Czytaj książkę: «Алексей Ваямретыл – лежащий на быстрой воде. Путь преданного своему хозяину камчатского самурая», strona 6

Но теперь ты и уснуть ведь уже не можешь, не держа в правой руке своего острого гусиного пера, и не рассказывая себе, и другим о них, об их жизни, об их всех переживаниях, об их истинных всех земных устремлениях….

И, вот теперь-то я сам как-бы и спрашиваю себя:

– Достигла ли нас та последняя пламенная вспышка Алексея Ваямретыла тогда, когда он, умирал в ноябре 2010 года моего замирающего сердца и, почему же оно так сильно тогда болело, что мне даже пришлось принять, кроме валидола еще пару маленьких таблеток нитроглицерина. А уж затем не, вызывая домой скорую помощь, так как эта острая загрудинная сердечная боль, как бы уже и утихла за десять или может быть за пятнадцать минут, что говорило мне самому врачу, что очередной приступ стенокардии удалось в этот раз хоть и с трудом, но всё же мне ликвидировать и успешно купировать его. И, ты можешь теперь спокойно дышать и никуда не спеша мыслить, и всё окружающее тебя осмысливать… И одновременно, еще понимать, что тебе именно теперь надо спешить писать это твой рассказ о нём и о его пути особом земном… Так как, такой второй же очередной приступ может для тебя, может он для твоей жизни, для твоего земного существа и, ты уж затем не успеешь и никогда не поведаешь другим о том, что тебя по-настоящему здесь на полуострове Камчатском волновало, что тебя от души тревожило и, что было для тебя истинно значимым и таким еще существенным…Ты сам тогда станешь той маленькой точкой, из которой, что-либо вновь произойдет, вновь вот так и вдруг родится… Чтобы из неё затем, что-либо вытянуть потребуется новый взрыв этой очередной сверхновой звезды, чтобы она своей яркой вспышкой из тогда далекого Космоса уведомила нас, что где-то рождается новая самая настоящая жизнь, рождается новый свой неповторимый космический мир, живущий по своим временным и по своим пространственным законам не нашего и вне моего сознания…

И, ты теперь озадачен часто, задаваемым самому себе же вопросом:

– А, что же будет завтра?

– Будет ли оно эта твоя боль завтра после вот такого же острого приступа, стенокардии, которая, а ты это давно знаешь, в 50 процентов случаев, а то и в 75 процентов случаев заканчивается… Ты всё хорошо знаешь и, естественно ты сегодня еще хочешь быть в той, другой части этой неподвластной тебе статистической качели, которая позволяет тебе еще сегодня и общаться, и еще так волноваться, и еще вновь и вновь творить именно сегодня…

– И, важны ли тогда будут для меня все эти проценты, выживших при остром коронарном болевом синдром, при остром приступе ИБС? – спросил бы я.

– Ведь тогда, и вся моя такая положительная, накопленная за шестьдесят лет физическая и энергетическая энтропия, медленно затухая, сравняется с окружающим меня, изменяющимся во Времени и в Пространстве миром и, то всё высшее Божественное творение, что только могли создать великое Время и бесконечное Пространство, а может даже сам Всевышний наш Вседержитель Иисус Христос, в чем с каждым днем всё меньше людей на Земле и сомневается теперь, тихо и легко растворится в безмерном, и таком безграничном космическом эфире, может еще и, флюктуируя своими теми не видимыми нами лучами, а может и навсегда умолкнув, как и многие-многие кто жил до нас. Она эта, моя особая физическая энтропия тогда, легко растворится в том вечном космическом безмолвии и, затем будет полная внеземная тишина, и то вечное космическое безмолвие, неподвластное никаким земным силам и уже, неподвластное никаким земным влияниям…

– А разве кто-либо из людей земных или моих родных, и знакомых знает, что значит эта вечная космическая тишина, что значит для нас всех это Космическое безмолвие?

– И существует ли оно, если мы легко и быстро переходя из одного состоянии жизни в другое, и мы легко затем превратимся в те бесконечные никем не ощутимые волны куда-то уходящего только нашего эфира?

