Czytaj książkę: «Город в центре окраины – 2. Заклинатели велосипедов», strona 2

Возвратившись в гараж, она сказала:

– Всё, он ушёл.

– Он вернётся.

– Не исключено.

Кларис вздохнула и приняла нелёгкое решение.

– Вы можете оставаться у меня столько, сколько нужно.

– В гараже.

– Если желаете. Хотя вряд ли эта сущность сумеет преодолеть границы участка.

Это было, в общем, даже и неплохо: Кларис терпеть не могла пускать сторонних людей в свой дом. Да и не сторонних тоже.

Тут вспомнила: сама ещё не ужинала и, наверно, стоило бы предложить еды гостье.

– Вы голодны?

– Нет, спасибо, не хотелось бы вас обременять.

– Это меня не обременит. Бельё я вам принесла… Вот за той дверью есть душевая и туалет, а под столом – холодильник и чайник. Там есть что-то из еды и, кажется, молоко. Пользуйтесь.

Всё-таки каким облегчением была возможность оставить гостью в мастерской и не брать с собой в дом. В доме у Кларис гостей не было уже лет пять.

– Простите, что вот так к вам ворвалась. У меня есть деньги, я заплачу.

– Не нужно. У меня тоже есть деньги. И вы можете здесь оставаться столько, сколько нужно.

– О. Я… я останусь. Потому что он ещё вернётся.

К счастью, Кларис теперь хорошо зарабатывала. Наверно, лучше, чем эта женщина. С её странным и нелегким трудом, про который Кларис не знает ничего кроме того, что сама бы так не смогла.

И да, конечно – вернётся. Судя по тому, как содрогнулась и задребезжала защитка, это не просто обиженный клиент.

***

Раз в неделю Кларис обычно ездила в большой магазин на другом конце города, чтобы купить продукты на неделю вперед. Магазин – огромный, всегда довольно многолюдный – несмотря на суету и толпы, всё равно нравился Кларис. Он не пытался казаться лучше, чем есть, и товары были сгружены прямо на деревянные паллеты вместо витрин, а стеллажи с запасами уходили к самому потолку. Это, откровенно говоря, был достаточно дешевый магазин. Но он был честный и честно торговал дешевыми “семейными” упаковками всего подряд по принципу “пачка за злотыйй”. А еще он нравился Кларис тем, что в нём никогда почти ничего не менялось, даже цены.

Ранним утром она вывела велосипед из ворот и привычно поздоровалась с Мартой, которая здесь метёт улицу. Марте на вид уже лет сто, но никто не называет её “панной” или “пани”, и неопределенность её социального статуса максимальна: не знают, состояла ли она когда в браке и были ли у нее дети, потому что об этом Марта никогда никому не говорит, но иногда вспоминает что-то про Революцию. Причём вспоминает так, что непонятно, говорит ли она о том, чему сама была свидетельницей, или же ей кто-то рассказывал. Тем более непонятно, с каких пор Марта живет на этой улице, потому что, например, Кларис кажется, что она жила здесь всегда, а самой Кларис за тридцать. Некоторые считают, что Марта здесь же, на этой улице, и родилась, и как-то сразу стала вот этой примерно столетней дворничихой и начала мести улицы. Легенда и знаменитость, в общем. И она, откровенно говоря, Кларис слегка пугает. А ещё разносит новости и сплетни.

– Громыхало, – сказала она, – вчера где-то здесь, милая. Не у тебя?

– У меня, – ответила Кларис, села на велосипед и поехала. И только потом запоздало поняла, что Марта, наверно, ожидала каких-то объяснений. Но объяснений для неё у Кларис не было. Она вообще чувствовала себя довольно странно: у неё в гараже поселилась женщина, с которой ничего не было понятно. Даже того, надолго ли поселилась. Кларис никогда – разве что в детстве и во времена чудовищного университетского общежития – ни с кем рядом не жила, и наличие другого человека за стеной (образно выражаясь) её беспокоило.

Что ещё её беспокоило – так это что подорожали шпинат и курица. Рост цен на продукты всегда её тревожил, потому что, ну… Все боятся голода.

***

Утром, когда возвратилась из магазина и намеревалась отправиться в мастерскую дорабатывать заказ, обнаружила Глэдис сидящей на лавке перед домом.

