В качестве журналиста под различными псевдонимами (Александр Норин, А. Норин, Ш. Александров и др.) автор много печатался в русской и русскоязычной прессе, издавал две газеты. Входил в литературную студию «Круг», которую вел поэт Юрий Михайлик.

А. Штрайхер – одессит и десятилетний отказник, что наложило от-печаток на интеллектуализм и стиль его работ.

Книга может быть интересной для читателей ищущих оригиналь-ность мысли и точность ее формулировки.

Иллюстрации авторские

ЧУДАК В СТРАННОЙ ШЛЯПЕ

Посвящается В. Спитковскому

Солнце, бросая вычурные тени с трепетом пробивалось сквозь нежную листву платанов. Почему-то никто из прохаживающих по Бульвару никуда не спешил, ни старики, ни дети. Еще не настало время бледных лиц и нервно снующих рук. Еще догорал, доедался реальный социализм с его дряхлыми, жалкими и жадными вождями, было тихо и спокойно. Еще было скучно, и солнечные зайчики выхва-тывали из полусумрака Бульвара очаровательные детские и женские лица, весело вспыхивали в глазах. Бульвар нежно, осторожно потяги-вался в ожидании вечерней прохлады, громкого смеха и влюбленных парочек.

Вздохнув, Он вытер платком пот с лица, лысины и внушительного затылка.

– Жара, – веско отметил Он, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Но уже было не так жарко. Уже потянуло с моря, cлегкa обдувая вогкую шею.

– Хорошо! – и как в предыдущие годы Он сторожно опустил свой немалый вес на вторую от Памятника скамейку.

– Не так давно покрасили, – отметил Он, нащупывая снизу пупы-рышки краски. Он имел обыкновение отколупывать их и если скамей-ку недавно красили, то Ему потом долго приходилось стирать прилип-шую краску, сплевывая на пальцы.

В этот раз такси ждало за углом – придется сразу же вернуться в аэропорт. Ничего не поделаешь – дела… Ведь он и так уже два года пропустил, не появился на Бульваре во время цветения акаций. Спер-ва болела жена, потом с Ним случился… Первый звонок. Мог быть и Последним. Но в этом году Он вырвался – хоть и на один день!

А здесь, здесь как-будто ничего не меняется. Все то же самое. Те же дети – все-таки, наверно, другие. Те же девушки, а может и не те. Тот же чудак в странной старой шляпе. Сколько Он себя помнил, столько помнил эту шляпу и этого чудака. А может это другой чудак? Может это сын того чудака, которого Он впервые встретил здесь, на Бульваре, сорок, да нет, больше сорока лет назад? Ведь, действительно, тому сейчас было бы под восемьдесят, а этому – ведь не больше сорока!

Он поднялся и впервые за все эти годы пересек Бульвар и опу-стился на скамейку рядом с чудаком в странной шляпе. Вблизи она смотрелась еще более странной и ужасно старой. Точнее, не старой, а старомодной. Будто лежала она долго-долго где-то в музее под стек-лом, а потом пришел вот этот чудак и достал ее. Таким же старомод-ным было и лицо под шляпой, с тяжелым выступающим подбородком и длинными ноздрями слегка крючковатого носа. Лицо, вроде, и моло-дое, но устремленный в никуда взгляд как-то необяснимо старил…

– Скажите, – Он не знал, как спросить. – Скажите, это ведь ваш отец сидел раньше на этом месте?

– Отец… – произнесли губы чудака.

– Ну да. Ведь я прихожу сюда уже давно. Больше сорока лет.

– Давно… – повторили губы.

– Я всегда прихожу, приезжаю на Бульвар во время цветения ака-ций.

– Акаций… – вокруг чудака висел какой-то звон, как-будто слегка дрожал теплый воздух Бульвара.

– Обычай у меня такой! – уже кричал Он. – Мой, личный обычай! Простите… Не знаю, но должна быть какая-то связь… Иначе одино-чество накатывает. Вы этого не поймете – вы же здесь всегда…

– Всегда… – звон усилися, заострился.

