Czytaj książkę: «Непристойное предложение»

События, описанные в этой книге, являются художественным вымыслом. Упоминаемые в ней фамилии, имена героев, названия компаний, организаций, средств массовой информации – плод авторского воображения. Все совпадения с реальными географическими названиями и именами людей, ныне здравствующих или покойных, случайны.

Эта книга посвящается

моей жене Любаше и дочерям Аллочке и Ирише.

Пролог

*** Вечером одного из январских дней 1992 года, когда по стране отгремели новогодние праздники, в кабинет президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина по его вызову вошли двое: один представлял Министерство юстиции, второй – Министерство внутренних дел РСФСР. Дежурный помощник президента, вошедший вместе с ними из приёмной, доложил президенту, что он принял дежурство и в любую секунду, если Борису Николаевичу понадобится, подключится к решению порученного ему вопроса.

– Коля, иди, работай. Нас не беспокоить. У нас важный разговор. Понадобишься – нажму кнопочку «приёмная». Так?

– Да, Борис Николаевич, – он вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.

Сенатский дворец на территории Кремля, имеющий три этажа, в одном из помещений которого на втором этаже располагался кабинет президента, был построен в конце восемнадцатого века, во времена правления Екатерины П. По приказу царицы его строительством занимался русский архитектор Матвей Казаков.

Сенатский дворец – самая крупная постройка, возведенная по проекту М. Ф. Казакова. По замыслу зодчего большое здание призвано было стать символом закона, идеалов гражданского общества и мощи российского правосудия. Именно поэтому автор проекта выдержал дворец в строгих традициях классицизма. Проектируя высокий округлый купол, архитектор стремился сделать Красную площадь еще более выразительной. И, надо сказать, задумка вполне удалась.

Рабочий кабинет Бориса Николаевича Ельцина – комната площадью семьдесят пять квадратных метров с тремя окнами и небольшой приёмной. Все стены в кабинете покрыты зелёным шёлком. В центре массивный стол белого цвета с золотой инкрустацией. На нём обычно в работе несколько папок. Сегодняшним вечером на президентском столе одна папка красного цвета, на которой написано слово «Секретно».

Для папки «Секретно» в служебном помещении, примыкающем к кабинету, имеется специальный сейф, контроль за которым, в отсутствие хозяина кабинета, выведен на пульт дежурного помощника.

Выйдя из кабинета президента, Николай сел на своё рабочее место и первым делом включил сканер проверки отсутствия подслушивающей и записывающей аппаратуры

в самом кабинете и на людях, приглашенных президентом для беседы. Сказанная Борисом Николаевичем фраза: «У нас важный разговор» – как раз и предусматривала именно такой порядок действий. Видимо, вопрос был сверхсекретный. Дежурный всё делал по инструкции, разработанной службой охраны президента.

– Товарищи, проходите, присаживайтесь. Разговор у нас с вами будет непростой и, видимо, долгий, – Борис Николаевич рукой показал на стулья, приготовленные помощником для вошедших.

– Я просил своих специалистов из администрации перед нашей встречей ознакомить вас со стенограммой заседания правительства от пятнадцатого ноября 1991 года. Надеюсь, что информация вами изучена.

Имея в виду те задачи, которые стоят теперь, после развала СССР, перед Российской Федерацией, мы не имеем времени на раскачку. Такого кризисного состояния не было, может быть, за всю историю России: экономического, финансового, материального обеспечения людей, социальной сферы, культурной, духовной. Такого состояния в развитии промышленности, сельского хозяйства. Что ни возьми, то не просто проблема, а или кризисная ситуация, или близкая катастрофа. Действительно, мы оказались сейчас на узкой тропинке, которая идёт по краю пропасти, а одна наша нога уже практически там.

