Czytaj książkę: «Перчатки с пришитыми пальцами», strona 4

Диалог с ректором

О таком он даже не мечтал. Ему, студенту-первокурснику, разрешили присутствовать на утренней линейке в хирургической клинике. Заспанные, медлительные хирурги-дежуранты рассаживались в креслах аудитории, над кафедрой красовался огромный плакат с надписью:

 
Быть плохим инженером – стыдно.
Быть плохим бухгалтером – убыточно.
Быть плохим врачом – недопустимо!
Быть плохим хирургом – преступно!!!
 

Выходит, дороже всего человечеству обходятся ошибки хирургов. Но ведь это не так! Почему-то вспомнился разговор, состоявшийся незадолго до школьных выпускных экзаменов с одноклассником Федькой Рулевым, решившим поступать в педагогический. С пеной у рта тот отстаивал свою правоту:

– Ошибка врача лежит в земле! А ошибка учителя ходит по земле. Ходит и творит злодеяния, грабит, насилует, убивает!

– Не факт, что все ошибки педагогов обязательно насильники, воры и убийцы, – сопротивлялся как мог Стас. – Они могут быть просто недалекими людьми! Эгоистами, взяточниками, ворами, наконец! А ошибка хирурга почти всегда заканчивается смертью больного.

– Тоже не факт, – возражал Федор, и спор разгорался с новой силой.

Когда в аудиторию вошел грузноватый Евгений Анатольевич Гинзбург, поздоровался и тяжеловато опустился на кресло в первом ряду, линейка началась.

Стас не мог представить, как много больных с обострениями хронических недугов, травмированных после аварий, даже жертв домашнего насилия может поступить в клинику всего за сутки. Хирурги докладывали, что было сделано в первые минуты и часы после поступления, как эти больные провели ночь и каково состояние каждого из них утром.

Новые термины так и сыпались на первокурсника. «Инфузия», «гематокрит», «реополиглюкин»… Демонстрировались рентгеновские снимки, на которых невозможно было ничего разобрать. Гинзбург задавал много вопросов практически по каждому поступившему. Кого-то из докторов отчитывал, кого-то хвалил, с кем-то спорил.

Стас недоумевал: как можно спорить с профессором, доктором наук, ректором мединститута! Однако спорили, и профессор иногда соглашался, признавая свою неправоту. Вот это номер! Фантастика!

В конце линейки, когда разгорелся очередной спор, профессор неожиданно повернулся к аудитории и указал пальцем на него:

– Ты кто такой?

Вскочив, он почувствовал, как приливает кровь к голове, как начинает стучать в висках и пересыхает во рту. В аудитории, как назло, повисла удушливая тишина, почти все сидящие оглянулись на него.

– Стас… Пермяков, студент.

– Выходи сюда, студент Пермяков, будешь участвовать в дискуссии, смелее, смелее. Фамилия у тебя такая… подходящая для нашего города, так что вперед! Ты же будущий хирург, от тебя у нас секретов нет, и у тебя от нас, надеюсь, тоже.

Едва не споткнувшись, Стас неуверенно спустился к кафедре. Пока спускался, уловил насмешки, недоверчивый гул, даже вздохи разочарования. Странно, но это его нисколько не задело.

– Вот ты как считаешь, Стас Пермяков, можно ли переливать острому больному его же кровь. Ты понимаешь, пока еще определят группу, пока закажут… А время не терпит, кровопотеря большая… время решает все!

– Как это, – не понял студент, разведя руками, – его же?

В аудитории послышались смешки, покашливания. Но после взмаха руки Гинзбурга воцарилась тишина.

– Ту, что мы собираем в операционной ране. Во время операции… Я понятно объясняю? Твое мнение?

С ним разговаривал сам Гинзбург! Светило медицины, не снится ли ему?! Смысл сказанного до Стаса доходил с трудом, будто он находился под водой, а профессор – на берегу и пытался до него докричаться. Звуки противно множились, деформировались, искажались. В голове стучало: сказать в группе – никто не поверит. Все равно что с Генеральным секретарем ЦК партии за руку поздороваться.