– Это у меня в ушах звенит, – подумал Он. – Наверно давление упало. Да и пора двигаться. Тут все равно не с кем говорить – чудак ка-кой-то отмороженный. И никуда они все тут не спешат!

Встав, Он размял успевшие отечь ноги и медленно, пытаясь хоть еще на пару минут сохранить блаженное спокойствие уже довольно прохлaдного Бульвара, направился к заждавшемуся такси.

Дойдя до угла, Он глубоко вздохнул, вбирая сладкий запах цвету-щих акаций, и прощальным взглядом обвел скамейки в солнечных бликах, шелушащиеся платаны и чудака в странной шляпе. Он завер-нул за угол и уже не мог видеть как исчез, растворился в дурманящем воздухе Бульвара тот самый Чудак.

Звон на мгновение стал громким – и пропал совсем.

Чудак ведь тоже знал, что нельзя отрываться навсегда от родного Бульвара, от цветущих акаций… От родной Земли.

А то станет одиноко…

Ужасно одиноко.

1984

ГРАЖДАНИН!

Посвящается В. Калягину

Проснулся. Встал. Сделал зарядку.

Умылся. Побрился. Почистил зубы.

И далее.

Завтрак. Кофе. Первая сигарета.

Оделся. Захлопнул. Спустился.

И далее.

Направо газетный киоск.

Налево, через дорогу, трамвайная остановка.

И да…

Вынырнув из сумрака поъезда, он замер.

«Что-то не так!!!» – накатилось обжигая, подкашивая ноги, безна-дежно скручивая пальцы пустых рук. – «Что-то не так! Не так!!»

Тело медленно двинулось к остановке.

«Как я живу! Как это получилось?! Почему…» – мысли толклись го-рячей кашей. – «Где я отступился? Когда…»

В бедро массивно ткнулось нечто черное.

«Такое задавит».

За отблесками лобового стекла беззвучно разевалась пасть.

«Возле собственного дома… обидно… Что со мной?»

«Гражданин! – привычный формат протиснулся в сознание. При-зывно машет рукой мужчина у газетного киоска.

«Кто это? Лицо, вроде знакомое… где-то видел… Ну ко-нечно! Он же всегда берет за мной газету!»

И пелена упала с глаз!

Уши враз наполнились свежими звуками служебного городского утра. Асфальт, бросив прикидываться чьей-то шкурой, потертой и за-плеванной, стал, как всегда, ничем.

Асфальтом.

Высунувшись в окошко подагрическая, с набухшими венами рука киоскера с эстафетной настойчивостью протыкала воздух уже сложен-ной газетой. Звенел и лязгал подходивший трамвай.

«Успеваю!»

Подбежал. Схватил. Заплатил.

Перебежал. Вскочил.

И далее.

Пробил талончик. Занял свое место у окна.

«Случаются же умопомрачения. Видишь, а я не верил».

Развернул газету.

«Что-то не так…» – морозной поземкой дернулось где-то в затыл-ке и исчезло.

Навсегда.

1984

БОРЕЧКА

Боречка слыл гением с детства.

Hу все у него получалось – и скрипка, и задачки, и акварель. А лю-били его как! И учителя, и соседи, и девочки. Особенно девочки. А как же иначе: красавец, умница, а надежды какие подает!

И подавал Боречка надежды долго. Очень долго.

Как-то странно все проскальзывало, обходило его что ли. Он ухит-рялся опоздать, сказать не то и не там, вляпаться в историю. Влюбить-ся, жениться, заболеть, опять жениться. И ребенок, и еще ребенок. И опять влюбиться. И кого-то обидеть, кому-то не понравиться. И снова начать в другом месте. На новом поприще. И снова все получается! И снова любят. И новые надежды, и новые друзья. И новые подруги. И еще подруги. И всем им весело. И все они ждут.

Чего-то.

А чего ждать?

Недолго осталось ждать. Ведь те, первые, кто им восхищались, уже в зените – артисты, ученые, капитаны дальнего плавания. А те девушки уже давно чьи-то жены. А потом новые девушки становятся чьими-то женами, а те, первые, тещами и свекровьями… А он все опаздывает, пропускает, не использует.

