Czytaj książkę: «Экономическая политика правительства Екатерины II во второй половине XVIII в. Идеи и практика»

Czcionka:

Предисловие

Екатерининская Россия второй половины XVIII в. и экономическая свобода… Приложимо ли в принципе последнее понятие к российской действительности этого периода? Наверное, большинство профессиональных историков ответят на этот вопрос отрицательно. В самом деле, из школьных учебников в наше сознание пришло и закрепилось представление об этом относительно коротком отрезке российской истории как о времени наивысшего расцвета крепостничества. Что, видимо, недалеко от истины, если брать в расчет статистику массовых земельных пожалований со стороны верховной власти, осуществлявшихся в Центральной России, как правило, вместе с находившимися при земле крестьянами – главной производительной силой своего времени. А еще пугачевщина, всколыхнувшая огромные народные массы. О какой свободе применительно к такой обстановке можно говорить вообще?

В действительности говорить можно и нужно. В отечественной историографии сложилась довольно парадоксальная ситуация. Приблизительно со второй половины прошлого столетия советская историческая школа прилагала огромные усилия, направленные одновременно и на разработку крупных теоретико-методологических проблем, в частности генезиса буржуазных отношений, и на решение конкретно-исторических вопросов. Наверное, неправильно предавать полному забвению аналогичные попытки 1920–1930-х гг., но лежащий на работах этого времени откровенный вульгарно-социологический налет во многом лишал их научного значения.

В целом удалось добиться значительных результатов после выхода в свет ряда чрезвычайно ценных исследований, по праву вошедших в золотой фонд советской исторической науки¹, а также во многом благодаря состоявшейся в 1961 г. Всесоюзной теоретической дискуссии о спорных проблемах перехода от феодализма к капитализму². В те годы сложилось довольно устойчивое представление о периоде последней трети XVIII в. как о времени действительно знаковом, когда в основном завершилось формирование капиталистического уклада внутри феодальной системы. Но данное представление, как ни странно, базировалось скорее на осмыслении отдельных фактов, нежели на их целостном восприятии и обобщении. Конкретных исследований, вскрывавших те или иные пласты хозяйственной жизни в России или экономической политики правительства после 1760 г., за редкими исключениями, не появлялось. В равной степени это касалось идейного отражения названных проблем. Получившее наибольшее признание монографическое исследование С. М. Троицкого о финансовой политике русского абсолютизма в XVIII в., знакомившее читателя с малоизвестными или заново открытыми финансовыми проектами, лишь отчасти хронологически захватывало 60-е гг.³

Тем не менее на 1950–1960-е гг. приходится заметное повышение интереса не только к истории русской экономической мысли в целом, но и к ее конкретным представителям. Оно выразилось в издании обобщающего труда⁴, отдельных исследований преимущественно ученых-экономистов⁵ и документальных публикаций⁶. Среди исследований особенно обращали на себя внимание работы И. С. Бака, в которых давалась довольно развернутая характеристика гильдейской реформы 1775–1785 гг., хотя и не избежавшая присущего своему времени общего социологического налета; отдано должное заслугам М. Д. Чулкова как автора многотомного труда «Историческое описание российской коммерции», подробно проанализированы экономические взгляды А. Я. Поленова, и сегодня оценивающиеся как не утратившие научного значения.

Активизировалась и публикаторская деятельность, коснувшаяся в том числе и произведений ряда русских мыслителей второй половины XVIII в., включая почти никому не известного кроме узких специалистов кн. Д. А. Голицына⁷, русского дипломата, оказавшего много неоценимых услуг императрице Екатерине II. Нельзя не упомянуть и об усилении внимания в историческом сообществе к величественной фигуре В. Н. Татищева во многом благодаря исследованию А. И. Андреева⁸. Оно, безусловно, дало толчок к детальному изучению всего наследия этого не только выдающегося администратора, но и одного из основоположников отечественной исторической науки.

Своего рода показателем определенного интереса к истории экономических воззрений прошлого может служить появление исторического очерка В. В. Орешкина о возникновении и деятельности русского Вольного экономического общества⁹, в котором основной упор сделан на совершенствование естественно-научных и агрономических знаний в XVIII–XIX вв. Но при этом в очерке почти не отражено реальное воздействие передовых западных теорий, в том числе учения физиократов, на Екатерину II.

Еще одно немаловажное значение выходивших в указанные годы исследований заключалось в возвращении, пусть не всегда прямо, скорее исподволь, имен целой плеяды знаменитых авторов дореволюционной поры, далеких от марксистских взглядов или в чем-то с ними расходившихся. В их числе А. С. Лаппо-Данилевский, П. Н. Милюков, В. И. Семевский, М. И. Туган-Барановский, А. Н. Пыпин, П. П. Пекарский, Г. В. Плеханов и многие другие.

