Czytaj książkę: «Жена странного человека»
Символ веры от Александра
Любая книга – дверь в иные измерения. Такова и новая книга Александра Вина.
Уникален мир, в котором оказываемся мы благодаря мастерству писателя – мир «Жены странного человека». Это вселенная сильного сурового мужчины и трепетной женщины, вселенная, построенная по закону их любви. Любви, которая мужчину делает нежным, а женщину – стойкой.
О боли и счастье такой любви – рассказы «Жена странного человека», «Простой ремень с тяжёлой пряжкой», «Авиатор и стрекоза», «Парижанка», «Вечерний рассказ», «Последний удачный контракт мистера Вэна», «Тёплые камни».
Каждый из них достоин подробного литературного анализа – настолько оригинально преподносит автор вечные темы самоотверженности и умения принять душу другого человека, как свою собственную. Читателю предстоит насладиться не только тонкими психологическими и образными находками, но и прекрасным, богатым русским языком.
Тот же психологизм, та же воистину изящная словесность отличает и все другие рассказы сборника – а ещё совершенно чётко проявленная во всех историях идейная позиция автора. Он ратует за то, что понятие «человек» не просто должно звучать гордо, но и быть – гордо! Как звание, как герб. Которого достоин тот, кто всем сердцем перечит злу и подлости, кто сполна принимает на себя ответственность за совершаемые в жизни шаги – продуманные, выверенные. Таково общее свойство героев Александра Вина – у них не просто активная жизненная позиция, это люди, идущие наперекор всем каверзам судьбы и побеждающие её выдержкой, силой духа и ума.
Понятно, такие люди не берутся ниоткуда. У них есть любящие, а потому требовательные отцы, как у маленького героя «Баллады о маленьком деревянном Будде». У них перед глазами уважаемый пример, как у его ровесника из рассказа «Однажды он помог богу». У них острый наблюдательный ум и чуткая, возвышенная душа – таковы юные герои рассказов «Калейдоскоп», «Очевидный диагноз» и «Гавань Череминго». А ещё с ними мудрые друзья-книги и ошеломительной яркости мечты – и ничто не в силах погасить их звёздное пламя. О том исповедальный рассказ «Экипаж».
Исповедальный…
Этот эпитет, так или иначе, подходит всем рассказам Александра Вина. Но речь не об освобождении души от накопившихся в ней печалей. Речь об исповедании, как изложении символа веры. Всякий рассказ – отражение жизненного кредо автора, а всякий герой – именно герой, а не просто главное действующее лицо истории – носитель ведущей идеи автора. Идеи, что свой мир каждый создаёт сам, творит силами собственной души – и отвечает жизнью за всё в нём происходящее.
Добро пожаловать во вселенную Александра Вина.
Ольга Фост,
журналист
Парижанка
О тех, кто светел
По крутым склонам старых острых крыш на город медленно опускалась большая снежная туча. Набережная реки, и до того малолюдная, понемногу окончательно пустела, туристы теряли свежий утренний интерес к событиям прошлых веков и торопливо уходили с улиц, избегая возможно неприятного ненастья.
Мокрая серая брусчатка блестела следами последних дождей, в тесных пространствах между древними камнями тёмно зеленел шершавый мох.
Он неторопливо достал из кармана пальто рабочий нож, открыл тяжёлое лезвие.
– Ну что, сестрёнка, пожалуй, нужно соглашаться…
Не наклоняя широкого зонтика, Одда с любопытством слушала хриплый голос и смотрела на сильные движения хмурого, давно не брившегося человека.
– Только если ты уверен, что сможешь это сделать.
Он опустился перед ней на колено, смятую кепку бросил рядом на простор мелкой лужи.
– Встань пока ногой сюда.
Лезвием аккуратно, в несколько движений, он вычистил землю из брусчатого промежутка, потом, нажимая и покачивая как рычагом, прочным ножом, со скрипом раздвинул рёбра двух гранитных камней.
– Держи, сестрёнка.
Отряхиваясь, мужчина смеялся глазами.
Без просьбы, на время, освобождая её руки, взял зонт, подставил для опоры плечо.
