Czytaj książkę: «Первое поле»

Czcionka:

Художник Макс Олин

От автора

Давно принято начинать книги мыслями автора, не буду в этом оригинальным. Моя профессия, геология, постепенно разветвившаяся во мне и со мной и вобравшая многое из иных профессий, остаётся для меня самой лучшей. И повтори я свою жизнь снова, я бы выбрал только её. Но точно так же считают лётчики, моряки, хирурги, актёры, писатели, педагоги. Налетав 15 000 часов на самых разных аппаратах тяжелее воздуха, я оставался геологом. Много и разно оказываясь на реках и морях, я оставался геологом. Сыграв много ролей в театре и кино, я оставался геологом. И, добравшись до вполне серьёзного возраста и став поэтом и писателем, я оставался геологом. И этой книгой мечтаю пробудить в юношах и девушках, кто только начинает жить, желание найти себя в геологии. Девушкам в ней тяжелее: дети и всё такое, но шлейф профессии обязательно коснётся их детей.

Ещё я этой книгой преклоняю колено перед теми, кто до меня коснулся глубины этой профессии, а с нею и желания о ней рассказать, кто до меня писал для моего поколения. Это Григорий Федосеев, Олег Куваев, Альберт Мифтахутдинов, Александр Спешилов, Сергей Воронин, Владимир Корчагин. Ещё я считаю, что мальчишек надо не жалея бросать в воду, которая называется жизнь. Выплывет – станет мужчиной. Нет, не жалко. За исключением ребят, кому повезло стать великими в профессиях, где не только голова, но руки важны. Музыканты, хирурги. Пока всё!

Александр Зиновьев

Мать даёт жизнь – а годы опыт.
Каюр Улукиткан

1. Геология – это наука, изучающая структуру земли и все, что с ней связано. Геолог – это специалист, освоивший данную науку и применяющий полученные знания на практике. В частности, это может быть исследование новых земель на наличие в них полезных ископаемых, создание топографических карт, геологическая разведка.
2. Приём на работу в геологоразведочные организации лиц моложе 16 лет запрещается.
3. В составе каждого полевого подразделения должен быть санитарный инструктор. Карабин СКС, пистолет. (От автора – гитара и фотоаппарат.)
Правила безопасности
при геологоразведочных работах

Алмаз – самый твёрдый минерал в мире, являющийся аллотропной формой углерода. Ближайший родственник алмаза – графит, из которого делают стержни для карандашей. Название минерал получил от древнегреческого слова adamas, которое в переводе означает «несокрушимый».

Один из методов определения подлинности алмаза довольно прост: по поверхности грани алмаза проводят линию особым фломастером, содержащим жирные чернила. Если линия остаётся сплошной, значит, алмаз настоящий. На поддельных линия рассыпается капельками.

Кимберлитовые трубки – это своеобразные «дыры» в земной коре, которые образуются при взрыве газов в толщах земли. По оценкам специалистов, именно в таких трубках содержится до девяноста процентов всех алмазов на земле. Найти эти трубки мечта геолога. Правда, иногда выполнимая.

А вдруг не отпустят?

Почин всему голова

– Ну что вам? – Завуч Ирина Аркадьевна повернула седую голову к вошедшим в ее кабинет Толе Беленькому и Матвею Берёзе. Лицо её в очках, поблёскивающих серебром, было не строгим, как это бывало обычно, а скорее таким, будто она только что читала про себя стихи или мечтала. Почему бы завучу не помечтать? Она немного наклонила вперёд голову и над очками внимательно посмотрела на ребят.

– Что ещё натворили?

