Вторая осада Трои. Полная хроника

Но что страннее, что непонятнее всего, – это то,

как авторы могут брать подобные сюжеты…

Во-первых, пользы отечеству решительно никакой;

во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы.

Просто я не знаю, что это…

Н.В. Гоголь. Нос

Желание завоевать Елену Трояновскую посещало многих – уж очень соблазнительна была добыча. Но дальше этого дело обычно не шло – за спиной Елены маячил в инвалидной коляске Сёма. Даже если его рядом не было, все равно маячил – незримо. А связываться с Сёмой дураков не находилось – перевелись. Особенно здесь, на его малой родине – в суровом сибирском крае с центром в городе N. Где Сёма давно был всем – законом, парламентом, президентом, руководящей партией и конституцией. Ну или почти всем. В том числе и когда долго отсутствовал – имелись такие периоды в его жизни. Целых три. Две

ходки

 – это еще при совке – Сёма тогда только разворачивался и прокололся сначала на большой партии леса, уплывшей непонятно каким манером в Японию, а потом на нескольких эшелонах сверхплановой руды, в отечественные мартены так и не попавшей, – и одно просто исчезновение – когда впал в государственную опалу Сёмин приятель и подельник: совместные дела их как-то не позволяли надеяться, что можно спокойно переждать эту опалу в глуши.

Подельник сразу всплыл в Лондоне и начал оттуда обиженно клеветать, подтверждая тем самым, что политик в нем окончательно взял верх над бизнесменом, а вот Сёма пропал капитально. Все были уверены, что он там же, но не высовывается: ест поутру

сопливую

 кашку, днем с подельником попивает

чаек

, по вечерам посещает с

Ромой

 футбол. И когда вдруг возник скандальчик с полонием, некоторые отчего-то подумали: а может, и Сёма того – вкусил? И уже в родных палестинах не появится – по причине упокоения? И стали предпринимать кое-какие попытки, о которых тут же пожалели – кто успел. Потому что Сёмины

смотрящие

 не дремали, а в суровой решимости своей старались хозяина превзойти.

Среди этих некоторых был и новоназначенный губернатор – не то своим карманом озаботился, не то получил указиловку из Москвы. А скорее и то, и другое – Сёмина империя была столь велика, что хватило бы многим. Его

смотрящие

 трогать не стали – тоже, видимо, получили свою указиловку, – зато точно известно, что именно в этот момент Сёма проявился – лично ему по «вертушке» позвонил. И сказал что-то такое проникновенное, от чего губернатор сильно сбледнул и о московских указиловках предпочел забыть. А Сёмин

авторитет

 в глазах жителей края поднялся на следующую недосягаемую высоту.

Вскоре после этого Сёма всплыл окончательно. Для начала в телевизоре – вдруг взял и мелькнул по всем новостным программам в специальном репортаже из Кремля. Где говорилось о теплой встрече флагманов отечественного бизнеса с отечественным же руководством. Прошедшей в атмосфере полного взаимопонимания.

В небольшой толпе флагманов показали и Сёму. Не сказать, чтоб совсем здорового, – все же был он в коляске, хотя до исчезновения бодро передвигался на своих двоих, – но несомненно живого. Без всяких следов полония на по-прежнему жизнерадостном лице. Однако больше всего земляков поразило не само явление Сёмы народу и не то, что состоялось оно не в Букингемском дворце, а в Кремлевском, и не коляска эта инвалидная – уж не молоденький, мужику за шестьдесят, всякое может быть, – нет, поразило их другое – сзади за коляску держалась ОНА! Скромненько так потупившись. Во всей своей сногсшибательной красе…

Многие до глубокой ночи прыгали по каналам, чтобы еще раз увидеть этот репортаж. А потом еще. И еще. И отвалиться наконец от экрана в горделивом восхищении: «Ну наш дает – саму Клеопатру в сиделки склеил!»

Это они не натуральную царицу, конечно, имели в виду, и не Вивьен Ли с Лиз Тейлор – кто ж их помнит, а Монику Белуччи – второй «Абеликс…» шел по ящику регулярно.

