Czytaj książkę: «Корабельные будни офицера 7-го ВМФ»
«Корабельные будни офицера 7-го ВМФ»
Глава 1.
Севастополь. 1949 год.
Подходила к концу трехмесячная стажировка на линкоре «Севастополь» – «под кривой трубой», как шутили флотские остряки, и курсант выпускного курса Каспийского Высшего Военно-Морского училища Виталий Лоза решил сфотографироваться на память о Севастополе у фотографа на «Примбуле» – как называли Приморский бульвар сами севастопольцы.
На мгновение полыхнула магниевая вспышка, щелкнул затвор аппарата, запечатлевая молодое загорелое лицо. Фотография делалась и со вторым смыслом – послать любимой девушке Лидочке Сорокиной в небольшой городок Кременчуг, что на Днепре, и если не поразить ее сердце, то уж точно поволновать ее подруг, которым она наверняка покажет карточку.
«Судеб морских таинственная вязь» распорядилась так, что именно эта фотография, спустя шестьдесят с лишним лет, находится у меня в руках. С нее сквозь десятилетия смотрит улыбающийся молодой человек с открытым лицом, тонкими, по послевоенной моде, щеголеватыми усиками, в лихо, по-нахимовски, надвинутой белой фуражке с «шитым крабом», в белой форменке, в вырезе которой виднеются несколько полосок тельняшки. В энергичном повороте головы, крепкой шее, в широких плечах чувствуется внутренняя сила. Ему 21 год и у него все впереди…
То, что эта фотография была сделана специально для Лиды, я узнал позже из письма, которое Виталий написал ей перед стажировкой из училища:
«Сфотографироваться нет никакой возможности, а таких, которые стоило бы послать, у меня нет».
В Севастополе возможность сфотографироваться у него появилась, тем более в одном из писем Лида сама просила: «Сфотографируйся … и пришли мне фото».
Мысли Виталия перенеслись на берег Днепра, к дорогой Лидочке… В кармане у него лежало письмо из Кременчуга. Получив его, он быстро, прямо на почтамте пробежал письмо глазами, но хотелось спокойно, сердцем прочитать еще и еще раз…
– Вит! Ты что застрял? – вывел Виталия из задумчивости голос друга, – опоздаем на линкоровский барказ. Они нырнули под свод старинного каменного мостика с барельефами драконов по бокам арки и, перейдя площадь Парадов, как тогда называлась нынешняя площадь Нахимова, вышли на улицу Ленина. В 1949 году Севастополь еще лежал в развалинах, несмотря на то, что со времени его освобождения прошло уже пять лет. Улицы и переулки были покрыты толстым слоем белесой пыли, образовавшейся от разрушенного бомбами и снарядами белого «инкерманского» камня из которого был выстроен город. Эта пыль, поднимаемая ветром, приносившимся с северо-крымских степей, была едкой и всепроникающей, от нее краснели глаза и першило в горле. Из-за сильной запыленности моряки и горожане в те годы, в шутку, называли свой город «Севастопылем».
Историческая справка
Только после того, как И.В. Сталин посетил осенью 1947 года Севастополь, Комитет по делам архитектуры при Совете Министров СССР утвердил Генеральный план восстановления и реконструкции города.
С целью быстрейшего восстановления Севастополя Правительство СССР приняло специальное Постановление № 403 о мероприятиях по ускорению восстановления города и главной базы Черноморского флота Севастополя.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 403
Советам Министров СССР От 25 октября 1948 года, г. Москва, Кремль. О мероприятиях по ускорению восстановления Севастополя.
Совет Министров СССР отмечает, что восстановление города Севастополя, как главной военно-морской базы Черноморского флота, осуществляется крайне медленно…
Совет Министров СССР считает неотложной государственной задачей всемерное ускорение восстановления Севастополя первоклассной военно-морской крепости и
ПОСТАНОВЛЯЕТ:
Закончить восстановление Севастополя и главной военно-морской базы Черноморского флота в течение ближайших 3-4 лет.