Анатолий темноволос, и даже усики пробивались; красив, с вытянутым лицом, тёмно-карими глазами под такими же тёмными густыми бровями, ровным носом, ровными же полными губами и волевым подбородком. Матвей имел каштановые волосы, усов и близко не было; под высоким открытым лбом сияли голубые, даже скорее синие лучистые глаза. Нос тонок, губы: верхняя – тонкая полоска, нижняя – полнее и хороши в паре, подбородок с ямочкой, и всё лицо было для мальчишки даже красивым. Друзья стояли в школьной форме и в гимнастёрках, перетянутых ремнями, без всяких складок на животе, подтянутые, и, нервно переминаясь, держа портфели впереди перед коленками, собирались с духом. Дело в том, что старший брат Толика, Леонид, уже заканчивающий Бауманку, знаком был с геологами и как-то за разговором предложил устроить друзей на лето в самую настоящую геологоразведочную экспедицию рабочими. Друзья загорелись. Вечером, и потом целую неделю, только об этом и разговаривали, совещались и спорили, что брать с собой. В мечтах улетали в далёкие края, в горы, в тайгу. А на следующий день узнали, что партия, куда их уже почти приняли на работу, скоро должна выехать в поле. Начальник партии, Гаев, когда они в московских Черёмушках нашли улицу, дом и подвал, где находилась партия, осмотрел ребят, улыбнулся и сказал так, что с удовольствием примет их на работу в партию. Но партия уже в конце апреля едет в Якутию, и самолёт уже зафрактован на третье мая. Поэтому, если их официально отпустят из школы раньше окончания учебного года, где они как могли заканчивали восьмой класс, то всё будет абгемахт! Гаев ещё раз улыбнулся, разглядывая крепкие фигуры пацанов и внимательные выражения лиц (и сосредоточенные лица). Вот с этим друзья и оказались в кабинете Ирины Аркадьевны. И будет просто замечательно, если Ирина Аркадьевна согласится на такое.

– Ирина Аркадьевна, – почти вместе затянули ребята и осеклись.

– Говори ты, Беленький, – вздохнула новой заботе завуч.

– Ирина Аркадьевна, нас в экспедицию берут, – слегка гордясь словом «экспедиция», проговорил Матвей. Ирина Аркадьевна кивнула в знак согласия. – И нам надо… – помялся Матвей, – уезжать.

– Ирина Аркадьевна, – влез Толик, – через несколько дней партия уезжает в Якутию, и нам бы надо сдать экзамены и…

Ирина Аркадьевна сняла очки, сложила дужки вместе и положила их на открытый журнал.

– Вот как! – Ирина Аркадьевна знала ребят, начиная со второго класса, когда произошло объединение женской и мужской школ, знала, на что они способны, что сдавали металлолом и макулатуру, да и как учились мальчишки – то пятёрки, то двойки, как и положено, но вот так в экспедицию, да раньше сроков учебный год закончить… – А как у вас… математика, физика? – просто так, чтобы что-то сказать, спросила завуч. Ребята переглянулись.

– Четвёрки!

– Твёрдые! – уверенно произнёс Анатолий и даже слегка, на полшажка выдвинулся вперёд.

– Переходящие в пятёрки, – тут же дополнил Матвей. За что получил от Анатолия локтем в бок.

– Сколько преподаю, первый раз у меня такое, чтобы в экспедицию. – Ирина Аркадьевна взяла очки, повертела их в пальцах. – Вы вот что, посидите-ка в приёмной. А я к директору.

Ребята пропустили вперёд Ирину Аркадьевну и следом вышли в волнении из кабинета в приёмную. Проследили глазами, как Ирина Аркадьевна, поправив волосы, вошла к директору. На двери была прикреплена чёрная табличка, на которой золотом было написано: «Директор школы Ломакин Олег Валентинович». Ребята сели и стали читать эту табличку. В приёмной, за столом у окна, сидела секретарь Зинаида. Отчество как-то не завелось – Зина и Зина. В белой блузке с кармашками на груди, по которым шёл чёрный кантик, и с таким же кантиком на аккуратном небольшом воротнике. Каштановые, с оконной подсветкой волосы разделены, как у завуча, точнейшим пробором, заканчивающимся двумя косицами. На столе стояла огромная печатная машина «Башкирия», стакан с карандашами, лежали бумаги.

