняются уездному полицейскому управлению, но тем не менее по роду своей службы относятся к числу чинов городской, а не уездной полиции;

в-пятых, что снабжение чинов городских полицейских команд амуницею, а в том числе и вооружением… лежит на обязанности городов;

в-шестых, что в отношении определения сроков службы одежных вещей следует руководствоваться действующими в настоящее время по сему предмету правилами».

Возможно, полицейские не на шутку расстроились, когда их заставили сменить загадочный «прибор» – с золотого на серебряный.

А впрочем, не в коня, как говорится, корм. И в 1906 году калужский губернатор ставил полицмейстеру на вид: «Мною замечено, что классные чины калужской городской полиции появляются на улицах небрежно одетыми. Так, например, вчера, 10 апреля, помощник пристава 3 части Данишевский, проходя по городу вместе с приставом 3 части Денисовым, позволил себе надеть фуражку на затылок, и пристав не счел своим долгом заметить это Данишевскому. Ввиду чего предписываю Вашему Высокородию сделать замечание Данишевскому и Денисову, разъяснив им, что высшие чины полиции как в отношении форменной одежды, так и во всем прочем должны служить примером для низших чинов полиции».

А ведь Данишевский всего-навсего хотел придать себе более бравый вид.

Впрочем, губернаторы меняли гнев на милость, как только полицейские и вправду отличались в настоящем деле: «Задержание 16 сего января грабителей казенной винной лавки и обнаружение 17 сего же января тайной типографии в г. Калуге показывают на умелое и постоянное руководство чинами Калужской городской полиции Вашим Высокородием общее, со стороны приставов в районах, им подведомственных. Причем особого внимания заслуживает стойкость и неустрашимость чинов полиции при преследовании грабителей.

Вследствие сего считаю себя обязанным по долгу службы изъявить вам свою признательность, а приставам губ. скр. Мещерскому, кол. регист. Данишевскому и коллеж. асессору Денисову поручаю Вам объявить мою благодарность.

Надеюсь, что в дальнейшем служба чинов Калужской городской полиции будет продолжаться с той же энергией и успехом, которой отличались до сего времени».

Так что Данишевский мог не только на затылок надвигать фуражку, но и реально обеспечивать порядок в городе.

* * *

И все же с имиджем у здешних полицейских были серьезные проблемы. Полицмейстер Е. И. Трояновский не без досады докладывал своим подчиненным: «В №114 «Губернских ведомостей» появились две статьи о ночных грабежах, траве прохожих собаками, зловонии на Успенской плотине, неисправности Чертова Мостика и вообще несоответствии всей полиции своему назначению. Из докладов Приставов и Помощников и из личных наблюдений я вижу, что появление таких сведений произвело на все население города такое впечатление, какого никто не мог ожидать: началось поголовное глумление над городовыми, их начинают вновь бить, чего не было уже очень давно. Считаю долгом внушить всем чинам полиции, что оценка деятельности нашей принадлежит только нашему начальству, что нельзя падать духом от того только, что в печати появились статьи корреспондентов, которые только и живут тем, что зарабатывают пером. Не следует никому оскорбляться тем, что в статьях таких бывает все раздуто и большей частью голословный набор фраз, рассчитанный на то только, чтобы занять читающую публику. Так и в данных случаях, описанных в корреспонденциях, нельзя же обижаться, что пишущему не хочется ходить по плотине и потому он нашел там трясину; всем моим сослуживцам известно, сколько трудов и собственных средств положено за восемь лет мною для уничтожения бывшей на месте мясных рядов клоаки, которую действительно надо было объезжать по Садовой; теперь плотина втрое расширена, обсажена, ограждена (и даже ограда успела сгнить частью), ров засыпан, засеян травою, засажен деревьями, поставлена будка для городовых (образцовая), упорядочена свалка только уличного сора, ежедневно все лето дезинфицируемая целыми бочками газовой смолы. Ну зачем же обижаться на корреспондента, ведь всякий, кто прочтет, оценит правду!

