Czytaj książkę: «Чёртовы свечи»

…Уж носятся сомнительные слухи, Уж новизна сменяет новизну…

А.С. Пушкин.

«Борис Годунов»

© Ступин А.Ю., 2020

© «Пробел-2000», 2020

Повести

Чёртовы свечи

Глава I

Купили мы на пасху свечей в церковной лавке. Магазинные, конечно, толще и дольше будут гореть, да и ароматы разные подобрать можно. Но праздник церковный, стало быть, и свечи решили поставить, в церкви купленные. Принесли, на стол выложили, а тут заходит соседка наша, пенсионерка, лет за семьдесят ей. Имя-то у неё сложное, старинное – Митродора, не выговорить, поэтому в доме нашем все её звали бабушка Мила, чтоб короче и проще.

Увидела она свечки и перекрестилась. Крестилась она по-особенному – двумя пальцами, так, говорила, её дед крестился. В церковь редко захаживала, потому что род их происхождением из староверов был, но сама-то она не очень и старообрядческие законы соблюдала: любила у телевизора посидеть, школу когда-то закончила, институт, работала и на пенсию вышла. Но вспоминать о родных вспоминала и на кладбище, как требуется, ходила, чтобы могилки их в порядок привести. И знала она разные сказания, которые ей в детстве сказывали, не для развлечения, а чтоб уму-разуму научить.

– Это что же у вас, Андрей, свечи?

– Свечи, в церкви купили, чтоб к празднику подготовиться. К Пасхе. Вечерком в праздник зажжём, у камина сядем. Чай пить будем с яствами разными. Заходите.

– Благодарствуйте. Чай – это хорошо. А только свечи все проверять нужно.

– Что же их проверять-то, не лампочки электрические, в церкви купили, там плохого не подсунут, не частная лавочка.

– Не частная, а быть по-разному может. В свечках важно всё: состав, фитиль. Но гляди не туда, что сразу в глаза бросается, а что скрыто. Тут особые знания потребуются.

– На колдовство намекаете? Кому это нынче нужно? В мухлёж с составом поверим. Нынче молоко – не молоко, сыр полу-съедобный, колбаса трудноперевариваемая, масло сливочное только для смазки дверных петель годится. Ну а свечи – что ж, натолкали туда всего, лишь бы горела без копоти, да запах был бы помягче.

– Да совсем не знаете, молодой человек, о чём толкуете. Свечи – это вам не фунт колбасы купить, свечи столько бед натворить могут.

– Ой, да бросьте, бабушка Мила, что может произойти?

– Вот не слушаете меня… А знаете, что свечка для колдовства разного – это самый нужный предмет. Без свечи-то ни к Богу, ни к Люциферу не достучишься. Разные у них свечи-то, верно, но на первый взгляд ничем не отличаются.

– Ну в церкви уж, поди, определённые продают, для Бога.

– Вот среди церковных-то чаще всего чёртовы свечи и находят. Ну, пошла я. Что заходила, и не помню. Ладно, если что, ещё раз постучу.

И ушла. А мы смотрим на свечи, и такой у нас интерес проснулся, что решили мы, не откладывая, к соседке наведаться, а хозяйка она по-старинному гостеприимная, не чета сегодняшним, и порасспрашивать. А если не с пустыми руками к ней заявиться, а с хорошими шоколадными конфетами, которые она очень любит, так выведаем у неё всё про тайны свечные и чаю напьёмся с вареньем и вкусными пирогами.

Так и сделали. Пошли на следующий день втроём: я, как специалист по пирогам и сказкам, доченька Лиза с коробкой шоколадных конфет и жена Лариса с пачкой замечательного цейлонского чая. Жила наша хозяйка этажом ниже прямо под нами. Спустились по лестнице, звоним. Не открывает. А ведь договаривались, не похоже это на нашу бабушку Милу. Как бы не случилось что.

«А я мусор пошла вынести, гляжу: полное ведро, успею, думаю, пока вас нет. Проходите, проходите, дверь-то не заперта», – снизу голос её раздаётся, мы и зашли.