– Ее, наверное, очистить надо, – услышал он как бы со стороны свой голос. – Ну, перед тем, как переливать. Профильтровать, что ли…

– Вот! – профессор, словно ствол маузера времен гражданской войны, направил на него указательный палец. – Пусть не совсем грамотно, но верно говорит, согласитесь! Очистить и снова капать! Реинфузия, коллеги! И еще раз – реинфузия! Садись, Пермяков, считай, первый теоретический экзамен ты выдержал.

Как вернулся на место, он не помнил. Хирурги продолжали спорить, словно и не было перед ними только что смущенного студента. Стас же трясся, как в ознобе, и никак не мог отделаться от галлюцинации: направленный в него маузер профессора готов был выстрелить, но не выстрелил почему-то.

В тот же день после занятий он надолго засел в читальном зале медицинской библиотеки, в отдельную тетрадь выписал все термины, которые услышал утром на линейке. А рядом – их значение.

Когда еще у них будут клинические дисциплины! Сколько он успеет узнать важного и нужного за это время! Не стоит его терять впустую.

Но, странное дело: многие термины почему-то казались ему знакомыми. Словно он встречал их где-то, когда-то. Может, в другой жизни. Как поет Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем!» Так и в Стасе будто кто-то жил из предыдущих родственников, не умерев до конца. И этот кто-то при жизни был как минимум хорошим доктором, а как максимум – классным хирургом.

Неспроста у него иногда вырывались суждения, о которых он никогда не слышал, даже не подозревал. В такие минуты Стас мог поклясться, что это говорит не он. Но как поклянешься? Кому? Сразу же поставят диагноз шизофрении и отправят в психушку.

Свой в доску, трусы в полоску

Стоило ему войти в комнату, как все умолкли. Вечно снисходительная улыбочка Лехи Дубовика, развалившегося на кровати у окна, сменилась на нарочито внимательную гримасу, а глаза погрузились в толстенный учебник по анатомии.

– Не трудись, Дуб, – решил сразу же снять напряжение Стас. – Артист из тебя не получится при любом раскладе, так что колись, о чем вы тут… без меня договаривались. Ясно, о чем-то незаконном, я это нюхом чую.

– А че я-то? – Леха захлопнул учебник, бросил его на стол и отвернулся к стене. – Чуть что, сразу Дуб, Дуб…

– Да мы решали с ним, – валявшийся на кровати Гончаренко решил резину не тянуть и расколоться сразу, – сначала по пиву, а потом по бабам… Или сначала по бабам, а потом – куда кривая вывезет, может, по пиву, а может, чего покрепче.

– А одновременно и то, и другое несовместимо? – удивленно развел руками Стас и принялся рисовать один из возможных вариантов: – Скажем, одной рукой за талию держишь какую-нибудь Афродитку, а в другой – бутылка холодного «Жигулевского». Так нельзя?

– Опыт показывает, что затруднительно это, – Дубовик сморщился так, словно ему в гортань только что вдули порошок стрептоцида. – Или Афродитка обидится, что ты ее делишь с кем-то еще, или бутылку уронишь, расплескаешь. Надо заниматься чем-нибудь одним, не размениваясь.

– Ты, случайно, не смотрел «Белое солнце пустыни»? – озвучил неожиданно пришедшую в голову мысль Пермяков. – Неплохой фильмец, кстати, советую сходить. Так вот, там сказано, что при советской власти у каждой женщины будет по одному – своему мужчине. И термин «по бабам» с тех пор утратил свою актуальность. Тем более – среди недели, когда в сессию еще не вышли, когда куча несданных зачетов.

– Угу, когда колхоз еще не совсем отчитался перед государством за поставки шерсти и мяса, – голосом товарища Саахова из «Кавказской пленницы» заквохтал Дубовик.

Свидетелем и участником подобных разговоров Стас был чуть не каждый день и привык не обращать на них внимания.

В общаге мединститута и не такое можно услышать, чему удивляться! Известную поговорку «Ума нет – иди в «пед», стыда нет – иди в «мед», и того, и другого нет – иди в «культпросвет» он слышал задолго до поступления в институт.