И удивляются дети, и удивляются внуки.

Но острота зрения та же, но ясность ума прежняя.

Но уже уходят те, первые, академики и генералы, а у него новые идеи, новые планы. Новое окружение! Эти не знают про все прошлые надежды – и верят. Верят!

«А бабушка Мозес начала рисовать в семьдесят. А вот Аксаков…»

Но уже уходят вторые, писатели и художники, и оставляют после себя…

А он, он все еще здесь. И снова блещет идеями, снова шуточки, снова… Ну нет! Сколько можно! Это должно когда-нибудь кончиться!

Хоть чем-нибудь…

«Наш Боречка что-то пишет, вы слышали?» «Давно пишет, уже заканчивает!» Пора, пора оправдать надежды, дать хоть что-нибудь. Ведь зачем-то все это было! Зачем-то продолжалось так долго?

Ну?!

Уже уходят третие. Уходят!

Ну!!

Все.

Все!!!

И ничего не дал!!!

И толпиимся мы вокруг, а он улыбается с фотографии нашим во-прошающим взглядам. нашим пустым рукам.

Своим глупым шуточкам!

И как-будто опять что-то обещает…

1984

ЖЕКА

Давно это было, в студенческие годы. Пора веселая, но крайне без-денежная. То есть, кормить-то нас родные кормили, одевать одевали, но с карманными деньгами была вечная напряженка. Лично мне щед-рая родительская рука оставляла всю мою стипендию на прогул – аж руб в день.

Как говорил мой папа: «На тебе рубль и ни в чем себе не отка-зывай». Нужно, правда, признать, что, если парочку дней действи-тельно покорпеть над книжками, то на третий день, гляди, трояк и об-разуется.

Конечно, были среди нас и более обеспеченные детки. С маши-нами. Были и менее обеспеченные – без штанов. То были, в основном, сельские хлопцы. И Жека Гринберг – как ни странно.

Его родные были из местечковых. Обычно, попав в город, местеч-ковые быстро приживались – у них в полной мере сохранялась ущербность черты оседлости и вера в рубль. Начисто лишенные не-уместного снобизма, прием бутылок, пошив брюк или место в любой лавчонке они имели за счастье – был бы гешефт.

Но еще встречались реликтовые, ортодоксально честные местеч-ковые евреи. Вечно нищие, до тошноты благородные они жили в сво-ем, предками придуманном мире. Их детям было сложнее и жекин гардероб ужасал наших «джинсовых девочек» из семей плавсостава. Особо впечатлял их упряжьего вида поясок с набором, от которого разбегались складки «навырост» купленных брюк.

При всем этом Жека был мастером спорта по шахматам, чемпио-ном Одессы по блицу и обладал неуемным тщеславием.

И вот однажды сей лихой стрелок курева, обыкновенно не имею-щий за душой даже пачки «Примы», является в институт с «америкой» в нагрудном кармане. А в те годы, если кто помнит, это была непоз-волительная роскошь и фильтр в зубах являлся визитной карточкой моряка дальнего плавания или фарцовщика.

– Посылочные?

– В блиц взял?

– Откелева денжищи? – посыпалось совсех сторон.

– Из лесу вестимо, – отвечал Жека и был почти откровенен. День-ги были из парка, из парка Ильичп. Это мы узнали через месяц, когда Жека явился в группу расписанный как исполнитель индейских обря-довых танцев синяками правильной геометрической формы.

А дело было так. Праздные «тыбы», то есть неработающие пенсио-неры – «папа, ТЫ БЫ пошел выкинуть мусор!» – имели обыкновение собираться в местах культурного отдыха населения за шахматными досками и партиями домино.

Играли на деньги по-маленькой. Местные склеротичные мэтры да-вали фору, размер которой обсуждался годами.

Вокруг играющих царила атмосфера провинциальной корректно-сти, сопение или кашель не приветствовались. И хоть время от вре-мени и появлялись всякие залетные хмыри, создающие излишний шум и волну, но их быстро отваживали.