Квартира как квартира, две комнаты, всё как обычно. Ничего такого таинственного староверческого в помине нет. Зашла хозяйка, поохала, нас пожурила, что мы такие дорогие конфеты и чай принесли, накрыла стол, самовар электрический поставила, чашки с блюдцами, большую тарелку с пирогами разными, вазочки с вареньями и конфеты наши на край стола, не помещались уж. Пока самовар кипел да чай заваривали, она нас со своим семейством знакомила, фотографии фамильные показывала, вещи старинные.

– Много наших-то из России в те годы уехало, когда реформа церкви была. Кто куда: кто на Урал, потом дальше, в Сибирь, на Алтай, а кто вовсе за три моря. А мои родные остались. Жили тяжело, все на них пальцами показывали, но Бог не выдаст, свинья не съест. Вот и чай готов, вначале чай попьём, а потом я уж вам поведаю про свечи. Очень осторожно с ними нужно быть, столько зла в них может оказаться. Сколько людей погубило это. Ох-ох-ох…

Я хозяйку поправлять не стал насчёт тяжёлой жизни староверов.

В первые годы реформы церкви жизнь у них действительно была не сахар: и ссылали, и били палками, и сжигали, как протопопа Аввакума¹, но время прошло то, а потом выходцы из старообрядцев в России видное место стали занимать. Известные фабриканты, меценаты Морозовы например, тоже были из старообрядцев. А сколько их по Сибири, Уралу было? Соль земли русской.

Когда чай был выпит и чашечки перевернуты дном вверх, как раньше делали, чтоб хозяева не наливали больше, а мы много благодарили хозяюшку за чай, пироги вкусные; бабушка Мила, расчувствовавшись, села с краешку стола, поводила рукой по скатерти, крошечки убирая, и начала сказывать:

– Дедушка мой рассказывал, что у них в семье свечи сальные готовили сами. Воска было мало, а о парафине-то и вовсе не слыхали ещё; знать не знали, что это такое.

В свече что есть – внешнее тело её и фитиль. Фитиль, он везде есть: и в свече, и в керосиновой лампе. Только в керосиновой лампе он в керосин опущен, и горит не фитиль, а керосин. Вот и в свече горит не сам фитиль, а то, в чём он заправлен. Фитиль, конечно, тоже сгорает вместе со свечой, но сам он на яркость пламени мало влияет. Его из разных ниток крутили, где из льна, конопли или хлопковой нити.

Свечей для церкви много выпускают, да зачастую при храмах сами свечи тянут. Замечали, наверное, как быстро служки в церкви свечи убирают, поставят прихожане свечку, она до половины сгорает, а её уж вниз сбрасывают. Огарки на переработку несут, перемалывают их в порошок и опять свечу тянут. Из двух проданных одна новая выходит. Ну да я не в осуждение. Свеча, как молитва, от души к душе или от нужды к нужде. Молитва не длиной сильна, а помыслом. Человек – не посулом, а промыслом.

Но свечи в старину держали в домах, потому что ничего другого не было. Лампы керосиновые позже появились в избах, а электрический свет-то совсем, почитай, недавно. В Сибири в некоторые деревни электричество подвели в 60-х годах; уж и города восстановили после войны, и пятилетки выполняли, и коммунизм строили, а в деревнях всё как встарь: керосиновые лампы да свечи. Для освещения свечи покупали в обычных лавках, а для молитвы в церковных. Так и жили.

И вот однажды в одной губернии, до революции это было, разразился скандал, дело до суда дошло, а под суд попала женщина, которая якобы продавала заколдованные свечи. Газеты писали, либеральная общественность возмущалась, дескать, у нас не средневековье, так мы до церковных костров дойдём, чтобы женщин из-за церковных предрассудков суду предавать, чуть ли не на костре сжигать.