– Я, вообще-то, зашел за конспектами Блюмкина по органике, – стараясь не ввязываться лишний раз в словесную перепалку с Дубом, пояснил Стас. – Вы можете продолжать… делать свой выбор. Я не мешаю.

– Тетрадь с конспектами на подоконнике, – Богдан кивнул в сторону окна и потерял всякий интерес к вошедшему.

Возвращаясь с тетрадкой по коридору, Стас вспомнил новогоднюю ночь в общаге.

Первый студенческий Новый год, романтическое настроение, ну как тут не выпить! После того как спиртное подействовало, девушки, сидевшие за импровизированным столом, стали похожи почему-то на Наташ. Кто – на Наталью Фатееву, кто – на Варлей, кто – на Кустинскую. Выбирай – не хочу.

Все три были со старших курсов, и все одновременно строили глазки Стасу. С учетом того, что парней на этаже осталось немного – большинство разъехалось на праздник по домам, Пермяков был практически нарасхват. Каждая из девушек приготовила свое блюдо, которое Стас дегустировал.

Когда праздник наступил как по-местному, так и по московскому времени, Пермякова почему-то потянуло спать. Причем так интенсивно, что парень готов был улечься прямо на немытом полу.

Более устойчивые к алкоголю старшекурсницы допустить этого не могли, заботливо довели до первой свободной комнаты, что-то щебеча наперебой, раздели и уложили в постель. Он отлично помнил, что засыпал совершенно один. А то, что комната не его, – ему в тот момент было абсолютно по барабану.

Разбудил его скрип соседней кровати и приглушенный разговор.

– У тебя он не попадает, чудик, давай помогу, – голос принадлежал Лидке Насоновой, отличнице из параллельной группы. – Не дыши так тяжело, еще ничего не случилось, а задышал-то как, задышал, поглядите на него! Задохнешься, и на самое главное сил не хватит.

– Так у тебя жопа проваливается, блин, – отвечал незнакомый приглушенный мужской голос с хрипотцой. – Хоть бы подушку положила или атлас по анатомии.

– Трахаться на атласе по анатомии! Ты ничего более интересного не мог предложить? Прикинь, если доцент Казначеевская об этом узнает, что будет. Так и скажи, что у тебя не стоит…

В этот момент отворилась входная дверь, кто-то заглянул в комнату, кровать на миг перестала скрипеть.

– У кого это не стоит в новогоднюю ночь? Что я вижу? Ни фига себе! Три пустых кровати! – возмущению Лехи Дуба не было предела. – Невиданная роскошь!

– Э, Дуб, будь осторожен, там Стасеныш спит, – послышалось из коридора. – Он малость перебрал, бывает.

– Обижаешь, шеф, – горячо зашептал в ответ Леха. – Что я, первый раз, что ли? Пусть дрыхнет себе, мы его не разбудим. Но Стасеныш такой чувак, свой в доску, трусы в полоску… Даже если проснется, вида не покажет. Штирлиц, блин!

– А Стасеныш – это кто? – поинтересовался совсем еще юный голос. Только что проснувшийся готов был поклясться, что никогда не слышал его.

– У, Стасеныш – это Стасеныш… Это всерьез и надолго. Так что – тихо, как мышка, которая пришла к мышеловке тибрить сыр. Чур, громко не стонать! Иначе больше не позову, усекла?

Сон у спящего студента как рукой сняло. Он вдруг поймал себя на том, что слова Дуба ему пришлись по душе. Глаза помаленьку начали привыкать к темноте. То, что разворачивалось буквально в метре от его головы, не шло ни в какое сравнение с фильмами от 16 лет, которые ему изредка доводилось смотреть до этого.

Ну, Дубовик, ну, сукин сын! Чувак!

Первая парочка, нисколько не стесняясь присутствия посторонних, вскоре вернулась к своим сексуальным опытам, продолжая комментировать неудачи и смаковать достижения. Кровать под Лехой Дубовым и его партнершей вскоре также заскрипела, правда, на более высокой ноте и с ускоренной частотой. Вскоре присоединилось и голосовое сопровождение в виде стонов, ахов и охов.