Интеллигентно, но круто.

Именно в таком «хмырином» качестве и замаячил однажды за спинами играющих наш Жека. Пристроившись за чьей-то сгорб-ленной лысиной, посопев и повздыхав, он начал подавать идиотские советы. На предложение заткнуться он тихо залился краской и пропал.

Но появился назавтра.

По прошествии нескольких таких «выступлений» его уже ждали и стоило в один из теплых октябрьских дней жекиной маечке с за-стиранной рекламой выплыть в конце аллеи как сразу несколько мэт-ров предложили либо тут же

сразиться, либо исчезнуть с их глаз навсегда. Причем, видимо за-ранее сговорившись, назвали явно завышенную ставку – пять рублей. И потребовали деньги показать…

Месяц пролетел незаметно. Жека ходил в парк Ильича как в банк, где у него был открытый счет.

– Вундеркинд!

– Этот придурок блестяще играет!

– А с виду дуб дубом…

Жека купил джинсы. Познал бескорыстную дружбу и даже любовь, но как-то:

– Ух ты, у вас играет сам Гринберг!

– То есть? В каком смысле «сам»?

– Мастер спорта.

– Наш придурок?!

– Чемпион Одессы.

– Так это выходит… мы придурки!

И Жеке выдали! Шахматными досками. Не помогли крики о люби-тельском характере спорта в советской стране, о том, что бить нехо-рошо.

Порвали джинсы. И новую маечку с рекламой…

Сейчас он гроссмейстер. Ходит в тройке, с галстуком. И не узнает.

Совсем.

1986

МАЕЧКА И КНИГОЛЮБ

Вернувшись домой, Сергей Александрович только намерился оп-ределить подобающее место для новой книги, как супруга, надавав по-ручений, погнала в магазин. Бросая любовные взгляды на зеленеющую на столе суперобложку, Сергей Александрович перекинулся с супругой привычными фразами о том, что лучше «протирать штаны в конторе» или «заниматься ребенком», но не обладая на данный момент ни си-лами, ни настроением для придания голосу требуемой визгливости, он быстро уступил в споре и выпал за дверь.

Возвратившись, нагруженный и растревоженный общением с суровыми работниками сервиса, Сергей Александрович с удов-летворением отметил, что настроение у супруги явно улучшилось.

– А у Маечки опять неприятность, – радостно поведала она, накрывая на стол. – Бертик упал с балкона.

Маечка, Мая Антоновна была душевной жениной подругой уже много лет. Со столичным искусствоведческим образованием Маечка состояла на службе в лучшем городском музее – под громкое восхи-щение и тихую ненависть коллег. Из бывших красавиц, она все еще была недурна собой, со вкусом одевалась, но главное – содержала «салон».

По нашим безнадежно провинциальным взглядам, Маечка вела от-кровенно богемный образ жизни, то есть посещала мастерские тех редких художников, которые хоть иногда, в паузах между халтурами и загулами, успевали творчески поработать.

Ни одна выставка или заслуживающий внимания концерт не обхо-дились без ее посещения, а несколько столичных знаменитостей были осчастливлены личным знакомством. Кроме того и сама Маечка часто вояжировала, как она говорила, «подышать столичным воздухом».

Короче, все у нее было в порядке, но безошибочное бабье чутье затавляло жаловаться. Жаловаться бесконечно и разнообразно. Не-скончаемым потоком стенаний она как бы ставила себя на одну доску с остальными женщинами, забитыми семьей и рутинной работой. Сергей Александрович всю эту игру видел насквозь и, как ни старался, сочуствием к «бедной Маечке» проникнуться не мог.

– Что… опять там… такое страшное?

– Зря ты так – она ведь и вправду несчастная женщина.

– Ага… И все ее несчастье, оказывается в том, что ей, бедной… дай огурчик… бедняжке… приходится с нами общаться…

– Верно, – подтвердила супруга, выуживая пухлыми пальцами огурчик из трехлитрового бутылька. – Не так легко ей существовать среди таких как ты, мастодонтов. Она ведь человек столичного склада.