– С чем попали? – Зина подняла голову и посмотрела на притихших ребят. Безо всякого злого умысла спросила, даже заранее сочувствуя. Оба внимательно посмотрели на Зину: отвечать ли? Но увидели в её глазах истинный интерес. Ответил Матвей:

– Собрались в Якутию смыться.

Зина в удивлении подняла ровные бровки, подумала: «Отец мне рассказывал, как они мальчишками всё в армию, на войну пытались убежать, а тут Якутия!»

– Не могли ближе чего найти?

Ребята кивнули (покачали головами).

– Не могли. Это же экспедиция!

Оба совершенно не боялись Зину, а вот директора любили и боялись. Любили, потому что он как-то всегда был по-мужски понятен. Как отец. Ходил с классами в походы или на стадион в праздники и в то же время мог за что-нибудь припечатать любого школьника, невзирая на возраст. Хотя нет, малышам жизнь не портил. Открылась директорская дверь.

– Заходите, геологи, – услышали ребята ироничный, с хрипотцой голос Олега Валентиновича. Ребята подлетели со стульев и друг за другом (впереди Матвей) вошли. Ирина Аркадьевна провела рукой по вихрастой голове Матвея, слегка подтолкнула его к столу директора, сказала:

– Ни пуха вам, – и вышла.

– Так что за экспедиция? – Директор встал из-за стола, высокий, худощавый, слева и справа по чисто выбритым щекам, как шрамы, складки; знал, что ребята ходят в походы, даже класс свой водили с ночёвками, но чтобы так, в экспедицию, да так далеко от дома. – Дома в курсе?

– В курсе, – кивнул Матвей.

– И отпускают, – был более точен Толик.

– И что вы там будете делать?

Ребята переглянулись: а действительно – что?

– Наверное, что-то полезное добывать, – предположил Матвей, который к этому времени прочитал много книг о путешествиях и о геологах и в общем представлял себе работу в геологоразведке. Но сам факт, что он может вот уже завтра выехать не в поход, как они ездили на электричках с классным руководителем Анатолием Сергеевичем Тараскиным, а в самую настоящую экспедицию, где всё будет по-настоящему, было непросто осознать и переварить, а уж тем более думать о том, что там они будут делать! Одно слово – экспедиция!

– Полезное добывать – это хорошо, – вслух протянул директор. – Это даже очень хорошо. Значит, с учёбой у вас тоже хорошо? – не столько спросил, сколько уточнил Олег Валентинович. Ребята даже не кивали, почувствовав, что вот сейчас всё и решится. – Значит, так решим! Вот вам бумага, – протянул директор два листа бумаги, – пишите мне заявление о досрочной сдаче экзаменов. Да пишите грамотно, причину точно изложите. А когда выезд?

Толик назвал второе апреля.

– Ещё пять дён! Успеете! – отметил директор в перекидном календаре на столе день отъезда, встал, подошёл к ребятам – высокий, добрый, свой. – А что! Я рад за вас. В такое дело уходите. Сам бы с вами, да куда уж… Езжайте. Да там без этого… – Было видно, как директор, прошедший войну, думал, без чего такого этакого. – Не пропадайте. А первого сентября прошу обратно. Договорились?

Дорога

Любая начинается с первого шага, километра

И опять же странно: можно сказать, геологам совершенно повезло, но сами экзамены друзья сдали. Даже Матвей, которому неожиданно суждено было пережить любовное потрясение и который вполне достойно справился с этим первым чувством, – настолько начинающееся счастье экспедиции было сильнее всего на свете, и в том числе первой любви. Возможно, что это же чувство, а именно осознание, что едут в поле, в тайгу, что всё там будет не как в походе, а по-настоящему, открыло какие-то особые каналы в мозгах. Но сдали легко. Даже отвечали внятно на вопросы, о которых никогда не слышали и даже не догадывались. Получили на руки листочки с оценками, где внизу было написано, что они переведены в следующий класс. Принесли это сокровище домой, чтобы родители уже никак не отказались, затем полетели к Гаеву в экспедицию, в полуподвал дома на улице Кедрова, во дворах, где вдоль коридора, в кабинетах лежали ящики с образцами остро пахнущих камней; как потом узнали, это был доломит. Где на стенах висели карты и фотографии геологов в тайге, у костров с гитарой, на переправе, на сопках, на лодках, на лошадях, с оленями. Где на тумбочке, на электроплитке стоял обгоревший на костре чайник и такие же кружки, а кабинет начальника ничем не отличался от комнат, в которых над столами, склонившись, работали геологи. Тут же Гаев посмотрел на листочки.