Сколько продолжался этот эротический марафон, Стас не помнил. Алкоголь еще не совсем выветрился из его полусонной головы, и под равномерное поскрипывание кроватей он вскоре снова задремал.

Впервые за время студенчества ему приснился эротический сон. Правда, партнершей во сне почему-то была не Людочка, а Маринэ – знойная грузинка из ресторана «Горный хрусталь». Он снимал с нее бесконечные чулочки, расстегивал застежки, бретельки всякие – и все почему-то не мог раздеть полностью, до конца. Что-то оставалось, мешало, попадало под руку. Не получалось добиться полного обнажения.

Проснувшись утром, с удивлением обнаружил, что все кровати аккуратно застелены. Уж не приснилось ли ему это эротическое рандеву?

Встретив на следующий день Леху Дубовика в коридоре общаги, Стас поинтересовался, как прошла новогодняя ночь. Ответ однокурсника обескуражил:

– Так же, как и ноябрьские, никаких сюрпризов. Тоска зеленая, короче. Все однообразно!

В трамвае он раскрыл конспекты Блюмкина и попытался сосредоточиться на формуле пировиноградной кислоты, но мысли все равно возвращались к Лехе Дубу. Складывалось впечатление, что он поступил в вуз совсем не затем, чтобы выучиться на врача.

Однако результаты экзаменов говорили совсем о другом. Историю КПСС в зимнюю сессию Дубовик сдал на «отлично» с первого раза. Все знали, что Дуб – мастер по шпорам, в курилке он не мог вспомнить и десятой части того, что было в билетах. Однако преподавателю об этом не скажешь – западло!

Стас тоже сдал с первого, но – кое-как, на «хорошо» с натяжкой. Из-за дежурств в клинике времени на подготовку почти не осталось, на экзамен пришел не выспавшись, все работы классиков марксизма вылетели из головы.

Экзаменатор Анида Яковлевна Нугвицкая пообещала, что в летнюю сессию никаких поблажек он не дождется. Если так же будет «плавать», не видать ему положительных оценок, а вместе с ними – и стипендии.

– Слабенько, Пермяков, неубедительно! – выговаривала она, высоко держа голову и глядя свысока на краснеющего студента. – Не понимаю, как можно так поверхностно изучать второй съезд РСДРП? Даже не можете перечислить партии, которые были представлены на нем. Именно тогда были заложены основы того, благодаря чему мы сейчас успешно живем, учимся, развиваемся, осваиваем космос. Своим незнанием вы оскорбляете тех, кто отстаивал принципы внутрипартийной дисциплины. Неужели непонятно? Берите пример с Дубовика, вот кто действительно знает Историю, кто мыслит диалектически. Вот каким должен быть будущий врач!

Стас покачивался в трамвае, глядя на химические формулы, но так и не смог заставить себя запомнить ни одной.

Леха Дуб – диалектик! Умора! Марксист, твою мать! Ей-богу, как в театре абсурда. Хотелось расхохотаться на весь трамвай, посрывать у мужиков шапки, выкинуть их, когда дверцы откроются на остановке. Только что от этого изменится?

Какая тут к чертям органическая химия!

Политика партии

Он никогда не задумывался – почему, к примеру, бокс, а не прыжки в высоту, не лыжные гонки. Его выбор не требовал доказательств, он таким родился. Как еще доказать человеку, что он не прав? Быстро и убедительно. Правильно: «печень-голова-печень». Человек становится сговорчивым на глазах. Долго рассусоливать Стас не любил, на кулаках объясняться казалось и быстрей, и легче. В школе по-другому не получалось, в институте стало сложнее, чаще старались обойтись словарным запасом. Но иногда, если слов не хватало…

Тренировался нерегулярно: дежурства, учеба… Иногда хотелось и в кабаке с друзьями расслабиться, и в кино сходить, и просто погулять. Но Стас старался хотя бы один вечер в неделю побоксировать.

К сожалению, он пока не мастер спорта, не олимпийский чемпион, ему никто «лапы» держать не будет, отрабатывая конкретный удар. Хотя возможность такая была, он ею не воспользовался.

Завкафедрой физвоспитания, лысый толстяк Игорь Игоревич Маслов, как-то увидел тренировку Пермякова, предложил выступить на первенстве города.