– По-моему, склад у нее того… нормальный… как у всех…

– Много ты понимаешь!

– Вот и жила б себе в столице! – взорвался Сергей Александро-вич, брызгаясь горячей картошкой.

– Осторожно – стены заляпаешь! Чего взбесился! Не всем же быть такими, как ты.

– Ну и зря – может порядка больше было бы.

– И скукотищи. Да наворачивай, наворачивай – к телевизору опоздаешь, стахановец. Кстати, она взяла у нас книжку почитать.

– Какую? – насторожился Сергей Александрович.

– Там на столе лежала… зелененькая такая, – выхватывая тарелки роняла супруга, – Маечка сказала, что у тебя отличный вкус. Если хочешь знать, так она к тебе очень да-же хорошо относится.

– Спасибо ей, – пробормотал Сергей Александрович, вылезая из-за стола.

Вечер был испорчен.

Прошла неделя и на очередном «салоне», тщетно обшарив взгля-дом все доступные места, Сергей Александрович не сдержался и ти-хонько поинтересовался у хозяйки судьбой своей книжки.

– Ах! – радостно воскликнула Маечка. – Ну где ты достаешь такую прелесть! Какой язык! Вчера у меня была одна поэтесса, подарила мне свой новый сборник. Мило, правда? Иллюстрации, конечно, слабова-ты… Да, так я ей дала твою книжку на пару дней. Ты представляешь…

– Не понял, – ощетинился Сергей Александрович, – Почему имен-но мою? Что за дела!

– Какие дела? – по-девичьи звонко рассмеялась Маечка, отвечая на восхищенный взгляд бородоча в свитере крупной вязки. – Ну не будь смешным!

И она упорхнула к роялю, где группа гостей дышала одним возду-хом с приезжей знаменитостью – ударником столичного джазансам-бля.

Месяца два на Маечкины «салоны» супруга Сергея Александро-вича ходила одна, без якобы больного мужа. Он же тихо зверел, полу-чая сообщения о своей книге, движущейся по широкому крушу маеч-киных знакомых. И вдруг Маечка позвонила сама и, пожурив за сла-бое здоровье, пригласила в гости, намекнув, что книжка у нее на ру-ках…

Сергей Александрович вздрогнул, когда Маечка мимоходом, про-нося чашки для все прибывающих гостей, сунула ему в руку долго-жданную книгу.

На суперобложку было больно смотреть, так она была потерта и замасленна.

Обрез разительно почернел.

– Что это? – всхлипнул Сергей Александрович.

– Как что? Твоя книжка.

– Но ты же ее взяла совершенно новой!

– Ну прямо-таки новой.

– Новой! – уперся Сергей Александрович под удивленные взгля-ды гостей. – Новой! Только из магазина. Я ее даже раскрыть не успел…

– Ну и зря, – мягко перебила Маечка, – книги надо раскрывать.

Сергей Александрович напрягся, открыл было даже рот, но так ни-чего путного из себя не выдавил.

– Они вообще предназначены для чтения, – наставительно про-должала Мая Антоновна под мерзкий регот нечесанного молодого ге-ния в сандалиях на босу ногу. – А в процессе чтения они, естественно, аммортизируются.

– Но у меня не общественная библиотека, – попытался Сергей Александрович найти сочуствие у гостей.

– А что – музей?

– Кладбище?

– Саркофаг! – наперебой изощрялись «звезды салона».

Сергей Александрович молча сглоинул слезы и, потупившись, сел, успев, однако, окатить супругу недобрым взглядом.

После нескольких скандалов супруге было окончательно запреще-но давать книги кому-либо.

Особенно Маечке.

Прошел месяц.

Понемногу Сергей Александрович успокоился. Опять стал завсег-датаем книжных магазинов и толкучек. Но вот однажды вечером, вер-нувшись домой с очередной новинкой в руках, он услышал из кухни:

– А у Маечки опять неприятности!