От СССР остался огромный бюрократический чиновничий аппарат, насквозь сгнивший и коррумпированный. Времени на расследования, суды, борьбу с теневыми ОПГ, внедрившимися в государство и сросшимися с госаппаратом, уже нет. Мы просто обязаны убрать с нашего пути этих зарвавшихся преступников. Понимаю, что я говорю о мерах неконституционных и неправовых, но история не оставляет нам времени. Или мы их, или они нас. Надо создать группу не больше сорока-пятидесяти специалистов с самыми широкими полномочиями. О её функциях, задачах, инструментах и решениях не должен знать ни один человек, кроме нас троих. Вам предстоит принимать окончательные решения. О каждом принятом решении – мне доклад. Мы обязаны деньги, которые эти люди наворовали и продолжают воровать, вернуть государству. Вор должен быть уничтожен вне зависимости от того, какой пост он занимает. Даю десять дней на проработку всех мероприятий и жду вас с предложениями и подготовленными решениями. Ваши руководители и подчиненные не должны ничего об этом знать. Я дам команду. Вы будете выполнять только поручения президента. Мы с вами запускаем операцию «Серебряная стрела», которая должна остановить и обезвредить людей, объявивших нашей стране войну.

Вы представляете два ведущих министерства – юстиции и внутренних дел. Вы практически по 20 лет проработали каждый в своей системе и прекрасно знаете их изнутри. Я не буду скрывать, что поручал проверить вас, членов ваших семей, вашу трудовую деятельность. За всё время вашей работы не выявлено ни одного компрометирующего вас момента. Прошу приступить к работе немедленно…

Любые информационные и другие ресурсы будут подключены по мере необходимости.

Если кто-то из вас считает правильным отказаться от этого поручения – говорите сразу.

И представитель министерства юстиции, и представитель министерства внутренних дел подтвердили готовность работать над проблемой государственной важности. Они проговорили с президентом еще около полутора часов о деталях задачи, поставленной им главой Российской Федерации.

1. Неприятное происшествие на борту самолёта

***Ежемесячная газета «Абсолютно секретно». Октябрьский выпуск. 1992 год.

«…С 1991 года правительство постоянно меняет структуру управления рыболовством

в стране. Часто меняются руководители. Явно создаётся впечатление, что власть делает всё, чтобы окончательно разрушить и ликвидировать рыбную отрасль. Судите сами. При СССР рыбное хозяйство страны занимало первое место в мире. Добыча рыбы обеспечивала производство и потребление практически на уровне медицинской нормы.

И было известно всем, что рыболовство является самой эффективной отраслью пищевой индустрии. Вложения в рыбное хозяйство начинали окупаться немедленно. При этом при производстве одной тонны рыбы требуется капитальных вложений в пять раз меньше, чем при производстве одной тонны мяса.

Первый удар по рыбакам нанёс Е. Гайдар – было упразднено министерство рыбного хозяйства. Вместо него создан Комитет по рыболовству при Минсельхозе РФ. После создания Комитета началась активная фаза ликвидации рыбной промышленности. Пошли указания о срочной, до первого октября 1992 года приватизации отрасли.

Началась война за основные средства береговой рыбной промышленности и флота…»

Из интервью экс-заместителя министра рыбного хозяйства СССР.

Двадцатого сентября 1992 года при невыясненных обстоятельствах погиб один из первых заместителей Комитета по рыболовству В. А. Краснов. В условиях плохой видимости на автодороге г. Адлер – п. Красная Поляна произошло происшествие, в результате которого автомобиль Hummer H1, которым управлял В. А. Краснов, на пустой трассе из-за не справившегося с управлением водителя на большой скорости вылетел за пределы дорожного полотна, упал в обрыв, несколько раз перевернулся и загорелся. Прибывшим спасателям спасать было уже некого. Водитель погиб на месте.

Интересно, что в этот же день в элитном посёлке Рождественский по Рублёво-Успенскому шоссе в Московской области сгорел трёхэтажный особняк, принадлежащий погибшему чиновнику.

Прокуратурой начато расследование и открыто уголовное дело, в котором оба происшествия объединены в одно.