– Будешь серьезно тренироваться, выступать на ринге. Экипировочку я тебе обеспечу по высшему разряду. Не пожалеешь!

– Извините, но я хирургом хочу стать, а не боксером, – лаконично ответил студент преподавателю. – И даже не тренером по боксу. Так что один раз в неделю, чисто для себя, мне кажется, вполне достаточно.

Маслов ничего не сказал, лишь пожал плечами, как-то странно взглянув снизу вверх на студента, и пошел по своим делам.

В зачетке за семестр появился «уд» вместо «хор» или «отл». Поинтересовался у других студентов – ни у кого больше «уда» не было.

Услышав про это, напарник Стаса по тренировкам Ильдар Исрафилов во время разминки попытался расставить точки над!:

– Ты не понимаешь политику партии! Вспомни, что писал в своей работе «Партийная организация и партийная литература» Владимир Ильич. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя!

– При чем здесь мои занятия боксом? – недоумевал Стас.

– Если перефразировать, адаптируя эту мысль к боксу, то получится следующее: владеть приемами бокса и не выступать за родной институт тебе никто не позволит. Не по-комсомольски. Все, чего ты достиг в этой жизни, – этим ты обязан партии и правительству. В том числе – и своими успехами в боксе. Они такую возможность тебе предоставили. Если бы их не было, то…

– Иди ты! – опешил Стас. – За уши притянуто! Никогда не поверю!

– Даже доказывать не надо, это – аксиома. В мединституте существуют традиции, к ним надо относиться серьезно. Тебе никто не даст закапывать твой талант в землю. В тебя что, зря деньги вкладывали?

Они перешли на шаг, чтобы успокоить дыхание, Исрафилов даже сделал несколько дыхательных упражнений. Теперь – растяжка, потом тренажеры и, наконец, фруктовый десерт. Именно так Стас именовал боксерские груши.

Ильдар выдыхался быстрей, ему не хватало дыхания, хотя он и не курил.

– Это из-за частых пневмоний в детстве, – объяснил он на первой тренировке. – В основном все справа. Я словно чувствую, что в правое легкое меньше воздуха заходит.

– Может, тебе не стоит надсаживать больные легкие? – забеспокоился Стас, подходя к штанге. – Занялся бы шахматами. В боксе грудную клетку молотят – будь здоров.

– Наоборот, сказали – заниматься можно. Надо именно тренировать.

Когда спустя час они вышли после тренировки на морозный январский воздух, Исрафилов вернулся к политической теме.

– Мы в какой стране живем? – неожиданно поинтересовался он. И сам же себе ответил: – Правильно, в стране равных возможностей. Где бы ты ни родился: в деревне, в городе, – эти возможности равны. У каждого есть шанс.

– Чушь собачья, – выдохнул Стас в сердцах. – Не жил ты в деревне, не знаешь, что такое распутица весной, что такое обложные дожди осенью. Ты учился в городской школе, по чистенькому асфальту ходил в ботиночках. Тебе не понять того, кто в кирзачах да в галошах месил грязь. И ты хочешь сказать, что у нас равные возможности? Самому-то не смешно?

– Я же говорю – политику партии ты не понимаешь. Аполитично рассуждаешь! У нас так декларируется! Думаешь, наш Маслов – это не политика? Еще какая! А ты его, мягко говоря, послал.

– При чем здесь Маслов? – рассмеялся Пермяков. – Он и в партии-то не состоит! Наверное…

– Вот именно – наверное. А как же ему тогда кафедру доверили, если он в партии не состоит? – поставил вопрос ребром Ильдар. – Заведовать кафедрой и быть при этом беспартийным – это все равно что жить в обществе и быть свободным от него. С беспартийного не спросишь по всей строгости.

Стас так и не понял тогда: серьезно говорит однокурсник или прикалывается.

– Как у тебя все гладко получается!

– Ты бы слушал да на ус мотал, пока я жив. Чтобы знал, что говорить, если вызовут на ковер. Там надо базар фильтровать! А то брякнешь не то, у кого мы тогда будем списывать?