Позже, когда Сёма вернулся в свое поместье и начал принимать, выяснилось, что это не сиделка вовсе, а новая законная жена, что зовут ее не Моника, а Елена, что фамилия ее, как и у супруга, Трояновская, а какая была девичья – неведомо, но Белуччи вряд ли. Просто внешне они были очень похожи. Даже не как обычные сестры, а как однояйцевые близнецы. Или как один и тот же человек в разном возрасте – Елена была все-таки помоложе, блондинистее и в отдельных местах несколько попышнее – что ее, кстати, совершенно не портило, наоборот, придавало ей дополнительный и для здешних суровых широт, так и не поддавшихся теленашествию модельных

скелетин

, вполне положительный, эдакий рубенсовско-кустодиевский шарм. Который сразу натолкнул одного местного журналиста, поднаторевшего в светской хронике, на льстивое сравнение ее с другой Еленой – тоже прекрасной.

Так ее и стали звать.

Откуда она взялась, где родилась, росла и зрела, где Сёма вообще такую красоту

нарыл

 – слухов ходило множество. Едва ли не каждый в городе свою фантазию к этому приложил. Загадочное молчание Прекрасной, ее односложные ответы, а чаще – просто вежливая и ослепительная улыбка служили тому хорошей почвой. Одни были уверены, что выросла она где-то неподалеку, в старообрядческом скиту, сокрытом глухой тайгой от гонений всякой власти. Другие – что она пуэрториканка и по-русски еле говорит – отсюда и молчаливость. Третьи утверждали, что она победительница всемирного конкурса красоты, делегированная отчего-то Казахстаном и похищенная Сёмой из-под короны, как из-под венца, – а чтобы скандала не было, это дело замяли и корону спешно вручили другой, по правде сказать, чистой уродине. Четвертые точно знали, что Сёма нашел ее в Бразилии, где лишь среди потомков русских эмигрантов сохранилась настоящая дворянская

порода

. Пятые шепотом утверждали, что она не женщина, а ангел, ниспосланный с небес для всех, но захапанный единолично прохиндеем Сёмой. Кое-кто считал, что ее специально, на заказ, вырастили в пробирке – дескать, Сёма давно еще, во время второй отсидки, из разных красивых журнальных лиц составил идеальный портрет женщины, а потом, когда

поднялся

, нанял группу обедневших ученых, чтобы ему такую же создали. Многим по-прежнему не давала покоя итальянская кинодива – они записывали Елену то в ее младшие сестры, то в племянницы, то в ранние дочери. И так далее. Сходились же все в одном – прекраснее женщины они доселе не видели. И вряд ли доведется. Разве что в раю, так ведь туда поди попади.

Некоторые жены – из

удостоившихся

 – после визитов, правда, шипели

своим

 злопыхательно, что это все видимость,

силикон

да

 пластика

, на самом деле ничего там особенного нет, ровно то же, что и у всех, если не хуже, однако добивались обратного – взгляды их половин еще больше затуманивались. А если вдруг на них и сосредотачивались… короче, зря они шипели, зря!

Кроме этих мелких и сугубо приватных инсинуаций, ничто больше жизнь

молодых

 не омрачало – до той поры, пока Сёму не навестила костлявая.

Нехорошо это получилось с ее стороны, неделикатно. У людей только, можно сказать, новая жизнь на старом Сёмином месте наладилась, только они так удобно все обустроили – расширили и без того немаленькое поместье, переименовав его – с подачи все того же журналиста – из нескромного Троесёмова (якобы была здесь когда-то такая деревенька) в еще более нескромную, зато благозвучную Трою, приобрели два вертолета – основной и запасной, пристроили открытую галерею, оснастив ее тепловыми пушками, чтобы можно было выйти из дома как есть и прогуливаться на свежем воздухе в любую погоду, запустили в оранжерею всяких райских птиц и в бассейн – карликового бегемота Борю – не иначе в память о подельнике или его усопшем покровителе, а тут на тебе – ложись да помирай!