Начало весны 1994 года было достаточно тёплое и дождливое. К концу марта полностью растаял снег. Частые дожди при температуре, не опускающейся ниже плюс десяти градусов, питали почву. Вся флора, и та, что находилась под землёй, и та, что зимовала над её поверхностью, тоскливо терпела зимние морозы, холодные восточные ветры, частые в Ростове в феврале, чутко прислушивалась к первым тёплым и несмелым лучам солнца. В первой декаде апреля солнце будто бы окрепло, набралось сил и уже стабильно и успешно принялось будить ото сна природу. А та бодро начала просыпаться и радовать людей набухающими почками с сочной, ярко-зелёной, уже видимой серединкой и травками, будто бы за одну ночь изменившими свой зелёный цвет с пастельного оттенка на более яркий. Пение городских птиц, чириканье воробьёв и карканье ворон, без которых не обходится ни один город, стало не только громче, поменялись и стали радостными слова и мелодии песен наших пернатых друзей, да и голоса их приобрели нотки крещендо и кантандо. Вдобавок ко всему солнышко стало подниматься из-за горизонта раньше, радуя и пернатых, и горожан своими еще если не тёплыми, то яркими лучами. Количество пасмурных дней быстро пошло на убыль.

Впору было вспомнить слова из песни Сергея Трофимова:

…И рыжею девчонкой, тёплою ото сна,

В озябший мир придёт Весна…

Закончив все дела на борту самолёта после возвращения из очередного рейса в Ростов, я с нашими бортпроводницами Дарьей и Ольгой спустился по трапу на донскую землю и направился к выходу в город, находящемуся в здании аэровокзала. Дарья, конечно, выглядит на «миллион долларов»: серые глаза, русые волосы, чёткий макияж без излишеств. Всегда со всеми вежлива. Всегда чудная улыбка на лице, заставляющая улыбаться собеседника и оборачиваться проходящих мимо мужчин. Когда мы, болтая

о чём-то абсолютно не важном и пройдя зону прилёта, вышли в зал, услышали, как по общей трансляции Дашу по фамилии пригласили подойти к дежурному по аэровокзалу. Она бросила нам: «Я сейчас» – и пошла в сторону комнаты дежурного.

Мы с Ольгой, остановившись у аптечного киоска, что-то продолжали обсуждать. Через две минуты аргументы и у меня, и у Ольги закончились, мы замолчали, удивленно посмотрев друг на друга: а где Даша? Её не было. Ольга, перевесив сумку со своими вещами с правого плеча на левое, сказала: «Так, ты, если хочешь, жди Дарью, а я пошла на остановку. Пока!» Я махнул ей рукой и продолжал стоять и автоматически наблюдать за передвижениями авиапассажиров по залу.

Незаметно начал думать о тех чувствах, зарождение которых в последнее время заметил в себе по отношению к Дарье. Мне почему-то плохо, когда я её не вижу целый день, мне чего-то не хватает. Я начинаю нервничать, не могу сосредоточиться на книге, которую читаю, или начинаю проигрывать в шахматы соседу по общаге Николаю, который по моим понятиям играет в шахматы слабовато. Правда, оказаться в одно и то же время в комнате вдвоём и не быть загруженными какими-то житейскими делами получается не часто: Коля летает на Як-40 вторым пилотом и наш с ним график работы редко совпадает. Продолжаю исследование своих душевных струн, про которые любой человек, знакомый с музыкальной грамотой и сольфеджио, сказал бы, что я, человек мало знакомый с азами создания музыки, вдруг начал извлекать из струн не ноты, а мелодии. Появились ростки осознания необходимости быть рядом с Дашей, видеть её, знать, что у неё всё отлично, даже что она не голодна.

Мои раздумья прервала причина моего самоанализа, которая, подойдя сзади, похлопала меня по плечу со словами: «Юра, мне надо вернуться на борт. Этот Игорь из САБа¹, ты его знаешь, он сегодня дежурит и требует, чтобы я пришла, поднялась на борт и объяснила, что перевозят бортпроводники в самолёте и почему не заполнена бортовая документация. У нас всегда всё заполнено! Фигня какая-то!» Знаю ли я Игоря – Гарика – Гошу? Конечно, знаю. Наглый тип небольшого роста с вечно бегающими глазами, кучерявой шевелюрой, с лицом, не лишенным привлекательности. В аэропорту постоянно мелькает в жёлтом жилете с большими белыми буквами «САБ» на спине и неизменно включенной рацией на кожаном ремешке брюк. Кроме того, на его лице всегда читается непоколебимая уверенность в своей огромной значимости не только для аэропорта Ростова-на-Дону, но и для всей страны. Этот Гоша, положивший глаз на Дарью, при встрече с ней, даже если рядом был я с ребятами из экипажа или один, мог сказать что-нибудь неприятное, обидное или просто пошлое. Я его один раз одёрнул. Мы тогда шли с Дарьей по залу аэропорта. Игорь вырос перед нами как из-под земли, с ухмылкой и словами: «А вот и наши голубки! Даша, что ты нашла в этом самолётном слесаре? То ли дело я! Приглядись ко мне, девочка». «Конечно, – ответил я, – окопный юмор службы безопасности нам не понять. Тем более что ни мне, ни Даше приглядываться не к кому: никого не видим – одно пустое место». С лица Игорька слетела ухмылка, и он, скрипя зубами, прошёл мимо нас.