…Предложить Госплану СССР начиная с 1949 года выделять целевым назначением капиталовложения для восстановления Севастополя.
57. Выделить г. Севастополь в число городов республиканского подчинения.
59. Совет министров СССР считает восстановление г. Севастополя и военно-морской базы важнейшей государственной задачей…
Председатель Совета Министров Союза ССР И. Сталин
Постановление определило особый статус Севастополя и предписывало выделить город в число городов республиканского подчинения.
И.В.Сталин лично контролировал ход восстановления Севастополя, получая доклады от командования Черноморского флота.
… Пока же Севастополь лежал в руинах, стоял в лесах восстанавливаемых домов и задыхался в клубах пыли от разбираемых под новое строительство развалин, и возрождение его было еще впереди.
Быстрым шагом курсанты прошли по улице Ленина, обогнули высокий холм с чудом сохранившимся в войну памятником подвигу экипажа брига «Меркурий», с дерзкой надписью: «Потомству в пример», и вскоре спустились по каменной лестнице вниз, на Минную стенку. «Минной» – стенка называлась еще с дореволюционных времен, когда к ней швартовались миноносцы, а теперь она служила пристанью, куда катера и барказы доставляли увольняющихся на берег матросов с кораблей, стоящих на рейде.
Линкоровский барказ уже покачивался у причала на легкой волне, разведенной прошедшим невдалеке катером.
В глубине Северной бухты виднелось грузное тело линкора «Севастополь», словно вросшее в плавящуюся на солнце водную гладь. На пути к линкору Виталий Лоза смотрел на удалявшуюся Минную стенку, на проплывающий мимо Павловский мысок, на чаек, круживших над бухтою. Его внимание привлекли несколько яликов – небольших весельных лодок, перевозивших горожан на Корабельную сторону. Ялики были загружены так, что от их планширей идущих по бортам лодок до воды оставалось лишь несколько сантиметров. Виталий удивился, как яличники умудрялись не черпать воду бортами своих утлых посудин.
Взгляд его задержался на белой колоннаде Графской пристани, и Виталий подумал, что увидит Севастополь теперь не скоро. После выпуска ему предстоит дорога на Дальний Восток на Тихоокеанский флот.
Барказ, оставляя зеленоватый след, шел по Северной бухте и Виталий узнавал на изрезанном балками и бухточками северном берегу знакомые деревянные причалы: «Инженерная» пристань, «Северная», дальше белели развалины Михайловского равелина. В бухтах и у берега то тут, то там виднелись покореженные, ржавые останки полузатопленные кораблей и судов – следы войны.
Линкор приближался. Его огромное стальное тело находилось в нескольких кабельтовых. Сильно скошенная назад первая труба – результат модернизации, нависала над палубой, придавая линкору вид бравого матроса с лихо заломленной на затылок бескозыркой.
Этот был огромный бронированный плавучий остров длиной 185 и шириной 27 метров, насыщенный тысячами механизмов, километрами кабелей, трубопроводов и магистралей; в недрах которого давали ток генераторы, мощности которых хватило бы для питания электроэнергией небольшого промышленного центра; длины электрических и телефонных проводов достаточно для электрификации и телефонизации среднего населенного пункта; с экипажем почти полторы тысячи человек: офицеров, старшин и матросов.
Виталий знал, что линкор при рождении был наречен «Севастополем», позже его переименовали на революционный манер в «Парижскую Коммуну», а недавно, вновь вернули гордое имя «Севастополь».
В одном из своих писем в Кременчуг Виталий объяснял Лиде, что фраза: «Кривая труба» – это линкор на Черноморском флоте, сиречь «Севастополь».
Линкор «Севастополь» был невероятным кораблем. И сегодня, его низкобортный, гладкопалубный лаконичный силуэт с возвышающимися высокими боевыми рубками, двумя монументальными трубами и четырьмя могучими трехорудийными башнями, вызывает чувство силы и флотской мощи. Высота корпуса с современный четырехэтажный дом, и это без труб и мачт. Главные механизмы линкора включали 25 паровых котлов системы «Ярроу» и четыре паровые турбины «Парсонса». Четыре трехлопастных винта сообщали этому морскому «левиафану» скорость хода более 23 узлов.