– Не интересует!

– Ты только не сердись, но она взяла у нас кое-что почитать…

Ватные ноги все же донесли Сергея Александровича до кресла и, свалившись в него, он обвел полки с книгами помертвевшим взглядом.

1985

ШАМПУНЬ

Сергей Анатольевич мылил голову.

Импортный шампунь обильно мылился, расточая запах гвоздики, той, что по трояку штука у залетных молодцев в пыжиковых шапках.

«Умеют же, гады!» – подумал Сергей Анатольевич, выдвигая под душ загорелое мускулистое плечо, и, тонко взвизгнув, отпрянул, чуть не выпав из полугабаритного ковчега личной гигиены.

«Так и обвариться недолго! Красив буду! И какая сволочь приду-мала этот „испанский сапог“ сервиса – сидячую ванну… Инквизитор с циркулем! Всадить бы его сюда на пару часиков – не разогнулся б до гроба!» – чертыхался Сергей Анатольевич, шаря вслепую по ка-фельным плиткам, – «А Ленка ждет!»

Ленка, Елена Николаевна, ждала в постели. Грела. Тоже команди-ровочная. Тоненькая, в его вкусе…

Руки красивые.

«Так, добавим холодненькой. Еще немножко. В самый раз!»

Шампуть затек в глаза.

«Жжет, зараза, тоже не по-нашему! Это все жена – ей лишь бы за-граничное… Лишь бы с лейбой… Все, вроде, смыл. Можно открыть гла-за.»

Темно.

Сергей Александрович протер глаза руками.

Еще темнее. Ни зги!

– Ленка, не балуйся! Включи свет!

– Какой свет? – протек в гостиничный санузел девичий голосок.

– Ленка, я ж тебе не мальчик!

Шлепки босых ног по линолиуму.

– А зачем мне мальчик?

Длинные ноготки царапнули по двери.

– Свет! Включи свет!!! – закашлялся Сергей Анатольевич и, под-скользнувшись, выпал из ванны.

«Ослеп – ослеп – проклятый шампунь – импортный – неужели все – а может спасут – вылечат – а если нет – что тогда – я ведь еще так молод – и в самой форме – машина – девочки – неужели всему конец – кому я буду нужен – такой – друзей нет – приятели – жена бросит – давно грозилась – теперь точно бросит.»

На полу было мыльно и скользко. Сквозило из какой-то дыры.

«Слепой – совсем слепой – пенсия – льготы разные – узнаю – квартира останется мне – слепой все-таки – и библиотеку заберу – на кой мне теперь библиотека – все равно заберу».

– Что с тобой? Я ничего не выключала! Почему ты молчишь?!

Сидя на холодном полу Сергей Анатольевич покрылся «гусинной кожей» и стал дрожать.

«Еще и простужусь – заболею и умру – перед смертью прозрею – на минутку – на часик».

Спазм больно сжал горло и грудь

«Воздуха! Жить!!» – царапаясь и скальзя Сергей Анатольевич на-валился на дверь. С другой стороны с плачем билась Ленка, животом и грудью.

«Жить!! Воздуха!!!» – и, отбросив зареванную Ленку в стенной шкаф, Сергей Анатольевич вывалился из санузла и в сумерках перед-ней увидел, удивительно отчетливо увидел себя в зеркале, в соплях и в мыле.

«Что с тобой?» – накинулась Ленка на голые плечи.

«Х-р-бы,» – промычал Сергей Анатольевич, протаскива\\\\\\\ясь с ней в комнату, и потянулся к выключателю.

Щелк.

Еще.

«Отключили – мама родная – так можно инфаркт получить – и ли поседеть.» Он наклонился к зеркалу. «А седые височки мне бы пошли».

Махровое полотенце в ласковых девичьих руках разгоняло горя-чую кровь. «Еще не поздно,» – покосился Сергей Анатольевич на свои, лежащие на столике, японские часы. – «Еще успеем в ресторан».

И обнял женщину.

1984

12 Kolejny

Наброски пером – 3

Александр Штрайхер