Если хамство Игоря повторится, то, видимо, придётся одёрнуть его ещё раз, но громче, внятней и доходчивей. И скорее всего – один на один.

– Юра, не жди меня! Пока! Встретимся завтра на рейсе в Челябинск! – Дарья добавила это слишком быстро. Повернулась и пошла в сторону выхода на перрон. У меня осталось ощущение, что она сильно нервничает.

– Даш, я позвоню! – кричу ей в спину. Даша чуть поднимает одну руку – хорошо.

Я медленно направляюсь к выходу из аэровокзала, чтобы идти на остановку автобусов. Даша – старший бортпроводник и отвечает за всё, что происходит в салоне воздушного судна, как в воздухе, так и на земле.

На улице перед входом в аэровокзал стоят курильщики. Прохожу мимо людей с сигаретами в руках, запах которых всегда напоминает мне горящую помойку. Они располагаются всегда в зоне стоящих по углам входа в здание урн для мусора. Сам я не курю и прохожу эту зону аэровокзала, мягко говоря, без удовольствия. Вдруг в голове как будто включается тормоз. Я резко останавливаюсь. Ощущаю, как сильно я хочу чашечку хорошего кофе. Вернусь-ка я в аэропорт и на втором этаже у тёти Зары попрошу сделать мне чёрный кофе по-турецки – в турке «на песке». Возвращаюсь в здание, поднимаюсь на второй этаж, подхожу к кафе и уже издали вижу, что около прилавка посетителей нет. Очень хорошо! Знакомая всем ростовским авиаторам добрая женщина тётя Зара на месте. Говорю ей по-армянски: «Барефцес! Вонцес, азиз джан?» После того как я поздоровался и спросил, как всегда принято у армян, как дела, услышал в ответ: «Лавэ, ахпер джан!» Далее, чередуя армянские слова с русскими, продолжаю: «Тётя Зара, кофе чёрный хочу, как Вы делаете. Михад чашка узум. Пох унем». Это я сказал, что хочу одну чашку и что деньги у меня есть. Дальше мы с тётей Зарой смеёмся, ей приятно, когда с ней говорят даже на таком русско-армянском языке. Сажусь за свободный столик поближе к прилавку. А вот и мой кофе! Тётя Зара приносит на маленьком подносике мою чашку. Запах у кофе – отпад! Говорю: «Шнуракалютюн, Зара Вартресовна!» – и сразу расплачиваюсь. В ответ слышу: «На здоровье!» Пью кофе, смотрю на поле – вон садится ТУ-154, знаю по времени – рейс из Петропавловска-Камчатского. Думаю о нашем воздушном судне – скоро регламентные работы и мне придётся попахать. С сожалением констатирую, что кофе закончился. Переворачиваю чашку в маленькое блюдечко, как положено, от себя. Через минуту можно гадать на кофейной гуще, как умеют женщины в Армении. Но здесь гадать некому, а тётю Зару не могу просить об этом – она работает с нахлынувшими в кафе авиапассажирами. Два года в армии у меня прошли, если не считать учебку, в погранотряде на границе Армении и Ирана. Отсюда и небольшое знание армянского языка.