Линейные корабли, на момент своего строительства, были самыми сложными, самыми современными и дорогими механизмами в истории человечества.
Историческая справка.
Линейный корабль «Севастополь» построили на Балтийском судостроительном и механическом заводе в Санкт-Петербурге. На момент сдачи корабля флоту, на ходовых испытаниях 27 сентября 1914 года при водоизмещении 25 300 тонн мощность энергетической установки линкора составила 32 950 лошадиных сил при частоте вращения главных турбин – 260 оборотов в минуту.
Броневой пояс линкора «Севастополь» толщиной 225 мм простирался вдоль ватерлинии на протяжении 116 метров. Броня стенок боевых рубок достигала 250 мм, а орудийных башен – 203 мм. Запас топлива равнялся 1950 тоннам мазута. Дальность плавания экономическим ходом составляла 2160 миль. Экипаж линкора состоял из 31 офицера, 28 кондукторов и 1066 нижних чинов.
Этот гигант, при своем строительстве, обошелся Российской империи, в фантастическую по тому времени сумму – сорок миллионов рублей.
В Первую Мировую войну, новейшие русские линкоры отстаивались в базах. Командование берегло их, поэтому линейные корабли в боевых действиях против кайзеровского флота практически не участвовали…
Во время Второй Мировой войны, командование советского Черноморского флота тоже берегло линкор. Так и дожил «Севастополь» плавая, стреляя, сжигая мазут и порох, прокачивая через свое механическое нутро воздух и воду и периодически меняя экипаж до 1949 года, до глубокой корабельной старости – до своих 35 лет.
Нынешняя стажировка на линкоре «Севастополь» выпускного курса Каспийского Высшего Военно-Морского училища была не обычной морской практикой. Корабельные курсанты советского времени, как и корабельные гардемарины времен Российского Императорского флота, дублировали офицерские должности, а это означало, что они уже почти офицеры.
В кубрике линкора было жарко. Под подволоком тускнело ночное освещение – синие аварийные лампы. Слышалось похрапывание спящих курсантов. Флотская мудрость гласит: «Лучшее лекарство от всех грядущих волнений – заблаговременный сон», но Виталию не спалось. Привычная ночная тишина корабельного чрева, наполненная шумом воздуходувок вентиляции гоняющих воздух по отсекам, звуками движения воды и пара в корабельных трубопроводах, далеким гулом электрогенераторов, работающих помп и прочих механизмов, раздающимися по трансляции командами о смене вахт, неожиданно стала для него оглушающей. Он долго ворочался, но сон все не приходил…
Выйдя из кубрика и пройдя несколькими корабельными коридорами и трапами, Виталий поднялся на верхнюю палубу. Примостившись у надстройки, бережно развернул письмо и в свете корабельного светильника начал читать: «Виталька, милый, здравствуй!…» Сердце радостно забилось…
Эти письма – письма Лидии и Виталия, очень личные. Даже спустя шестьдесят с лишним лет, они остаются очень личными. Это письма моей мамы и моего отца. Сначала я сомневался, имею ли право читать и опубликовывать их. Но ранний уход из жизни моих родителей и прошедшие с момента написания десятилетия, подсказывали, что в этих письмах, как в капле воды, отражается не только личная жизнь Виталия и Лиды, но и жизнь молодых людей того далекого послевоенного поколения: о чем думали и переживали, какие книги читали и фильмы смотрели, как учились, работали и отдыхали.