Прошедшая в начале 1960-х гг. дискуссия об особенностях становления капитализма в России невольно высветила одну из граней более широкой темы общего и особенного в развитии отдельных стран. Вполне закономерно при этом стало возникать множество вопросов, в том числе о специфике формирования и укрепления в России абсолютной власти. На страницах ведущих исторических журналов развернулась новая дискуссия¹⁰. И хотя ее участники неохотно стремились к унификации исходных дефиниций, явно злоупотребляли цитатами из классиков марксизма в качестве решающих аргументов в споре, некоторая польза от состоявшегося живого обсуждения, несомненно, была, хотя и не все соглашались с достижением на том этапе необходимого уровня конкретно-исторических знаний, достаточным для широких обобщений.

Действительно, ощущалась потребность в развернутых конкретно-исторических исследованиях, основанных на использовании разнообразных документальных источников, наподобие книги М. Я. Волкова, посвященной винокуренному производству в XVII – первой половине XVIII в.¹¹

Предпринятая в конце 80-х гг. ушедшего столетия по инициативе в первую очередь Л. В. Милова попытка возродить интерес к фундаментальным дискуссионным проблемам социально-экономической истории, в частности к проблеме первоначального накопления в России, успехом не увенчалась. Хотя поначалу, казалось, ей был дан заметный импульс в виде откликов на появление во многом этапной монографии В. И. Буганова, А. А. Преображенского и Ю. А. Тихонова «Эволюция феодализма в России»¹². Начать широкую и продолжительную дискуссию на страницах ведущих научных журналов не удалось, несмотря на все имевшиеся предпосылки¹³.

Видимо, причиной этого стало не только постепенное снижение заряженности полемического потенциала прежних лет. Происходило заметное изменение общественной обстановки в целом на фоне стремительной потери былых идеологических и методологических ориентиров. Общество, вступавшее в фазу острого экономического и духовного кризиса, нуждалось в осмыслении и переосмыслении накопленного опыта и знаний. Общественным наукам требовались новые методологические опоры.

С неминуемым отказом от использования некогда утвержденного в качестве единственно верного марксистского диалектико-материалистического метода познания явлений прошлого стало отходить на второй план и прежде подчеркнутое внимание к экономическим проблемам общества. Не в последнюю очередь оттого, что так называемый примат экономики над прочими сферами общественной жизни, или экономический детерминизм, случалось, принимал довольно грубые, а иногда и гротескные формы. Естественно, в новых условиях ему не нашлось применения.

Неизбежно последовал постепенный пересмотр прежних представлений о социальной структуре докапиталистических обществ. Господствовавший прежде сугубо классовый подход, признававший деление общества на классы и отдельные социальные группы, начал уступать место более гибкому сословному делению, предполагавшему изучение различных внутри- и межсословных связей, т. е. как горизонтальных, так и вертикальных.

Практическим выражением такого подхода стало появление новых плодотворных исследований, посвященных российскому купечеству. Взгляд на него осуществлялся в разных ракурсах – генеалогическом, социокультурном, с точки зрения взаимоотношений с разными институтами государственной власти¹⁴.

Заявленный в начале 90-х гг. прошлого столетия переход к рыночным отношениям в экономике потребовал перестройки вузовских учебных дисциплин и сопровождался всплеском интереса к истории мировых экономических учений, включая русскую экономическую школу как отдельное самостоятельное направление. Появляется невиданное ранее количество специальной учебной литературы разного качества и содержания – учебников, учебных пособий, специальных лекционных курсов. Отнюдь не все из них отличались глубоким знанием предмета и привлечением даже известных и давно опубликованных источников, не говоря уже об использовании новых документальных материалов. Зато вошедшие в обиход в качестве своего рода клише общие характеристики и оценки впоследствии лишь бесконечно перелицовывались и многократно тиражировались, перекочевывая из работы в работу¹⁵. Представления об отечественной школе экономической мысли в XVIII в. стали замыкаться в основном на одних и тех же персоналиях – А. Л. Ордин-Нащокине, И. Т. Посошкове, B. Н. Татищеве, М. В. Ломоносове, А. Т. Болотове, М. М. Щербатове, А. Н. Радищеве. При этом из поля зрения непостижимым образом выпало немало таких заметных фигур, как, например, И. А. Третьяков, C. Е. Десницкий, Я. П. Козельский, А. Я. Поленов. Иными словами, наблюдался определенный регресс даже по сравнению с исследованиями недавнего прошлого (работами А. С. Бака, С. М. Троицкого). Более того, совершенно игнорировались, в первую очередь в трудах ученых-экономистов, заметные и весьма «свежие» документальные публикации о В. Н. Татищеве¹⁶, целый цикл статей А. И. Юхта в «Исторических записках» о нем как о крупном государственном деятеле и, наконец, его же великолепная монография «Государственная деятельность В. Н. Татищева»¹⁷.