…Число краж растет, хотя все-таки их не так много, чтобы запутаться в розысках, и на это следует обратить все внимание, напрячь все силы, чтобы искоренить воровство! Я прошу всех чинов полиции верить, что заслуги их всегда будут известны Его Сиятельству, нравственный долг мой – заботиться о всех подчиненных. Никто не пострадает безвинно, я всегда готов защитить каждого, не следует падать духом от массы жалоб, поступающих только с целью причинить неприятность. Правое дело всегда выплывет наружу! Христианский долг обязывает терпеливо нести всякую тяготу, а на службе нельзя не иметь неприятностей».

Видимо, есть нечто мистическое в том, что в России отношения между народом и правоохранительными органами никогда не складывались идеально.

* * *

А вообще, если представить себе нравы калужан, то станет ясно – полицейским в этом городе приходилось ой как тяжело. Вот, к примеру, один мемуарчик, написанный Иваном Павловичем Николаевым, лаборантом физического кабинета калужской казенной гимназии: «Мне не раз доводилось видеть, как два человека пожилого возраста – один в крылатке и котелке, а другой в форме ведомства народного просвещения – горячо и громко о чем-то спорят, стоя на проезжей части дороги, чертя доказательства зонтиком на песке. Однажды спор привлек внимание не только прохожих, им заинтересовался городовой и поспешил в участок за указаниями. А те двое долго чертили что-то на земле, потом пожали друг другу руки и собрались уже разойтись, но в это время появился запыхавшийся городовой. Он приложил руку к козырьку фуражки и, когда спорщики ушли, сообщил собравшимся, что это были „ученый Циолковский и его превосходительство господин директор гимназии Щербаков“, постовой рассказал нам, что в участке получил приказание „не беспокоить их“».

Остается только посочувствовать бедным городовым – с таким-то городским бомондом.

* * *

На месте дома №20 располагался хитроумный дом, построенный после войны с Наполеоном для местного вице-губернатора Загряжского. Хитрость заключалась в том, что дом был деревянным, но с помощью искусно наложенной штукатурки ему придали вид каменного.

Впоследствии в том здании располагалась частная женская гимназия демократически настроенной Марии Ивановны Шалаевой. Эта гимназия была весьма необычной для царской России. К примеру, когда свергли династию Романовых и большинство отечественных педагогов пребывали, мягко говоря, в растерянности, Мария Ивановна действовала на редкость уверенно. Она собрала всех учащихся девочек в актовом зале, выставила перед ними красный флаг и собственноручно исполнила «Интернационал» на рояле.

Увы, дом не сохранился, он был разрушен во время войны.

* * *

Зато несколько далее, по той же стороне находится дом №40 – усадьба Кожевниковых, во дворе которой чудесным образом дожил до наших дней редкостный комплекс деревянных дворовых служб. Сейчас здесь расположена станция неотложной помощи, и угрюмые люди в поношенных белых халатах с тоскою взирают на то, как с годами приходит все в больший упадок этот архитектурно-исторический шедевр. Так что стоит спешить познакомиться с ним.

* * *

А рядом, в доме №42 располагался Художественный кружок – один из культурных центров дореволюционной Калуги. Здесь же проживала Евлалия Павловна Кадмина. Для нее писал романсы сам Петр Ильич Чайковский. Притом не ограничивался музыкой – сам сочинял стихи:

Луначарский называл Е. Кадмину «Кометой дивной красоты», а Иван Сергеевич Тургенев посвятил ей повесть «После смерти», или «Клара Милич». Прототипом главной героини была, разумеется, сама Кадмина: «Наконец, после довольно долгого промежутка, красное сукно на двери за эстрадой зашевелилось, распахнулось широко – и появилась Клара Милич. Зала огласилась рукоплесканиями. Нерешительными шагами подошла она к передней части эстрады, остановилась и осталась неподвижной, сложив перед собою большие, красивые руки без перчаток, не приседая, не наклоняя головы и не улыбаясь.