С кофе покончено, но что-то меня удерживает в аэропорту. В груди нарастает беспокойство. Почти «на автомате» открываю молнию на сумке, висящей на плече. Рука ныряет внутрь и сразу находит лежащую там в темноте и тишине икону Тихвинской Божией Матери, завёрнутую в холщовую тряпицу, несколько лет назад подобранную мне мамой дома в Ейске во время моего очередного отпуска. Мама похвалила меня за то, что не расстаюсь с иконой, и сказала, что негоже икону Божьей Матери носить не завёрнутой

в ткань в сумке с вещами…

Закрываю на миг глаза, пальцы приоткрывают ткань, и ладонь оказывается приложенной к иконе. Внутри меня повисает напряжение надвигающейся беды. Это ожидание всё объёмнее. Оно растёт, уже давит мне на грудь. В голове всплывает Дашино лицо – бледное и испуганное. Застёгиваю сумку, поворачиваюсь и бегу по лестнице на первый этаж к выходу на лётное поле. Пробегая мимо дежурной, кидаю ей на бегу:

– Какую-то неисправность нашли! Покоя нет! То одно, то другое! Ну достали! Сами ничего не могут…

Дежурная участливо кивает мне головой и нажимает кнопку на маленьком пульте: передо мной открываются двери выхода на поле.

Выбегаю из здания и о чудо – кто-то из наземной аэронавигационной службы оставил недалеко от входа в аэровокзал свой велосипед. На велике доехать до нашего самолёта всего ничего. Счастье, что он стоит на ближней стоянке. Хватаю чужой велосипед, три минуты – и я уже бегу по трапу вверх, к входной двери в салон самолёта.

Как и предполагал, дверь заблокирована изнутри. Успокаиваю дыхание, стучу в дверь

и измененным голосом громко произношу:

– Откройте, у вас заявка на ремонт. Это бригадир Иваненко. Иваненко – это фамилия парня из наземной ремонтной службы, с которым мы иногда пересекаемся на сложных

и проблемных отказах, которые в воздухе могут вызвать неприятности, а устранять это

в воздухе придётся мне, я же бортинженер, поэтому значительно лучше сделать всё на земле. В ответ на мои крики – тишина. Звукоизоляция двери и всего фюзеляжа отличная. Но радости от этого я в настоящую минуту не испытываю. Стучу изо всех сил – тишина. В голове пульсирует мысль: Дарья там, внутри, и Игорь там, и дверь заблокирована! Быстрей! Думай!

Скатываюсь по трапу вниз, достаю ключи от комнаты в общаге. На брелоке с ключами висит всякая железная хрень. Готовлюсь засунуть в замок включения электроцепи трапа какой-нибудь ключ, но икона меня не оставляет – штатный ключ на месте, в замке. Электромотор трапа спокойно включился, мгновенно откликнувшись на поворот ключа. Отъезжаем аккуратно, чуть правее – двадцать метров, и мы с трапом у левого крыла самолёта. Причаливаю к крылу, поворот ключа, и трап застывает на месте. Оставляю тут же свою сумку, куртку и фуражку. По трапу наверх – на крыло, к аварийному люку. Пять секунд – и аварийный люк вываливается в салон самолёта. Сердце гулко стучит в груди. Ожидание неприятностей сменяется страхом за Дарью. Вдруг поднимается дикая ревность, которой я никогда ни к кому не испытывал в жизни. Времени на внутренние разборки нет. Я уже в салоне. Полумрак, свет только из иллюминаторов. Весь превращаюсь в слух. Слышу в районе первого ряда кресел у входного люка крики – это Даша и, надо понимать, наш великий САБовец.

– Да ты, тварь, ложишься под любого понравившегося мужика. А мне отказываешься давать? Я тебя, суку, сегодня всё равно трахну! Тебе понравится, мразь! Можешь кричать, тебя никто не услышит. Мы в закрытом салоне, и ты на хрен никому не нужна.

Я бегу по проходу к пилотской кабине.

– Пошел вон, урод, убери свои вонючие руки! Трахаться с такой гадиной, как ты, – себя не уважать! Я лучше сдохну, чем с тобой буду! – слышу хлёсткий удар, видимо, по щеке Дарье и треск разрываемой ткани.

– Заткнись, шлюха!