Тем не менее необходимо отметить и положительные явления. Они касались в первую очередь книговедения. Развернутые исследования в этом направлении привели к образованию целого мощного пласта книговедческой литературы. Среди всего многообразия изданий, как справочных, так и исследовательских, трудно выделить отдельные. Каждое по своему уникально, будь то региональные каталоги книг гражданской печати из отдельных собраний или специальные изыскания, например скрупулезное исследование Д. В. Тюличева¹⁸. Без них трудно составить представление о культурном пространстве, в котором пребывала элита российского общества XVIII в., включая и слой правительственной бюрократии.

Кроме того, прослеживалась отчетливая тенденция возрастающего интереса к проблемам просвещенного абсолютизма в самых различных ипостасях. Одним из наиболее заметных его проявлений стал историко-правовой подход, продемонстрированный в работах О. А. Омельченко¹⁹. В монографии автора осуществлен детальный и самый полный на сегодняшний день анализ основных законодательных актов периода екатерининского правления с целью показать очевидное стремление верховной власти к укреплению основ «правового абсолютистского государства». Причем автор, в отличие от абсолютного большинства ученых-правоведов, не ограничился привлечением опубликованных законодательных источников. Дополнительно к ним он находил малоизвестные и совсем новые документальные материалы из архивных собраний. Правда, без должного источниковедческого описания и атрибутации. Поэтому немало высказанных им суждений, например относительно авторства того или иного документа, звучат категорично и не всегда убедительно.

Существенному углублению представлений о торговой деятельности западноевропейских купцов в России на протяжении XVIII в. способствует капитальная монография В. Н. Захарова²⁰. Основанная на разнообразном документальном материала, она позволяет увидеть меркантилизм в действии во всех его конкретных проявлениях, ощутить биение «пульса негоции» через данные о величине торговых оборотов, номенклатуре товаров и объеме внешнеторговых пошлин.

Самого пристального внимания заслуживает диссертация К. Д. Мондэя, посвященная экономическим воззрениям Е. Ф. Канкрина как яркого представителя бюрократической элиты николаевской поры²¹. Ее можно было бы назвать свидетельством некоторых перемен в отношении предмета исследований применительно не только к экономической, но также и к исторической науке, если бы работы подобной направленности не относились к редким, спорадическим явлениям и к тому же обращались к предшествующему, более раннему периоду.

К сожалению, этого не наблюдается, если судить по последнему ценнейшему библиографическому справочнику изданий, посвященному Екатерине II²².

Общее не самое благоприятное впечатление несколько скрашивает выход в свет первой фундаментальной публикации избранных документов братьев Шуваловых, Петра Ивановича и Ивана Ивановича, оставивших после себя весьма заметный след и неоднозначные оценки современников²³. Очевидно их весьма заметное влияние на экономическое развитие страны прежде всего благодаря энергичной деятельности первого из братьев. Оно еще нуждается во всеобъемлющих оценках и требует специального монографического исследования, хотя имеются все необходимые предпосылки в виде двух близких по тематике кандидатских диссертаций²⁴. Возможно, указанная документальная публикация явится прологом к углубленному изучению воззрений представителей правительственной бюрократии второй половины XVIII в.

Пока же приходится констатировать явный недостаток внимания отечественной историографии к экономическим проблемам, стоявшим перед Российской империей в этот период. Он отчетливо просматривается и в недавно вышедших коллективных трудах.

В первую очередь следует назвать новейшее издание, посвященное реформам на протяжении российской истории²⁵. Раздел, посвященный реформам Екатерины II, отчетливо отразил все достоинства и недостатки современного знания о происходивших в данный период реформационных усилиях верховной власти. К несомненным удачам можно отнести стремление к преодолению ряда застарелых историографических стереотипов, в частности при изложении хода и результатов губернской реформы, которую в действительности никак нельзя считать прямым ответом на пугачевщину. На этот счет в разделе приводятся емкие и аргументированные доводы.