По-прежнему спокойно Одда провела носовым платком по высокому каблуку своей так удачно освобождённой из каменной ловушки дорогой туфли, надела её, улыбнулась.
– Спасибо.
Нож, обтёртый лезвием о рукав старого пальто, защёлкнулся.
– Это же ведь не для себя, правда? Такие каблуки неудобны… Значит – это ложь.
И, не ожидая ответа, ссутулившись мокрой широкой спиной, мужчина медленно зашагал дальше по набережной.
Даже и после середины этот день был удивительно светел.
Неожиданно изобильный, по-осеннему короткий снегопад отодвинул ближе к вечеру уже привычные ранние сумерки.
На главной городской улице волглый снег завалил высокие ступеньки маленьких модных магазинчиков, и у дверей почти каждого из них юные продавщицы вынужденно убирали совками и щётками с пешеходных тропинок безобразные снежные комья. Сила обстоятельств и дисциплина выгодных рабочих мест выгнали их, таких красивых и стройных, в тоненьких одеждах, с тщательными причёсками, в курточках, в дорогих шубках, ковыряться в кучах неприятных сугробов, низко наклоняя головы, скрывая от прохожих свои приготовленные не для такого кукольные личики и стыд трудной работы.
Он шёл по улицам, невнимательно раздвигая ненадёжный снег тяжёлыми башмаками, и всё ещё продолжал улыбаться.
В конце прошлой недели пришлось привычно заняться заменой входного замка в своей квартире. Сосед, медленно прожёвывая что-то из позднего завтрака, спросил:
– Чего ж ты так? Ключи часто теряешь?
– Нет, я часто их отдаю…
Не решаясь на окончательный поступок, он после развода два или три месяца жёг на берегу свои рукописи и архивы, каждую субботу выбираясь из дома за город, на их заветное место, и час или немного дольше поддерживал когда-то важными бумагами огонь небольшого костра…
Он замечал, как быстро становится бедным.
Поначалу, чтобы не подводить людей, которые никак не желали понимать его поступков и мотивов, но, тем не менее, по старой памяти, давали ему иногда заработать, нужно было при встречах «выглядеть» …
Примерно через год в активе его гардероба остался последний прежний костюм и хорошие, но давно уже неисправные наручные часы. Перед каждой встречей с заказчиками проектов он ставил бесполезные стрелки примерно на то время, в которое ему предполагалось с людьми разговаривать и, беззаботно улыбаясь, точно в назначенные минуты ненароком демонстрировал господам свои дорогие часы.
Возвращаясь, он шёл долго.
На скромной окраинной улице незаметные люди собирали большими лопатами мусор и снег в кузов большой машины, медленно, с редкими остановками катившейся вдоль обочины. В освещённой кабине пожилой водитель увлечённо читал книгу.
«Какую?»
Привязанная к чугунной решётке ботанического сада скучала в вечернем холоде серая лошадь. Пьяный и давно уже насквозь мокрый от снежного дождя молодой офицер хлопал её по морде и уверял, что он сегодня в полном порядке. Красивая военная фуражка валялась рядом, на мёртвой жёлтой траве.
«Всё ли в порядке?»
Обдав брызгами, тяжело прогрохотал по вечерней улице на выезд из города грузовик, наполненный длинными досками, гибко свисавшими через открытый задний борт. На конце сосновых досок дисциплинированно существовала прикреплённая тряпка – красные женские трусики, распяленные на жалобно тонкой и незначительной проволочной вешалке.
«Опасность?»
В чистом снегу под памятником философу с мировым именем гнусно и беспорядочно блестели пустые пивные бутылки.
«Уроды…»
Как часто и случалось в этих краях, утро следующего дня с рассвета уверенно наполнилось неожиданным солнцем.
Ровный асфальт дальних и новых городских набережных, по-свежему серый в низких стремительных лучах, блестел перламутром.
Он шёл, в ожидании привычных действий радостно размахивая длинными руками, приветливо здороваясь с незнакомыми вежливыми людьми, с тщанием порученной работы рассматривая другой берег реки, мощные причальные кольца и тумбы, узкий жёлтый кирпич облицовки откосов.