Это была девушка лет девятнадцати, высокая, несколько широкоплечая, но хорошо сложенная. Лицо смуглое, не то еврейского, не то цыганского типа, глаза небольшие, черные, под густыми, почти сросшимися бровями, нос прямой, слегка вздернутый, тонкие губы с красивым, но резким выгибом, громадная черная коса, тяжелая даже на вид, низкий, неподвижный, точно каменный, лоб, крошечные уши… все лицо задумчивое, почти суровое. Натура страстная, своевольная – и едва ли добрая, едва ли очень умная – но даровитая – сказывалась во всем»

Естественно, жители города госпожу Кадмину обожали.

* * *

А напротив подстанции высится церковь Жен Мироносиц, весьма изящный храм, и вместе с тем – калужский долгострой. Строили ее, все время что-то переделывая, поправляя, на протяжении больше чем полувека – с 1798 по 1851 год. Кстати, при постройке храма мастера использовали семь сотен деревянных свай – поскольку в прошлом до этого места доходил глубочайший Березуйский овраг, и почва тут не отличается особой крепостью.

Здесь же располагался и так называемый Новый торг, специализировавшийся в основном на продуктах – овощи, фрукты и хлеб. Однако продавались тут и всяческие несъедобные товары – лапти, конская сбруя, миски, а также новые и старые велосипеды. Вообще, в Калуге существует нечто вроде культа этого недорогого и практичного средства передвижения. До сих пор в любое время года, при любой погоде можно встретить и младенца, и студента, и даже пожилую женщину, с усердием вращающих педали на калужских крутых улочках.

В наши дни Калуга – город тихий и достаточно свободный от нашествия иногородних продавцов и покупателей. Во всяком случае, крупным торговым пунктом (таким, к примеру, как Москва, Калининград или же Астрахань) его не назовешь. А ведь столетия назад Калуга славилась как раз своей торговой деятельностью.

Голландец Исаак Масса писал в самом начале семнадцатого столетия: «Это… город многолюдный, и в нем всегда шла торговля солью с землей Северской, Комарицкой волостью и другими соседними местами, откуда привозили мед, воск, лен, кожи и другие подобные товары, так что она хорошо была снабжена».

Другой иноземец сообщал европейцам уже в середине того же столетия: «В этой Калуге стоит множество судов, на коих перевозят продукты в Москву; все они покрыты широкою древесною корой, которая лучше деревянных досок».

Краевед Д. И. Малинин при описании здешнего рынка замечал: «За границу калужские купцы ездили в Данциг, Берлин, Лейпциг и др. города, торгуя там мерлушками, юфтью, воском, а оттуда привозили шерстяные, шелковые, бумажные и нитяные товары, галантерейные вещи, фарфоровую посуду и жемчуг – на сумму более 200 тыс. руб., каковые товары они и продавали по городам и ярмаркам Великороссии и Малороссии, в Москве и в самой Калуге. Некоторые купцы из калужан торговали в Польше по городам и местечкам китайкой, чаем, сахаром, перцем, бадьяном, серым имбирем, московским крепом, поясами, сандалом, квасцами, писчей бумагой, холстом, пушными товарами, московскими шелковыми платками, кушаками и шелком на сумму от 30 до 50 тыс. руб. Мещане калужские занимались трепаньем и вязаньем пеньки, чесанием пакли, выделкою веревок; они же работали в каменщиках и штукатурах; нанимались в сидельцы и приказчики. Некоторые же делали с особливым искусством грешневое тесто („калужское“), которого продавали на 6 тыс. руб.».

* * *

Калужское тесто на этом торгу занимало особое место. Этот продукт – весьма своеобразный, один из символов старой Калуги – столетие назад был столь знаменитым, что ему даже посвятили целый журнал. Он так и назывался – «Калужское тесто».

Рецепт теста, в общем-то, достаточно простой: «Сухари из чистого ржаного или пшеничного хлеба размалывались в порошок. Полученную сухарную муку всыпали в распущенный на огне сахар, смешивали с патокой и пряностями. Готовое тесто должно быть плотным, тяжелым, хорошо резаться ножом, но не представлять из себя клейкой, тягучей массы и рассыпаться во рту».