– И, что означает это безграничное Космическое безмолвие?

Мы сегодня, мы сейчас попробуем вместе с Вами дорогой читатель в этом разобраться и в нашей хрупкой земной жизни, практически из ни откуда и вероятно довольно случайно, возникающей, и также внезапно уходящей, и так легко, тихо покидающей этот мир, но, всё же, оставляющих как бы и такой не заметный след о себе только ведь в нашей памяти и в детях наших, которых только мы и могли выпестовать, которых только мы и могли всегда и здесь на Земле еще, и так невероятно случайно обретать и страстно оберегать только их.

Наш Алексей Ваямретыл ведь всю свою такую короткую жизнь исповедовал путь настоящего японского преданного и верного своему хозяину самурая – тот истинный путь их воина, и ни на грань от этого не отступал он. Поэтому-то он, прежде всего, постоянно боролся и сам с собою, и вероятно еще со всеми нами, кто его хорошо знал и кто его сегодня помнил, да и помнит сегодня.

Он хотел с детства, с того дня, как себя осознал, как настоящего человека и помнил себя – хотел быть похожим на них, на великих и мужественных средневековых японских воинов-самураев. Он хотел, чтобы и его совсем недавно рожденный маленький сын Александр, знал буквально всё о самураях и вот я, помня его такое не обычное для нынешней жизни желание и по сравнению с ним, обладая полной свободой выбора в передвижении по миру, в том числе и материальную, однажды, будучи в очередной раз по своим издательским делам в Москве тоже и, тогда же в 2010 году зашел в какой-то магазин где-то в сентябре и это правда, сохранился в книге даже чек того магазина, я прогуливаясь по старым московским переулкам зашел где-то в центре в один из московских магазинчиков и, случайно в удивительном полуантикварном магазинчике случайно увидел прекрасную, отлично иллюстрированную книгу Томаса Льюиса и Томми Ито «Самураи: путь воина» перевод с английского 2008 год, издательство «Ниола-Пресс» и совсем бегло, мельком, пролистав несколько страниц нисколько, не раздумывая, решил её купить. И удивительно, а наш друг Алексей Ваямретыл именно в то же самое время, там на северной Камчатке вероятно безвести и уже неведомо как, пропадал для всех нас, только он был еще в своём агональном беспамятстве пил в домике остатки чистой речной здешней воды нилгикын мымыл, которая уже не давала ему ни тех жизненных особых своих сил, ни того водного вдохновения к жизни, которое у него было всегда и ранее…

Теперь-то я понимаю, что он довольно тихо ушел от нас всех, так далеко сначала собирать шикшу кедрача в далекую тиличикскую и в ту култушинскую тундру и, затем, уже совсем тихо в полном одиночестве так как мы рождаемся ушел навсегда никого не тревожа и, затем ведь не вернулся, и уже никогда он к нам не вернется, уже ведь никогда в этот наш мир и такой суетной для него мир не придет он.

И понятно, да и это так невероятно, и это так удивительно, что я, находясь буквально за девять тысяч километров от места, разворачивания тогда и тех трагических для всех нас событий о, которых хочется поведать всем, ведь я явственно понял, что становящийся в жизни, что еще растущий его парень, его сын Александр в нынешнем возрасте 3-х лет будет рад такому подарку и, когда он уж подрастет, он бегло прочтет и надолго он запомнит, и текст моей книги-памяти его отцу и вероятно сам поймет истинную земную цель довольно таки короткой жизни отца своего в душе его настоящего преданного своему хозяину камчатского самурая. А уж, последует ли он тому пути настоящего, преданного и верного своему хозяину самурая добровольно, последует ли он тому пути, выбранного его любящим отцом или также на этой великой камчатской, великой российской земле повторит путь своего отца легко, сгорев от еще неутоленной страсти жизни и такой вот неразделенной его любви к юной Айне и к сыну своему, именно к нему – его обожаемому, его первому и его единственному Александру.