Под тюльпановым деревом возле музея он остановился, удобней устроив в ладони растрёпанный блокнот, сделал подробные рабочие записи.
Задумался о другом.
«Сильная и беспомощная…»
С лёгкостью позабыв на минуту о предстоящих дневных заботах, он вдруг вспомнил стройную женщину, растерянно застывшую на его привычном пути, на пустынной старинной набережной, вчера, за несколько мгновений до снегопада.
Блестящая красная туфля, хищное острие тонкого каблука, случайно и прочно застрявшего между камнями брусчатки, её улыбка…
«Упрямая… И чего было ждать? Молча…»
Река сияла наступившим холодом и всё ещё сильным, горячим на безветрии, осенним солнцем.
Уже встречались на пешеходных тропинках первые, рано проснувшиеся туристы, обычные пожилые пары и отдельные медленные старики. На бетонных берегах одинаково удобно устраивались со своими незначительными снастями местные рыболовы, забавные персонажи с давно спрятанным ожиданием в глазах.
Один из них заметил его, взмахнул рукой, пригласил выпить кофе из большого термоса, завёл длинный разговор про политику и о налогах.
Звонко засмеялся где-то далеко ребёнок, смех разнёсся над пустой и ровной пока ещё рекой.
Приезжие люди фотографировали друг друга, небо над острыми шпилями собора и всё то, что им казалось в этом приморском городе красивым, а для него было всего лишь работой.
– Эй!
В спортивной куртке, в джинсах, маленькая, с дорогим фотоаппаратом.
– Не узнал?
В кроссовках – совсем другая.
– Привет, спаситель! Меня звать Одда.
Уютная, весёлые глаза.
– Чего молчишь?
Он вздохнул, помял блокнот большими ладонями, переступил башмаками по краю лужи, разделявшей их.
– Удивительно встретить женщину, которая умела бы так правильно слушать…
– Про что это ты?
– Про твою обувь.
– А-а… Да, согласна.
Он сделал шаг в одну сторону, следующий – в другую, но Одда каждый раз упрямо оказывалась на его пути.
– Почему-то мне кажется, что ты много знаешь про эту реку. Правда?
– Больше всех.
– Расскажешь, время найдётся?
Одда смеялась над неожиданно хмурым человеком и была уверена, что имеет на это полное право.
Он шёл рядом с ней и думал о счастье.
Сама не зная ещё почему, Одда хотела спросить его о многом.
– А почему ты сейчас не на службе? Не желаешь в такую погоду заниматься ничем обязательным, просто гуляешь?
– Половину своей работы я уже сделал. Потом появилась ты и принялась мне мешать.
– Для бухгалтера у тебя слишком стоптанная обувь. Да и по возрасту…
– Смотритель городских набережных. Каждый день обхожу оба берега, составляю отчёт для мэрии. Если нужно – помогаю рабочим. За дополнительную плату. А про мои башмаки… Когда не хочется объяснять их историю, говорю, что в далёком Париже каждый носит то, что у него есть.
– Здорово! Значит, я тоже парижанка?!
– Наверно.
Он долго молчал и много думал в последние месяцы.
Возникла потребность говорить с кем-то обо всём важном, спокойно произносить честные слова, непременно чувствуя при этом уважение к своим глубоким сомнениям.
Почему она?
Похоже, что приезжая. Да и смотрит прямо в глаза.
Зачем он сейчас рядом с ней?
Если возникнет хоть одна фальшивая нота – он попрощается и уйдёт.
Но ведь выглянуло же на мгновения горячее осеннее солнце, и нужно стараться хотя бы коротко согреться в его лучах!
– Про одежду и обувь я знаю достаточно…
Одда отступила на шаг и, присев с фотоаппаратом, сделала кадр. Ещё один.
– Хотя могла бы изучить их и получше.
– Торговля?
– Нет, другое.
– Есть какие-то откровения?
– Вроде того…
– Например?
Улыбнувшись упрямцу, Одда кивнула на его ноги.
– Обычно туфли на шпильках говорят о желании достичь какой-то цели. Грубые башмаки, как у тебя, – это попытка добиться цели любой ценой.
– Почти правильно. Но не про меня.
– И не про меня.