– Так ещё и неплохо учитесь, товарищи рабочие! – Дал им по листочку. – Пишите. Вот в этом месте, – указал пальцем, – с большой буквы. «Начальнику двенадцатой геологоразведочной партии, специальной аэрологической экспедиции…» Написали? «Гаеву Ка. И. от…» Пишите свои фамилии и имена с отчеством полностью.

Гаев посмотрел по очереди, как у ребят выходит.

– Вот, правильно. Далее пишем: «Проживающие…» Пишите город, улицу, дом… «Четвёртая Тверская-Ямская»… Правильно, Матвей, отчество Васильевич, хорошо. «Квартира четыре»… Так, теперь отступите и пишите с большой буквы слово «заявление». Молодцы. Ниже строкой с большой буквы: «Прошу принять меня рабочим второго разряда в партию на полевой сезон»… так, какой у нас год?

Рабочие почти в один голос назвали 1961 год.

– «На полевой сезон», написали… «с окладом шестьдесят четыре рубля». Как приедем, месяц поработаете – и будем смотреть, кто во что горазд, и переведём на третий разряд, ну а если… совсем молодцом, и до пятого дорасти можно. Старые кадры у нас и с седьмым работают.

Ребята дописали, поставили число, расписались совсем как взрослые.

– А теперь с этим. Стоп! Было, не забыл. Сейчас у нас оформитесь и бегом в поликлинику. Просто справка, и обязательно прививку от энцефалитного клеща. Без неё, прививки, в тайгу не пускают! С самолёта ссаживают. Ясно? – Друзья дружно кивнули.

А Гаев у каждого в листочке написал слева вверху: «Принять с двадцать девятого апреля, с окладом…», написал цифры и поставил подпись.

– В отдел кадров, в соседнее здание. Затем в бухгалтерию, деньги получите на проезд – и на вокзал за билетами. На склад за энцефалитными костюмами и сапогами. Костюмы и сапоги, портянки сами сообразите, с собой возьмёте. Всё ясно?

И Толик, и Матвей как-то так сразу почувствовали, как от всего услышанного, от заявлений, от окладов с сапогами повзрослели, даже заматерели. Гаев пожал вставшим из-за стола друзьям руки.

– В Магдагачи на вокзале в кассе спросите от меня записку. В ней будет, куда вам надлежит явиться. Спросите аэродром. Ясно?

Ошеломительные Магдагачи, аэродром… С кое-как сдерживаемой радостью ребята пошли искать отдел кадров, бухгалтерию. И пошли искать отдел кадров уже рабочими, а не восьмиклассниками. Но уже во дворе нервы не выдержали, и рабочие второго разряда с окладом запрыгали радостными козликами. Прощай, школа, учебники в портфеле, двор, товарищи, родители, троллейбусы, асфальт. Впереди Сибирь, алмазы, реки, дикие звери, ночёвки в тайге, свечи и гордое имя геолога.

– Матвей, а что это за костюмы такие, энце… как-то там? – спросил Толик.

– Не знаю, может, геологические. А ты усёк, что экспедиция как-то «аэро» называется?

– Неужели ещё и летать будем?

В отделе кадров – просторной комнате – сидели несколько человек. Первой у входа сидела сухая тётя. Она подняла на ребят голову и, не спрашивая, показала карандашом в руке на стол в самом углу комнаты. Ребята к нему и подошли. Начальница над кадрами (начальница отдела кадров) поздоровалась с новыми сотрудниками:

– Здравствуйте, милые мои. С чем пришли, показывайте.