И символично, что в истории мы знаем и помним еще имена Александр Македонский, Александр Суворов…., мой дядя Кайда Александр… Да, сколько их было знаменитых и не очень, смелых и трусливых, находчивых и отважных Александров, и таких для нашей истории великих, и не очень… все они когда-то жили…, все они когда-то страстно любили…, все они так как и он еще, и искренне здесь на землице нашей страдали…

– Да, разве же я экстрасенс? – спросил бы только теперь я себя.

– Да, разве я всевидящий? – повторил бы свой вопрос я.

– Да, разве я сам Творец и разве я сам Всевышний? Ведь я и не сам Господь Бог – Иисус Христос! И я не их корякский здешний божественный всевидящий и всё знающий ворон Кутх! – вот так говорю искренне сегодня я.

– Нет же, ни в коем случае! – продолжаю я свой диалог.

Но я понимал, что и альбом прижизненных фотографий его отца, сделанный мною в его память, и эта вот совсем такая не большая книга ему посвященная, будут, вероятно, лучшими нашими земными памятниками, которые мы с еще живым его лучшим другом Димой могли бы поставить не только на месте его кремации на возвышенности, обозначенной геодезистами, как здешняя высота 444, но и в душе его еще такого маленького и такого может быть не смышленого трехлетнего сына Александра. И вновь, мы видим в этом трехзначном числе высоты этот ритуальной сопки только уже три четверки, всё поглощающие три четверки, две его и одна Димы друга его, и они так здесь соединились, так как и Дима, когда-либо затем, отделившись от своего тела, будет наблюдать оттуда свысока за всеми нами, как мы медленно несем на своих плечах его младшего друга, чтобы ни о чем земном не думая, легко его предать всепоглощающему пламени нашей быстротечной земной жизни на этом костре из зеленого кедрача, символизирующего только нашу беспокойную и по-земному насыщенную жизнь….

А мы ведь сейчас, озабоченно печемся и радеем о той хрупкой душе его трехлетнего сына Александра, которому еще так много и, так тяжело надо трудиться, и столько ведь надо трудиться в этом, меняющемся вокруг нас мире. Ему еще ведь учиться и, необходимо долго и напряженно работать, а еще созрев и возмужав страстно любить и так по-земному, вместе с нами страдать по его отцу. И ведь, как и его отцу, Алексею Ваямретылу надо, прежде всего, как и тому японскому так преданному своему хозяину самураю ему научиться ежедневно напряженно и упорно трудиться, познавать нашу жизнь во всех её проявлениях, понимать и воспринимать весь окружающий мир именно таким, какой он есть вокруг нас, не пытаясь уже свершить того, что нам земным людям никак не по силам, не пытаться осуществить и достичь того, что как-бы выше наших земных человеческих возможностей, вероятно давно еще с нашего рождения, преопределенных для нас самим Провидением, а может и великим только нашим Господом Богом – Иисусом Христом. И, только следуя его вечным заповедям, и только трудясь над душой своею можно нам достичь земного может быть того особого самурайского просветления и осознания своей роли, и своего особого и единственного для нас самих места на этой такой круглой Земле.

– Только в этом вероятно и есть наша земная здешняя Камчатская жизнь, так теперь думаю я.

– Только в преодолении себя и своих слабостей, своей лени, своей неги и своего нежелания идти вперед, и одновременно нежелания идти навстречу друг к другу и будет, проявляться настоящая его и наша здешняя камчатская такая еще насыщенная жизнь…

___

«Если кто-то служит официально,

или живет при дворе господина

он не должен думать о сотнях

и тысячах других людей,

его должно волновать только

благополучие своего хозяина.

Не должен он также беспокоиться

о линии своей жизни

или еще о чем-то, что кажется ему ценным.

Даже если этот господин

окажется флегматичным…»

«Наградой самураю

«будет божественная защита богов и будд».

«Хагакурэ» Ямамото Цунемото (1659-1719).

И действительно, Алексей всю свою такую еще короткую жизнь был верен и следовал в своих действиях этому прописанному, этому скопированному им на бумаге кодексу поведения японского верного своему хозяину самурая.

Как-то он мне в своей извечной юной горячности упорно и настойчиво пояснял, что весь кодекс самурая сегодня хорошо известен всем нам, как бусидо или «Путь воина» и он сам еще тогда в своей юности выбрал этот путь и естественно, будет беззаветно следовать ему теперь постоянно.