Позабыв про назначение фотоаппарата, Одда, шагая, небрежно покачала им на ремне, потом и вообще повесила на плечо.
– Была манекенщицей…
– Моделью?
– Это разное.
– Не справилась? Выгнали?
Заметив улыбку, Одда показала ему язык.
– Было интересно, но слишком много лжи. Мне стало скучно. Моя бабушка сказала, что это произошло именно в то время, когда ушли с помоста манекенщицы, закончилась мода и началась одежда.
– Замужем? Откуда деньги на жизнь?
– Я выросла в богатой семье. У родителей никогда не было необходимости думать о деньгах. Они живут вон там, за рекой…
Одда махнула ладошкой в сторону чёрно-оранжевого кленового парка.
– А я вернулась к ним на прошлой неделе. И уже не замужем.
Он не задумывался над тем, как звучат его ответы. Она удивлялась простой силе и уверенности неожиданно услышанных и непридуманных слов. Как будто чистая вода…
С таким же наслаждением, как и слушала, говорила сама.
– Чем займусь? Не знаю. Одна моя знакомая, бывшая балерина, работает в конторе по аренде башенных кранов…
Он чувствовал, что это забавно, но – правда. Спешил сам.
– Однажды был в жизни случай – я проснулся утром в чужой кровати в деревянных башмаках.
Мгновение промедлив, Одда расхохоталась.
– Признавайся, это были излишества?!
– Да, мы проектировали в то время скандинавам причальные сооружения в одном их морском городке, славно сошлись там с местными ребятами характерами. Весь вечер танцевали что-то национальное, много пили. Вот.
– Послушай, а почему ты сейчас так?..
Одда нахмурила брови.
– Ты ведь образован, правильно? Почему сознательно небрит? Почему в рванье?
«Вот оно!»
Вдруг захотелось ответить, набрав полную грудь прозрачного воздуха.
– …Посчитал, что жизнь закончилась. Зачем люди придумывают такую подробную ложь?! Я ведь делал всё возможное, чтобы наше счастье продолжалось, но со мной поступили настолько грязно, что захотелось немедленно содрать собственную кожу…
Тронув за рукав, Одда тихим движением попросила его остановиться у парапета.
– Поначалу много занимался архитектурой прибрежных зон, реставрацией и проектированием набережных, мои мысли были интересны и поэтому стоили дорого, а потом, после всего… Слишком многое напоминало, не мог ничего и никого видеть, делать такие же, как и тогда, движения… Почти для всех стал чужим.
Оставил для себя простую работу, простые обязанности.
Денег хватает.
Квартиру сдаю, сейчас – голландским студентам, тоже будущим архитекторам, прежние коллеги им меня рекомендовали.
Сам живу на реке, на плавучем дебаркадере портовой администрации, там знакомый капитан… Вот так.
С пристальным вниманием Одда отметила, как побелели костяшки его сильных пальцев, прочно держащие чугунный край парапета, но никак не могла видеть своё внезапно побледневшее лицо.
– И никого рядом?
– Если обезьяна протягивает тебе банан, то вариантов всего три. Ты некрасив, она умна, ты голоден. Кое-кто усмехался, предлагая мне мелкую помощь. Приходилось грубить.
– Хотелось выглядеть скромным?
– Многим скромность кажется чересчур вульгарным украшением.
– А компромисс? Пробовал?
– Компромисс, компромиссис, компромистер… Ради чего?
– Ладно, извини.
Потом Одда, строго глядя ему в глаза, угостила его на причале кофе.
– И не спорь – это гонорар за экскурсию.
Что было непривычным для обоих – они много смеялись.
– Ты говорила, что вовремя бросила свои модельные дела. Почему? Причины?
– Почувствовала, что затягивает. Не захотела продолжать.
– Морякам тоже знакомо такое…
Смеялись и не смущались быть откровенными.
– Счастлив тот, кто, услыхав вопрос «Когда вы последний раз занимались сексом?», смотрит на часы, а не на календарь.
– А куда смотришь ты?
Спрашивая, Одда тревожилась, оставаясь лукавой.
– На ту, которая задаёт мне такой вопрос.
Их день был долгим.