Однако страницы, на которых освещаются экономические преобразования, оставляют немало вопросов. При заметных попытках уйти от некоторых прежних ошибочных суждений тем не менее в целом этого сделать не удалось. Основной недостаток обусловлен очевидным дефицитом специальных исследований. Но имеются и просчеты другого рода, вызванные скорее небрежностью и невнимательностью. Взять хотя бы июльский указ 1762 г. Он, правда, упоминается, но без какой-либо связи со своим якобы «двойником», указом Петра III от 28 марта того же года, легко доступным в ПСЗ. А ведь оба указа явились заметными вехами во всей экономической политике правительства, став прологом дальнейшего реформирования всей экономической системы. Не говоря уже о фактическом провозглашении в них норм экономической свободы, о которой в разделе вообще не упоминается.

Имеются и явные фактические ошибки, особенно бросающиеся в глаза. Впрочем, они опять-таки проистекают от общей неразработанности темы, но от этого не перестают быть ошибками. Утверждение (пусть и в виде предположения) о невнимании Екатерины II к проблеме преодоления диспропорции между численностью сельского и городского населения²⁶ не соответствует действительности. Императрица в своих первоначальных замыслах, изложение которых опубликовано²⁷, даже выдвигала план строительства малых городов именно ради создания слоя свободных ремесленников, без которых считала невозможным дальнейшее развитие мануфактурной промышленности.

Трудно полностью принять оценку гильдейской реформы Екатерины II, предложенную в данном многотомнике. Наверное, и сама императрица, приступая к реформе, до конца не осознавала всех последствий предпринимаемого ею шага – одного из самых значимых деяний, осуществленных в годы ее правление. Однако спустя почти два с половиной столетия настает пора посмотреть на реформу другими глазами. Она отнюдь не ограничивалась улучшением качественного состава гильдейского купечества, хотя и в этом, безусловно, ее немалое значение. Но гораздо важнее созданный прецедент – переход к созданию нового предпринимательского слоя на основе принципа свободной конкуренции. В этом – квинтэссенция реформаторских усилий императрицы, итог провозглашенной ею политики экономической свободы (не всегда замечаемый не только ее современниками), благодаря которым в 80–90-е гг. XVIII в. происходила быстрая ломка прежних отношений и возникновение еще достаточно неустойчивого, хрупкого экономического режима, являвшегося предвестником складывания буржуазных отношений. На конкретные показатели протекавшего процесса, в том числе статистические, имеющиеся в современной научной литературе и по неизвестной причине оставшиеся незамеченными в данной итоговой работе, указывать даже как-то неловко.

Пробелы отечественной историографии особенно заметны на фоне многочисленных трудов зарубежных коллег применительно к эпохе Просвещения, авторов которых можно причислить к отдельному цеху «историков-экономистов», по определению Дж. Мокира, сделанному в специальном обзоре²⁸. В данном объединении можно даже распознать отдельные течения, особенно со времени выхода едва ли не ставшего классическим двухтомника Э. Хекшера «Меркантилизм»²⁹. Среди них в последние десятилетия особенно заметным становится институциональное направление, увязывающее происходившие в обществах экономические изменения с возникновением и утверждением политических институтов.

Даже попытка беглого сравнения протекавших в России второй половины XVIII в. изменений позволяет увидеть определенное сходство с аналогичными явлениями в ряде западноевропейских стран, имевшими место пусть не совсем синхронно и с определенной спецификой (в первую очередь это касается рентоориентированной направленности экономик Франции, Великобритании, Нидерландов, Германии, Испании, Португалии³⁰ в период безусловного господства меркантилизма). Здесь заметна та же, что и в России, излишняя регулирующая роль государства, проявившаяся в поддержке монополий, насаждении привилегий, запретов, протекционистских тарифов. И постепенный отказ под влиянием идей Просвещения от меркантилистских постулатов в пользу утверждения механизмов свободного рынка. Причем, если судить по работе Дж. Мокира, зарубежным специалистам трудно составить полное представление об экономических проблемах, стоявших перед российской экономикой в период правления Екатерины II.

Однако не все так однозначно. Изабель де Мадарьяга, один из самых авторитетных за рубежом «екатериноведов», не прошла мимо экономических воззрений русской императрицы и со свойственной ей скрупулезностью, испытывая явный дефицит необходимых материалов, тем не менее совершенно верно отметила наиболее важные черты представлений монархини. Они, в частности, касались не только влияния на Екатерину II идей физиократов и вытекавшего отсюда повышенного внимания к развитию земледелия и агрокультуры, но также поощрения в первую очередь мелкого домашнего крестьянского производства в отличие от крупных мануфактур, деструктивно влиявших на привычный сельский уклад из-за массового оттока крестьян в города. Совершенно справедливо также отмечено влияние гильдейской реформы 1775 г. на рост предпринимательской активности, на возникновение множества мелких и средних производств, особенно в текстильной промышленности, субъектами которой стали выходцы не только из низового городского купечества, мещанства, но даже из крестьянства, включая крепостное³¹.