– Я хотела еще раз сказать спасибо. Он бы меня убил.

– Возможно.

– Я не знаю, придёт ли он ещё. Наверно, придёт.

– Вы можете оставаться сколько надо, – пожала плечами Кларис.

– И всё? Вот так просто?

– А почему должно быть сложно?

– И вы ничего не спросите?

Кларис удивилась. Гостья, при всей тревожности её присутствия, опасности для дома и самой Кларис не представляла, а остальное… Наверно, Кларис слишком многое принимает как должное, существующее и рядом находящееся, а потому не знает, что вопросы надо задавать, и если задавать, то какие. И вот они с Глэдис друг на друга пялились, а время шло – то самое, в которое уже можно было начать работать над заказом.

– Ты странная, – сказала Глэдис.

– Ты ещё страннее, – ответила ей Кларис, потому что странное – это то, чего ты не можешь объяснить. А она не могла объяснить совершенно ничего в своей гостье. В том числе: почему они вдруг перешли на “ты”. Странное – это сочетание несочетаемого.

Как бы то ни было, у Кларис была работа.

Велосипеды, велосипеды, велосипеды – вся мастерская ими забита. И, пока ездила в магазин, прикатили ещё один – детский. С детскими велосипедами работать одно удовольствие. Сложнее, ответственнее, но куда приятнее: велосипеду ребёнка ведь ещё нужно заложить мудрость, позволяющую отличить настоящую опасность от ушибленной коленки, от необходимого для взросления опыта ответственности и испуга. Этот велосипед был розовый и совсем новенький, только из магазина, значит, ни разу ещё не бывавший у заклинателя.

– Красивый, – сказала Глэдис. Кларис показалось, что сказала с какими-то сильными эмоциями в голосе.

***

Весь опыт Кларис говорил ей, что постепенно жизнь становится лучше. Она течет спокойней и безопасней, в ней больше возможностей, больше денег, больше свободы выбирать себе дело и место. Но Кларис всю жизнь прожила на одной улице с Мартой, которая не любила говорить про “сейчас”, а любила – “а вот тогда”, и “тогда” у неё всегда получалось ужасным.

У Кларис была в своё время и бабушка, старуха крепкая, твёрдая и заботливая до жестокости. Она тоже многое рассказывала, и рассказанное было страшным. Но ещё больше пугали умолчания. Бабушка иной раз обрывала себя на середине предложения и застывала. И было ощущение, что внутри неё сидит кто-то другой, кто перекрывает ей воздух и давит горло. Ребёнком Кларис этого не понимала, только сильнее пугалась, а сейчас хотела бы знать точно, досконально, о чём бабушка умолчала. Но бабушка умерла десять лет как и больше уже ничего не расскажет.

Наконец, в соседнем квартале, угнездясь преимущественно у круглосуточного кафе, обитали и работали проститутки. Этих Кларис видала, только если поздно возвращалась домой с других концов города. Они вызывал жалость, потому что в любую погоду, даже в самую промозглую, торчали в своих коротких юбочках и шортиках вдоль стен кафе.

…Всё, что случилось с кем-то одним, может случиться с кем-то другим – и Революция может повториться, и голод, и война.

Но более всего тревожили, конечно, не эти глобальные возможности – они абстрактны и непредотвратимы, а именно проститутки, которые, как мотыльки, жались к свету и теплу кафе в ночи. За каждой из них к теплу жались какие-то личные выборы, шаги, стечения обстоятельств, которые и привели этих женщин (и, кажется, нескольких мужчин) к стенам круглосуточного кафе. И теперь они отличаются от остальных – у них другая работа, другая одежда, даже, наверно, язык. Кларис думала, что они, вероятно, тоже о чём-то между собой говорят, пока ждут клиентов. Но о чём, могла только догадываться. Наверно, это что экзотическое – вроде разговоров племён Австралии – и настолько странное, что она не поняла бы, даже если бы услышала. Но она к ним, разумеется, не приглядывалась – само их стояние под дождём и снегом в ожидании клиентов означало хрупкость и ненадежность благополучной и тихой мира Кларис. А ещё их не любят все, кто не относится к их миру, – по той же причине угрозы и опасности, которую они собой олицетворяют.