Рабочие не ожидали такого приёма и даже переглянулись между собой. Женщина же добрыми круглыми внимательными глазами спокойно смотрела на ребят.

– Ну что заартачились? Давайте заявления.

Кадровичка бегло прочитала заявления, прошептала слово «Гаев», открыла справа от себя дверцу сейфа и достала две небольшие книжицы серого цвета, по очереди открыла их и развернула, даже перегнула и спросила:

– Школьники ещё?

Анатолий первым ответил:

– Восьмой класс закончили!

Начальница окинула их взглядом.

– Молодцы, выглядите вполне. И самую малость потерпите, сейчас мы на вас заведём ваши первые книжки – и вы станете рабочим классом. Вы не против?

Ребята смотрели, как тётенька аккуратно выводила их фамилии, вписывала слово «рабочий». Вписывала числа, дышала на печать и надавливала на неё, прижав к листочку в книжке. Ребята стояли рядом и не дышали (стояли рядом едва дыша). Затем, как их книжки «завели», вручила, посмотрев на фамилии:

– Держи, Матвей Васильевич. И ты, Анатолий, получай. Поздравляю!

В бухгалтерии тоже завели карточки и дали расписаться в них за аванс. Аванс оказался деньгами, и не просто деньгами, а очень большими, просто-таки сумасшедшими деньгами – пятьсот рублей! А на складе – такой же подвал, где сидел Гаев, только с большими комнатами, где вдоль стен тянулись в три яруса полки стеллажей, на которых чего только не лежало. Кладовщик, прихрамывающий на правую ногу, пожилой, посмотрел на бумажки-требования, спросил:

– Новенькие?

Не дождавшись ответа, ушёл в глубь своих богатств и вернулся с зелёными рюкзаками и уложенными аккуратно и тоже зелёными пачками, как оказалось, костюмов. Положил принесённое на стол.

– Вот, самые лучшие вам, абалаковские. Энцефалитки на вырост, да ещё и садятся после стирки. Из дому ещё портянок возьмите, пригодятся. По норме не хватит.

И снова заковылял к дальним полкам, вернулся с болотниками, блестящими чёрной резиной даже при свете лампы.

– Сапоги стали шикарные выпускать, если не порвёте обо что, два сезона выдержат. Так, что у вас ещё, – посмотрел кладовщик в бумагу-требование. – Вкладыши. Сейчас!

И снова заковылял, прихрамывая, но уже к ближней полке, где вынул завёрнутую в коричневую бумагу пачку, наверное, этих самых вкладышей.

– А вкладыши – это зачем? – спросил Анатолий.

– Как зачем? – сильно удивился кладовщик. – Вы что, всё лето не стирамши спать собираетесь?

Дома, укладываясь, Матвей разобрался, что энцефалитный костюм – это комплект из шаровар с завязками внизу и рубашки с капюшоном, и тоже всё на завязках, с двумя карманами на груди, на пуговицах – и всё это таёжного зелёного цвета и пахло походами.

Провожать в экспедицию в первое поле пришёл почти весь класс, и ребята, окружив товарищей, стояли и завидовали (а у девочек были видны и слезинки). За ними стояли сдерживающие слёзы родители. Виданное ли дело – через всю страну, в Якутию. Но родители были образованные и понимающие, поэтому провожали не так, как папа князь Болконский сына Андрея на войну с Бонапартом. Всё-таки поле – это не война, хотя мало ли, всё бывает. Но лишние эмоции сдерживали. Дети-то выросли! Хотя… всё одно же дети.