С каких бы позиций ни оценивать влияние экономики на развитие общества, при всем желании трудно не замечать его вовсе, как и существенно преуменьшать роль такового. Или же сводить исследования к построению устойчивых математических моделей. Даже наличие совершенного инструментария вряд ли позволит получить исчерпывающие результаты. Если проходить мимо воззрений и представлений конкретных людей, которые они черпали из реалий своей эпохи, которыми руководствовались в повседневной жизни, развивали и совершенствовали, создавая условия для их воплощения и движения вперед. Или же ошибались, принимали неверные решения, возвращались назад в поисках новых непреложных истин.

Нет необходимости говорить о способности идей к материализации. Конечно, при определенных условиях. Особенно когда они овладевают сознанием. Нет, не массовым. Применительно к докапиталистическим обществам с абсолютистской формой правления им достаточно проникнуть в сознание правящих элит, обладавших необходимыми властными полномочиями. Сейчас трудно даже представить, по какому пути могло пойти экономическое развитие России, если бы престол, скажем, мог удержать Петр III, хотя, видимо, и не слишком отличавшийся по экономическим воззрениям от своей более удачливой и неизмеримо более талантливой супруги.

Допускать подобные предположения возможно лишь только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть значимость и необходимость рассмотрения реально существовавших и господствовавших экономических взглядов у самих носителей верховной власти и в ее среде. Без сомнения, особенно важно принимать их в расчет во время происходивших трансформаций, сопровождавшихся, как правило, сменой правительственного экономического курса и предшествующими ей изменениями в сознании, в сложившихся ранее устойчивых стереотипах.

Именно такая ситуация возникла в России на рубеже 50–60-х гг. XVIII в. Очередная военная кампания, начавшаяся в 1756 г. В какой-то мере локальная, протекавшая на территории третьих стран, за пределами Российской империи. Россия к тому времени сумела поднакопить материальные и людские ресурсы. Как и любая война, она, разумеется, обходилась недешево. Но не успела подорвать силы и обескровить, истощив все резервы. Тем более на театре военных действий события развивались в целом вполне успешно. Следовательно, отсутствовали внешние факторы, способные повлиять на принятие далеко идущих мер, находившихся в совершенно иной плоскости по отношению к взятому еще при Петре I экономическому курсу.

Он же представлялся устойчивым и успешным. Избранное направление на создание в стране собственной индустриальной базы поддерживалось в течение более 40 лет последовательно отстаиваемыми протекционистскими методами в отношении собственных промышленных и торговых предприятий. С их помощью удалось добиться многого. Возникла крупнейшая горно-металлургическая индустрия на Урале. Русское железо становится предметом экспорта на европейские рынки. Из небытия возникает мануфактурная легкая промышленность. Ее силами к 40-м гг. удалось восполнить основные потребности русской армии в мундирных сукнах, а в середине 60-х гг. их производство уже превысило потребности. Дешевые русские льняные полотна начали успешно «захватывать» рынки Великобритании. Темпы их проникновения туда в конце концов вынудили английский парламент в середине 60-х гг. ввести заградительные пошлины в нарушение не столько буквы, сколько духа русско-британского трактата о взаимных приоритетах в торговле. Успехи промышленности и торговли в немалой степени отражались и на российском торговом балансе – главном критерии развитости экономики по меркам господствовавших тогда учений меркантилистов. У России в то время он неизменно пребывал в активном состоянии, т. е. экспорт русских товаров превышал ввоз заграничных к откровенной гордости отечественных государственных деятелей, в хоре голосов которых достаточно явственно звучали нотки уверенных в крепости русского баланса «сырьевиков».

Однако не нужно забывать об издержках протекционизма. Меры государственного поощрения в виде покровительственных торговых тарифов и создания для национального капитала благоприятных условий тесно соседствовали с непосредственным участием государства в большинстве сколь-нибудь значимых частных хозяйственных начинаний. Оно главным образом выразилось в создании довольно узкой предпринимательской прослойки, сумевшей извлечь из благосклонности государства весьма ощутимые преимущества. Например, превратить их в казенные льготы, кредиты, заказы. Но особенно весомой являлась главная привилегия – право на пользование принудительной рабочей силой, в первую очередь «вечноотданными» по указу 1736 г. мастеровыми и работными людьми, приписанными к фабрикам и заводам одним высочайшим росчерком пера. Образование этой прослойки в конечном счете привело к обособлению так называемых «указных» мануфактуристов и заводчиков, получивших право на занятие предпринимательской деятельностью от имени государства по его адресованным отдельным персонам специальным указам. В результате определенного сращивания частного капитала и государства последнее приобрело полностью подконтрольный и подчиненный своей воле инструмент хозяйственного развития, но обращенный в ограниченное замкнутое пространство, не приспособленный к иной среде, условиям и обстоятельствам.