Когда уходящее солнце сделало реку красной, он заметил, что Одда устала.
– Всё, всё. Тебе необходим отдых. Я привык к таким прогулкам, а ты…
– Пока нет.
– Тогда прощай.
– До завтра? Соглашайся, смотритель! Сходим в кино. Во сколько?
Давно забытый запах утюга казался странным.
Линии тщательно отглаженного костюма поражали правильной геометрией, а с вечера ещё начищенная обувь – лёгкостью, сухим и твёрдым кожаным скрипом.
Первый раз за многие дни он так внимательно брился.
Где-то в одной из больших походных сумок нашёлся почти пустой флакон когда-то волнующего одеколона.
Рубашку и галстук он купил, запросто попросив капитана дебаркадера о кратком финансовом одолжении.
Фасон его почти позабытого белого плаща был вне времени.
Когда, полностью приготовившись, он выпрямился и встал перед высоким зеркалом в кают-компании – вздрогнул.
И это он был таким? Тогда, давно?..
К реке вышел заранее.
Ничего вокруг за прошедшие ночные часы не изменилось: тот же самый бетон новой набережной, брусчатка древней мостовой, неясное намерение восходящего солнца; редкие, привычные по своим утренним поступкам люди.
Другим был он сам.
Каждый шаг – как полёт, стремительный и точный. Тугие манжеты звали делать только значительные по своим последствиям жесты.
Горько и гулко прозвенела где-то в далёком парке осенняя птица.
Он коротко и нетерпеливо шагал из одного конца набережной в другой; желая сохранять приготовленное впечатление, зашёл под открытый навес музейного крыльца только когда упали первые и, как ему хотелось, случайные, капли дождя.
Через минуту ливень уже ревел потоками из водосточных труб, грохотал совсем близким рассветным громом.
От воды, наверх, к лестницам, быстро собрав свои удочки и рюкзаки, пробежали два рыбака.
Знакомые, но вряд ли они обратили внимание на высокого, в плаще и в строгом костюме молодого мужчину, что-то ожидающего у дверей музея.
Да и он просто отметил взглядом их бегство, с тревогой наблюдая за другими событиями, происходящими на дальнем повороте набережной.
Он знал этого старика на скрипучей коляске.
Каждое утро, если бывала погода, рыбака-инвалида привозил к реке сын. Ровно в полдень он забирал отца, помогая тому сделать несколько трудных шагов от парапета к коляске.
Старик всегда всем улыбался, приветствуя проходивших мимо людей удачным количеством пойманных рыбок в прозрачном пластиковом пакете.
Сейчас старик молча кричал…
Холодный дождь хлестал по тонкой спине, быстро прибив к пронзительно маленькой голове редкие седые волосы.
Рыболов сначала скрючился в своей коляске, не ожидая никакой своевременной помощи, рассчитывая только на скорое окончание дождя; потом поприжимал крохотные озябшие кулачки ко рту, что-то надумал, резко привстал, перевалился и выпал с сиденья на асфальт.
На коленях, по лужам, старик сделал несколько движений-шагов, толкая перед собой дёргающуюся маленькими колёсами коляску и часто, с заботой, поправляя связку удилищ, неаккуратно пристроенных поперёк подлокотников.
Миновав пространство ровных луж, у первых же высоких ступенек, ведущих от набережной на городской мост, старик попробовал было поднять коляску на препятствие, но упал. Коляска опрокинулась.
Кому другому могло показаться, что насквозь промокший старик кричит что-то злому небу, но он-то видел, что это были слабые слёзы бессилия…
– Давай, давай, приятель! Вставай! Ничего страшного, справимся! Ты пока держись за перила, отдохни, а я сейчас заброшу твой транспорт на мост, потом вернусь за тобой!
Дождь сохранял прежнюю силу, пронзая струями немногую оставшуюся осеннюю зелень прибрежных деревьев и с угрозой шелестя по шершавой реке.
Подбадривая, он уверенно улыбнулся, накрыл старика враз намокшим белым плащом и взвалил скрипучую коляску себе на плечо.
– Удочки…
– Извини.
Пришлось спешно нагнуться с ношей, собрать рассыпавшиеся по лужам невесомые разноцветные удилища.
