Czytaj książkę: «До и после политики»

Книга издана при содействии Всемирного Русского Народного Собора

Вместо предисловия

Олег Охапкин (1945–2008)

ПАМЯТЬ

В память вечную будет праведник.

От слуха зла не убоится.

 
И мы оставим память о себе
На этой вот земле, земле России,
Но вечную ли память, – вот вопрос —
Вопрос для нас и для самой России.
Ведь жили мы не о едином дне,
Но будто бы и время нас не знало,
И потому ушли туда, где нет
Ни времени и места, ни того,
Что звали мы своим в родной России.
 
 
Но и в такой беде запомнят нас.
Мы жили для того, чтоб наше дело
Не нашим, но вселенским нарекли,
И в этом – наше самоотреченье,
Неколебимый православный Крест,
Неколебимая России вера.
И если что останется от нас
На кровной и прославленной земле —
Великий день Димитровской субботы.
 
 
Да, воины мы были. Наша брань
Останется другим. И слава Богу.
Без бранного святого ремесла
Нет Церкви, нет семьи и нет России.
Воинствуя и жили мы. И смерть
Была для нас таинственной победой.
И в радости, и в муке, и в слезах
Мы оставались верными, никтоже
Да не изобличит и наше горе.
 
 
И наша память в землю перейдёт
И станет нашей Родиной священной,
Откуда нас, работников Своих
В Пасхальный день восставит Бог России,
И вечною тогда и наша память
Да явится из тайны наших дел,
А ложная молва да сокрушится
Как призрачная сила клеветы
Пред явленною мощью нашей правды.
 

(14.04.1982, Ленинград)

Где джентльмены ищут нефть

Любимое занятие интеллигента – ожидание у моря погоды. От отмены 6-й статьи ждали свободы мнений, но не дождались. Потом выстроились в очередь за невидимой рукой рынка, которая наведёт в стране порядок, и стоят, ждут до сих пор.

Время течёт, но нравы образованного сословия ни на йоту не изменились. А его коллективный ум по-прежнему пытлив и склонен к конспирологии. За видимой рукой Минфина очень хочется видеть ту самую, «невидимую». А еще диверсификацию вкупе с оптимизацией, модернизацией и прочую метафизику эффективности.

Что сегодня на повестке дня у мыслящего слоя? Конечно же, судьба российского либерализма. Тема неувядающая, как и всякая «кризисная» тема. Но уровень абсурда в стране порой зашкаливает и уже не получается привычно искать стрелочника. Остается вспомнить мудрость водопроводчика: систему надо менять. А менять систему в России – это значит менять идеологию.

В отношении к собственной идеологии интеллигентское комьюнити, похоже, готово поделиться на две примерно равные части. Одна по-прежнему уверена в том, что во всём виноват не избыток, а недостаток либерализма: мол, принимается эта идеологическая микстура в недопустимо малых дозах. А рубить собаке хвост (то есть стране – остатки её идентичности) лучше сразу. Чтобы не осталось времени на лишние мерехлюндии. Вот распустили бы РАН единым росчерком пера – и порядок! В общем, нормальный такой фундаментализм.

Другая половина более вдумчива и более совестлива. Она готова отделить практику от теории ради спасения своего символа веры. Все, что исходит из высоких министерских кабинетов, – соглашается она, – это глубочайшая политическая ересь, не имеющая ничего общего с единственно верным и всесильным либеральным учением. Какие же это либералы? Нет, это самозванцы, запятнавшие великую идею.

Весь юмор ситуации заключается в том, что она до боли напоминает советскую историю с отстаиванием "ленинских норм" в период хрущёвской оттепели. Знакомая картина: идеологическая ящерица отбрасывает хвост. Вопрос лишь в том, как долго эти хвосты будут служить фетишем для общественного мнения.

В обход баталий, сопровождающих раскол либеральной паствы, следует напомнить очевидное. Либерализм в классическом виде давно невозможен. На дворе денежный феодализм. Власть финансовых институтов сводит на нет честную конкуренцию. Путь назад, в XIX век, закрыт, о нём можно благополучно забыть. Поздно заботиться о чистоте учения.

Но разгадка феномена «плохого либерализма» состоит не только в этом. Рискну высказать крамольную для либерал-ортодоксов мысль. Она тоже самоочевидна, но пока ещё психологически отторгается теми, кому трудно лишить себя этой идеологической подпорки. Точно так же в девяносто первом году ветераны компартии отказывались верить в распад СССР.

Так вот. Либерализм в бедных странах, в том числе в России, по определению может быть только и исключительно авторитарным, то есть пиночетовского образца. Или не быть вообще. Третьего не дано. Почему?