В народе же говорили так: одна купеческая семья, не богатая, но не нуждавшаяся, купила на ярмарке в лавке у одной женщины красивые свечи, якобы пасхальные, праздничные, семейные. Пасхальные раскрашены по-пасхальному: с церквушками, колоколами, пасхой, а семейные с детишками, собачками, избами. Пришли они домой, положили свечи в ящик, а вечером решили одну семейную зажечь, уж больно она красива. А на ней собачонка и мальчик с саночками у горки стоят и снежинки красивые вокруг них. Очень нарядная свеча. Подожгли фитиль, свеча осветилась и стала ещё красивее, глаз не оторвать. И запах по дому пошёл приятный. Пили они чай вечером, радовались. Свеча таяла, вот горка исчезла, вот собачка, а потом и мальчик, по частям: головка, туловище, а когда хозяева спать уходили, на огарочке только валеночки и оставались. А я не сказала, в семье-то были папаша с мамашей да детей двое: девочка и мальчик, погодки лет девяти. Хорошие такие дети, послушные.

Утром проснулись родители, как всегда, рано, часов в шесть. Детишки спали ещё, а отец умылся, позавтракал и в лавку отправился, товар должен был прийти. Все хлопоты по дому на плечах у жены были. Держали они двух работников, чтобы по двору и в доме порядок был. В хлеву-то у них четыре коровы были, куры в курятнике, поросят выращивали. Большое хозяйство было. За делом время быстро летит, смотрит хозяйка, стрелки часам к восьми подходят, пора детей будить. Заходит она к ним в комнату, будит девочку, подходит к кроватке мальчика, а она пуста. Вначале не придала она значения этому, только не нашёлся мальчонка ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину. Пропал. Сгинул без всяких следов. И что ещё, собачонка его тоже пропала.

Забегали все, отец команду снарядил, полицейские пришли, всё обыскали, все местные закоулки, лесочки, бродяжек опросили. Никто не видел, не слышал. Пропал, как и не было его. Тогда про свечи никто не вспомнил, убрали их в дальний ящик, не до праздников стало.

В те же дни в том же месте покупали свечи и другие люди, но ничего похожего не приключилось. Только кто-то с соседней губернии приезжал на ярмарку, купил свечи с коровками и пастушком, очень им понравились, так вот у них всё стадо с пастухом и пропало, когда свеча догорела. Ну пропали и пропали, посудили, что воры угнали или сам пастух в сговоре был. Такое случалось. Время шло.

Но как-то гулял по ярмарке купец с семейством. Богатый такой купец, из староверов, и зашёл в эту самую лавку, увидали его домашние свечи дивные и выбрали себе с десяток самых разукрашенных. Вечером зажгли и наутро тоже обнаружили потери: пропала у них лошадь с санями и кучером, шесть гусей и бычок. Если бы только это, махнули бы рукой, но банька на берегу озера испарилась, будто её и не было. Тут купец-старовер смекнул и побежал к своим знакомым, а те его на бабку вывели, та ему и подсказала, в чём дело может быть и кто всему виновник.

Поутру следующего дня собрался народ, впереди купец, и пошли они все толпой к лавке той. Солнце только краем над крышами изб выглянуло, снежок хрустит под ногами, морозец небольшой, а от сотни глоток пар валит, разгорячились люди, шумят, кольями машут. У лавки успели в ряд полицейские встать, не пускают никого, а сзади них казаки на лошадях, для порядка.

Тётку ту, что в лавке сидела, вывели, усадили в сани и свезли в участок. Потом вот суд начался. Газеты шумели, прогрессивная общественность горой за тётку встала. Посадить её не посадили, но из города она уехала, пропала без следов. На суде она тоже мало говорила, всё только в платок куталась и голову низко опускала. На все вопросы отвечала: «Не знаю, обман всё это, наговоры из зависти». На суде выступал адвокат, который клялся, что при свидетелях сжёг с десяток свечей из лавки и ничего не произошло, ничего он не потерял, кроме времени. Город в конце концов стал успокаиваться. Лавку ту снесли, тётка исчезла, а вместе с ней и адвокат; откуда он взялся, никто не знал.

Месяца два или больше город жил привычной жизнью, из новостей были только свадьбы, похороны, смены фамилий, мелкие кражи и пожары. Сошёл снег, с саней пересели на повозки, телеги, дрожки, пролётки.