Он чувствовал, как грязь с поднятых высоко колёс стекает на его уже совсем не твёрдый воротник рубашки, попадает в рукава; как насквозь, после первого же невнимания к глубокой луже промокли ботинки.
Оставил на мосту коляску, бросился вниз, к человеку.
– Ты это… ты иди, я теперь сам, справлюсь… парень, ты иди…
– Держи-ись, старик! Обними-ка меня за шею! Вот так, не смущайся!
Пожившее тело удивило лёгкостью.
В три прыжка он поднялся со стариком на мостик, опустил инвалида в коляску.
– Вот твои удочки, плащ оставь себе, накройся. Поехали!
– Нет, не надо!.. Погоди. Спасибо…
Издалека по пузырящимся лужам к ним мчался сын старика.
– Спасибо… Ты добрый.
И то ли дождь струился с мокрых волос на морщинистое лицо, то ли действительно это были слёзы.
«Ну, вот и всё, сюжет не для кинематографа…»
Он был уверен, что навсегда приучил себя не огорчаться, но ошибался.
«Грязный, мокрый, а она…»
Пассажирам проезжавшего в эти мгновения по мосту трамвая повезло – они увидали то, о чём нужно рассказывать замечательным и умным детям.
Два человека под дождём шли навстречу друг другу, сияя глазами.
Он – высокий, смуглый, в мокром и грязном костюме. Строгий галстук, белая рубашка.
Она – стройная, в тёмном платье. Красные туфли на невозможных каблуках. Спутанные ливнем волосы, только что бывшая шикарной причёска.
– Ты почему закрыла свой зонт?!
Одда в ответ засмеялась, дрожа тонким телом.
– Я всё видела. Я видела тебя… Хочу так, как и ты.
Не решаясь ещё обнять, он взял в свои руки узкую женскую ладонь.
– Глупая.
– Вчера я со страхом ждала мгновения, когда ты начнёшь лгать. Готовилась сразу же уйти… Ты был честен. Имея возможность и соблазн не раз удачно и незаметно обмануть меня, ты сознательно так не поступал. Но это невозможно! Таких людей я не встречала. Так что…
Опустив голову, Одда подала ему и вторую ладонь.
Дыхание и дождь разрывали её торопливые слова.
– Ты всю жизнь хотел говорить правду, а я очень долго ждала, чтобы мне не лгали. Есть смысл продолжать добиваться желаемого вместе…
Он хохотал молча.
– Ты что?
Всё же решился, обнял и нежно поцеловал.
– Согласен. Только если ты уверена, что хочешь это сделать.
«Это был ангел…»
Что ж, пора рассказать, в назидание всем разочаровавшимся, эту маленькую, совсем незначительную, даже крохотную историю; впрочем, и называть-то историей подобные события неловко, да и не история это вовсе, а так, простое совпадение воздушных потоков и человеческого счастья, укреплённого на этот раз молниями сильных характеров.
Всё началось не очень рано и закончилось к полудню. Последние слова, конечно, были сказаны поздним вечером, но услышать их главным героям уже не пришлось.
Так вот, к середине дня… Почему именно в это время? Потому что ветер, очевидец произошедшего, привык как раз к полудню, в самую жару, подниматься наверх, к знакомым лёгким облакам, и улетать в океан.
В тот раз, как обычно, ветер с утра развлекался в пассажирской гавани. Недолго потрепал узкие полосы красных и жёлтых флагов на мачтах деревянных парапетов, прогнал рябь по прозрачной голубой воде между дальними сваями, внимательно посмотрел, как поднялись там к взволнованной поверхности любопытные серые рыбы.
Помог, как всегда, огромному многоэтажному лайнеру прочно и тесно встать к причалу; подождал, когда подали трапы и по ним хлынули на берег тысячи разноцветных туристов, принялся радовать их гостеприимством приятных прикосновений.
Площадь около гавани привычно заполнилась во всём одинаковыми людьми, удивиться ничем не удалось и ветру стало жаль тратить на обыденность накопленную за ночь прохладу.
Скучно.