Диктат государства мог проявлять себя по-разному. В том числе и с довольно неожиданной стороны, приведя к образованию во второй половине 1750-х гг. трех, по существу, средневековых торговых компаний-монополий на восточном направлении. Их создание явилось концентрированным выражением давно укоренившейся на российской почве политики исключительных привилегий узких предпринимательских групп, действовавших в ущерб остальным. Однако к их оформлению предпринимательское сообщество не осталось безучастным. В первую очередь купечество Астрахани и низовых поволжских городов, не связанное с государством тесными узами. Оно выразило активный протест, свидетельствовавший о неприятии проводимой правительством политики. Более того, фактическая поддержка протеста сквозила в донесениях астраханских губернаторов.

Во время краткосрочного правления Петра III наметился заметный перелом и в сознании столичных правящих верхов. Они довольно единодушно высказались против монополий и неоправданных хозяйственных привилегий, за свободу торговли.

Между тем, в историографии сложилось представление о наметившихся переменах в правительственной экономической политике только после занятия российского престола Екатериной II. С ее именем прочно ассоциировались разделяемые ею многие европейские либеральные ценности эпохи Просвещения. Одним из первых попытался предположить наличие определенной связи между усвоенными императрицей в молодости идеями просветителей и установлением при ней более свободного режима в экономике А. В. Флоровский³². Мимоходом коснулся этого вопроса и П. Н. Милюков, не избежав, однако, фактических ошибок. Он, правда, стремился увязать сделанные послабления с влиянием учения физиократов: «…С первых годов царствования Екатерины уничтожаются привилегии, данные фабрикам в прежнее время, уничтожаются монополии на заведение фабрик того или другого рода, в том числе и казенных, отменяются льготы от разных повинностей; наконец, манифестом 17-го марта 1775 г. устанавливается принцип свободной конкуренции…»³³.

В последующие годы почти отсутствовавший интерес к данной теме привел к явному оскудению соответствующей литературы. Она представлена лишь эпизодическими, в какой-то мере случайными работами, вышедшими за рубежом³⁴. Некоторое исключение представляет книга А. В. Аникина, написанная по законам научно-популярного жанра³⁵ – в том смысле, что ее автор не опирался на собственные документальные изыскания, но основывался лишь на некоторых возникших в научной литературе предположениях и догадках, не всегда в должной мере обоснованных.

На этом фоне даже небольшую заметку О. А. Омельченко³⁶, появившуюся сравнительно недавно, можно считать заметным историографическим явлением. Автор фактически впервые привлек внимание к законодательным материалам Уложенной комиссии. Они предоставляют редкую возможность ознакомиться с экономическими взглядами императрицы, что называется, из первых рук, по первоисточнику – ее подлинным поправкам и замечаниям к наказу Уложенной комиссии, разработанному от имени Мануфактур-коллегии. Внесенные ею дополнения имеют четко выраженную направленность, позволяющую судить не только о видении основных перспектив промышленного развития страны, но и о порядке, принципах и методах осуществления нового экономического курса.

В целом же обозначенная тема преломления новых веяний, экономических тенденций в сознании правящей российской бюрократии, ответственной за выработку ключевых решений, видится разработанной крайне слабо. Сказанное в равной степени, если не в первую очередь, относится и к позиции императрицы Екатерине II, с самого начала пребывания на троне проявившей себя чрезвычайно сильной личностью, не оставлявшей без внимания никаких значимых предметов государственной важности.

Вытекающая отсюда задача восполнения существующего пробела дополняется необходимостью более детального рассмотрения ряда возникающих конкретных вопросов. В частности, о складывании реальных предпосылок для постепенного перехода от экономики всеобщего административного регулирования, регламентаций и контроля к более естественному ее состоянию, основанному на соблюдении принципов экономического равенства и свободы.

Другой вопрос требует переключить внимание с декларативной сущности заявлений верховной власти о приверженности идеалам экономической свободы к практической реализации подобных заявлений и о их восприятию на более низких ступенях государственной власти.