И Сёма помер – а куда деваться? С этой заразой не поторгуешься, на понт ее не возьмешь и на кривой козе не объедешь.

На поминках-то все и началось…

Собралось там много непростого народа – из самой Москвы внушительная делегация приехала, понимая: сегодня уважишь ты – завтра уважат тебя. Хотя, конечно, тьфу-тьфу – по такому поводу лучше как можно позже. А тут еще и наследство осталось немереное – вдове точно не удержать. Значит, будет передел. Лишь идиот при подобных раскладах бы не уважил.

Проходили поминки в областном театре – покойный это место любил. Сначала из-за актрисок молоденьких, а после возвращения – уже так, бескорыстно. Вход был строго по пригласительным, милиция их начинала проверять за несколько кварталов от центральной площади – и так вплоть до оцепленного по периметру въезда – посторонним не проскользнуть.

Пока подтягивались и отогревались после кладбища, вспоминали, как совсем недавно почти в том же составе были здесь, чтобы Сёму

отбёздить

, и ничего ведь не предвещало, ну надо же, а, такая подлянка; обсуждали, что вот, говорят, было у него припасено место в столице, на самом Новодевичьем, неподалеку от Ельцина, однако в последний момент передумал и завещал закопать себя тут, рядом с родителями – большой скромности был человек и патриот настоящий родного края. Как же мы теперь без него?.. И все дружно вздыхали, а дамы осторожно поводили перед глазами кружевными платочками, изображая промокание слез.

Все было чинно, минорно и благопристойно – до того момента, как появилась вдова. Появилась после всех – ездила домой переодеваться. Как оказалось, это ей тоже покойный завещал: чтобы на поминках была обязательно в том платье, что он купил ей во время свадебного путешествия – на показе в Париже, буквально вырвав из рук одной итальянской киноактрисы. Нетрудно догадаться – какой.

И когда она вошла в нем и медленно-медленно поплыла – в черном, переливающемся, искристом, полупрозрачном, почти спадающем со смугломраморных плеч, с головокружительным декольте спереди и шуршащем позади шлейфом, который струился по полу, поднимался, не доходил до пояса и замирал кокетливым бантом перед прекрасной обнаженной спиной и тем, во что она, уже интимно раздваиваясь на две чуть подрагивающие упругие половинки, плавным изгибом начинала перетекать… о-о-о!.. это было зрелище!.. За такой проход любая голливудская звезда полжизни бы отдала – и ни секунды не пожалела!

Покойник был тут же забыт.

Все замерли, вытаращив до неприличия глаза, затаили дыхание и лишь спустя немалое время мужская часть присутствующих смогла шумно, с каким-то придушенным стоном выдохнуть, а женская, напротив, – со зловещим всхлипом вдохнуть.

Ну а когда это восхитительное видение проплывало мимо, открываясь нежнейшей спиной, кое-кто, сглотнув слюну, вспоминал наконец о Сёме. В том плане, что если бы не зима и если бы вдова точно в таком же вот виде склонилась над гробом на кладбище, уронив прозрачную слезу – он бы точно воскрес! По крайней мере –

восстал

. Как и любой на его месте… Может, он именно этого и хотел, да она перепутала? Или побоялась замерзнуть?

Хорошо, что следом за ней, сотрясая пол и упираясь тяжелым взглядом поочередно в каждого возбудившегося, шел давний Сёмин подручный – он же телохранитель – Заза. А то ведь неизвестно, чем бы могли поминки закончиться – публика-то была сплошь

избранная

, давно отвыкшая себе хоть в чем-то отказывать, а тут такой вызывающий соблазн, ничьим

авторитетом

 уже не защищенный. Звероватый же вид могучего, как утес, абрека с грубым шрамом на пол-лица, мелкими глазками, похожими на два кусочка слюды, утопленными глубоко в череп, расплющенным носом, бугристым телосложением и огромными ручищами до колен быстренько охолаживал. Ясно было, что этот питекантроп одним пальцем удавит и не поморщится! Как не однажды, говорят, и случалось. Еще говорили, что как-то, защищая на стрелке хозяина, Заза впал в такое неистовство, что один

урыл

 дюжину вражеских бойцов с ножами, битами и вполне себе огнестрельными

пукалками

. Перевернув попутно три их джипа. И даже хотел самого борзого из них тут же живьем съесть – по крайности чего-нибудь жизненно важное у него отгрызть, – да хозяин отговорил, предупредив о несварении.