Он шевельнул бумажный зонтик в коктейле у какой-то пожилой пассажирки, суетливо успевшей усесться за столик уличного кафе; слегка тронул аккуратную лысину толстого господина в шортах, подошедшего к стойке бара; шутя, попробовал заставить зажмуриться небольшую светловолосую женщину.
Не получилось. Пролетев в бесполезном движении мимо, ветер упрямо развернулся и вновь, уже с усилием, прикоснулся к женскому лицу. Нет. Но что может быть неприятнее случайных сухих пылинок настойчивого ветра, попавших в глаза? Как же так?! Почему напряжено её лицо и невнимателен ко всему постороннему взгляд?
Она смотрела на того, кто сидел напротив.
Под матерчатым навесом кафе, на просторном деревянном помосте разместилось несколько больших столов, рассчитанных на отдых круизных компаний. По длинным сторонам столов стояли скамейки, а в остальном пространстве теснились стулья с наклонными спинками из узких коричневых досок, с большими мягкими подушками, призывающими спокойно и сыто откинуться на них во время послеобеденной неги.
Мужчина сложил руки за головой, глубоко вздохнул.
Европеец, недавний загар, белая рубашка в голубую полоску, закатаны рукава.
На руке – часы, чем редко отличались туристы с круизных лайнеров, считая их излишними на прогулке по жаркому городу.
Женщина и мужчина, пустая пепельница между ними на столе отодвинута в сторону. Ну, и хорошо: не нужно отгонять дым из-под нарочно опущенных ресниц.
Молчат.
По твёрдо сжатым губам мужчины сразу видно, что он рассержен. Так обычно сердятся люди, которые считают, что кто-то рядом неправ, а их собственная обида по-настоящему глубока.
На скромных плечах женщины – небольшая красная майка-кофточка, свободная, с открытым воротом, под ней ничего на теле нет, разве что видна тонкая цепочка с обычным тёмным крестиком. Светло-голубые глаза, вокруг которых – тени бессонной ночи. Лицо безо всякой косметики, рука от запястья почти до локтя забинтована, на тёпло-розовую кожу выбегает из-под повязки тёмный след недавнего удара.
Короткая юбка, белая, со смешными рисунками.
Ветер слегка прикоснулся к очень приятным на ощупь пышным золотистым волосам.
Говорила женщина тихо, смеялась – звонко.
На краю стола, около посетителей, улеглись в ожидании тарелок плоские соломенные подставки; в белой, с синим рисунком, фарфоровой вазочке, – крупные и низкие красные цветы. Вся обстановка уличного кафе проста, только в тени драгоценно блестят кольца салфеток – круглогнутые серебряные полоски.
Пытаясь с безразличием поднимать страницы меню, мужчина упрямо не смотрел на спутницу, а её мимолетные взгляды, по редким и жёстким мгновениям которых опытный ветер быстро понял причины такого отношения, были одновременно жалкими и умоляющими.
Он молчал, а она какими-то случайно придуманными словами понемногу лгала, потому что не хотела говорить ему сейчас всей правды, она ведь никогда в жизни не желала причинить ему боль…
Принесли напитки – большие запотевшие бокалы, глухо звеневшие льдом. Красный бокал и жёлтый, с банановым соком и клубникой.
Сначала она, играя в привычный рассеянный выбор, пододвинула ему красный, себе взяла жёлтый, потом, пробуя его рассмешить, быстро поменяла бокалы, и тут же, сдвинув их ближе, с лукавой улыбкой принялась пить одновременно через обе соломинки.
Он смотрел вдаль, за её плечи.
По небольшой припортовой площади, среди сувенирных магазинчиков тучно ходили крупные европейские мужчины и женщины в шортах, с фотоаппаратами, камерами, все в тёмных очках, часто в витринах отражались их почти одинаковые майки с похожими туристическими надписями. Многие перед сходом с корабля надели обувь на босые ноги, старики бледнели тощими икрами, по многолетней офисной привычке бодрились, поджав значительные животы брючными ремнями.
Напротив, через дорогу, шумело музыкой яркое молодёжное кафе.
Для ветра никто из них не был другом или даже хорошим знакомым. Он никогда не видел их раньше, прекрасно знал, как мало шансов увидеть этих людей и в будущем. Они были случайны.