Но это, разумеется, основа. Дальше каждый мастер фантазировал как мог.

Тесту посвящались поэтические строки:

Тесто было не зазорно подарить своей возлюбленной:

Журнал же «Калужское тесто» вообще не стеснялся в панегириках этому необычайному лакомству:

А житель Ростова Великого, купец А. Титов обвинял это тесто в затворничестве своего приятеля Н. В. Султанова:

Прудково, или же Прудки – село в Калужской области. И, по свидетельству купца-поэта, именно тесто калужское заставило господина Султанова обосноваться в глубинке, презрев светскую жизнь.

Тесто стояло в одном ряду с местными дивами: «В Калуге женщины красавицы писаные, с рязанскими не чета. А к чаю подают здесь хлеб ржаной, патокой с сахаром помазанный, такой нигде не едал, даже в Казани».

В готовом виде тесто представляло собой обычный черный хлеб, но с добавлением разных сиропов. Товар, как говорится, на любителя. Гастрономические вкусы жителей Калуги вообще отличались оригинальностью. Это видно даже по обычным магазинным прейскурантам. Бутылка простой водки, например, стоила около рубля, а вот «Рижский бальзам» – всего 20 копеек. Горожане покупали «этот деготь», только если не хватало денег на «простое хлебное вино» или какую-нибудь там «листовку».

История появления этого теста – одна из калужских загадок. В статистическом описании Калужской губернии (1864 год) значится: «Печение медовых пряников, наподобие вяземских, принадлежит исключительно Перемышльскому мещанину Беляеву, прозывающемуся также Курилиным. Он приобрел известность эту деланием медового и сахарного теста из сухарей черного хлеба. Тесто это называется Калужским и имеет некоторый сбыт на месте».

* * *

Эта же рыночная площадь изобиловала всякими бесхитростными развлечениями (карусель, «говорящая голова», возможность сфотографироваться, просунув голову в фанерку, с самолетом, на ней нарисованным). Кроме традиционных, общероссийских забав, проходили тут игры сугубо калужские. К примеру, «метание пряников». Правда, метали не пряники, а острый топор. Если игрок перерубал топором пряник, то съедал его в качестве выигрыша. Если же не перерубал, лишался собственного пряника, перед тем выставленного на кон.

Одним из популярнейших аттракционов прошлого была так называемая «медвежья комедия». Она практиковалась в Калуге вплоть до тридцатых годов двадцатого века. Самых известных калужских медведей звали Зоя Ивановна и Мартын Иванович. Не брат с сестрой – просто на более сложные отчества у «комедиантов» не хватило фантазии.

Собственно же «комедия», по большому счету, сводилась к тому, что медведи передразнивали всяческие человеческие действия («как барышни, идя на гуляние, пудрятся», «как барышня стесняется кавалера», «как московские кухарки идут за водой», «как в праздничный день пьяные на базаре шатаются», «как старушка под кустиком отдыхает» и пр.). А заканчивалось выступление борьбой вожака с медведем – зрелищем небезопасным, а потому и особо востребованным завсегдатаями торговых площадей.

* * *

Кроме того, Новый торг являлся главной точкой распространения калужских слухов. А до слухов, а также до всяческих замысловатых примет и обычаев жители города были большими охотниками. Вот, например, отнюдь не полный перечень калужских суеверий, составленный еще в девятнадцатом веке:

«Верили, что духи, или так называемые домовые, откармливали лошадей: приносили им из других домов овес и сено, и лошадей те же духи по капризам мучили, уносили у них корм, по сему суевернейшие в Великой Четверток тихонько ставили для тех духов в слуховых окнах кисель…

Накануне 24 июня женщины и девки сходились на игрища, из мужчин проворнейшие отправлялись искать кладов, над коими, по рассказам других еще суевернейших, являлись будто бы горящие огни…

Посещая малые ярмарки, наприм. в Петров день, кидали в колодезь деньги, зеленый лук, яйца и проч.».