Рюкзаки легли на верхние полки плацкарта, сумки с едой на первое время стояли под столами, мамы и папы что-то говорили за закрытыми окнами, школьные друзья также полукругом стояли с поднятыми лицами. И вся эта суета и причитания взвились последней нотой тепловозного гудка, цепочкой громыханий сцепок вагонов, буферов друг о друга и поскрипыванием начинающих катиться колёс. Ребята, ещё школьники, одноклассники, убыстряя (ускоряя) шаг, спешили за вагоном, махали уезжающим кепками. В какой-то миг как отрезало – закончилась платформа. Состав погремел по стыкам, выбираясь на путь, по которому катить. Наконец уже точно выбрал и уверенно набирал скорость, оставляя позади себя московские улицы и дома, затем подмосковные остановки и дачки, переезды с остановившимися у них автобусами и машинами у шлагбаума, дальними лесами и полями, и как-то вдруг захотелось есть. Как будто закончился запас сил, потраченных на поддержание внешне спокойного отношения к начинающемуся счастью. Друзья, старательно скрывая настроение и пряча глаза, вернулись из тамбура в вагон и увидели, что пассажиры уже устроились, что-то съедобное выложили на столы, дети положены и посажены, чтобы не мешали, на верхние полки.

– Не стесняйтесь, устраивайтесь, – обратился к ним сосед в тельняшке под клетчатой ковбойкой и поинтересовался: – Далеко направились?

Толик поднял было руку, чтобы показать куда именно, как Матвей опередил:

– В экспедицию. – Сказал так, как будто он каждое лето выезжает на полевые работы.

– В Якутию, – добавил Толик.

– Одначе далеко собрались, – улыбнулся дядя моряк, – а я вот из отпуска. К своим, в воронежские края ездил. Проведать. Калач, слышали такой город?

Ребята покачали головами, мол, не знаем.

– Да вот. Теперь на работу возвращаюсь. На Амур-батюшку. На буксир.

Дядя моряк так обвёл руками пространство перед собой, что ребята тут же представили себе и батюшку Амур, и буксир.

– Ну, доставайте харч, подзакрепитесь, – говорил дядя моряк неторопливо. – Теперь только спать да есть. Да, – сам себе поддакнул дядя, – да в окно смотреть.

– А ещё можно книги читать, – уточнил Толик.

– Так-то оно и так. Я вот… – Дядя моряк встал, полез в портфель на второй полке, достал книгу. – Вот, смотрите.

Матвей взял в руки книгу в зелёной с тиснением обложке, прочитал вслух:

– «Моряк в седле».

– Во-во, в седле, именно. Думаю, что за моряк, почему в седле, – взялся объяснять моряк. – А оказалась не наша книга. Стоун Ивнинг, то есть… Ирвинг. Язык, понимашь, сломаешь. Американская.

Матвей уже открыл книгу и прочитал про себя первые строчки: «Ирвинг Стоун. Моряк в седле». Матвей перевернул страницу и стал читать: «Если ты утаил правду, скрыл ее, если ты не поднялся с места и не выступил на собрании, если выступил, не сказав всей правды, ты изменил правде».

– Как интересно, – подумал и затем прошептал Матвей.

Толик продолжал: «Дайте мне взглянуть правде в лицо. Расскажите мне, какое лицо у правды».

Джек Лондон. «А, Джек, слышал», – вспомнил Матвей знакомое имя и то, что уже читал его книги.

– Толь, я вспомнил, я читал, это история о самом себе. Он о себе писал, как он моряком работал. Этот Джек Лондон и есть Ирвинг. Офигенная книга.

Толик прервал Матвея:

– Точно. Слушай, как тут про него: «История, рассказанная его собственными словами с присущими только ему неподражаемым колоритом, характером и драматизмом. Там, где Джек говорит о себе, ни один биограф не смог бы сказать лучше. «Моряк в седле» основан на материале пятидесяти опубликованных книг Лондона и двухсот тысяч писем, черновых рукописей, документов».

«Ничего себе», – подумал Матвей и решил попросить у дяденьки моряка за дорогу её почитать, не помешает.

А Толик продолжал:

– «…из дневников. Все это – сам Джек Лондон; это – рассказ о том, как он работал, любил и боролся». Ирвинг Стоун. Ирвинг Стоун. И вправду язык сломать.

Матвей ещё раз прочитал: «Если ты утаил правду, скрыл ее, если ты не поднялся с места и не выступил на собрании…»

«Совсем как у нас живут. Надо же, собрания», – подумал Матвей.