С большим душевным трепетом перелистывал я пожелтевшие от времени листки бумаги в линейку и клеточку. Сохранилось 92 письма. Из них шестьдесят одно письмо Виталия и тридцать одно письмо Лиды, за период с октября 1948 года по октябрь 1949 года и несколько писем 1952 и 1954 годов. Мне думается, в этих письмах, сохранилось для нас главное – тепло души Лиды и души Виталия, сконцентрированное дыхание их времени. Наверное, судьбе было угодно, вернее необходимо, чтобы мы почувствовали это дыхание, поэтому письма и сохранились …
Сначала Лида думала, что письма – малоговорящая вещь, но со временем, их с Виталием переписка, во – многом, стала смыслом ее существования. Лидочка с нетерпением ждала писем. Они приносили ей радость, поднимали настроение. Конечно, письма не могли заменить живого общения, но тем сильнее, от письма к письму, становилось желание личной встречи:
«… Виталька, с каждым днем, с каждым твоим письмом я больше узнаю тебя, узнаю твою хорошую, добрую, сердечную, ласковую душу…
Мне очень нравятся твои взгляды на жизнь, на всю окружающую обстановку, ты смотришь на нее реально с широко раскрытыми глазами, с чистым сердцем и открытой душой. Зная о том, что ты думаешь обо мне, мне радостнее на душе, мне легко работать, жить, легко учиться. Я мечтаю о встрече с тобой… »
Интенсивность, с которой велась переписка, делает ее подобной дневниковым записям. Молодых людей, разделенных тысячами километров соединяли листки бумаги, которым они доверяли свои мысли и чувства… Это был первый, после знакомства в Кременчуге 13 сентября 1948 года, год в разлуке, и они писали и писали друг другу. В строчках писем читается мечта о встрече, желание перенести разлуку и быть вместе:
«Виталька, милый, здравствуй!
… У нас стоят замечательные погоды, цветет акация, ландыш и сирень оцветает, какие чудесные вечера, вот сегодня села на крыльце, поиграла на аккордеоне, «попела», вспомнила тебя и вот решила поговорить с тобой на сон грядущий. Может быть, в этот момент ты тоже вспоминаешь меня, вспоминаешь ту, которая тебя ждет…»
Лидочка Сорокина прекрасно пела. Пела душой, легко и свободно. Когда она брала аккордеон и начинала играть и петь – затихал стук костяшек домино, мальчишки прекращали гонять мяч – весь двор слушал ее. Одной из любимых Лидиных песен в тот год была «Цветочница Анюта»:
«Но однажды весной лейтенант молодой
Взял корзину цветов в магазине,
Взглядом полным огня посмотрел на меня
И унес мое сердце в корзине…
И с тех пор я грущу, позабыть не могу
Нежный блеск золотистого канта.
И в открытую дверь, ожидаю теперь
Из прохожих – одних лейтенантов…»
Письма Виталия были желанны и нравились Лиде. Конверты с обратным адресом: Баку, Каспийское ВВМУ – поднимали настроение, она ходила словно именинница…
«Сегодня получила твое письмо… хожу как именинница. Витуська, все твои письма очень разнообразные, и мне очень и очень нравятся.
… А вот теперь мы с тобой уже (можно сказать) самостоятельные люди…
Ты будешь офицер флота, а я буду учить молодое, новое, здоровое поколение… которые наивно смотрят в безоблачную даль моих голубых глаз. (Это было, когда я занималась с 1 классом).
Я думаю, ты сейчас Витуська тоже не отказался бы смотреть в глазки хорошенькой учительницы. Правда?»
В своих письмах молодые люди сначала робко, затем все откровеннее и откровеннее признавались друг другу в своих чувствах, которые от письма к письму крепли и занимали все больше места в их мыслях…
Радость будущей встречи согревала их. Эти письма, а писали они друг другу почти через день, – настоящая повесть о первой любви, пронесенной в самые тяжелые послевоенные годы, несмотря на все трудности флотского быта, через многочисленные расставания и тысячи километров. « Милый Виталька, здравствуй!
Вот только сегодня утром отправила тебе письмо, а днем получила от тебя два письма. Ты поистине славный и искренний друг…
…ты один ласковый, нежный, хороший друг у меня, я жду встречи с тобой, как чего-то очень важного и ты прав, что наша встреча нам с тобой принесет счастье…».
Чем больше вчитывался я в письма Лиды и Виталия, тем яснее понимал, что их личная переписка становится душой книги, хроникой чувств, и фактическим, если хотите, историческим документом о том далеком и трудном времени.