Однажды видавшие виды дрожки привезли от вокзала к гостинице человека, по одежде сошедшего бы за приказчика или купчишку: слегка поношенный сюртук, сапоги, картуз, жилетка с часами в кармашке и серебряной цепочкой. В руках у него был саквояж вроде тех, что носят с собой врачи. Бородка у него была аккуратная, коротко стриженная, на носу пенсне. По одежде так купец, а по виду так доктор или учитель.

Он поселился в одном из номеров и просил его не беспокоить. День просидел, потом вышел на следующий день утром, заказал чаю и пирогов в номер. Позавтракав, отправился в город. Ходил там, где стояла ярмарка и та лавка, где продавали странные страшные свечи. Записывал что-то, а после обеда зашёл в полицию. А там ахнули, к ним приехал чиновник по особым делам, который ведёт религиозные дела, в том числе и связанные с колдовством. Так вот он сказал, что в наш город ведут следы тайной организации ведьм – «Последняя свеча». Их главных организаторов повесили в Испании, а простые члены разбежались по всему миру. Следы некоторых привели в Россию. То, что они там колдуют-привораживают, деньги с наивных людей берут – это мошенничество. Тоже уголовное преступление, но мелкое и не тяжкое; однако, зарабатывая на мелком обмане, эти ведьмы-колдуньи собирали деньги, чтобы раз в год отливать семнадцать свечей. Почему семнадцать? Такое у них правило или поверье.

Из чего свеча и фитиль сделаны – тайна, только если эту свечу зажечь, то погасить её невозможно, даже если в реку бросить; и всё, что на свече было изображено, сгорает, в смысле бесследно пропадает: люди, животные, предметы, дома… А если в ней был залит, например, волос человеческий или какой-нибудь предмет, ему когда-то принадлежащий, скажем, пуговка, то этот человек тоже пропадал. Можно было бы решить, что свеча сварена с добавлением ядов, но люди, предметы исчезают полностью, без остатка. Как будто их не было на земле. Праха не найти.

В полиции важного гостя выслушали с вниманием и обещали всяческое содействие, но, когда тот ушёл, посмеялись над фантазиями в Министерстве внутренних дел: «Нам бы их заботы».

А чиновник, звали его Александр Андреевич Романовский, тихо жил в гостинице, бродил по городу, беседовал с извозчиками, купцами, бабами на улице, детишками и внимания особого к себе не привлекал. Только всё в книжечке своей помечал, которую с собой носил.

Время шло, но однажды нашли его мёртвым на берегу реки у старой рыбацкой избушки. Глаз у него не было, а рот был залит свинцом. Такого преступления в городе ещё не совершалось. Начальник полиции подал в отставку, и его уволили вместе с его заместителями. Понаехали в город комиссии и сыщики, только никого не отыскали. Тело отправили в Санкт-Петербург, а когда уезжали комиссии, то будто бы какой-то самый главный из них сказал, что «таких специалистов, таких экспертов-учёных, как Александр Андреевич Романовский, на весь мир и десятка не наберётся и что это огромная потеря для России. Не уберегли».

Баба Мила на этом месте сделала паузу и предложила остановиться и снова попить чаю. Мы были так заворожены рассказом, что согласились быстро, только бы нас не выставляли за дверь. Но ведь было уж поздно, и часы что-то били, и за окном ночь стояла, а так было хорошо и по-семейному уютно.

– Ну что же, если понравилось, то милости прошу в другой раз. Пусть наши встречи будут постоянными. А день и час позже назначим. Само всё решится, не загадывайте.

Глава II

Когда мы вернулись домой, то, не сговариваясь, решили, что, наверное, не стоит зажигать свечи. Не то чтобы мы поверили всему, о чём рассказывала бабушка Мила, нет, более того, мы шутили про «свечные ужасы», но… вообще решили, что свечи, как и любой другой товар, нужно покупать у проверенных поставщиков. Без свечей праздник проведём. На этот раз.