– «Если выступил, не сказав всей правды, ты изменил правде», – закончил читать Анатолий.

Оба помолчали, вдумываясь, и Матвей негромко произнёс:

– Однако строго у них. Дай посмотреть.

Матвей взял книгу, полистал и тоже стал читать вслух:

– «В каюте на баке, где Джек оставил рундук с пожитками, с обеих сторон до самого носа стояли койки; штормовки, морские сапоги, фонари висели по стенам. Джек, никогда не выходивший из Золотых Ворот, записался все-таки матросом первого класса, чтоб получать по более высокой ставке. Другие члены команды провели на море не один год; корабельная сноровка досталась им ценой долгих и тяжелых испытаний».

Прочитал и про себя решил, что совсем как они с Толяном.

– А почитать дадите? – Матвей протянул книгу дяде матросу.

– Легче простого. Хоть сейчас бери. У нас на воде, бывало, часами стоим, ждём, там и почитаю. Так что считайте, уговорили, – улыбаясь, проговорил дядя. – Читайте, ума у капиталистов набирайтесь.

Слово «капиталист», прозвучавшее неожиданно, удивило, но и тут же забылось, и ребята по очереди взахлёб буквально за два дня прочитали об удивительной судьбе такого же молодого, как они сами, и такого же крепкого парня, Джека Лондона. Который со временем и стал знаменитым писателем. И начинал так же, как московские школьники, только в море. Вечером второго дня, когда уже отмахали полстраны, ребята разговаривали в тамбуре и, вспоминая прочитанное, решили точно так же, как Джек Лондон, никогда не пасовать и не сдаваться. Они ещё не знали, не предполагали, что предстоит испытать в первом поле, будет ли это легко или тяжело, но договорились именно так – всегда быть первыми.

Ночью Матвей проснулся. Поезд шёл как будто медленно. Матвей вслушался в колёсные стуки, повернулся к окну, поднял угол занавески и посмотрел в окно. Мимо окна действительно медленно полз тёмный склон, утыканный огромными елями, ветви которых почти касались окон, и понял, что действительно тепловоз тянет на гору и ему тяжело. Подобравшись ближе к окну, отодвинул подальше, чтобы не мешала смотреть шторку, и увидел прямо перед окном уходящую вверх почти вертикально стену, на которой как-то держались огромные разлапистые деревья. Далеко вверху на склоне горели яркие фонари, и в их свете заблестели провода. Почему-то их было много. Матвей протёр глаза, присмотрелся и понял, что это не провода, а колючая проволока, натянутая над забором в несколько рядов. Слева и справа на отдалении друг от друга увидел дозорные вышки и даже часового. Сверкнул штык. Всё это в темноте неба и ночи выглядело зловеще. «Наверное, это тюремная зона или военный объект», – стал думать Матвей. Затем сообразил, что, скорее всего, это уже горы Урала. Вспомнилось, что учили в школе. Горы древние, рассыпчатые, как тогда придумал не совсем геологический термин Матвей. Не выше полутора километров. Стал вспоминать самую высокую гору. Вспомнил Ямантау. И тут же вспомнил, как удивился детскому названию хребта – Уреньга. Тем временем вышки и ограда ушли вверх и закончились, спрятались за деревьями. Свет фонарей удалялся и совсем погас. За окном стало, как будто тушью облили – совершенно темно. Матвей вернул обратно штору, лёг на спину и стал думать. Вспомнил класс. Улыбнулся, что он уже не ходит утром в школу, а днём не учит уроки на завтра. Лица мамы и отца на вокзале. Знает и верит. Голубей в дворовой голубятне. Ветер от крыльев. Гур-гур. Гур-гур. Лапки, ноготки на пальцах ладони, и провалился в сон. И почти сразу же Красная площадь, нескончаемый людской гул и неожиданно ставший родным Юрий Алексеевич Гагарин на трибуне Мавзолея. А рядом круглое лицо Никиты Сергеевича. И сердце разрывается от радости.