И мог ли я, такой простой и еще, и смертный противиться его такому внутреннему желанию им ясно, выраженному, им же глубоко осознанному и, им же так за эти годы выстраданному.

– Откуда в его юную голову вошла эта самурайская японская идея?, – удивленно спрашиваю я.

– Ни его лучший друг Дима Кангин, ни тем более старший Александр Яковлевич, ни его родной брат Денис не ведали. Вероятно, всё таки в древнюю кровь его родной матери, коренной ветвейваямской нымыланки, урожденной из древнего корякского селения Ветвей, что была давно оленными коряками заложено на одноименной притоке реки Вывенки, было всё таки влито, что-то совсем не ведомое нам теми древними сильными японцами или еще и здешними айнами, которые вероятно 40 тысяч лет назад, в период оледенения легко достигли этих краев и, оставили свою теплую кровушку в здешней их корякско-нымыланской древней генетике, которую затем у наших нымылан и еще в его такой хрупкой генетике сохранилась, дав весь большущий здешний камчатский род Ваямретылов, который часто переводился им самим же, как лежащий на воде (или может быть лежащий на той их быстрой реке Ветроваям).

Алексей Ваямретыл же старшему Уголеву Александру с его другом Димой Кангиным часто, особенно когда выпьет пояснял, что окончательная рационализация взглядов самураев в Японии в современное их сознание бусидо и его такой величайший догмат были привнесены не так давно, всего где-то в ХVII веке, когда сами самураи начали воспринимать древнюю конфунцианскую идею о сверхчеловеке и, служить живым примером для низших классов. Во время, правления клана Токугава еще Тайра Сигесуке написал книгу «Бусидо Сосинсю» («Наставление человеку, вступающему на путь воина»), ставшего затем всеобъемлющим сводом правил бусидо и, возлагаемых на него надежд. Как и книга «Хукагурэ» она, как сегодня не удивительно нам, начинается с того размышления о том же вечном, а именно о естественной смерти, той неминуемой смерти, наступления, которой все мы люди земные часто так боимся и, которую страстно, живя презирал и нисколько не боялся сам Алексей Ваямретыл, в чем они со старшим другом наверное и кардинально отличались друг от друга, почему так долго, вероятно по началу их знакомства с Уголевым Александром и слегка не понимали друг друга. Но из-за этого, у них не было, ни обычных в таких случаях взаимных обид друг на друга, ни обоснованных претензий или даже, настоящего непонимания при их частом общении.

«Каждый, кто считает себя воином,

прежде всего, должен держать в голове

мысль о смерти и думать о ней днем и ночью…

до тех пор, покуда ты все время думаешь о смерти,

тебе удастся идти дорогой преданности

и, выполнения обязательств перед своим кланом».

«Хагакурэ» Ямамото Цунемото (1659-1719).

Это великое осознание нами земными людьми своей смертности, особенно в душе истинными воинами – самураями, рассматривается как побудительная причина к хорошему поведению, ибо почтительность побеждала леность и даже их может быть невнимательность друг к другу. Самурай, приучивший себя жить так, как будто бы каждый день для него последний никогда не будет вступать в бесполезные пререкания, потакать своим не здоровым желаниям, пренебрегать своими обязанностями или воспитывать в себе бесполезное влечение к материальным ценностям или может быть к большому комфорту.

Именно таким все мы и помним нашего Алексея Ваямретыла. Таким помнит его и старший товарищ Александр Яковлевич Уголев, хотя сам и в Апуке, да и в Тиличиках свои деловые офисы он оборудовал по последнему слову бытового комфорта, тем более, что это район-то Крайнего Севера и даже самого севера Камчатского полуострова и здесь климат, ох какой еще не европейский и естественно не Сочинский субтропический или даже не тот степной любимый им Крымский.

И мы, ведь все его друзья понимали, что размышляя о смерти, он всё-таки жил рядом с другом Уголевым Александром так же, как и настоящие воины-самураи.