Не секрет, что в России, как и во всех странах с преобладанием бедного населения, большинство людей выключено из экономической жизни. В такой ситуации «экономическая свобода» невыгодна большинству, поскольку делает это бедное большинство ещё беднее. Конечно, российский «пиночет», то есть коллективный разум нашего финансово-экономического блока, может обойтись и обходится без расстрелов на стадионах. Достаточно просто отменить национальную науку и систему образования, ввести платные школьные «услуги», что в перспективе ведёт к новому сословному обществу. И установить контроль за семьями в форме соцпатроната и под предлогом борьбы с социальным неблагополучием. А заодно отменить, как предлагала ВШЭ, «материнский капитал». Всё, круг замыкается. Схема отработана и доведена до совершенства.

Каков же в таком случае идеал, который диктует обществу навязчивый либеральный мем российских элит? В идеале должен получиться красивый газонефтепровод в обрамлении «Макдональдсов» (для населения), коттеджей (для благородных донов) и ракетных установок (против чересчур ретивых конкурентов). Больше ничего не надо.

В приложение к этой картинке снобистское выражение «эта страна», увы, обретает плоть и кровь. «Эта» значит ничья. Не неправильная или плохая, а именно ничья. Без народа, без нации. Как ни горько это сознавать, речь идёт о превращении России в техническое пространство для сырьевых корпораций, а её стремительно сокращающегося населения – в обслуживающий персонал. Сегодня Россия – это страна, где джентльмены ищут нефть, и только.

Ничего другого у нас по большому счёту не происходит. В глубине души это понимают и самые убеждённые либералы. Но их эта ситуация по тем или иным причинам устраивает.

Бахрах

Я поступил в первый класс в 1964 году. Наша учительница Любовь Владимировна Бахрах была сталинисткой. В октябре она зашла в класс и заставила нас выдрать из букварей портрет Хрущёва и разорвать его на мелкие кусочки. Каждый в одиночку по журнальному списку подходил к урне, которая стояла возле шкафа с запасными перьями и чернилами, и выбрасывал в неё Хрущева. Затем весь урок она рассказывала о том, каким великим был Сталин. Любовь Владимировна торжествовала. Она гневно говорила нам что-то совершенно непонятное о «хруще». У неё текли слёзы. Это одно из моих самых ярких детских воспоминаний. Она была карлицей. Одного роста с нами – первоклассниками. Маленькая, сухая, старая и очень жёсткая. Мы её боялись. Вечером мама говорила мне о Сталине и всё, что она думает о моей учительнице.

С нами в классе учился немой мальчик Серёжа. Он слышал, но говорить не мог. Только мычал. Он сидел на первой парте прямо перед Бахрах. Она никогда не делала ему никаких скидок и поблажек. Каждый день он отвечал у доски и читал вслух стихи, которые нам задавались. Он мычал свои арифметические ответы у доски, мычал стихи. Она бранила его за ошибки так же строго, как и нас. И мы не догадывались, что он серьёзно болен. Мы даже не понимали, что он немой. Мы были равны, вместе учились, дрались с ним, гуляли с ним в парке. Между нами не было никакой разницы. Через год или два родителям удалось устроить его в специальную школу для лечения, его увозили в Москву. Мы прощались с ним в классе. Он принес кулёк с конфетами «Подушечки». Любовь Владимировна встала и сказала, что очень благодарна всем нам за то, что мы были добрыми детьми и никогда не обижали Серёжу. И неожиданно низко поклонилась нам в знак благодарности. Мы все заплакали.

Назад, к Заболоцкому!

Есть поговорка: «Когда пушки говорят, музы молчат». И наоборот. Если нет войны, стоит вспомнить о высоком.

В блогосфере переход от политики к эстетике происходит постепенно. Пока первенство по цитированию держит стих Иосифа Бродского «На независимость Украины». Тот самый, который издатели поэта замалчивали по причине вопиющей неполиткорректности. Как воспринимать эти строчки, брошенные в сердцах в украинскую сторону?

 
Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы…
 

Уж не пророчество ли это «евроинтеграции» вкупе с неизбежным «трансгуманизмом»? Но Бродский мне не близок, и вообще хочется забыть о политических сценариях и поговорить только о поэзии и поэтах.

Статус поэта в России всё время меняется. В 1990-е поэты ходили в «экспертах», их приглашали на телевидение.

В Петербурге они жили в состоянии творческого хаоса, зато отливали стихи в гранитные формы, вплоть до гекзаметра. В Москве наоборот: писали как безумцы, а жили жизнью клерков. Поэт мог сказать: «Пять раз в неделю хожу на литературные вечера как на работу».