Это было последнее, что Игорь успел произнести, а я услышать. После этого услышанного мной диалога все тормоза в моей голове отключились. Я вылетаю из-за занавески, отделяющей эконом-класс салона от бизнес-класса, вижу Дашиного обидчика

и начинаю работать кулаками. Несколько ударов приходится в солнечное сплетение, но большинство прилетает ему в голову. Сразу вспоминается всё, чему меня учили в ейской секции рукопашного боя ДЮСШа и на спецкурсе физической подготовки в погранотряде за два года моей службы там.

Игорь отпускает руки, держащие Дарью, и мешком валится между сидений. На полчаса этот гад отключен. А может, и более. Брюки у этого скота расстёгнуты – приготовился!

Я бросаюсь к входной двери и перевожу её защёлку в положение «открыто», включается аварийное освещение салона. Поворачиваюсь к месту происшествия.

Дарья сидит на полу рядом с бортовой кухней. Кофточка на ней разорвана. Ладонями закрывает лицо. Бросаюсь к ней: «Как ты, Дашенька?» Обнимаю её. Дарья прижимается ко мне. Убирает ладони от лица и обнимает меня за шею. По её щекам текут слёзы, смешанные с тушью для ресниц, оставляя чёрные дорожки. Я целую её щёки и глаза, полные слёз, и ощущаю на своих губах солёный вкус Дашиного страха, боли и обиды. Я глажу руками её плечи и голову. А моё сердце рвётся на части и бешено бьётся от только что закончившегося троеборья: велосипед, бег по трапу, рукопашный бой.

– Дашенька… мы оба… должны успокоиться… – стараюсь сделать несколько глубоких вдохов, чтобы восстановить дыхание, – всё позади… я рядом… я с тобой. Всё закончилось… пожалуйста… успокойся.

Мы поднимаемся с пола салона и стоим обнявшись.

Я продолжаю её гладить и успокаивать, а Даша продолжает плакать.

– Даша, ты держалась молодцом… ты сильная… ты самая хорошая! Ты самая красивая! – дыхание вроде восстанавливается… Я сейчас обнимаю девушку, которая мне нравится. Правда, ситуация, в которой это происходит, не располагает к чувствительности. Благодаря, в первую очередь, иконе Тихвинской Богородицы, Даше уже никто и ничто не угрожает. Мы стоим, обнявшись, не шевелясь и ничего не произнося. Только гулко разносятся по салону самолёта частые удары наших сердец. Дашиного сердца от испуга и настоящего страха за себя и моего – от нервной и большой физической нагрузки.

Даша нарушает безмолвие:

– Юрочка, не обнимай меня так нежно, а то я в тебя могу влюбиться.

– Я буду очень стараться… сделать так, как ты хочешь, – отвечаю я и нежно целую Дашу в губы.

– Дарья, мне нужно… пять минут. Посиди, пожалуйста, в кресле, я – сейчас.

Усаживаю Дашу в ближайшее кресло и подхожу к проходу между кресел, где лежит Игорь. Наклоняюсь, щупаю пульс – пульс, конечно, частый, но ровный. От Игоря идёт сильный запах алкоголя. Понятно теперь, с чего вдруг такая половая настойчивость. Вытаскиваю из брюк насильника ремень и связываю крепко руки ему сзади, как учили на границе. Своим ремнём связываю Игорю ноги. Из кухонного шкафа достаю пачку салфеток, бутылку газировки и две чистых кофейных чашки. Наливаю из бутылки воду в чашку для Дарьи:

– Выпей воды, дорогая, успокойся! – наливаю себе вторую чашку и выпиваю залпом. Бутылку ставлю у Дашиного кресла. На её колени кладу разорванную только что мною пачку салфеток – Даша сразу берёт несколько, чтобы вытереть слёзы.

Через рацию, установленную в пилотской кабине, докладываю диспетчеру аэропорта о происшествии. Он вызывает работников из линейного отделения милиции на транспорте.