Одним из центральных вопросов является попытка реконструкции экономических взглядов и представлений императрицы до уровня если не целостной доктрины абсолютизма (высказываться подобным образом значит поспешно и явно преждевременно заявлять о ее существовании), то хотя бы до уровня некой концепции, умозрительной конструкции или рабочей гипотезы, несомненно в той или иной форме существовавшей в первые годы царствования Екатерины II.

1.Из них назовем лишь некоторые работы, имеющие определенное отношение к теме настоящего исследования: Бабурин Д. С. Очерки по истории Мануфактур-коллегии. М., 1939; Заозерская Е. И. Рабочая сила и классовая борьба на текстильных мануфактурах в 20–60 гг. XVIII в. М., 1960; Клокман Ю. Р. Социально-экономическая история русского города. Вторая половина XVIII в. М., 1967; Любомиров П. Г. Очерки по истории русской промышленности. М., 1947; Мешалин И. В. Текстильная промышленность крестьян Московской губ. в XVIII и первой половине XIX в. М.; Л., 1950. Павленко Н. И. История металлургии России в XVIII в. Заводы и заводовладельцы. М., 1962; Панкратова А. М. Формирование пролетариата в России. (XVII–XVIII вв.). М., 1963; Полянский Ф. Я. Экономический строй мануфактуры в России XVIII в. М., 1958; Струмилин С. Г. История черной металлургии в СССР. Т. 1. Феодальный период (1500–1860 гг.). М., 1954.

2.Переход от феодализма к капитализму в России. Материалы Всесоюзной дискуссии. М., 1969.

3.Троицкий С. М. Финансовая политика русского абсолютизма. М., 1966.

4.История русской экономической мысли. М., 1955. Т. 1–2.

5.См., напр.: Бак И. С. Антифеодальные экономические учения в России второй половины XVIII в. М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1958; Он же. А. Я. Поленов (Философские, общественно-политические и экономические взгляды) // Исторические записки. М., 1949. Вып. 28; Боровой С. Радищев о кредите, банках и деньгах // Деньги и кредит. 1952. № 5; Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М., 1956; Остроумов С. А. Н. Радищев как статистик // Вестник статистики, 1949. № 3; Приказчикова Е. В. Экономические взгляды А. Н. Радищева. Изд. 2-е. М.; Л., 1949; Покровский С. А. Политические и правовые взгляды С. Е. Десницкого. М., 1955; Покровский С. А. Государственно-правовые взгляды Радищева. М., 1956; Светлов С. Б. А. Н. Радищев. М., 1958.

6.Радищев А. Н. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1938–1952. Т.1–3; Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве. М., Изд-во АН СССР, 1951.

7.Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII в. М., 1952. Т. 1–2; Юридические произведения прогрессивных русских мыслителей. Вторая половина XVIII в. М., 1959.

8.Андреев А. И. Переписка В. Н. Татищева за 1746–1750 гг. // Исторический архив. Т. 6. М.; Л., 1951.

9.Орешкин В. В. Вольное экономическое общество в России. 1765–1917. М., 1963.

10.Аврех А. Я. Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма в России // История СССР. 1968. № 2. С. 82–104; Шапиро А. Л. Об абсолютизме в России // История СССР. 1968. № 5. С. 69–82; Павлова-Сильванская М. П. К вопросу об особенностях абсолютизма в России // История СССР. 1969. № 6. С. 217–234; Чистозвонов А. Н. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма // Вопросы истории. 1968. № 5. С. 46–62; Он же. К дискуссии об абсолютизме в России // История СССР. 1971. № 3. С. 72–76; Давидович А. М., Покровский С. А. О классовой сущности и этапах развития русского абсолютизма // История СССР. 1969. № 1. С. 58–78; Троицкий С. М. О некоторых спорных вопросах истории абсолютизма в России // История СССР. 1969. № 3. С. 130–149; Волков М. Я. О становлении абсолютизма в России // История СССР. 1970. № 1; Павленко Н. И. К вопросу об особенностях абсолютизма в России // История СССР. 1970. № 4; Сахаров А. Н. Исторические факторы образования русского абсолютизма // История СССР. 1971. № 1. С. 110–126; Титов Ю. Ю. Абсолютизм в России // Советское государство и право. 1973. № 1. С. 107–112.

11.Волков М. Я. Очерки истории промыслов России. Вторая половина XVII – первая половина XVIII в. М.: Наука, 1979.

12.Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России. Социально-экономические проблемы М.: Мысль, 1980.