Традиция выносить мусор

Фонарь тускло освещал проталины на асфальте, облезлую скамейку у подъезда, покосившуюся урну. Стас поднял голову и почему-то вздрогнул. Перед глазами светилась одна-единственная надпись – «Аптека».

Не сразу в голову пришла разгадка столь необычного рефлекса. Каких-то полчаса назад он в общаге беседовал с Яковом Блюмкиным, тот спешил поскорей закончить разговор, то и дело заглядывая в крохотную книжицу. Стас поинтересовался, попросил полистать.

Книжицей оказался томик стихов Александра Блока. Особенно врезалось в память четверостишие:

 
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бессмысленный и тусклый свет…
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так. Исхода нет.
 

Какая-то магическая сила таилась в строчках. Разобраться, что это за сила, он не успел. Взглянул на часы, вспомнил, что опаздывает на свидание с Людочкой, вернул книжку хозяину и помчался.

И хотя думал всю дорогу о другом, строчки на уровне подсознания не исчезали, не растворялись. Когда же наяву увидел фонарь, ночную улицу и аптеку, они словно вынырнули из глубокого омута.

Попробуй тут не вздрогни.

– Мог бы и цветы купить, рыцарь! – Людочка подошла незаметно, похлопала его по плечу, посмотрела с укоризной. – Или стесняешься?

– Извини, мне показалось, – смутившись, он сунул руку в карман. – Мне показалось, что цветы для тебя не так много значат, как…

– Это почему еще? – она надула губки, нахмурила брови, став похожей на капризную принцессу из фильма «Старая, старая сказка».

Они брели по Комсомольскому проспекту, то и дело пропуская спешащих в разных направлениях прохожих.

– Ну, потому, что тебе их и так дарят на выступлениях. Одним букетом больше, одним меньше. К тому же постоят они в вазе пару дней и завянут. Даже памяти не останется.

– Какой ты все-таки глупый, – вздохнув, Людочка взяла его под руку. – Цветы нравятся всем женщинам… Без исключения.

– Погоди, не перебивай, – с этими словами он достал из кармана маленькую коробочку. – Поэтому я решил подарить тебе цепочку.

Людочка остановилась, он повернулся к ней, протянув подарок.

В этот момент какой-то шустрый малый, выскочив как черт из табакерки, буквально вырвал у него из рук коробочку и пустился наутек. Стас рванул было за ним, но несколько раз запнулся и, потеряв равновесие, шлепнулся в весеннюю жижу. Представить, как глупо он выглядит в глазах своей девушки, не успел, так как быстро вскочил и продолжил преследование, которое продолжалось почти целый квартал.

Когда настиг обидчика, дал волю кулакам. Никто из прохожих не помешал ему, не остановил. Дубасил Стас от души.

– Где цепочка, сука? – цедил он, занося руку для следующего удара. – Считаю до трех. Раз, два, три.

Вор – веснушчатый парнишка лет пятнадцати – улыбался окровавленным щербатым ртом и даже не думал отвечать на вопрос.

Вскоре подбежала запыхавшаяся Людочка. Она стащила Стаса с парня, помогла подняться, начала отряхивать.

– Оставь его, у него нет цепочки. Я видела, как он ее передал сообщнику. Я тебе кричала, но ты ничего не видел и не слышал, как бык за красной тряпкой помчался. Не расстраивайся, мне все равно приятно, честно…

– Да, уж букет цветов-то точно никто бы не выхватил, – морщась от боли в окровавленном кулаке, пробубнил Стас.

Парнишка тем временем исчез, растворился в толпе, словно его и не было. Людочка взяла Стаса под руку, повела в обратном направлении.

– Вот ты, оказывается, какой…

– Какой? – спросил он, ощущая, как в ботинках хлюпает ледяная вода, а зубы начинают стучать. – Взбалмошный? Психованный?

– И то, и другое. Пойдем ко мне, обсохнешь. Я кое-что могу постирать. Будешь как огурчик.

Обида клокотала в нем, требовала выхода, он сдерживался из последних сил. Хотел сказать, сколько стоила цепочка, но вовремя одернул себя. Лучше помолчать какое-то время, можно наделать таких глупостей, что потом будешь локти кусать.