Открываю входную дверь салона. Возвращаюсь в середину салона к аварийному люку, мгновение – и я на крыле самолёта. Дальше трап, ключ, включаю электромотор и аккуратно переезжаю трапом к открытому мною входному люку. Ставлю трап на ручной тормоз, выключаю мотор, забираю свою сумку, фуражку и куртку. Вверх по трапу – в салон самолёта. Сажусь рядом с Дарьей и обнимаю её. Она поворачивает своё лицо ко мне, с вымученной улыбкой шепчет: «Спасибо, милый…» Господи! Как это приятно слышать!

Доносится звук милицейской сирены, через пару минут три работника милиции заходят в салон самолёта и видят запоминающуюся картину. Во всяком случае, нам с Дарьей эта картина запомнится навсегда.

Оформление попытки изнасилования на борту самолёта заняло почти три часа в отделении милиции, на первом этаже аэропорта. Оказалось, что Игорь уже судим по статье 117 УК РСФСР, п.1 и отсидел 3,5 года за изнасилование. Милицию, кроме всего, заинтересовал вопрос, каким образом Игорь Пасечный попал в службу САБ. Игоря отправили в КПЗ. Ссадины и ушибы, нанесенные мной, у него заживут, головная боль пройдёт, а судимость за попытку изнасилования добавится в его послужной список, и он бесславно войдёт в число рецидивистов по преступлениям, связанным с насильственными действиями сексуального характера.

А мы с Дарьей, усталые, выходим из отдела милиции:

– Юрочка, отвези меня, пожалуйста, домой. И мама волнуется, и я очень устала. Тем более мы с тобой в таком виде, что даже невозможно пойти кофе выпить.

Поэтому кофе переносится на следующий раз.

Мы выходим из аэровокзала. Ловим такси и едем в сторону Дашиного дома. У Даши опять начинают течь слёзы. Так всегда бывает: всё плохое закончилось, но приходит полное осознание того, что случилось и что могло случиться. Мозг начинает без твоего участия прокручивать внутри себя каждый миг произошедшего: сказанные слова, жесты, мысли, промелькнувшие в тот момент. Это тяжёлые минуты для психики человека, пережившего настоящее нападение на себя.

Подвигаюсь вплотную к Даше, обнимаю её и шепчу на ушко: «Даш, всё закончилось! Я рядом! Всё будет хорошо». Целую её ушко и шею. На шее – синяк от рукопожатия Гарика, точнее – рукоприкладства.

– Даш, у тебя на шее синяк. Сейчас я поцелую – и всё пройдёт, – целую несколько раз, но синяк не проходит.

– Даш, синяк пока не прошёл, но я обещаю следующие двадцать четыре часа, не останавливаясь, его целовать. Вот увидишь, какой я замечательный доктор! – Даша улыбается и благодарно смотрит мне в глаза. Кстати, у меня, как выяснилось позже, обнаружился фингал под глазом. Когда Игорь успел мне его поставить, я не заметил в горячке короткого боестолкновения, как сказали бы у нас в погранотряде.

Таксист, пожилой мужчина, поглядывает на нас в зеркало заднего вида, а потом, не выдержав, спрашивает:

– Ребята, вы что, с гулянки возвращаетесь домой?

Мы отвечаем хором:

– Да нет, с работы!

– Сурьёзная у вас, видать, работа!

– Помните песню? – говорю я. – Там слова есть: «…наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд, как будто не видна…»

– Извините, вы что, из милиции?

– Из службы авиационной безопасности, – отвечаю я уверенным голосом. – Кстати, если Вы здесь остановитесь, то будет в самый раз.

Расплачиваюсь, выхожу из такси, помогаю выйти из «Волги» Даше и закрываю дверь машины со словами благодарности водителю за поездку. Дарья стоит в двух шагах от места, где мы вышли из такси, и ждёт меня.

– Послушай, Юра, давай зайдём домой вместе. Ты защитил меня в самолёте – поддержи меня сейчас, у меня дома. Я не знаю, что говорить маме. Я первый раз в жизни прихожу домой в таком виде и после такого дикого чепе.

– Даш, как маму зовут?

– Ольга Григорьевна.

– Подожди меня минутку. Я мигом.

У бабушки, сидящей на автобусной остановке в двадцати метрах от только что отъехавшего такси, покупаю пять розовых роз.

– Сынок, розы эти долго стоять будут. Муж мой срезал час назад в нашей тепличке. Дома подрежьте их чуть.