Лида, как будто предчувствуя это, писала Виталию:
« …все твои письма у меня хранятся все вместе в образцовом порядке. Когда-нибудь прочитаем их, как хронику наших чувств».
Поразительно, но ни в одном письме нет нытья и жалоб на тяжелую жизнь и послевоенную разруху. Молодые люди жили не «тряпками», не желанием «теплее» устроиться, а будущим, их личным счастливым будущим и будущим их советской страны.
Лида писала Виталию:
«Мои ученики очень любят и уважают меня, но я перед ними не в долгу, я отдаю им все свои знания, всю свою молодую энергию подчиняю одной целее. Выучить детей преданными, культурными будущими строителями коммунизма».
Конечно, я тщательно и тактично отбирал выдержки из писем. Но без них книга была бы сухой, не пропитанной духом того времени, не наполненной чувствами и жизненными переживаниями флотского парня Виталия и молоденькой учительницы Лидии.
Прочитав Лидочкино письмо, Виталий в задумчивости облокотился на леер. Темный близкий берег Корабельной стороны словно надвинулся на него. Слабо мерцали светильники на шкафуте, ровно гудела приточно-вытяжная вентиляция, но Виталий ничего этого не слышал и не замечал. Мысли его были в ближайшем будущем: заканчивается беззаботная курсантская юность. Впереди офицерские погоны и корабельная служба.
– Эх! Если бы он выпустился на год раньше, – думал Виталий, – то сейчас уже был бы лейтенантом, и они с Лидой были бы вместе. Но именно с их выпуска, командование Военно-Морского флота приняло решение о прохождении выпускниками военно-морских училищ, перед вручением им лейтенантских погон, стажировки на кораблях корабельными курсантами, как в дореволюционном флоте выпускники Морского Корпуса проходили морскую стажировку корабельными гардемаринами перед присвоением им первого офицерского звания – мичман.
«…Лидочка, ты спрашиваешь, когда у нас выпуск? Дело обстоит так. Мы сдали все экзамены за теоретический курс и если бы это было в прошлом году, то я сейчас был бы уже лейтенантом флота и, наверное бы, сидел с тобой рядом где-нибудь на Днепре, а в этом году немножко иначе. Кроме всего нам ввели стажировку 3 месяца, нужно проплавать на кораблях, а затем еще будут два гос. экзамена, а уж потом настоящий выпуск, со всеми его атрибутами, банкетом, прощанием и отпуском.
Ну а «мичман» это сугубо морское звание, раньше было первое офицерское, а сейчас, последнее старшинское, даже не последнее, а спецпереходное присущее только кораблям и плавсоставу».
Действительно, в 1949 году впервые в советское время, выпускникам высших военно-морских училищ только после трехмесячной стажировки на флотах корабельными курсантами присваивали первое офицерское звание – лейтенант. Виталий Лоза не знал тогда, что это нововведение было одной из многих возвращающихся на флот и возрождающихся в советском флоте традиций Российского Императорского флота.
– Как все сложится? – продолжал размышлять Виталий, – ОКОС – отдел кадров офицерского состава Тихоокеанского флота может назначить его на должность и штурмана и артиллериста и минера, потому что в его дипломе по военно-морской специальности в графе «Присвоена квалификация» будет записано: «Офицер корабельной службы». С такой формулировкой была связана байка, ходившая в те годы среди курсантов, о том, что когда флотские кадровики, в связи с нехваткой вакансий, предложили одному офицеру переучиваться на корабельного «эскулапа» – доктора, то услышали в ответ гордое: «Я не сменю благородный штурвал на медицинскую клизму!»
В 1949 году разделения по факультетам в их Каспийском Высшем Военно-Морском училище не было. Обучение велось по командной линии. Тогда под этим термином понималась служба корабельных офицеров артиллерийской, минно-торпедной и штурманской специальностей, способных самостоятельно нести ходовую вахту на мостике, и в последствие могущих претендовать на должность командира корабля.