– Меня задевает не то, что мы будем сидеть за столом без свечей и что праздник будет неполным. Со свечами уютней, и привычней… Причина. И запрет. По сути, нам запретили это делать. Напугали. Создали фобию. И вот мы боимся. Может, в этом дело? Атеистический терроризм, – рассуждал я на кухне.

– Ты же больше агностик, чем верующий, – напомнила Лариса.

– Я – агностик, когда слушаю бред проповедников о сотворении мира и подчинении воле мифического творца через посредническую контору церковь. Не верю я этой франшизе. Но когда праздник, то я за праздник, если это не варфоломеевская ночь и не культ принесения человеческих жертв в честь языческого божества.

– А что такое «варфоломеевская ночь»? – спросила Лиза.

– В году так…

– Тысяча пятьсот семьдесят втором, – подсказал мне старший братец Лизы, Миша-Всезнающий.

– Очень может быть… Я этот раздел истории плохо помню. Я тогда пару лекций пропустил из-за соревнований. Помню, что было это в праздник святого Варфоломея, в августе. В Париже. Тогда католики за ночь убили не менее тридцати тысяч людей, которые называли себя гугенотами.

– А гугеноты кто?

– А гугеноты – это не карлики, не чудища злобные. Такие же французы, как те, кто их убивал, только у них были другие взгляды на мир. Их за это убили. Там всё сложнее было, конечно. Такие имена всплывают в памяти: Екатерина Медичи, королева Англии Елизавета. Лиза. Король Генрих. Кальвин²…

– Их казнили?

– Нет… Гугенотские войны перед этим были. Вся Европа воевала: Франция, Германия, Англия, Швейцария… Никто в стороне не стоял. Что мы знаем о прошлом? Люди обрабатывали камень, потом металл, потом другой металл, потом усложнили техники… Вместе с этим менялись и мифы, философия. На смену мифологии «шлифованного камня» пришла «мифология металлов», самая богатая и сложная, не помню, у кого читал. Но потребность в мифах осталась. Они изменялись, время жизни любого мифа коротко. Над бабушкиными представлениями о Боге, живущем на облаке, смеялись старые атеисты.

– Атеисты это кто? – спросила Лиза.

– Атеистами называют людей, отрицающих существование Бога.

– Понятно.

– Но сегодня знания лишь расширяют возможности человека. Информация доступна тем, кто в ней нуждается. Вот книга. Её читают. Когда я изучал период становления советской культуры, то заглянул в архивы библиотек. В те времена от библиотек требовали отчёты: сколько читателей записано, что читают… Я выяснил, что читали мало – вроде записывались, а книг не брали. Может быть, и не записывались, библиотекари сами списки составляли для отчётности.

Библиотеки пустовали. Люди в своём большинстве не нуждались в знании абстрактном, в том, что они не применяют на практике. Да что там, помню, в студенчестве ездили на сельхозработы. В свободное время хаживали в сельскую библиотеку. Там замечательная подборка книг была, все классики, и русские, и зарубежные, но похоже, что книги эти до нас никто не открывал. Некоторые из них неразрезанные стояли. Люди сами лишали себя возможности видеть больше, чем они получали в результате опыта.

Представьте: огромное хранилище Информации – «знание абсолют»… Это не книга, это, если можно так себе представить в сегодняшних образах, «информация-программа». Ввёл значение – получил решение. Некий Творец – единственный космический программист. Познать все тонкости программы невозможно даже на статическом уровне, а она развивается, расширяется. Не угнаться. Если нам удаётся войти в эту программу, мы получаем ответ на свой вопрос. Как туда войти, непонятно. Но люди творческие называют вход «вдохновением». В науке, искусстве: дождался – получил.

– А свечи? Из этой же программы?

– Не знаю. Может – «вирусная программа»? Такая вот простенькая программка, и гадит, ломает, вводит в заблуждение, отвлекает от основного. Террорист-программа. Можно предположить, что в любом знании есть прореха временная. Если предположить, что «мир, вселенная» – это только болванка, на основе которой выстраивается колоссальный проект, то там всегда будет место для отставания развития одних частей от других. Это нормально.