Алексей Ваямретыл, без страха и без сожаления, размышляя о своей вероятной смерти, не называя её конкретное время, так как он не мог еще этого знать, вместе с тем, он всегда подталкивал себя к полноценной и такой насыщенной земной жизни. Он всегда, старался взять от неё сегодня по тому особому максимуму, на который только и способны все молодые, спешащие жить на «полную катушку» и, радоваться земной жизни и, без разбору беря от неё все самое лучшее, о чем они мечтали в своём детстве, или в отрочестве и не случись в ней такого вот неожиданного высокого и крутого обрыва, и не нужного для него поворота, то его богатая жизнь была бы вероятно и довольно длинной, да и не исключено, по-настоящему ведь счастливой-то.

А, был ли он тогда сам счастлив легко и так тихо, покидая нас и из последних сил прося, прощения только у своей единственной и любимой им мамы и у Айны, той вероятно еще нашей библейской Айны, которая вот так буквально с первого дня, с первого взгляда сводила его с ума, которая была им так любима и кроме, как о ней, другой женщины в своей жизни он ведь и не видел и, что важно не хотел бы и знать их! И уверен, что в последнюю минуту он думал о ней, прощался он с ней, понимая, что уж никогда вот так вместе, вот так рядом, вот так душа в душу, вот так сердце к сердцу… Только последнее слово начертанно его слабеющей рукою «…прости Айна!»

При жизни он ведь был ею всецело поглощен, он был ею по-особому, как никто другой из его ровесников пленен и уже ничто, даже его то внутреннее, то воинственное и еще то поистине что-то там самурайское не могло, проникнуть в их настоящие отношения, в их такую земную и сказочную только их двоих любовь. И вот, может быть только, покидая нас навсегда он уносил с собою практически еще и нисколько не утоленную его земную любовь к нам и ту настоящую, и искреннюю преданность молодого человека, который еще нисколько не насладился и вовсе не устал от этой-то его и их взаимной любви, который не вкусил её такие нам, совсем не ведомые прелести и настоящие её земные радости, прежде всего к ней – к его Айне, так как он постоянно думал о ней, не говоря уже о его отцовской гордости и страстной отцовской любви к своему сыну Александру, которого он так безмерно ждал, обожал, которого он долго ждал его рождения 9 февраля 2009 года, а затем, трепетно обожая и по-настоящему по-отцовски безмерно его любил, не расставаясь с ним малым ни на минуту.

– А была ли его Айна, его обожаемая Айна достойна его чистейшей, высочайшей такой, неисчерпанной, неисчерпаемой его любви, тогда и, даже сейчас?

– Не предавала ли она его единожды или может быть однажды, и уже навсегда, когда решилась соединиться своей горящей страстью женской плотью может быть один единственный раз в постели с его старшим другом Димой Кангиным?

И вот, я сегодня 22 января 2012 года после дня равнодействия и после настоящих подмосковных крещенских морозов нахожусь здесь, приехав на комфортном автобусе «Мерседес» из великой и древней Москвы, я одиноко стою с не покрытой уже полностью седой головой в непередаваемо древнем Сергиевом Посаде, стою у гроба нашего знаменитого Сергия Радонежского, покорно стою я, приклонив свои колени у его нетленного праха, вероятно сохраненного для нас его потомков по воле самого Господа Бога – Иисуса Христа и по воле самого Провидения с того далёкого 1645 года, сохраненного для земных потомков до наших дней и ведь ничто, ни всемирное Время, ни даже бесконечное Пространство теперь и не смогут нас ним с разъединить…

И, ни в 1812 году французы, ни в 1941 фашисты (вся та немецкая орда) и вся Европа им и ему Гитлеру, помогавшая, так и не смогли сокрушить его земной здешний покой, его здешний земной вечный покой и в этом всём ведь величайший знак той нескончаемой Вечности самой радости жизни на Земле нашей, знак постоянной веры в вечную нашу жизнь и, веры во всеобъемлющую нашу христианскую религию, которая делит нашу жизнь на видимую её часть – здесь земную и на ту её неведомую никому из нас смертных – потустороннюю часть, о которой мы ничего не знаем и ничего мы не ведаем, но ведь искренне надеемся, что она есть и, что она еще и существует в виде для кого-то может быть и призрачного сказочного благоденственного рая для самих праведников и кипящего страстями ужасающего ада для настоящих всех земных грешников, коих здесь на земле не так и мало…

К большому моему сожалению, Алексей Ваямретыл делал только первые робкие попытки и ходил еще изредка с Уголевым Александром в Тиличикскую новую церквушку, чтобы по наставлению старшего его друга самому там поставить свечу за здравие и за упокой его всех родных.