Звездная ночь, тишина близкого берега и севастопольского рейда невольно расположили
Виталия Лозу к воспоминаниям… В памяти всплывали события его жизни, жизни мальчишки пришедшего на флот семь лет назад, в тяжелом военном 1942 году.
Память – этот вечный генератор мыслей, «выхватывала» по одному ей известному принципу, отдельные фрагменты этих семи лет:
Припомнилось поступление на первый курс Каспийского Высшего Военно-Морского училища.
– Их набор, – вспоминал Виталий, – состоял, в основном, из воспитанников Военно-Морских
Подготовительных училищ – «подготов», как называли они себя.
В Каспийское училище Виталий прибыл из Бакинского Подготовительного училища, куда их перевели из Ферганской Военно-Морской спецшколы «Наркомпроса»…
Память услужливо перенесла воспоминания еще на несколько лет назад…
Мальчишкой поступил Виталий Лоза в Военно-Морскую спецшколу в Фергане, приехав туда из Андижана. Хотя в Андижане не падали бомбы, но война и голод ощущались остро и там.
Отец Виталия, Лоза Карп Игнатьевич, в своих воспоминаниях писал:
«Итак, Виталий – четырнадцатилетний мальчик, ушел из дому на казенные харчи. …Он обратился в военно-морскую спецшколу, которая была эвакуирована из Одессы в поселок Кувасай, нашей же Ферганской области и подал заявление. Виталий был зачислен».
Виталий, Лоза никогда в жизни не видевший моря, конечно, не предполагал, что поступая в морскую спецшколу найдет свое призвание в морской службе на всю жизнь. По-правде говоря, он мечтал стать геологом, но грохотала война, и каждый хотел скорее стать на защиту Родины.
Проучились в Фергане они не долго. Летом 1943 году их спецшколу перевели на Каспий, в только что организованное Бакинское Военно-Морское Подготовительное училище. Виталий вспомнил, как обливаясь потом, под лучами немилосердного бакинского солнца, оставляя на мягком разогретом жарой городском асфальте следы своей обуви, они добирались до большого темно-серого здания Подготовительного училища, располагавшегося в отдаленном городском районе Арменикенд на углу улиц Красноармейской и Нижнебульварной.
Почему-то запомнился стоявший у училищных ворот матрос-часовой с винтовкой.
Виталий вспомнил, как первый раз одел «робу» – рабочее платье, в котором они ходили по территории училища. «Роба» была пошита из крепкого похожего на брезент материала, который, как тогда говорили, подарили союзники – американцы и стояла «колом».
В Подготовительном училище недавние школьники должны были получить среднее образование, привыкнуть к воинской дисциплине и казарменной жизни, познакомится с основами морского дела – вязанием морских узлов, изучением флажного семафора, азбукой Морзе, работе клотиком. Учеба в Подготовительном училище Виталию не особенно запомнились, а вот то, что мальчишки сразу стали объединяться в группки по общим интересам и привычкам – это он отчетливо помнил. Верховодили в них, как правило, пацаны, которых «потрепало» военное лихолетье, что вызывало определенные трения, но установившаяся в Бакинском Военно-Морском Подготовительном училище твердая воинская дисциплина, быстро сгладила мальчишеские разногласия.
Позже, в одном из своих курсантских стихотворений, Виталий Лоза писал:
Тогда для нас – мальчишек взбаламошенных
Слова: «бушлат и тельник» – были музыкой,
И чудилось, что счастье невозможное
Быть с ними связанным не рвущимися узами.
По военному четкий распорядок дня Подготовительного училища навсегда врезался в память Виталия: в семь утра – подъем, физзарядка, в зависимости от погоды в тельняшке или без, утренний чай, затем три урока, перерыв на завтрак, после еще три урока, обед, потом три часа самоподготовки, вечерний чай, вечерняя прогулка, вечерняя поверка и в одиннадцать часов вечера долгожданный «Отбой».
Поначалу, этот распорядок был настолько тяжелым и непривычным для него, да и для других мальчишек, что к вечеру они валились с ног от усталости, но постепенно привыкли.