Дитя развивается, и у него в момент роста естественны диспропорции. Так и при совершенствовании или развитии Вселенной появляются эти самые диспропорции. Творец, назовём нашего программиста так, – единственный, кто устраняет диспропорции, согласует элементы программы-информации, развивает её. Но наше время и Его время не совпадают. Для него – мгновение, для нас – века. Это и древние понимали. Но кому сегодня нужно создавать эти «программки-вирусы», вопрос.

Заморочил я голову себе и своим домочадцам. Ничего не понятно, одни вопросы.

Случилось так, что мы долго не встречались с нашей соседкой. Прошли многие праздники, как закладки в большой книге буден: листок, открытка, ленточка – всё равно. Уже новая осень, короткая и невзрачненькая, воровала у лета последние денёчки: днём даже жарко, а ночами холодно. Дачники-огородники стали возвращаться на зимние квартиры. Вернулась и бабушка Мила. Она стояла у лавочки, где, нахохлившись, сидели три женщины непонятного возраста в старушечьих платках и платьях.

– Всё убрала. Дверь закрыла. Теперь до весны.

– Бу-бу-бу… – бурчали тётки из-под платков.

– Варенья наварила, яблок нынче поменьше было, а вишни…

– Пи-пи-пи. – Три головы шевелили губами и соглашались.

– Дочери хочу отправить в Ленинград, в Петербург отправлю им варенья облепихового.

– Гр-гр-гр. – Платки надвинулись на глаза: то ли соглашались, то ли возражали.

Подошли мы.

– Добрый день.

– Тс-с-ый вж-тень тень-тень-вж-вж. – Они что-то отвечали, кивали, как одно целое, как одно многоголовое существо, мы кивнули в ответ и, придержав дверь для нашей соседки, скоренько зашли в подъезд.

– Уф, сидят и сидят. Не старые, не молодые. На пенсию вышли и сели. Как приклеенные. Сразу старушечьи платки, платья из прабабушкиных сундуков подоставали, это чтобы люди не осудили. Какие люди? Кому какое дело? Живи себе и живи, меньше по сторонам оглядывайся. Ну как вы, что нового?

– Бабушка Мила, – влезла в разговор Лиза. – А что дальше со свечами было? Мне кажется, что свечи могли быть просто отравлены, а от трупов избавились.

– Гляди-ка, агентка выросла. Детектив из многоэтажки, – рассмеялась бабушка. – А знаете что, приходите-ка ко мне сегодня на огонёк. Будет время? Вот и прекрасно.

Было странно, что она нас когда-то пригласила, и не менее странно, что мы второй раз приходим в гости к даме, которую почти не знали. Она переехала года два назад в наш дом, а мы три года жили в этом доме. И она, и мы были новенькими. Здоровались при редких встречах, иногда из вежливости пару фраз добавляли. Потом её приход к нам.

Рядом с нашей многоэтажкой когда-то был храм. Его, понятное дело, забрали после революции, купола разобрали, открывались там разные государственные организации. Последнее время там была городская автошкола. В 1990-е храм вернули церкви. Началось восстановление. Мы туда заглядывали несколько раз в праздники, но что-то нас оттолкнуло, и мы продолжили ездить в Казачий собор. Это было намного дальше, но там мы чувствовали себя спокойнее. (Служба, воцерковление нас не интересовали; мы ходили на праздники в храм, как на реконструкцию исторического прошлого. Хор нравился.) Я в той автошколе-храме экзамены сдавал.

Соседка наша в церковь и так редко ходила, а в эту тоже – ни ногой. Говорила как-то, что раньше для церкви лучшие места отводились. Трудно вести разговор с Богом, зная, что с левой стороны от храма впритык ресторанчик и баня. Это точно: впритык к бывшему храму в старосоветские времена «прилепили» общественную баню и кафешку-рюмочную. И поди разбери, где больше каялись и очищались. Итак, мы друг с другом через такие разговоры и познакомились. Минутный обмен мнением на ступеньках. Второпях. Но пользы от них больше, чем от длинных застольных разговоров. Ступеньки либо сокращают расстояние между людьми, либо к закрытым дверям ведут.