– У тебя мама, наверное, дома.

– Мама в больнице, у нее началась декомпенсация. Сделают несколько капельниц, отеки снимут и – домой. Это уже проверено.

– До следующей декомпенсации? – бесцветно поинтересовался Стас.

– Угу… Только почему-то декомпенсации становятся все чаще и чаще. А светлые промежутки – все короче и короче.

– Как ты думаешь, почему у нас не оперируют на сердце? Ведь больных очень много, очереди и в Свердловск, и в Горький…

– Сколько раз я задавала себе этот вопрос! Ты бы только знал!

Они подошли к зданию напротив аптеки. В памяти Стаса снова всплыли запомнившиеся строчки, он даже собрался их продекламировать, но Людочка опередила его:

– Мне кажется, здесь все зависит от конкретных личностей. От чьей-то настойчивости, силы воли, если хочешь. Дело не столько в умении оперировать. Думаю, этому можно научиться. Центр сердечно-сосудистой хирургии необходимо сначала организовать, подключить множество руководителей, даже министров. Пусть на бумаге, пусть даже в чьем-то мозгу, но надо организовать. Взять на себя ответственность.

Стасу стало не по себе от услышанного. От интонации, какой-то незнакомой рассудительности. Хрупкая девушка, лисичка-невеличка, как он ее про себя называл, говорила как государственный деятель, как крупный руководитель.

Они поднимались этаж за этажом, Людочка продолжала горячо говорить, словно забыв, что ее друг весь мокрый и нуждается в скорейшем обогреве.

– И еще я думаю, что очень важно начать. Когда начнешь, появятся и конкретные проблемы, которые потребуется решить…

С этими словами девушка достала из кармана ключи и принялась открывать обшарпанную дверь. Оказывается, они давно стояли на лестничной площадке перед ее квартирой.

В прихожей ее словно подменили.

– Ой, я совсем забыла, что ты мокрющий. Давай быстро раздевайся, – скинув с себя пальтишко, шапку и сапоги, она окинула его взглядом и всплеснула руками: – Ты простудиться можешь! Я сейчас наберу горячую ванну. Еще не хватало, чтобы ты воспаление легких схватил. Не прощу себе этого!

– Обойдусь без горячей ванны, – попытался возразить он, но получилось как-то неубедительно. – Надо брюки чуть подсушить, и все. На батарее самое подходящее для них место. Этого вполне достаточно.

Не обращая никакого внимания на его недовольство, девушка исчезла в ванной. Вскоре оттуда раздался звук бурлящей воды.

– А ты пока мусор вынеси, пожалуйста, в туалете ведро стоит, – прозвучало из-за двери так буднично и без эмоций, что Стас почувствовал себя подкаблучником при своенравной и деспотичной супруге.

«Только пусть попробует мне отказать после этого!» – подумал про себя, выходя с полным ведром из квартиры.

Народ ждал «мусорку» – это было понятно по праздно прогуливающимся вдоль дороги женщинам в расстегнутых пальто и небрежно накинутых шалях. Их ведра благополучно покоились возле скамеек у подъезда.

– Едет! Едет! – раздалось со стороны дороги. Стас не успел оглянуться, как прибежавшие похватали свои ведра и встали к «мусорке» первыми. Мусоровоз наподобие навозного жука медленно вполз во двор, развернулся и раскрыл свою огромную вонючую пасть. Люди, зажав носы, толпились с ведрами, вываливали поскорее мусор и отбегали, уступая место следующим. Когда пасть мусоровоза наполнилась, водитель нажал рычаг сбоку, и стальная челюсть медленно начала проглатывать порцию.

– Куда! Твою мать! Зашибу, – замахнулся он на какую-то бабку, попытавшуюся не вовремя опростать свое ведерко.

Челюсть к тому времени еще не вернулась на место.

Стас терпеливо пережидал, стоя со своим ведром в сторонке, с улыбкой глядя на работающих локтями жильцов. Из «пасти» что-то капало, запах стоял не хуже, чем в анатомичке. Студент представил, как в ванной в эту минуту набирается вода, как он скоро погрузит в нее свое уставшее тело, и ему немного полегчало.