Плотный, расписанный по минутам день, позволил «подготам» научиться ценить время, уметь его распределять, что очень пригодилось во время учебы в Каспийском Высшем Военно-Морском училище…
Но настоящей, тяжелейшей работой для мальчишек были строевые занятия, проводимые на плацу под палящим солнцем, а температура летом 1943 года в Баку достигала 35 градусов жары в тени, Виталий очень хорошо это помнил:
– По – разделениям! Дела – ай раз! – командовал старшина роты, и все высоко вскидывали правую ногу.
– Выше, выше! – звучала команда старшины, и Виталий явственно ощутил, словно это было вчера, как тяжелый ботинок тянет его ногу к земле, а липкий пот заливает глаза и стекает между лопаток.
Горячий асфальт жег мальчишеские ступни даже через подошвы грубых яловых ботинок. Не все такое выдерживали – случались и тепловые удары.
– Да, строевые занятия в «подготовительном», – крепко запомнились, потому, что были для Виталия первыми уроками повиновения, первыми уроками воинской дисциплины.
Строевые занятия вырабатывали выправку, сноровку, глазомер. Полученная в «подготии» строевая подготовка не раз выручала Виталия, позже, в курсантские годы: как только глаза замечали красную патрульную повязку, его левая рука сама автоматически прижимала палаш, щелкали каблуки, вздергивалась к бескозырке правая рука и, высоко поднятый в лихом полуповороте подбородок, не раз спасали от придирок городского патруля.
В памяти всплывали все новые и новые подробности: Виталию вспомнилось, как в конце сентября 1943 года он впервые надел новенькую военно-морскую форму: бескозырку, фланелевку, брюки, ботинки, бушлат. Фланелевая рубашка правда была из грубой фланели, черные брюки из толстого сукна, сказывались трудности военного времени, но мальчишки ликовали. Форма одежды «подготов» была такой же, как у курсантов высших военно-морских училищ, только курсовые шевроны на левом рукаве были горизонтальными и над ними не было звездочки.
В октябре их одели в добротное флотское обмундирование по полному аттестату.
Незаметно все пришло в норму. Хлястики уже не болтались на «подготовских» шинелях и карманы брюк уже не раздували взятые из столовой «про запас» куски хлеба.
Историческая справка
Военно-Морские Подготовительные училища были созданы из Военно-морских спецшкол переведенных в 1943 году из ведения Народного Комитета Просвещения («Наркомпроса») в подчинение Министерству Военно-Морского Флота.
Приказом Наркома ВМФ № 0479 от 25 июня 1943 года «О создании на базе Бакинской военно-морской спецшколы Бакинского ВМПУ», было создано первое в стране военно-морское подготовительное училище, предназначавшееся для обучения юношей в 7-10 классах. Оно комплектовалось учащимися других спецшкол, военнослужащими срочной службы, учениками средних школ.
Организация службы, учебного процесса и внутреннего распорядка в Бакинском ВМПУ определялись общим с другими военно-морскими училищами документом – «Положением о военно-морских училищах и правилам повседневной службы в них», введенным приказом НК ВМФ № 250 от 23 июля 1943 года.
Начальником Бакинского ВМПУ назначили капитана 1 ранга Б.Н. Апостоли.
Виталий вспомнил, как после завершения начальной подготовки, в январе 1944 года они приняли Воинскую присягу и получили «Краснофлотские книжки». Воинская присяга давалась мальчишками еще в допризывном возрасте, в тяжелейшую годину войны.
Навсегда врезались в память слова присяги: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических республик, перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь…», и сильное волнение, которое он испытывал, давая эту клятву. Клятву пролить кровь и отдать свою мальчишескую жизнь за Советскую Родину.
… Над Севастопольской бухтой взошла луна, засеребрилась дорожка по глади воды. Пробили склянки. Воспоминания прервались. Виталий посмотрел на часы и удивился:
– После отбоя прошло пол-часа, а показалось, что перед глазами пробежала вся жизнь.