Мы пили чай, нахваливали варенье из нового урожая и слушали.

– Что случилось потом?… Война с германцем случилась. Город зажил новостями с фронта: у кого забрали родственника, кто инвалидом вернулся, а кто в гробу. Про свечное дело вовсе забыли. Только то, что забыл, – не значит, что схоронил.

– Это как?

– Случилось что-то неприятное, время прошло, кажется, всё быльём поросло. Забыла и не вспоминаешь. А оно вон, опять в калитку ломится. Как война началась, то свечи ходовым товаром стали. Кому за здравие, а кому и за упокой.

Случилось это точно не скажу когда. Матушке моей соседка рассказывала, а сами представляете, две бабы говорят, солнце с луной спутают. То ли на излёте лета, то ли уж под осень 1915 года… Семья одна сына хоронила. Молоденький совсем, только юнкерское окончил, офицером стал и – на фронт, а там в первую бомбёжку под снаряд попал. Осколок ему живот вспорол. Умирал, говорят, сильно страдал. Родители от горя поседели, единственный сынок. Отпели его, похоронили. На девять дней пришли самые близкие помянуть, свечи зажгли.

Точнее, так было. Вечер, свечи стали зажигать, все зажгли, а одна ни в какую. Подымит и тут же гаснет. У неё тогда побольше верхушку сняли, чтобы фитиль подлиннее освободить, а из неё что-то потекло, и запах такой ужасный, как протухло что-то. Её выбросить хотели, а на случай был в этот вечер на поминках друг погибшего, то ли химик, то ли биолог. Его эта свеча очень заинтересовала. Он её в салфетку завернул и потом с собой-то и унёс.

Прошло время, как в полицейский участок заявляется этот химик-биолог и показывает результаты своих исследований. Следователи и сам начальник полиции так и ахнули. Они уж позабыли про тот страшный случай со свечами, когда ведь всю полицию перетряхнули, а начальника и его заместителей вовсе уволили…

– Так что там? Что там в бумагах, в исследовании было? Ну не томите, говорите быстрее, – взмолились мы.

– А ничего. Ничего в свече не было.

– То есть как? Как ничего? Ну текло что-то, состоит она из чего-то. А чему удивились в полиции и что тогда этот химик или биолог принёс? Для чего он в полицию-то пошёл? – торопили мы.

– В свече ничего не было. Это «ничего» и определил приват-доцент. «Оно» было, даже имело вес. Но «оно» не было похоже ни на один земной элемент или смесь элементов. Состав невозможно было определить.

– Ну дальше понятно, внеземная цивилизация…

– Потусторонний мир. Это в сериале было, как там его… Ну смотрели же…

– Нет, нет и нет. Возможности тогда у науки были не такие, как сегодня, но молодой учёный был очень расторопным и дотошным. Он попросил материалы, те, что остались от Александра Андреевича Романовского, того, что погиб когда-то страшно.

Так вот, тогда впопыхах многие его книжечки так в городе и остались. Не забрали их. В полицейский архив их сдали и забыли. Над приват-доцентом никто смеяться не стал, во-первых, городская знаменитость, кто из города провинциального таких высот достиг, а во-вторых, начальство помнило прежний смех, и чем он закончился для некоторых высших городских чинов. Повезло, что просто уволили. А ведь суд грозил. Это тогда, в мирное время, а по военным законам могут под трибунал подвести. Или того хуже – на фронт. На руки документы, конечно, ему не дали, но в архив пустили. Но при согласии, что с этой минуты при нём будут находиться двое агентов полиции, по очереди. Вплоть до его возвращения опять в столицу.

Учёный сидел в доме своих родителей, куда на лето приезжал отдохнуть, безвылазно неделю. Всё это время в доме дежурила полиция. Дней через десять один из агентов доложил начальству, что Дмитрий Николаевич Поклонов, так звали учёного, просит прибыть к нему в таком часу. Хотел ехать один начальник полиции, но напросились все заместители и следователи… К дому Поклоновых подъехали два экипажа, в которых разместилось шесть человек. Хотели больше, но начальник полиции был категорически против. Во-первых, неудобно людей пугать, а во-вторых, кто в участке останется?