Но пара за столиком его взволновала.
Может быть тем, что не радостны? Или потому, что у них не было биноклей?
Ночь светловолосой женщины выдалась явно беспокойной. Ещё несколько часов назад она много плакала…, а вот у мужчины, хоть он и чисто выбрит, в лихорадочном блеске глубоких глаз таится крик. Такими глаза становятся после долгих упрёков.
Он напряжённо сдержан, она старается быть нежной, скорее даже показать, доказать ему, что по-прежнему нежна.
Ел мужчина жадно, не пытаясь казаться. Отставляя одну за другой в сторону пустые тарелки, он уверенно резал горячее мясо, ломал кусками хлеб, пил из стакана прозрачную воду, изредка с искренним недоумением поглядывая на ленивых и давно насытившихся людей за соседними столиками.
Она пробовала то жёлтый, то красный напиток, брала с его тарелки ломтики поджаренного картофеля, вертела в пальцах и кусала лист салата. Вынужденная его молчанием молчать, рассматривала людей, облака, стеклянные украшения на ремешках своих лёгких туфель. Улыбнулась, медленно опустила под стол, на край юбки, себе к коленям, маленький фотоаппарат.
Пожилой усатый турист заметил её движения, посмотрел неодобрительно.
Она захохотала, показала сделанные кадры спутнику, но тот откликнулся медленным поворотом головы, твёрдым взглядом, и белозубая улыбка мгновенно угасла.
Уже лежали на соломенной подставке розовая бумажка оплаченного счёта и мелкие металлические деньги, но они почему-то не уходили.
Наклоняясь, женщина что-то негромко сказала, тревожно, дрожа пальцами, пробовала положить свою ладонь на ладонь спутника, ветер попытался ей даже помочь, прохладно пробираясь сквозь низкие настольные цветы, но не успел и мужчина с брезгливостью, как показалось ветру, освободил руку от прикосновения.
Просто встал, придвинул свой стул к столу, давая женщине дорогу.
Она, покраснев, улыбнулась, тряхнула волосами и вскинула на плечо маленькую холщовую сумку, расшитую цветными нитками.
Вверх от гавани. И ветер – вверх.
Было видно, что эти двое идут по узкой улочке просто так.
По дыханию, по плечам, по трепету человеческих губ ветер понимал, что им сейчас непременно нужно было что-то делать, даже неспешно, без цели, идти вверх по жаркому наклонному асфальту, но только не оставаться наедине там, где они были этой ночью.
Минуя почти половину пути к вершине холма, улица в дни захода круизных лайнеров превращалась в небольшой, прохладный и не очень шумный базар. Мало кто из туристов избегал соблазна его рядов, огромные кипы разноцветных товаров были заметны от самой гавани.
Всего лишь несколько минут – и стало похоже, что она забыла о тревогах.
Показывала ему забавные деревянные статуэтки, звенела гранёными камнями и кораллами тяжёлых ожерелий, примеряла на себя соломенные шляпы, легко толкала его плечом, смеясь… Он вежливо улыбался.
Женщина отвернулась к прилавку с керамикой, наклонилась, очарованная странными лицами маленьких человечков. Мужчина стоял позади, в полушаге от неё, и ветер отчётливо заметил, как он хочет привычно ласково прикоснуться к завиткам лёгких волос на трогательно тонкой шее…
Ветер сделал это за него. Она, так долго ожидавшая, в радостном удивлении обернулась, но мужчина пусто смотрел на неё, опустив руки в просторные карманы своих светлых брюк.
Она заторопилась, невнимательно выбрала что-то, он молча оплатил покупки, отошёл от прилавка, собрав ладонью сразу несколько бумажных пакетов.
В тени широкой пальмы, раскинувшейся на углу одного из перекрестков базара, скучали таксисты. Все в кепках, аккуратные в коротких рубашках.
Двое самых почтенных сидели на полосато-красных стульях, остальные стояли вокруг них, обмахиваясь подробными картами города. Были приветливы вниманием, медленны взглядами; высокий худой таксист сразу же закричал, предлагая услугу, но мужчина отказался, покачал головой и пожал плечами.