Каким же был тогда Виталька Лоза – мальчишка – «подгот», поклявшийся стране отдать жизнь в борьбе с врагами? Сохранилась фотография воспитанника Бакинского Военно-Морского
Подготовительного училища Виталия Лозы датированная 25 декабря 1944 года.
На фотографии коротко стриженный с округлым лицом мальчишка, стоит ровно, не сутулясь, руки за спину, гордый разворот плеч, губы плотно сомкнуты, бескозырка, по тогдашней флотской моде – «блином», лихо сдвинута набекрень, ленточки на правом плече, гюйс приподнят, на левом рукаве три курсовки, но главное, на ремне с блестяще надраенной бляхой у левого бедра пристегнут палаш, темляк которого свисает почти до колен.
Мальчишке 16 лет, но сколько гордости в осанке, твердости в складке губ, уверенности во взгляде. Да, мальчишка с характером…
В Архиве ВМФ сохранился Приказ № 1 от 2 января 1944 года начальника Бакинского Военно-
Морского Подготовительного училища капитана 1 ранга Б.Н. Апостоли в котором, в частности, говорится:
«… Поздравляю курсантов училища с принятием присяги, выражаю полную уверенность, что каждый из вас будет честно выполнять свой долг, образцово блюсти воинскую
дисциплину, упорно и настойчиво овладевать военно-морскими знаниями и в бою с врагами высоко держать знамя чести русского воина, храня традиции моряков и приумножая славу русского оружия…»
Даже через 70 лет, в этом приказе чувствуется душа и сердце бывшего выпускника Морского Корпуса капитана 1 ранга Бориса Николаевича Апостоли.
После принятия присяги «подготы» ощутили себя взрослыми, настоящими «марсофлотами». Это проявилось в появлении у некоторых ребят, в том числе и у Виталия Лозы наколки в виде якоря на левой руке. В книге «Подготы Тихого Океана» В.В. Корзун описывая внешний вид «подгота» 1944 года упоминает об этой моде, среди мальчишек «подготов»: «… Немаловажной деталью туалета настоящего моряка («подгота») являлась наколка якоря на левой руке».
Действительно, я хорошо помню у отца наколотый на кисти левой руке, между большим и указательным пальцами, небольшой якорек.
Собирая материалы для книги «Терновый венец офицера русского флота» я работал в Российском Государственном архиве ВМФ, Центральной Военно-Морской библиотеке, в фото-фонде Центрального Военно-Морского музея, и перед моими глазами прошло множество фотографий моряков дореволюционного, предвоенного и военного периодов истории русского
и советского флотов. В глаза бросилась, и очень отчетливо, «разница» в лицах людей на этих фотографиях, в первую очередь офицеров. Не берусь подбирать эпитеты и сравнения для описания этой «разницы», скажу просто – они были другими. Лица офицеров на фотографиях сделанных до 1917 года совершенно не похожи на лица офицеров 20-х – 40-х годов. Такое впечатление, что на фотографиях два совершенно разных народа, хотя на офицерах и там и тут флотские кителя, и сфотографированы они на палубах одних и тех же кораблей.
Курсантом, читая книги о море и кораблях, вглядываясь в фотографии на стендах военно-
морских музеев Севастополя и Ленинграда меня всегда удивляла эта «разница» в лицах офицеров. В музее, где сделав всего несколько шагов от стенда к стенду, словно перемещаешься во времени, особенно заметна эта «разница». Что интересно, перейдя в залы истории флота периода 50-х – 70-х годов, такой существенной, видимой невооруженным взглядом, «разницы» на фотографиях начала и второй половины ХХ века уже нет. Я говорю не об особенностях внешности связанных с национальностью людей на фотографиях, не о форме их лица, носа и глаз. Я говорю о том, что лица флотских офицеров начала века и второй половины двадцатого века в чем-то неуловимо схожи, если хотите – похожи, а лица начальствующего состава Рабоче-Крестьянского Красного флота периода 20-х – 40-х годов, в большинстве своем, выпадают из этого ряда.