Потом эпоха сменилась. Поэзия выплеснулась в быт. И когда одна некогда модная поэтесса оказалась кем-то вроде наркодилера, «рукопожатная» публика заявила: суд над ней – это происки спецслужб.

В 2000-е годы кончилось время «текста» и началось «время жеста».

Жест доходчивее печатного слова и почти не требует владения культурным контекстом. Зазвучало ставшее сегодня привычным: «Как, вы не нарушаете табу?! Нет, это не искусство!» Но сегодня уже и жесты тонут в информационном шуме. Поэты уходят в блоги, выметают за порог «лишнюю» культурность и живут в своей литературной песочнице.

На портале stihi.ru до сих пор уверены, что освободились от «ложных иерархий». Правда, качество стихов «вне иерархий» не впечатляет.

Когда-то Пушкин признал очевидное: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Сегодня продаются не рукописи, а харизмы и блогерская популярность. Поэт без блога меньше, чем поэт… Есть даже признанные творцы, не написавшие ни строчки…

А ведь было время, когда поэзия владела умами, не опускаясь до идеологии. Почему? Потому что она изначально сакральна. Поэзия говорила о том же, о чём говорит религия. В какой-то момент даже казалось, что они конкурируют. Может быть, настало время собирать камни – вернуться к героям прежних времён.

И кому не нравится Бродский, того, возможно, утешат строчки Николая Заболоцкого. А ведь это один из лучших русских поэтов ХХ века. Он чувствовал все оттенки русского менталитета, выхолощенного в советскую эпоху. И это стало одной из причин, по которым поэт был невинно осуждён.

Непонятно, почему стихи Заболоцкого до сих пор не возведены в должный ранг. Ведь другие литературные «жертвы режима» получили в 1990-е свой «респект» и «уважуху».

Получается, реабилитация – тоже не для всех?

Прислушаемся к этим стихам. Вот Заболоцкий пишет о «Голубиной книге», вспоминая рассказ о «правде и кривде». То есть – о справедливости. Ведь справедливость – это основа, нравственный центр русской традиции.

 
И слышу я знакомое сказанье,
Как правда кривду вызвала на бой,
Как одолела кривда, и крестьяне
С тех пор живут обижены судьбой.
Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами упираясь в небосвод.
Но семь на ней повешено печатей,
И семь зверей ту книгу стерегут,
И велено до той поры молчать ей,
Пока печати в бездну не спадут.
 

А вот – стихи на крымскую тему. «Воспоминания о Гурзуфе».

 
В Гурзуфе всю ночь голосят петухи.
Здесь улица – род коридора.
Здесь спит парикмахер, любитель ухи,
Который стрижёт Черномора.
Царапая кузов о камни крыльца,
Здесь утром автобус гудит без конца,
Таща ротозеев из Ялты.
Здесь толпы лихих санаторных гуляк
Несут за собой аромат кулебяк,
Как будто в харчевню попал ты.
Здесь две затонувшие в море скалы,
К которым стремился и Плиний,
Вздымают из влаги тупые углы
Своих переломанных линий.
 

Теперь Крым снова часть нашего русского мира. И это своего рода урок. Россия не должна забывать своих героев. Ни военных, ни литературных.

Солженицын

Я «Раковый корпус» и «В круге первом» читал только по-французски. Случилось это так.

Маму в 1973 году отправили с группой преподавателей провинциальных педвузов на три месяца в университет Монпелье по какому-то обмену на их преподавателей, которые приехали в СССР. Мы тогда с французами крепко дружили и французскими комедиями завалили все кинотеатры.

Мама ходила в книжную лавку и прямо там, у полок читала запрещённую в СССР литературу. Хозяин магазина приметил её, расспросил, откуда она, и разрешил читать у него в кабинете. Там она перечитала по-французски Шаламова, Солженицына и т. д. А в конце её пребывания хозяин подарил ей «Раковый корпус» и «В круге первом». Везти в СССР это было немыслимо, но они придумали перехитрить советскую власть. Этот милый француз оторвал обложки, заказал переплёт красного цвета с названиями романов Жан-Жака Руссо – «Исповедь» и «Новая Элоиза»…

Разумеется, матушку мою поймали и посадили бы ещё тогда, в 1973-м. Но ей повезло. Одним рейсом с преподавателями возвращалась сборная по футболу, которая кого-то обыграла в Париже. Их во Внуково встречали с цветами прямо у трапа и провели минуя таможенный досмотр. А вместе с ними пропустили и скромных преподавателей французского языка.

Эти красного цвета книжки до сих пор живут у нас на полке. А вот по-русски я так их и не прочёл.