13.Орлов А. С. Вопросы социально-экономической истории в книге «Эволюция феодализма в России» // Там же. 1982. № 3; Павленко Н. И. О некоторых спорных вопросах социально-экономического развития России в XVII – первой половине XIX в. // История СССР. 1984. № 3; Милов Л. В. О российском типе генезиса капитализма // Новая и новейшая история. 1987. № 2; Преображенский А. А. XVII столетие и генезис капиталистических отношений в России // Там же. 1989. № 2.

14.См., напр.: Аксенов А. И. Генеалогия московского купечества (Из истории формирования русской буржуазии). М.: Наука, 1988; Козлова Н. В. Российский абсолютизм и купечество в XVIII в. М.: Археографический центр, 1999; Купеческие дневники и мемуары конца XVIII – первой половины XIX в. / под ред. А. В. Семеновой (рук. проекта, сост., подг. текста, вступит. ст. и коммент.). М., 2007.

15.В качестве примера можно назвать лишь некоторые из наиболее типичных: История экономических учений. Ч. I. История русской экономической мысли: учебное пособие. М.: Мир книги, 1997; Белихин В. Г. История экономических учений. М.: Сирин, 2002; Воробьев Ю. Ф., Семенкова Т. Г. Особенности становления и характерные черты «русской школы» экономической мысли. М.: Ин-т экономики РАН, 2000; Залывский Н. П. Михаил Васильевич Ломоносов и экономическая наука России. Архангельск, 2001; Зайцева Л. И. Первый русский экономист и мыслитель – Иван Тихонович Посошков. М.: Ин-т экономики РАН, 1995; Очерки истории российской экономической мысли / под ред. акад. Л. И. Абалкина. М.: Наука, 2003.

16.Василий Никитич Татищев. Записки, письма. 1717–1750 / под ред. А. И. Юхта. М.: Наука, 1990.

17.Юхт А. И. Государственная деятельность В. Н. Татищева в 20-х – начале 30-х гг. XVIII в. М.: Наука, 1985.

18.Тюличев Д. В. Книгоиздательская деятельность Петербургской академии наук и М. В. Ломоносов. Л.: Наука, 1988.

19.Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины Второй. М.: Юрист, 1993.

20.Захаров В. Н. Западноевропейские купцы в российской торговле XVIII в. М.: Наука, 2005.

21.Мондэй К. Д. Экономическое мировоззрение бюрократической элиты Российской империи Николаевской эпохи (на примере Е. Ф. Канкрина): автореф. дис…. канд. экон. наук. СПб, 2004.

22.Екатерина II. Аннотированная библиография публикаций / сост. И. В. Бабич, М. В. Бабич, Т. А. Лаптева. М., 2004.

23.Петр Иванович Шувалов, Иван Иванович Шувалов. Избранные труды / Институт общественной мысли. М.: РОССПЭН, 2010.

24.Корякина Е. П. Программа социально-экономических преобразований П. И. Шувалова. Дис…. канд. ист. наук. М., 1992; Андриайнен С. В. П. И. Шувалов и его проекты государственных преобразований в 1744–1761 гг. Дис…. канд. ист. наук. СПб., 2007.

25.Реформы в России с древнейший времен до конца XX в. Т. 1–4. М.: РОССПЭН, 2016.

26.Реформы в России с древнейший времен до конца XX в. Т. 2. XVIII – первая половина XIX в. С. 242.

27.См.: Ковальчук А. В. Новые идеи и замыслы экономических преобразований Екатерины II в первые годы правления // Вестник РГНФ. 2014. № 2.

28.Мокир Дж. Меркантилизм, Просвещение и промышленная революция // Terra Economicus. Ростов н/Д., 2006. Т. 4. № 1. С. 7–31.

29.Heckscher E. F. Mercantilism. Vol. I–II. L.: George Allen and Unwin, 1955.

30.Мокир Дж. Указ. соч. С. 15.

31.De Madariaga I. Catherine the Great. A short history. New Haven and London: Vale University press, 1990. P. 176–177, 180–181.

32.Флоровский А. В. К истории экономических идей в России в XVIII в. // Русский народный университет в Праге. Научные труды. Прага, 1928. Т. 1. Отд. 2-е. С. 9–21.

33.Милюков П. Н. Физиократы в России // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XXXV. СПб., 1902. С. 694–695.

34.Флоровский А. В. Указ. соч.; Леонтович В. В. История либерализма в России. 1762–1914. Paris, 1980.

35.Аникин А. В. Путь исканий. Социально-экономические идеи в России до марксизма. М., 1990.

36.Омельченко О. А. Государственное хозяйство и экономическая реформа в законодательной политике «просвещенного абсолютизма» в России (Некоторые новые материалы о законодательных проектах императрицы Екатерины II // Омельченко О. А. Власть и закон в России XVIII в. М., 2004.