И, старший, его всецело понимал и сильно на первых порах не настаивал, не принуждал его, а убеждая верить долго ожидал, что у него в душе проснется, и вдруг зародится та наша христианская истинная христианская вера, которая многие века русский Великий народ вела к истинному прогрессу, к реальному развитию и он старшего друга, думаю, тогда понимал. И я понимал! Ну, не мог Алексей Ваямретыл ведь стать так быстро и здесь после возвращения из интерната из Елизово, настоящим в душе еще и верующим православным христианином, так как в те годы с 1984 года по 2010 год не было еще по-настоящему возрождено христианство в полной мере на Камчатском полуострове. Ни в самих Тиличиках, ни в селе Хаилино и в том же покинутом людьми селе Ветвей, ни в том же селе Култушино и даже в Елизово, чтобы истинному и настоящему христианству, той внутренней вере в Господа Бога, в нашего Вседержителя Иисуса Христа, в его великий промысел вот так легко и довольно просто дойти до каждого из нас, таких хрупких и таких ведь смертных.

– Хотя, по крови-то он кто?! – спросил бы я.

– А кто он по крови? – как-то Александр Уголев спросил себя, заранее зная ответ, так как не раз о нём и думал, и понятно размышлял.

Его родная мать настоящая камчатская нымыланка, а его кровный отец? Отец, как мы узнаем далее у Алексея чистокровный русич, может быть с тем небольшим замесом всех кровей даже тех древних свободолюбивых и вероятно половских древних искони славянских его кровей, которые обитали на степных просторах между берегами Старого Оскола и бурного Северского Донца, которые часто и тихо питали Великий наш Дон, унося затем свои воды в Азовское и Черное моря, а уж затем соединяясь с водами великого Мирового океана и еще возвращались на нашу многострадальную землю в виде летнего жизнедающего дождя, превращаясь в колосящиеся поля налитой силой пшеницы, там на моей родной Белгородчине и на моей Харьковщине и, идя волной красной анадромной рыбы, позванной вечным хоммингом в здешние Камчатские реки из никем еще полностью не изведанных жизньдающих здесь глубин такого необъятного и такого загадочного здешнего распластавшегося на тысячи километров и на север, и на восток, и на юг Тихого океана.

– Так, кто же он здесь Алексей Ваямретыл?! –теперь и часто переспрашиваю я. – Кто он такой, вот только в переводе обозначающийся, как лежащий на воде, на чистой воде –нилгикын мымыл?

– Кто же он на самом деле, этот лежащий на этой такой быстрой речной Воде или на великой реке – Ветвейваям!?

– В душе его – он истинный тот древний японский самурай и еще настоящий и он же храбрый воин, – пытаюсь теперь не совсем уверенно ответить я Вам, – а по жизни – настоящий божий он человек и верный, и преданный, и безмерно любящий муж, а в семье – совсем, непокорный младший баловень сын и одновременно такой заботливый отец, а в его сознании, в его душе – он такая трепетная любящяя и переживающая душа, и не только за неё, за свою любимую Айну, свою божественную и обоготворенную им самим Айну, но еще он конечно же, переживал и за своего маленького сына Александра, одновременно волнуясь и за судьбу своей дочери Дианы, как бы и не зная как быть ему самому со всеми нами, его многочисленными друзьями, которые может быть часто были не совсем справедливыми к нему, не совсем к нему и к его всем начинаниям доброжелательными, а порою и такими еще строгими к его ошибкам и всем его жизненным промахам…

А еще, быстро жил он и мечтал он всегда быть настоящим воином и полностью верным древнему учению японских преданных своему хозяину самураев, которое он усвоил в совершенстве буквально с раннего детства, буквально с первых прочитанных им о них книг, которые он умел достать и прочитать про его любимых самураев.