– Бабушка, спасибо огромное.

– Да не за что, внучек! – говорит бабушка и улыбается.

Возвращаюсь к Даше

– Ты уж сегодня меня извини – это розы твоей маме. А розы для тебя – за мной! Ну что? Если ты готова, то пошли к твоей маме.

Мы поднимаемся по лестнице на четвертый этаж обычного кирпичного девятиэтажного дома, так как прочли на двери лифта объявление – «Лифт на ремонте». До площадки четвертого этажа остаётся один пролёт. Вижу, как тяжело даются Даше последние ступени. То, что произошло дальше, я сделал автоматически, даже не задумываясь об этом, чтобы облегчить Даше подъём по лестнице: я подвожу свою ладонь под её попу, чтобы, поднимая её, помочь преодолеть оставшиеся ступени. Она сделала вид, спасибо ей за это большое, что ничего особенного не случилось. Мы уже на площадке перед её дверью с блестящим номерком сорок шесть. Я нахожусь в шоке от того, что я сделал. Аж жарко стало.

Даша нажимает на звонок квартиры.

– Кто там? – голос из-за двери раздаётся через минуту.

– Мам, это я.

Дверь открылась. Дашина мама оказалась стройной женщиной примерно такого же роста, как и дочь, с русыми волосами, вьющимися скорей от бигуди, нежели от рождения. На ней светлая блузка с широкими рукавами и воротником, переходящим в завязанный на груди бант, заколотый запоминающейся брошкой кораллового цвета с белой головкой девушки. Если бы я на улице встретил Дашу с мамой до сегодняшнего моего знакомства с ней, то подумал бы, что Дарья идёт со старшей сестрой.

Мы входим. Даша автоматическими, привычными движениями снимает с себя куртку

и вешает на свободный крючок в прихожей. Увидев дочь, состояние её кофточки, гематому около глаза, Ольга Григорьевна всплеснула руками:

– Дашенька, доченька, так поздно и в таком виде. Звонка от тебя нет, справочная сказала, что ваш рейс давно прилетел. Что случилось? Я вся извелась!

Вдруг, обратив внимание, что рядом с дочерью стоит незнакомый парень с заплывшим синим глазом и запёкшейся кровью на брови, в лётной куртке и синей фуражке работника гражданской авиации, продолжила:

– Молодой человек, раз Вы пришли с Дарьей, попробуйте понятно объяснить мне, что с вами обоими стряслось. Почему вы так выглядите, как будто дрались?

Ну вот – мой выход:

– Ольга Григорьевна! Честно говоря, я перед Вами виноват, что первый раз пришёл в Ваш с Дарьей дом и в таком безобразном виде. Но должен сказать, что Ваша дочь – большая умница. Сегодня Дарья помогла мне задержать опасного преступника на борту нашего самолёта. Его после посадки в Ростове нужно было сдать работникам милиции. Но, чтобы вывести этого пассажира из самолёта, нам с Дашей пришлось приложить немало усилий. Такой здоровый чёрт оказался! Я, конечно, очень виноват, что пострадала Ваша дочь. Не должен был я этого допустить. Виноват! Ольга Григорьевна, понимаю, что то, что я скажу, будет Вам слабым утешением, но знаете, очень приятно видеть пассажиров рейса, стоя хлопающих нам с Дашей, когда мы с ней вели по проходу самолёта рецидивиста со связанными за спиной руками, чтобы сдать работникам угрозыска, ожидающим нас у трапа.

– А эти розы я нёс Вам! – передаю Ольге Григорьевне букет. – Подумал, что как-то неприлично: первый раз прийти в дом и с пустыми руками. Надеюсь, эти розы, кроме того, хоть немного компенсируют в Ваших глазах мой сегодняшний вид и мою вину за вид Дарьи. И еще, Ольга Григорьевна, Даше бы отдохнуть. Найдётся у Вас что-нибудь успокаивающее? Знаете, Даша отказывалась покушать, как мы её ни уговаривали. Сказала, что мама её ждёт к ужину и она не хочет маму расстраивать. Так что, я думаю, она очень голодна, хоть и не признаётся мне.