Возможно, сам Сёма эти слухи и распускал – он на такие дела был мастак, сарафанное радио умел использовать на все двести. Но проверять это на себе ни у кого желания не было, поэтому от Зазы на всякий случай держались подальше.

Вот и сейчас все, даже несведущие московские гости, под его взглядом сразу обретали целомудренно-скорбный вид.

Все, кроме двух человек – двух отставных генералов.

Один из них был генерал Мотнёв – прозвище, несомое им по жизни, думается, указывать излишне. Если бы не оно, он бы давно маршалом стал. Но вместо этого три года назад был внезапно отправлен в отставку. Формально – за какие-то мелкие шалости: не то бронетехнику и истребители продал на Ближний нам Восток под видом металлолома, не то несколько многоквартирных домов у военных очередников умыкнул, не то секретные объекты иностранцам в бессрочную аренду сдал, не то отписал нужным людям контракты на снабжение войска продовольствием, которое оказалась давно просроченным, да и вообще несъедобным, из-за чего шестьдесят

задохликов

 еле выжили, а семеро так и не смогли. А может, и за все вместе. В любом случае за

такую

 мелочевку

таких

 людей в отставку не отправляют – наоборот, очередную награду Родины дают к удобной дате, – если ты только кому-то дорогу не перешел и просто повод не понадобился. Выяснить, кому именно, генералу труда не составило – этот кто-то тут же его место и занял, расставшись наконец с надоевшей приставкой «зам». И ощетинился по всем фронтам, понимая: поверженный начальник не простит, война неизбежна.

И она началась!

Славная была баталия, на Арбате до сих пор ее вспоминают. Длилась она немногим меньше года, и было в ней все: засылка в тыл врага разведчиков и диверсантов, взаимная контрпропаганда и

сливы

 в прессу, демарши и контрдемарши, тактическая игра на опережение, скрытое передвижение резервов, отвлекающие маневры, засады, добыча языков и, наконец, решающая атака, прорыв ударной группировки в ставку Верховного… после чего произошла еще одна внезапная отставка – теперь генерала Жотова (тоже, если поразмыслить, для прозвища фамилия удобная). Формально – за аналогичную мелочевку: застроенные коттеджами подмосковные полигоны, вконец усохшее в подземных хранилищах горючее, протыкаемые пальцем бронежилеты, наисовременнейшие ракеты, ни в какую не желающие грозно лететь, а желающие в лучшем случае пшикнуть на старте и изойти зловонным дымом, ну и прочую ерундовину.

В итоге этой военной кампании, вошедшей в арбатские анналы под кодовым названием «Как Мотня с Жопой перегрызлись», выигрыш, как всегда, достался другому, который и занял лакомое местечко, а оба генерала сильно подрастратились и оказались не у дел.

Обидно!

В жизни они, разумеется, не потерялись и на паперть с фуражками не пошли, – один в Госдуму пристроился, другой – в Совет Федерации, оба возглавили фонды по борьбе с коррупцией, однако масштаб был совсем не тот. Это им и их молодые

длинноногие

 объяснили, перед тем как исчезнуть в столичном выхлопном тумане: дескать, выходили они за один

уровень

, а ныне уж другой, куда мельче, по

рублевским

-то меркам, почитай,

ваще

 никакой, так что, дяденьки, извиняйте…

Немудрено, что злобу друг на друга генералы затаили лютую. У каждого в загородном особняке лежало по несколько десятков фотографий

этой паскуды

 – не из-за опаски склероза, а для тренировки в плевках и стрельбе из именного оружия.

И когда они встретились в самолете, спецрейсом отправленном из Москвы на похороны, когда встали во время полета из кресел по одной и той же нужде, выбралис