* * *

Здесь же подвизались и калужские юродивые. Ими издавна славилась здешняя земля. Некоторые из них, случалось, делали на сем поприще головокружительнейшие карьеры. В частности, Митя Коляба. О нем писал Морис Палеолог, посол Франции в Санкт-Петербурге: «Митя Коляба такой же слабоумный, „блаженный“, „юродивый“, как тот, который произносит роковые слова в „Борисе Годунове“. Он родился около 1865 г. в окрестностях Калуги, он глухой, немой, полуслепой, кривоногий, с кривым позвоночником, с двумя обрубками вместо рук. Его мозг, атрофированный, как и его члены, вмещает лишь небольшое число рудиментных идей, которые он выражает гортанными звуками, заиканием, ворчанием, мычанием, визжанием и беспорядочной жестикуляцией своих обрубков. В течение нескольких лет его призревали из милости в монастыре, в Оптиной Пустыни, близ Козельска. Однажды в нем заметили странные приступы волнения с промежутками оцепенения, похожими на экстаз. В 1901 г. его повезли в Петроград, где царь и царица высоко оценили его пророческое ясновидение, хотя они были в то время в полном подчинении у мага Филиппа. Во время несчастной японской войны Митя Коляба, казалось, призван был сыграть крупную роль. Но неловкие друзья впутали его в эпическую ссору Распутина с епископом Гермогеном. Он вынужден был на время исчезнуть, чтобы избежать мести своего страшного соперника. В настоящее время он живет среди небольшой тайной секты и ждет своего часа».

Вот такие царедворцы из Калуги были при императоре Николае II.

* * *

И, конечно, на торговой площади располагались многочисленные кабачки, трактиры и иные общепитовские заведения. «Калужские губернские ведомости» сообщали в 1860 году: «В наших трактирах кушанья готовятся вообще довольно изрядно, надо сказать правду; каждодневный обед там обойдется недешево. Вот цены некоторым порциям, названия которых буквально выписывались из прейскуранта одного из лучших трактиров: щи рублиные алярус 20 к., консоме с пулярдай 20 к., перашки печерские 3 к., говядина бефиштекс по англински 23 к., маришал ряпчик с шуфлером 35 к., котлет отбифные скартофелью 23 к., антрюме пудинг изсухарей 40 к., рябчик 40 к. и пр.».

Надо полагать, что заведения на этой площади были все же значительно дешевле (цены здесь приводятся по тому времени и впрямь какие-то невероятные). Однако же стилистика меню, скорее всего, оставалась неизменной.

* * *

Несколько далее располагалась одна из главных, пусть и не особенно изящных, достопримечательностей города – громадная даже по нынешним калужским меркам (высота 25 метров) водонапорная башня. Поначалу ее собирались выстроить в калужском Городском саду. Однако подумали и пришли к выводу, что будет более рационально поставить ее несколько повыше. Таким образом, гигантское сооружение украсило не сад, а главную улицу города. И, как ни странно, удачно вписалось между колокольнями церквей Жен Мироносиц и Иоанна Предтечи.

Башню построили в 1887 году, и поначалу ее металлический бак вмещал 14 тысяч ведер, но вскоре его заменили на два новых бака – один на 4 тысячи, а другой на 21 тысячу тех же мер. Венчала башню маленькая будочка пожарного дозорного – в случае, если где-нибудь он замечал огонь или хотя бы дым, то поднимал на башенный громоотвод особый вымпел – сигнал для городской пожарной части.

Увы, башню постигла печальная участь. В 1941 году ее взорвали отступавшие из города советские солдаты – чтобы немцам жизнь в Калуге сахаром не показалась.

Сегодня здесь находится областной Драматический театр имени А. Луначарского. А напротив театра от улицы Кирова отходит вниз Театральная (бывшая Облупская) улица. Она – одна из самых живописных в городе. Здесь сохранилось множество старых домов своеобразнейшей архитектуры. Правда, постепенно улица меняется, метр за метром уступая свою самобытность в пользу этакой стандартизованности. Однако до полной потери лица этой улице еще далеко.