Ни в общаге, ни в Усолье он не сталкивался с таким явлением, как «мусорка», поэтому все увиденное немного смахивало на театр абсурда.

– Ты умрешь со смеху, – поделился он впечатлением с Людочкой, вернувшись с пустым ведром в квартиру. – Но я первый раз в жизни вываливал мусор в такую странную машину.

– Вываливал-то, может, и в первый раз, но не видеть ее на наших улицах ты просто не мог, – пригрозила она ему пальчиком. – Так что не заливай. Лучше скидывай свои мокрые причиндалы.

Поставив ведро на место, Стас начал быстро раздеваться. Пальто еще можно было как-то отчистить щеткой, брюки же нуждались в конкретной химчистке.

– Видеть-то видел, но как она странно работает… Хотя по пермским улицам часто снуем туда-сюда. Мы ж студенты!

– Если бы я знала, что наш мусоровоз произведет на тебя такое впечатление, я бы подготовила больше ведер. Не отвлекайся!

– А что я надену?

– Ты напрасно думаешь, – раздалось откуда-то с кухни, – что у нас с мамой не найдется для тебя чистой одежды. У нас есть потрясающий махровый халат! Увидишь – упадешь!

– Я вовсе так не считаю, – заметил Стас, наблюдая за лужей, которая растекалась под ним в прихожей. – И думаю, мне на сегодня падений достаточно. Так что от халата постараюсь не упасть.

Спустя четверть часа он лежал в горячей ванне, чувствуя, как блаженство медленно овладевает каждой его клеточкой. Брюки Людочка замочила в тазу, а пальто развесила сушиться в коридоре.

Может, и неплохо, что цепочку украли. Когда бы он еще оказался у нее в гостях, да еще в ванной!

Вообще, ванна для советского студента, проживающего в общаге, – удовольствие из разряда запредельных. Банным днем у них с Гончаренко считался четверг, но разные обстоятельства то и дело сдвигали важнейшее санитарное мероприятие в сторону увеличения безводного периода.

С другой стороны, неспешно размышлял он, массируя струей из душа истосковавшееся по расслабухе тело, если бы знать, что все так удачно сложится, то не цепочку купить следовало, а бутылку шампанского, коробку конфет и набор свечей для романтического свидания.

Огромное желание позвать девушку «потереть спинку» таковым и осталось из-за овладевшего им ступора, а сама Людочка, к сожалению, не предложила. Может, ей тоже овладело нечто подобное?

Халат оказался великоват, Стас в нем практически утонул. Ссадины от падения на его локтях и на коленях Людочка обработала зеленкой. На костяшки пальцев, распухшие от ударов, наложила полуспиртовой компресс.

– А вдруг перелом? – испугалась сначала девушка.

– Нет никакого перелома, – уверенно возразил будущий хирург. – Обычные ушибы. У меня так тыщу раз бывало. Заживет как на собаке.

– Много приходилось драться?

– Да уж приходилось…

Ему почему-то вспомнились строчки из поэмы Твардовского «Василий Теркин»:

– Много ль раз ходил в атаку?

– Да, случалось иногда.

И вот, наконец, все необходимое и экстренное сделано, они сидят друг напротив друга в тесной кухне за столом, едят бутерброды с маслом, запивая их чаем. А разговор все не получается, слова на ум приходят не те.

– У тебя есть магнитофон или проигрыватель какой-нибудь?

– Потанцевать захотелось? – Людочка лукаво улыбнулась, закрыв глаза. – Следуя твоей логике относительно цветов, мне должны надоесть и танцы. К тому же в таком огромном халате ты вряд ли сможешь танцевать. Запутаешься и упадешь вторично. Тогда перелом наверняка будет.

– Смотрю, тебе не терпится мне что-нибудь сломать. Это жестоко, тебе не кажется? – он выдержал паузу, потом набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: – Так и быть, халат я сниму и буду танцевать в чем мать родила. Как тебе такая идея?

– Ты меня нисколько не стесняешься? – она опустила глаза. – Хотя видишь всего третий раз в жизни.