Ведь Алексей Ваямретыл с раннего детства собирал по крупицам всё о своих любимых японских самураях. Куда бы его не перебрасывала судьба: в школу интернат в Хаилине или может быть в Паланский интернат или в сам город Елизово у него была всегда в рюкзаке довольно увесистая папка с фото, а также с собранными им же вырезками из газет и еще с его каллиграфичными выписками из многих книг, которые он ранее сам прочитал о японских самураях. Он, их эти вырезки долго собирал в каждой библиотеке, куда его забрасывала судьба, он часто их перелистывал, восхищаясь той их восточной чистотой, не замутненных мыслей их, мужеством поступков тех древних японских преданных своему хозяину воинов и ему хотелось быть таким же мужественным, таким же чистым в помыслах и еще, полностью непогрешимым во всех своих земных поступках самураем.

И, он следовал им всю свою двадцатипятилетнюю жизнь, чтобы однажды сказать и в не четко, написанных еще сохраняющем такую не передаваемую теперь каллиграфичность его почерка на том совсем не большом и случайном клочке бумаги, который мы сегодня держим в своих дрожащих руках:

«Айна, мама…

кажется, я умираю.., прости.., что так получилось!!!

Береги моего сына Ал…кс.. ра___»

И дальше черта или стрела, ни сил, ни уже возможности, ни двигаться, ни писать, как у тех узников Маутхаузена, которых и месяц, и два не кормили, и даже не поили их…

Дальше тишина и полное безмолвие только его вечности…

А дальше тот особый их ритуально-погребальный костер на высоте 444 недалеко от райцентра Тиличики, на той высоте с которой видны сопки его родного Ветвейваяма, видны на взгорке его земли обетованной разбросанные по берегам сопочки, которая могла его спокойно кормить и оберегать его и, такое его быстрое вознесение той трепетной души куда-то далеко буквально на сами высокие небеса ко всем их верхним людям…

И, что же он еще хотел и что он не мог сказать этими не чётко, написанными точками или даже размашистым прочерком в конце его предсмертной записки?

И затем…

И затем, для него ведь наступила реальная и настоящая вечность!…

Та для других, беспросветная вечность, куда и мы, не зависимо от богатства или от бедности, от ранга и от места, занимаемого в нашем завистливом обществе скоро все погрузимся, нисколько не завися от наших собственных желаний и, усвоенных за длинную жизнь предпочтений или от нашего может быть осознанного выбора, так как на процесс нашего умирания и самой нашей смерти никто из нас не может повлиять, никто её неизбежный приход не может как-то и отстрочит его, будь бы он хоть семь пядей во лбу.

Для него тогда на его последнем ритуальном костре наступил вечный его покой и, успокоение его беспокойной, и такой еще трепетной его души!…

– И, всё его земные волнения, всё то, что его так тревожило – теперь вот уже ведь ничто. говорю сильно волнуясь я. – Всё теперь тлен!…Теперь и не важно, и теперь и сейчас не существенно всё-то, о чем он так волновался еще буквально вчера!

– Для кого не важно?

– Для него или для нас?

Он жил этим, это было его существо, а иначе, а по другому он естественно не мог, так как и те японские сказочные самураи никогда не отступают от своих принципов и только настоящее их бесстрашное харакири, может подвести настоящий итог, только мужское и мужественное их харакири показывает настоящую его силу и настоящую твою убежденность да и крепкую твою веру.

И вот это его такое особенное харакири ведь выше всех наших пересудов, он намного выше всех наших волнений и презрений к нему или к его неоднозначной и такой вот насыщенной быстро текущей и быстро угасающей жизни…

И все, его самые высокие внутренние самурайские принципы, все его такие воинственные замыслы, весь его трепет истинной преданности своим, как он думал друзьям, а вернее товарищам, а еще правильнее его на земле этой Камчатской попутчикам на его такой короткой тропе.

– Где же они, его «друзья» теперь? – спрашивая Вас волнуюсь я.

___