Полицейские чины стояли в зале вдоль стены, а начальник сидел в кресле. У другой стены стоял химический стол, оббитый листовым железом, – стол для опытов. Химик внёс кусок свечи. Потом попросил у полицейского его револьвер и выковырял из него, к неудовольствию и стыду хозяина, махонький кусочек смазки-нагара. Потом вернул и попросил оставить оружие на столе, а смазку поместил в кусочке свечи. Поскольку свеча плохо разжигалась, он капнул в неё спирт и поджёг. Свеча горела, распространяя жуткий смрад, люди сидели, стояли, поднеся к носам платки. А когда она наконец догорела, учёный сказал:

– Ну всё.

– И всё? Мы приехали, чтобы увидеть, что свеча при наличии спирта горит всё-таки. Интересно, но как-то мало важно для нас.

– А вы больше ничего не заметили?

– Позвольте, позвольте… – запричитал вдруг следователь. – А где мой револьвер?

Револьвера, который лежал на стуле прямо перед всем полицейским начальством, перед людьми, у которых глаз намётан долгим опытом, которые бы не пропустили и карточного мошенничества, исчез.

– Больше я вам ничего не скажу, господа. Я должен немедленно отбыть в Санкт-Петербург, – сказал химик, всем своим видом показывая полицейскому начальству, что эксперимент закончен и их просят покинуть помещение…

– А как же моё оружие? Оно же казённое, я же его не терял, господин полковник?

– Разберёмся, разберёмся, что вы, право, тут. А вы, Дмитрий Николаевич, поедете в Санкт-Петербург только под конвоем, простите, под присмотром. Из дома – ни шагу, до вокзала вас сопроводят конные полицейские. А в вагоне с вами будут ехать наши лучшие агенты. В Санкт-Петербург я сообщу лично…

Не успел полицмейстер договорить, как вдруг зазвенело разбитое стекло: «Бах-бах», раздались выстрелы, а потом в ответ – «Бах-бах»… На улице началась перестрелка. Затрещали свистки, раздались крики: «Туда, лови его, туда подался, окружай!» Начальник полиции и все в комнате присели. Они достали револьверы и расположились между окнами, осторожно выглядывая. «Бах-бах» выстрелы снова, и пули отбили от стены штукатурку. Пыль, битое стекло. В комнате стало пыльно и жарко.

– Никого не задело? – прокричал полковник. – Все живы?

И вдруг на улице прогремел взрыв. Все в комнате присели от неожиданности, последние стёкла из окон вылетели, ранив стоящих рядом. Учёный-химик сидел у стены бледный, но не струсивший, только руки нервно сжимали салфетку.

– Быстро, даже очень. У вас кровь на кончике носа. Прямо в висок целились, – произнёс, пряча револьвер, начальник полиции. – Откуда же они узнали? Видимо, за вами давно следили. И проворонили вас. Им бы вас, Дмитрий Николаевич, раньше убить, простите за цинизм, служба.

– Всего полицейского участка не побоялись…

– Дом под охрану. Окна закрыть шторами. Сделаем всё хитрее. Что там, доложите, – спросил начальник полиции у вбежавшего городового.

– Стрелок подорвал себя, место оцеплено. Из наших один убит наповал, один ранен.

– Замучают теперь проверками, – завздыхали полицейские, но смотрели на начальника с уважением. Когда химик-то пригласил к себе начальника полиции, сотрудники ожидали, что тот посчитает тратой времени поездку к какому-то приват-доценту, дел, дескать, и так, много. Но полковник засобирался и поблагодарил за приглашение. Тут многие встали в тупик. То ли дело действительно того стоит, то ли начальник из себя либерала перед столичным гостем строит. Но, не обсуждая, многие напросились сопровождать его. И вот когда увидели происшедшее, смекнули, то ли у начальника чутьё волчье, то ли он что-то знал и скрывал от них.